Дожить до 120

Через четверть часа он уже прилетел и, задыхаясь, выпалил: «Показывайте!»

Я повторил всю процедуру ввода в программу этой чудесной пары: Кеннеди и Коллинз.

– Какая удача, Костя! – заикаясь, сказал Илья Львович и вдруг завопил так, что стекла в окнах и серванте зазвенели.

–А-а-а! – кричал он, а потом снова: – А-а-а!!! – и бросился меня тискать.

На шум в дверях появилась встревоженная мама в халате, накинутом поверх сорочки. Он тут же подбежал к ней, схватил в охапку и закружил в каком-то нелепом вальсе. Ну да, со мной-то не больно потанцуешь. Но, признаться, я и сам был на седьмом небе от радости.

Немного успокоившись, Хаскин сказал:

– Надо же – всего одна пара, а сколько дополнительного материала! Теперь мы можем высказать осторожное предположение, что искомые напарники, возможно, рождаются в одной стране, а, может быть, даже – в одном городе. Значит, теперь, используя эту информацию, мы можем уже искать документы в архивах. Костя! Давайте сейчас же проверим!

Мне пришлось немного пригасить его энтузиазм:

– Не сейчас, Илья Львович. Где я вам эти архивные данные возьму? Надо будет поискать, может быть, послать запрос. Несколько дней придется потерпеть.

Хаскин горестно воздел руки, но вынужден был согласиться:

– Что ж, потерпим. Зато теперь, если всё окажется так, нам уже и знаменитости не нужны. Пусть будут самые обычные люди, только из одной страны и даже из одного города, рожденные в один и тот же день. Только, Костя, ищите тех, кто родился не раньше середины прошлого века. Чтобы оба напарника к этому моменту уже гарантированно скончались, и можно было бы посчитать, сколько они в сумме лет прожили.

С архивными данными о записях гражданского состояния дела, как правило, обстояли неважно. Причем, в разных странах. Исключение составляла Австрия, хранившая бюрократические традиции Австро-Венгерской империи. Там эти данные содержались в образцовом порядке, да к тому же давно были компьютеризированы. Проблема состояла еще и в том, что в некоторых странах эти архивные данные были закрытыми, и доступа к ним без особого разрешения не было. Хаскин где-то раздобыл официальную бумагу под шапкой Академии Наук РФ, где содержалась просьба к архивариусам разных стран предоставить запрашиваемые профессором Хаскиным акты гражданского состояния для научных исследований.

На эту бумажку откликались далеко не все. Но мы и без того располагали более чем достаточным материалом для проверки. Так что спустя месяц все сомнения отпали. Итак, что же оказалось? Какое бы имя из рожденных в 1901 году (я для простоты ограничился этим годом) и содержавшихся в архивах, к которым получал доступ, я ни вносил в программу, оно всегда отыскивалось и примерно в 80% случаев за ним следовало второе имя. Почему только в 80%? Возможно, дело действительно было в этих пресловутых абортах. Кстати, мы проверили эту гипотезу. Как? Очень просто. В католической Италии число абортов должно было быть существенно меньше. И точно – среди итальянцев второе имя появлялось в 95% случаев. Более чем веское свидетельство истинности гипотезы об абортах.

Если имя «напарника» обнаруживалось, то он рождался всегда в той же стране, а иногда и в том же городе. Но вот что интересно, даже если и в разных, то расстояние между населенными пунктами, где рождались «напарники», никогда не превышало 120 километров! Поистине удивительно! То есть, это магическое число 120 фигурировало и во времени и в пространстве.

Словом, через полтора месяца проверок у нас имелся обширный материал, неопровержимо подтверждающий истинность гипотезы Хаскина, как я ее про себя называл.

Это было столь очевидно, что я, наверное, в сотый раз повторял:

– Это же великое открытие! Переворот! Надо срочно публиковать результаты!

Хаскин в ответ только смеялся:

– Эх, Костя. Ну где такое опубликуешь? Я же говорил вам, что расшифровщики Библии давно стали персонами нон-грата в научном сообществе. Так что в серьезный журнал и не сунешься. Да ведь не ради славы мы этим занимаемся, а ради поисков истины.

– Так что? Кроме вас и меня об этой тайне никто не узнает? Это же переворот в сознании! И доказательство, что он, Бог, существует! Нет, нельзя нам молчать, – упорствовал я.

– Да чего уж там. Вы, Костя, помните сказку, как кто-то узнал тайну короля с ослиными ушами и, уже не в силах таить ее в себе, нашептал об этом дереву?

– Да, что-то смутно припоминаю.

– Вот и мы с вами в той же ситуации. Рассказать страсть как хочется, а некому. Что ж, если в серьезных журналах ни за что не опубликуют, можно намекнуть желтой прессе. Всем этим журнальчикам про НЛО и снежного человека. Я уже пару раз давал таким интервью. Будут они у нас, как то дерево в сказке. Но это всё пустое, для удовлетворения амбиций. А нам надо дальше копать.

– Куда уж дальше? – удивился я.

– О, дальше и глубже. Гораздо глубже. Ведь что из всего этого следует?

– Да, что следует? – глупо переспросил я.

– А следует из этого, что количество Добра и Зла в нашем мире, по-видимому, остается неизменным.

– Почему? – снова я выглядел самым тупым учеником в классе.

– Да потому. Вот вы сами подумайте. Допустим, один проживет свой долгий век. Это благо, конечно. Но допустим, что прожил он свою долгую и райскую жизнь. А тот, второй? Для него долголетие его «напарника» оборачивается горем. Он-то свое не дожил? А сколько среди этих «напарников» было гениев? Поэты, ученые. Но не состоялись. Так что не только для них горе и ущерб, но и для всего человечества. Понимаете?

– Да, кажется, понимаю.

– Вот и получается что-то вроде Закона сохранения материи – баланс между Добром и Злом. Кому-то радость, а кому беда. Не зря говорят, не надо стремиться этот мир улучшать, ибо обязательно где-то Зло все наши добрые поступки обязательно уравновесит.

– Но ведь существует же прогресс? – стал возражать я. – Люди живут дольше, питаются лучше. И вообще…

– А, может, наоборот, регресс? – усмехнулся Хаскин. – Возьмите Адама с Евой. У них в Раю условия, чай, были получше, чем при всем нашем прогрессе.

***

Илья Львович целыми днями что-то строчил. Прошло уже 4 месяца с тех пор, как я начал на него работать. Изредка писал какие-то программки для проверки безумных идей «шефа» о балансе Добра и Зла в мире, о законе кармы и прочая. Словом, работка не бей лежачего.

А в остальное время развлекался тем, что проверял его формулу на разных известных исторических персонажах, когда удавалось отыскать в архивах сведения об их возможных «напарниках». Самым ярким оказался случай с Кировым, «мальчиком из Уржума». Он родился 15 марта 1886 года по старому стилю. А в этой дыре, в Уржуме, сохранились все списки рожденных в тот год – великая удача. Дальше уже дело техники. Установил я программу, и она через пару минут выдала, что напарником Кирова, вернее, напарницей, была некая Семенова Зоя Ивановна, родившаяся в тот же день, что и наш пламенный революционер. Его кокнули в декабре 34 года, а она скончалась в 1958, в том же декабре. Тютелька в тютельку 120 лет. Так-то вот…

Конечно, меня интересовали не только и не столько уже умершие знаменитости. Первым делом, снедаемый любопытством, я вычислил своего «напарника». Ничего интересного. Им оказался неведомый мне татарин по фамилии Хабибулин или Хабиулин. Нашел я и напарника мамы, и еще нескольких напарников моих знакомых. Сам Хаскин категорически отказался своего напарника определять, и мне запретил, заявив, что знать об этом не хочет, да и зачем? Что, дескать, ему делать с этой информацией?

***

Мы с Хаскиным представляли ту еще парочку и для стороннего наблюдателя являли собой довольно комичное зрелище. Правда, долгое время этим наблюдателем была исключительно моя мама.

Илья Львович пристрастился к нам наведываться. Не потому, что в этом была какая-то нужда или я был ему особо интересен. Нет, всё из-за пирожков, которыми угощала его мама. Пирожки с капустой, картошкой и творогом удавались ей на славу, а Хаскин вечно был голодным, сидя днем и ночью в своем каземате за Лианозово. И иногда даже забывал съесть свой неаппетитный бутерброд с колбасой. Так что у него с мамой всё сошлось. Она любила печь эти пирожки, да не для кого. Я ими в детстве объелся и с тех пор в рот не беру. А тут нежданная радость – ценитель и фанат ее стряпни объявился. Словом, и она, и он не могли друг на друга нарадоваться.

Однажды Илья Львович снова появился, сияя довольной улыбкой. И не в предвкушении маминых пирожков, а совсем по другой причине.

– Ну, Константин, пляшите! – воскликнул он. – Купили нас! С потрохами купили… Теперь начнется новая жизнь. Как у белых людей. Со следующего месяца начнете получать не жалкую тысячу, а две. А там поглядим. Думаю, и это не предел.

– С чего вдруг такая щедрость?

– Эх, Костя, как говорится, меньше знаешь, крепче спишь. Кроме того, боюсь сглазить. Одно могу сказать – возможно, мы с вами попали в сказку, – загадочно ответил обычно столь словоохотливый Хаскин и тут же перевел разговор на другую тему.

Что ж, не хочет говорить – не надо. Я не из тех, кто лезет в душу со своими расспросами.

***

Сказка, на которую намекал Хаскин, между тем становилась былью. Причем, в масштабах и в сроки, которые нам и во сне привидеться не могли. Месяца через три Илья Львович позвал меня «на смотрины». За мной прибыл роскошный черный мерседес и привез в один из живописнейших уголков ближнего Подмосковья. Холм, на который мы въехали, был перегорожен высоким и глухим забором. У входа стояла стеклянная будка с вертушкой – пропускной пункт. Рядом с будкой прямо на травке сидело несколько охранников, нежащихся под майским солнышком. На каждом военизированная униформа с эмблемой – молния, низвергающаяся с небес на землю. Из-за забора доносился яростный лай собак.

«Ого! Куда это меня привезли?» – только и успел подумать я, как из будки выскочил Илья Львович. Лицо его лопалось от удовольствия.

– Вот, Костя, теперь это все наше! – воскликнул он в упоении, глотая еще больше звуков в каждом слове, чем обычно. – Да, да, не удивляйтесь. Теперь не мы двое, а целый институт будет заниматься библейскими кодами.

– Институт? – переспросил я, не веря собственным ушам. – Но зачем? По-моему, вы и так неплохо справлялись. А это все, – я окинул рукой пространство вокруг, – это же огромные тыщи.

– Миллионы, – гордо поправил Хаскин.

– Откуда же?

– Нашлись добрые люди… – уклончиво ответил он. – Хватит, сказали они мне, работать по старинке. Скромность, сказали, конечно, украшают настоящего ученого, но жизнь человеческая, увы, быстротечна, и было бы непозволительным упущением, чтобы свои открытия глубинных тайн бытия вы делали «на коленке». И, если честно, эти добрые люди тысячу раз правы. Словом, предложили открыть частный институт под моим, так сказать, руководством. Я уже и штат сотрудников начал нанимать. Лучших из лучших!

Всю роскошь места я разглядел, когда вошел в утопавшее в зелени здание института. Оказалось, что это с виду небольшое изящное строение имеет три этажа и еще один располагается под землей. Там было собрано все оборудование, которое теоретически могло понадобиться. И оно уже работало, потому что снизу шел тихий, но постоянный гуд. На этажах еще пахло свежей штукатуркой и краской, но кое-где уже шла работа – по коридорам расхаживали, смотрели в окна на лужайку или, собравшись в кучку, дымили сигаретами новоявленные сотрудники.

Илья Львович завел меня в просторный кабинет и сказал, ухмыляясь:

– А это, Костя, ваш!

– Мой что? – удивился я.

– Ваш начальственный кабинет. Вы теперь руководитель группы. А гройсе начальник…

– Я?

– А кто же? Мы с вами начинали, так не кину же я вас на переправе? Вы только списочек составьте лучших в вашем деле. Пусть работают под вашим началом. Человек пять-шесть, а дальше по мере надобности.

– Я не потяну… – испугался я.

– Потянете, – усмехнулся Хаскин. – Руководить – это вам, Костя, не кайлом ворочать. Но, повторяю, чтобы лучшие из лучших.

– Так лучшие-то все при деле. И дорого стоят.

– А вы им предлагайте вдвое, втрое больше, чем они сейчас получают.

– Выходит, Илья Львович, моя лафа кончилась? И придется мне отсиживать с девяти до шести в этом роскошном кабинете?

– Ни в коем случае, милый Костя! Из дома будете работать и… руководить. Ну, когда уж совсем что-то важное, за вами машина с шофером будет подана. Как у больших…

«Да, дела… – подумал я. – Точно как в сказке». А Хаскин продолжал:

– Одна только и осталась проблема. Никак не могу название звучное придумать для института. Он, конечно, будет неофициальным и закрытым, но все же… Надо хоть между своих его как-то называть.

И тут у меня само выпелось:

– Институт по извлечению божественной информации.

Илья Львович подумал, хмыкнул и сказал:

– А что, неплохо. Сокращенно получается «ПОИБИН». Вы, Костя, охальник.

– Ох, об аббревиатуре я не подумал, – смутился я.

– Вот и хорошо. Даже отлично. Название-то неофициальное. Так сказать, для служебного пользования. Напоминает мне книжку Зиновьева «Зияющие высоты». Читали?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну да, чукча не читатель, чукча программист. А зря не читали. Великая книжка. А почему я ее вспомнил? Там фигурирует город Ибанск, а у нас будет институт Поибин. Очередной пример того, что идеи носятся в воздухе и порой залетают в совершенно неподходящие головы.

Как бы там ни было, хотя официально институт оставался безымянным, но мое название вкупе с неприличной аббревиатурой прижилось, и вскоре все сотрудники автоматически повторяли «ПОИБИН», так что непосвященные вздрагивали.

***

Уже через пару месяцев под началом Хаскина в абсолютно засекреченном ПОИБИНе работало человек сорок. В большинстве, его знакомцы по мехмату и «мои» программисты. Я составил «списочек», ибо мы так или иначе знаем звезд в своей области. Все пятеро были, что называется, программисты милостью божьей. Не мне чета. И я индивел при мысли, что мне придется ими «руководить». Но ничего, очень скоро привык.

Среди сотрудников встречались и экзотические персонажи – лингвисты, религиоведы и антропологи. В основном, моего возраста. Но не только институт, напичканный ультрасовременным оборудованием, с гигантскими зарплатами сотрудников, с охраной и личными шоферами, оказалось главным новшеством. Наша с Ильей Львовичем жизнь круто изменилась.

Очень скоро Илья Львович пристрастился проводить «производственные совещания» в элитных ресторанах. Тогда я впервые отведал лобстеров, устриц, билтонг из страусятины и прочие яства, запивая их дорогими коньяками и винами. Но в таких злачных местах не только ведь еда и алкоголь, но и элитные «девочки», готовые для уважаемых клиентов на всё. И вот тут я, полукалека, вечно голодный в смысле секса, пустился во все тяжкие. Да, стал пользоваться услугами жриц любви. Они были умелы и уважительны. Ни слова, ни косого взгляда на мои дефекты с их стороны ни разу не было. И я почувствовал себя куда увереннее. Надо сказать, что в такого рода забавах Хаскин никогда не участвовал, храня верность «своей старой кошелке», как он ласково ворчал, поминая свою супругу.

А еще через три месяца, Илья Львович, поедая мамины пирожки, сообщил, что отправляет меня в знаменитую немецкую клинику, где, говорят, тамошние врачи творят чудеса, устраняя дефекты двигательного аппарата. «Может, и вам, Костя, они помогут», – сказал он, громко чавкая. Мама после этих его слов всплеснула руками, прослезилась и бросилась обнимать «благодетеля», изрядно этим смущенного.

Это был мой первый выезд за границу. О своих германских впечатлениях рассказывать не стану. Читатели, верно, знают о «загранице» куда больше, чем я. Поездка в клинику оказалась не напрасной. Нет, чудодейственного исцеления не произошло, но костыли я таки смог отбросить, заменив их изящной тростью, на которую все же приходилось опираться при ходьбе. Что ж, это лишь придавало дополнительную импозантность молодому господину. Словом, вечные мои комплексы были забыты, и временами я даже начал нравиться сам себе.

***

У генерала Пронина вошло в привычку опрашивать всех свидетелей в надежде отыскать хоть малейшую зацепку. Но нет, всё было напрасно. Тем не менее, генерал с маниакальным упорством продолжал эти бессмысленные расспросы. Убийство Федора Степановича Грушина стало последним по времени из этой серии.

В две минуты четвертого секретарша доложила: К вам – Людмила Теодоровна Грушина. Пригласить?

Пронин кивнул, и почти тут же в кабинет уверенно зашла молодая и весьма эффектная женщина. «Задорная и стильная», – так определил про себя Пронин. Черная складчатая юбка и бесформенная темно-серая кофта, явно найденные впопыхах в материнском гардеробе или у соседей, дабы обозначить траур, не только не скрывали, а даже подчеркивали стройность и изящество фигуры. Точно так же, как усталое лицо, заплаканные глаза с наспех наложенной косметикой подчеркивали гладкость и ухоженность кожи. Короткая стрижка придавала ее облику что-то мальчишеское. Такой тип всегда нравился Пронину.

– Танечка, организуй нам, э… – окликнул он секретаршу и, обращаясь уже к гостье, спросил: – Чай, кофе?

– Кофе, спасибо.

Пронин по-отечески приобнял гостью, подводя ее к одному из двух кресел, стоящих в углу кабинета.

На работе Пронин сибаритства не допускал. В его кабинете не было ничего лишнего. На стене – портрет главы государства. Большой лакированный стол. Крутящееся кресло. По стенам – стеллажи, заставленные кластерами. У окна, открывавшего вид на знаменитую площадь, кадка с фикусом. А в углу – журнальный столик и два кожаных кресла для доверительных разговоров.

–Тэк-с, позвольте прежде всего выразить вам мои искренние соболезнования.

– Спасибо.

– Схоронили уже?

– Да, позавчера.

– А-а, ну-ну… Так вот, значит, Людмила Федоровна…

– Теодоровна.

–Пардон, Людмила Теодоровна, – Пронин с любопытством взглянул на гостью. «Конечно, – подумал он, – Федоровна для такой фифы слишком простовато. Выпендривается. Наверняка работает на радио ассистенткой режиссера. Или в газете». Он любил делать такие несложные умозаключения и был доволен, когда они подтверждались. – А где, разрешите полюбопытствовать, Вы работаете?

– В кольцах Сатурна.

– Где, простите?

– Это журнал такой – «Кольца Сатурна» называется, – усмехнулась Людмила Теодоровна.

– Не слышал.

– Ничего. Сейчас их столько развелось – все не упомнишь.

– Да, это точно, – подтвердил Пронин. – А вы, стало быть, журналистка? Наверно, про любовь пишите и … дружбу?

– Почему вы так решили? – удивилась гостья.

– Ну, название уж больно игривое – «Кольца Сатурна»,– Пронин снова не без удовольствия оглядел ее мальчишеское лицо и фигурку.

– Вы, вероятно, спутали Сатурн с Венерой…

– А, может быть, может быть, – рассмеялся Пронин. – А что, и такой журнал есть?

– Нет, но мог бы быть, – сухо ответила Людмила Теодоровна и с явным намеком посмотрела на часы.

– Конечно, понимаю – дела… – как бы всполошился Пронин. – А я тут со своими вопросами дурацкими. Но, знаете… сидишь тут целыми днями. Только и видишь бумаги, бумаги… А тут такая девушка симпатичная, кхе-кхе…

Гостья промолчала, но по лицу было видно, что смягчилась.

– А все-таки, – проявил настойчивость Пронин. – О чем журнал-то ваш, если не про любовь?

– Да в основном мистика и прочая ерунда, – честно призналась Людмила Теодоровна.

– А-а, значит, об оживших мумиях и зеленых человечках,– хмыкнул Пронин. – Я сам не прочь про это почитать…

– Я рада, что вы интересуетесь современной журналистикой, – на этот раз довольно резко оборвала девушка. – Но давайте все же перейдем к делу.

Они еще поговорили. Впрочем, разговор этот, как и остальные, ничего не дал. На том и расстались.

***

Наталья Тихоновна после убийства супруга сильно сдала. Людмила старалась навещать ее почаще. Иногда приезжала вместе со Славой, но чаще одна. И всякий раз мать начинала разговор «со значением», дескать, как там у вас? Серьезно? Мне бы перед смертью внуков понянчить. Вот отец тоже о том мечтал, да не успел…

Людмила обыкновенно на это отвечала, что, вроде бы да, все серьезно. Но мы пока присматриваемся.

– А что тебя не устраивает? – удивлялась Наталья Тихоновна. – Славик парень видный и, похоже, самостоятельный. А чем он занимается? Семью-то содержать сможет?

– Сможет. И не одну, а хоть десяток. Он начальник какого-то медицинского центра.

– Такой молодой и уже начальник? – всплескивала руками Наталья Тихоновна. – Ему же тридцать, не больше?

– Двадцать девять.

– Вот видишь, дочка? Значит, серьезный человек, перспективный. Зря такого молодого начальником не назначат.

– Да, он перспективный. Хоть куда. А отец у него еще перспективнее, – Людмила назвала имя, которое даже Наталья Тихоновна, далекая от бизнеса, как от Марса, слышала в новостях.

– Тот самый?..

– Тот самый. Он-то сынку и выделил это местечко. Для начала, так сказать… – ответила Людка с какой-то двусмысленной интонацией.

– И ты с ним знакома?

Людка кивнула:

– Раз в неделю вижусь за семейным обедом.

– Каждую неделю? Ох, Людка, хватай своего Славика, а то ведь уведут. Это ж как в лотерею выиграть. Видать, ты отцу его приглянулась.

– Приглянулась. Может, даже слишком…

Наталья Тихоновна пристально взглянула на дочь:

– Он что, приставал к тебе, к сыновней невесте? Ох, грех-то!

– Положим, я еще не невеста. Ладно, мама, побегу я. Мне еще сегодня интервью брать.

Людмила подхватилась и пошла по дорожке от дома. Наталья Тихоновна глядела ей вслед.

– Красивая девка! Ладная… – подумала она и привычно перекрестила удаляющуюся дочь.

Людмила Теодоровна спешила. У нее через два часа, действительно, было назначено интервью. С Ильей Львовичем Хаскиным.

***

Я жил себе-не тужил. ПОИБИН работал. Раз или два в неделю за Хаскиным приезжал вишневый лимузин, и он отправлялся незнамо куда на встречу с загадочным спонсором. И они часами вели «умные» разговоры – о Боге, о судьбе, о смысле бытия. Время от времени Илья Львович вручал мне бумажку с именем и датой рождения какого-то человека и просил отыскать ему пару. Мол, олигарх требует «для привлечения новых спонсоров», – объяснял он. Тогда я включал свою программу и, как правило, отыскивал «напарника».

Хаскин всегда меня восхищал тем, что чего не коснись, у него найдется свое мнение. Причем, он не пыжился, чтобы выдать что-нибудь оригинальное. Это у него само собой выходило. Он был оригинален во всем. Даже своим детям давал имена любимых писателей. У него было пятеро сыновей и две дочки. Девочки получили имена Марина и Анна, в память поэтесс. Его старший, которому стукнуло уже 13 лет, носил имя Федор (в честь Достоевского). Еще один был Андреем в память Платонова. Одного Хаскин нарек Исааком, как своего любимого Бабеля. Но литературные вкусы Ильи Львовича не ограничивались русскими писателями. Поэтому двое младших получили имена Уильям, Вилли, но в честь Фолкнера, а не Шекспира, а самый младший носил странное имя Амброз. «Как, вы, Костя, не читали Амброза Бирса?» – удивлялся Илья Львович. – Прочтите немедленно. Великий писатель. И самый страшный из всех мне известных. Эдгар По ему и в подметки не годится».

***

С некоего момента события стали развиваться столь стремительно, что я опасаюсь упустить что-то важное или сбиться. Пожалуй, все началось с того, что в один прекрасный день (вернее, ночь) в Москве объявился рав Круглянский. Еще спускаясь по трапу самолета, он набрал номер телефона генерала и после взаимных приветствий спросил:

– Что с этими загадочными убийствами? Удалось их распутать?

– Какое там. Каждую неделю еще десяток висяков прибавляется. И никаких зацепок.

– Зацепка, кажется, появилась. Сейчас приеду и расскажу, – сказал Круглянский и, хотя было около часа ночи, прямо из аэропорта отправился к генералу в Тушино.

Генерал в ожидании друга и его «зацепки» нетерпеливо расхаживал по комнате. С каждым днем ситуация с расследованием становилась все хуже. Убийства продолжались, паника среди населения росла, хотя, казалось бы, куда уж больше. В самое последнее время возникло новое явление – те, кто мог себе это позволить, бежали из города, увозя с собой детей, ибо именно дети все чаще становились жертвами убийц. Распространялись слухи самого фантастического свойства и нелепости. Говорили о какой-то изуверской секте, совершающей ритуальные убийства, ибо сектанты убеждены, что убийства (особенно, детей) увеличивают годы жизни тех, кто их совершает.

Когда ночной гость, наконец, приехал, генерал коротко ввел его в курс последних событий, рассказав и о нелепых слухах.

– Хм, – сказал Круглянский. – Как ни смешно, но эти слухи прямо в пандан к моей версии.

После встречи с генералом в Иерусалиме рава мучила та подмеченная им закономерность, что семьи убитых получают определенную сумму денег, и эта сумма в точности соответствует формуле: 60 минус возраст убитого равно количеству долларов. «Почему 60?», – по многу раз на дню спрашивал он себя. Что-то в его памяти было с этим связано, но эту ниточку никак не удавалось ухватить. Спустя две недели Круглянский вспомнил о рыжем математике, приезжавшем из России. Российский гость в присутствии десятка математиков из неофициальной группы Рипса излагал свою гипотезу о «напарниках». Ни имени, ни фамилии докладчика он не запомнил. Его идея показалась нелепой даже им, фанатам библейских кодов, которых в излишней критичности упрекнуть было трудно. Но несколько месяцев назад Рипс очень его удивил, сказав, что безумная гипотеза Рыжего вроде бы подтверждается. Круглянский смутно помнил, что тот рассказывал что-то о 120 годах, отпущенных Богом, но как бы на двоих. Остальные подробности его память не удержала.