Полная версия
Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком
Капра мог гордиться актером, которого вывел в звезды, но не мог не ревновать его к армии. Капра тоже ушел в армию добровольцем, еще до того, как японские бомбы рухнули на Перл-харбор. Младший из семи детей нищих сицилийцев, палубный пассажир «четвертого класса», выросший в гетто, он был беззаветно благодарен Америке: американская мечта стала для него явью. Он вложил свой непреклонный, как у мистера Смита, патриотизм и морализаторский дар в дело военной пропаганды. Когда при демобилизации генерал Маршалл вручил ему медаль, Капра заперся в туалете и рыдал, как ребенок. Но, начав войну майором, закончил он ее, как Стюарт, полковником.
Оба полковника, снова ставшие просто режиссером и актером, надеялись стать «лучшим режиссером» и «лучшим актером» за нравоучительную историю о провинциальном филантропе, спасенном от самоубийства ангелом-хранителем, который воочию показал обыкновенному святому Джорджу Бейли, сколько добра тот сделал людям, и как ужасна была бы жизнь без него.
Фильм назывался: «Эта прекрасная жизнь» (1946).
Джон Форд создал Полевой киноотдел ВМС, подчиненный Управлению стратегических служб (УСС) – предтече ЦРУ: во главе УСС стоял генерал Уильям Донован по (красноречивому) прозвищу Дикий Билл. Драчливый ирландец (по совместительству – почетный вождь индейского племени, которому щедро давал работу в своих вестернах) Форд, отчаянно, как барышня в кавалериста, влюбленный в армию, не мог не лезть на рожон. На атолле Мидуэй японская шрапнель угодила ему в ногу, зато немецкая пуля на нормандском пляже Омаха-Бич, омытом кровью десанта, чудом миновала. Он уже снял фильм о войне «Они были смертниками» (1945), а на гонорар выстроил огромное ранчо для увечных, больных, бесприютных ветеранов.
Увечным ветераном вернулся в Голливуд мастер социальных драм и глубинных мизансцен майор Уильям Уайлер, интеллектуал среди режиссеров. В марте 1943-го он не смог вырваться из Англии на вручение «Оскаров»: «Миссис Минивер», фильм о буднях англичан под бомбами люфтваффе, завоевал тогда пять статуэток, включая награды за лучший фильм и режиссуру. На сцену вместо Уайлера вышла его жена, актриса Маргарет Толличет. Сам он в это время снимал великий документальный фильм о военных летчиках «Мемфисская красотка: история летающей крепости». Рядом с ним, в кабине бомбардировщика, пулеметная очередь прошила оператора Гарольда Танненбаума. Уайлер потерял сознание из-за кислородного голодания: очнувшись, понял, что навсегда оглох.
Первый свой послевоенный и лучший фильм «Лучшие годы нашей жизни» (1946) он снял не о солдатах, уходящих в бой, как Форд, а о солдатах, вернувшихся с войны. «Лучшие годы» – главный соперник «Этой прекрасной жизни» в борьбе за «Оскар».
Сами названия фильмов Уайлера и Капры лезли в драку. Закончились ли с наступлением мира лучшие годы Америки, годы национального и мирового антифашистского братства, или американская жизнь прекрасна уже потому, что она – американская?
За день доСерьезность ситуации, сложившейся в мире, требует моего выступления перед объединенной сессией Конгресса. Внешняя политика и национальная безопасность нашей страны находятся под угрозой. ‹…› Почти каждая нация в мире должна сделать выбор между двумя образами жизни. Слишком часто этот выбор отнюдь не свободен. Один образ жизни основан на воле большинства, и ему свойственны свободные демократические институты, свободные выборы, гарантии свободы личности, свободы слова, религии, свободы от политического притеснения. Второй образ жизни основан на воле меньшинства, насильственно навязанной большинству. Ему свойственны террор и притеснения, управляемая пресса и подавление личных свобод. ‹…› Свободные народы мира просят нас поддержать их свободу. Если мы усомнимся в своем лидерстве, мы можем подвергнуть опасности мир во всем мире. И, конечно, подвергнем опасности благосостояние нашей нации. – Трумэн, 12 марта 1947 года.
Шесть дней спустяГосподствующий класс замышляет фашизм. – Томас Манн, 19 марта 1947 года.
* * *Взорвав проволочные заграждения, мы пошли от здания к зданию. И там ‹…› мы увидели лица с черными, как у крыс, глазами. Невесомые тела. Мы шли дальше: тела, повсюду тела; одни свалены кучами, другие раскиданы. Мы и вообразить такого не могли. Потом услышали шум. Шум, который производит кто-то, кто пытается спрятаться. Эсэсовцы… Мы их всех убили… ‹…› Вы знаете, что означают слова «концентрационный лагерь»? Это означает: запах! ‹…› Запах. ‹…› Концом войны было Невозможное. Другого слова, простого, понятного любому, не подберешь. Не Невероятное. Не Ужасающее. Так можно много о чем сказать. Омаха-Бич – это был Ужас. Но это не было Невозможное. Там мы убедились, что животные овладели миром. – Сэмюэл Фуллер.
Задержалась разве что демобилизация кинематографистов, составивших в июне 1945-го спецгруппу УСС, разыскивавшую засекреченные нацистские съемки лагерей смерти. Инициатива исходила от Эйзенхауэра, командующего войсками союзников в Западной Европе: побывав в апреле 1945-го в одном из освобожденных лагерей, он буквально возопил: это должен увидеть весь мир. Генерал Паттон просто не смог приблизиться к баракам: безумного «бога войны» рвало совсем как человека.
Материалы, за которыми охотилась спецгруппа, предназначались для Нюрнбергского процесса, открывшегося – после ряда отсрочек – 20 ноября 1945-го. Использование кинохроники как улики – это была революция и в юриспруденции, и в социальной философии кино. Но по совести, «авторские права» на эту идею принадлежат, вопреки официальной версии, не Дикому Биллу и Роберту Джексону, американскому обвинителю на процессе, а Фрицу Лангу. В «Ярости» (1936) прокурор уличал обвиняемых, прокрутив пленку, на которой эти мирные обыватели, утратив человеческий облик, вершили суд Линча.
Вся тяжесть поисков легла на плечи двух братьев: сержанта морской пехоты Стюарта Шульберга и лейтенанта ВМС Бада Шульберга. Последний соавтор Фицджеральда незадолго до войны отошел от компартии: руководство голливудского обкома уличило в антисемитизме его сатиру на голливудские нравы – роман «Секрет Тома» (1939). Отсрочки процесса были для Шульбергов манной небесной: машина военной бюрократии, от которой они зависели, работала невыносимо медленно, а доверенная им миссия порой казалась не выполнимой ни при каких условиях.
Они шли – добывая информацию у пленных – от одного эсэсовского тайника к другому, и везде – на соляных шахтах Граслебена, вблизи лагеря Бельзен-Бергер, на Олимпийском стадионе – их глазам представала одна и та же картина: гигантские пожарища. В тайнике, оборудованном в шахте гранитного карьера на окраине Рюдерсдорфа, в советской зоне оккупации, высота терриконов пепла от сожженной кинопленки достигала двух метров. Местные жители повсюду объясняли пожары неосторожным обращением английских или советских солдат с огнем, но делали это так единодушно и заученно, что верить им было немыслимо. Что-то сметливые нацисты не уничтожили, а продали частным коллекционерам из «нейтральных» Швейцарии, Испании, Португалии.
Впрочем, для монтажа двух фильмов, потрясших Нюрнберг, – четырехчасового «Нацистского плана» и часовых «Нацистских концлагерей» – хватило и саморазоблачительной официальной хроники рейха. Что-то Бад взял из фильмов, хранившихся в спецхране нью-йоркского Музея современного искусства, прежде всего из «Триумфа воли» Лени Рифеншталь. Потом ему же выпала историческая миссия вручить повестку самой Лени, которую он разыскал в санатории в Кицбюэле, и доставить ее в Нюрнберг на тряском армейском грузовичке. Стюарт же захватил огромную фототеку Генриха Гофмана, личного фотографа фюрера, и заручился его профессиональной помощью. Целый грузовик хроники щедро отдали братьям по оружию советские оккупационные власти, в зону ответственности которых попало кинохранилище в Бабельсберге. Его комендант, майор Георгий Авенариус, крупнейший советский киновед, вначале было отнесшийся к Шульбергам с недоверием, растаял, узнав, что они подчиняются его любимому Джону Форду.
Но еще до Нюрнберга и даже до падения Берлина, весной 1945-го службы психологической войны Великобритании и США (с участием советской службы кинохроники) задумали эпохальный проект «Немецкие концлагеря». Курировал проект знаменитый Сидни Бернстайн, один из создателей (1925) Лондонского кинообщества, советник по кино Министерства информации. Видеоряд предполагался максимально безжалостный: груды, пирамиды, котлованы трупов, запечатленных во всех невыносимых физиологических деталях. С экрана сочился тот самый запах.
Фильм адресовался немцам: полюбуйтесь, сообщниками чего вы были. Во избежание неизбежных воплей о том, что оккупанты все сфальсифицировали, операторы снимали длинными планами. Так, чтобы в кадр попали и известные деятели, посетившие лагеря, и вчерашние охранники, принужденные хоронить распадающиеся трупы. И бюргеры, согнанные «на экскурсии» из ближайших городков. И трупы, трупы, трупы.
Бернстайн задумал придать фильму еще и художественную ценность, пригласив на роль «арт-директора» и режиссера монтажа своего старинного друга Хичкока. Тот выкроил паузу в голливудских трудах и действительно оказался кладезем идей, выстроив фильм на контрасте между лагерным адом и идиллическим бытом соседствовавших с лагерями городков. Ввел в ткань фильма карты, наглядно демонстрирующие, сколь тесным было это соседство.
Но уже в сентябре 1945-го фильм на сорок лет как в воду канул: лишь смутные слухи бродили в профессиональных кругах. Негативы, позитивы, монтажные листы, сценарные разработки – все похоронили фонды лондонского Имперского военного музея. Из части материала смонтировал короткометражку «Мельницы смерти» (1945) другой голливудский гений – Билли Уайлдер.
Что случилось? Британский МИД решил судьбу фильма, не стесняясь откровенности формулировок, особенно циничных, поскольку война в союзе с СССР еще продолжалась. В свете жизненно необходимого будущего союза с Германией (против СССР) не следовало пробуждать в немцах чувство вины, а следовало, напротив, стимулировать «духовный подъем» нации. К тому же фильм мог вызвать у зрителей неуместную солидарность с евреями, желание им помочь. Великобритания силой оружия препятствовала еврейской иммиграции в подмандатную Палестину, где сионистские боевики вели террор-войну против британцев, а США отказывались принимать беженцев у себя.
Впрочем, даже во Франции, где действовала не оккупационная, а национальная администрация, летом 1945-го начали цензурировать память о войне. 13 июля был запрещен показ «Освобожденной Франции» Сергея Юткевича, «искажающей ‹…› историческую правду путем интерпретации или умолчания» (капитан Л’Эритье, начальник киноотдела военной цензуры).
* * *Благие порывы разбились о новую геополитическую реальность и в Японии, где кинотеатральный отдел оккупационной Службы гражданской информации и образования возглавил в октябре 1945-го Дэвид Конде, экс-сотрудник Отдела психологической войны.
Адепт New Deal – «нового курса» (таких называли ньюдилерами), с одной стороны, исполнял цензорские функции. Уже 16 ноября он запретил (и конфисковал для уничтожения) – за апологию самурайского духа и феодальной верности сеньору – 236 фильмов, снятых после 1931 года. С другой стороны, Конде надеялся перевоспитать, дефеодализировать японцев, создать новое, демократическое кино. На студии он явился и с планами создания профсоюзов, и с готовым тематическим планом выпуска фильмов во славу японцев, противостоявших милитаристской истерии; фильмов, утверждающих женскую эмансипацию; ну и о бейсболе, конечно.
За восемь месяцев Конде удалось удивительно много. Во «Врагах народа» (1946) коммунист Тадаси Имаи разоблачал коррупцию военных лет. Прототипом одного из героев фильма Акиры Куросавы «Не сожалею о своей юности» (1946) был не кто иной, как советский разведчик Хоцуми Одзаки, казненный вместе с Зорге. В семейной драме «Утро семьи Осонэ» (1946) Кэйсукэ Киносита покусился на священную корову Японии – армию. Ясуки Тиба решился в «Ночном поцелуе» (1946) на первый поцелуй японского кино, однако в последнюю минуту засмущался и прикрыл лица целующихся зонтиком.
Чашу терпения вышестоящего начальства переполнила документальная «Японская трагедия» (1946) Фумио Камеи, учившегося в СССР. Камеи осмелился критиковать Хирохито. Все прекрасно понимали, что император – военный преступник, но США позволили сохранить ему власть: только бы не допустить демократической революции.
В июле 1946-го «криптокоммуниста» Конде изгнали с армейской службы, но он остался в Японии как журналист – освещать «японский Нюрнберг» – Токийский процесс над военными преступниками. За статью в The St. Louis Post-Dispatch, критикующую оккупационную цензуру, генерал Макартур выслал его из Японии.
* * *В августе 1946-го вернулась главная солдатка Голливуда – Марлен Дитрих, три года кряду воодушевлявшая «парней» в Северной Африке и Европе. Прямо на аэродроме она от избытка чувств расцеловала работягу-репортера из Los Angeles Times. Газеты не преминули отметить, что, покидая Париж, Дитрих отказала в поцелуе любовнику – Жану Габену.
Звездный поцелуй был секретным оружием тех, кто получил уникальный шанс превратить войну в мюзикл не на экране, а в жизни, на «домашнем фронте». Впрочем, и на этом фронте погибали люди. Самолет с 33-летней Кэрол Ломбард, агитировавшей за военный заем, врезался в гору, едва взлетев из Лас-Вегаса 16 января 1942 года. Самолет, на котором майор Гленн Миллер, руководитель Армейского оркестра ВВС, летел в Париж – готовить рождественскую вечеринку для освободителей Франции, – исчез над Ла-Маншем 15 декабря 1944-го.
3 октября 1942-го на бульваре Кахуэнга, дом 1451, открылась «Голливудская столовая», увековеченная в мюзикле Делмера Дейвза (1944). Патриотический ночной клуб придумали 34-летняя Бетт Дэвис, величайшая трагическая актриса Голливуда, и Джон Гарфилд – молниеносно восходящая 29-летняя звезда: в армию его не взяли из-за сердца, подорванного голодным детством в бруклинской трущобе. Пускали в «Столовую» только людей в униформе, все было бесплатно, но не это составляло ее главную прелесть. Весь персонал – вплоть до поломоек, официанток и гардеробщиц – состоял из волонтеров: три тысячи тружеников экрана представляли все 276 кинопрофессий: от гримерш и секретарш до звезд уровня Фреда Астера и Каунта Бейси (далее по алфавиту). Сэндвичи на кухне готовила жена Джона Форда – Мэри. Присутствие звезд было по большей части номинальным, но все же.
В истории «Столовой» есть позорная страница. Априори в ней был исключен даже намек на сегрегацию: черные или белые, все солдаты – желанные гости. Эту точку зрения не разделяли военные полицейские, дежурившие в клубе. Одного из них уличили в том, что он отводил негров, танцевавших с белыми кралями, в туалет, где умело и жестоко избивал. Клуб, не властный над ним, обратился по инстанции. Шеф военной полиции едва не потерял сознание, когда к нему снизошла с небес просительница – сама Бетт Дэвис. Усомниться в ее словах он не посмел, пообещав провести воспитательную беседу с подчиненным. Однако тот спокойно продолжал терроризировать чернокожих солдат. Дэвис пришлось установить в мужском туалете собственный патруль.
Сержант Карл Белл, миллионный клиент «Столовой» (всего клуб принял три миллиона военнослужащих), удостоился 15 сентября 1943 года поцелуя Бетти Грейбл. Это было почище, чем поцелуй Дитрих. Грейбл с ее застрахованными на миллион долларов ножками была для солдат чем-то большим, чем кинозвезда. Фото самой популярной pin-up girl мировой войны в купальнике утепляли бесчисленные блиндажи, казармы, кубрики и кабины фронтовых «Студебеккеров».
22 ноября 1945-го – в День благодарения – «Столовая» закрылась. Печально, конечно, но Голливуд верил, что впереди у него еще много праздников. Как же иначе?
Спустя семь месяцев и два дня15 октября 1947-го они снова соберутся все вместе: семь тысяч человек, во всем своем блеске, в том же зале Shrine. Не веселья ради – в поддержку Комитета в защиту Первой поправки, созданного, чтобы отстоять 19 товарищей, вызванных на допрос в КРАД. На сцену выйдет 25-летний Джин Келли: он еще не спел под дождем, но Голливуд влюблен с первого взгляда в нью-йоркского танцора, который и в жизни, как на экране, парил над землей. На сцену он выйдет на костылях:
Прежде всего, пара слов об этих костылях, чтобы вы о них больше не думали. Я сломал щиколотку в воскресенье, когда танцевал. Я это сделал не нарочно, как вы можете подумать, не театрального эффекта ради. Я здесь во имя Конституции Соединенных Штатов и Декларации прав человека, отданных на поругание.
* * *Как и следовало ожидать, с возвращением солдат рождаемость взлетела: с 24,3 новорожденных на тысячу (1945) до 27,2 (1946): это назовут бэби-бумом. В конечном счете ничего хорошего киноиндустрии он не сулил. Поженившись и обзаведясь детьми, вчерашние солдаты переезжали в пригороды и переставали ходить в кино, довольствуясь телевизором. Но пока что рука об руку с бэби-бумом шел кинобум. А пригороды еще только, пусть и стремительно, строились: многим ветеранам попросту было негде жить: в Чикаго 250 автобусов переделали в «коммуналки» для «парней».
Никогда еще американцы так жадно не поглощали кино. В 1946-м они выложили 1,7 миллиарда долларов, купив 4,127 миллиарда билетов. Чистый доход одной студии Fox составил 22,6 миллиона, почти удвоившись по сравнению с 1945-м (12,74 миллиона). Всего же восемь «сестер» – ведущих студий, – выпускавших порядка пятидесяти фильмов в год (MGM, Paramount, 20th Century Fox, Columbia, RKO-Radio, Warner Brothers, Universal International, United Artists), заработали от 90 до 121 миллиона.
Студийные менеджеры получали в среднем по 215 тысяч в год: их коллеги, производившие не грезы, а что-то материальное – по 104.
В 1948-м доход студий жестоко упадет более чем вдвое, до 45 миллионов, дальше дела пойдут еще хуже. Но Голливуд, как Скарлетт О’Хара, «подумает об этом завтра», хотя думать поздно уже сегодня: три нависшие над ним угрозы очевидны.
Первая из них – телевидение. В 1946-м во всем Лос-Анджелесе насчитывается – смешно сказать – 400 телевизоров, в всех США – 14 тысяч. В начале 1949-го их будет уже 90 тысяч, в конце – 300.
Вторая – судебный «развод» производства и проката. Тут беззаботность Голливуда понятна: эта угроза нависала над ним все тринадцать лет, что тянулся процесс, возбужденный владельцами малых провинциальных кинотеатров против «сестер». До сих пор все как-то обходилось, да и кто такие эти кустари, чтобы замахнуться на Майера или Селзника. Но когда судный день настал, Голливуд не сразу осознал, что случилось. Накануне Нового, 1947-го, года Верховный суд признал «сестер» виновными в нарушении антитрестовского законодательства, а вертикальную структуру индустрии, при которой студии владеют сетями кинотеатров, – незаконной, препятствующей честной конкуренции. Вскоре, 3 мая 1948-го, он запретит еще и систему блок-букинга, обязывавшую малые залы в нагрузку к хитам брать от студии-производителя восемь-десять фильмов категорий «Б» и «В». И вот тогда студиям придется рубить производство по-живому: их поточная продукция окажется малоинтересной прокатчикам, почувствовавшим вкус свободы.
* * *Эта книга посвящена третьей угрозе – политической. В марте 1947-го ее не то что нельзя было предугадать: беда стояла на пороге. Клубилась в речах конгрессменов со странностями, свихнувшихся на антикоммунизме, и вполне адекватных «загонщиков», сознательно «включавших психопата» (как определял свое политическое ноу-хау Никсон), в редакционных колонках публицистов «со связями» и памфлетах параноиков.
Но Голливуд привык, что его проклинают: всегда и все. То за бесчинства магнатов-евреев, насилующих невинных дебютанток арийских кровей, то за засилье красных, то за грубость социального кино, то за идиотское благодушие асоциального. Настолько привык, что утратил иммунитет. Да и кто мог помериться силами с Голливудом? Кинозвезды куда более влиятельны и неуязвимы, чем политики. Трумэны приходят и уходят, а Гранты и Чаплины остаются. Тем более что громче всех угрожали Голливуду дорвавшиеся до кресел в Конгрессе провинциалы-южане: необразованные, неумные, наконец, просто некрасивые, с вульгарным прононсом.
Но угроза рвалась на волю из сейфов, где ждали своего часа списки тех, чьи имена назвали «профессиональные свидетели» – коммунисты-ренегаты, сколотившие состояние на показаниях против тысяч незнакомых им людей, и документы, похищенные из комитетов компартии ночными взломщиками с удостоверениями ФБР. Об угрозе кричали телеграммы, приходившие из Канады, где разгорался шпионский скандал: в сентябре 1945-го Игорь Гузенко, шифровальщик советского посольства, перебежал на Запад, прихватив документы, доказывающие существование разветвленной разведсети охотников за ядерными секретами.
О ней, наконец, 5 марта 1946-го возвестил Черчилль в речи в Вестминстерском колледже города Фултон, штат Миссури, в присутствии президента Трумэна:
Мы не можем закрывать глаза на то, что свобод, которыми обладают граждане США и Британской империи, не существует в значительном числе стран, и некоторые из них очень сильны. ‹…› Тень упала на сцену, еще недавно осененную победой Коалиции. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем, и существуют ли пределы их экспансии. ‹…› От Щецина на Балтике до Триеста на Адриатике, через весь континент опущен железный занавес. За этой линией расположены все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы. ‹…› Во многих странах, удаленных от границ России ‹…› созданы коммунистические пятые колонны, работающие в полном единении и абсолютном послушании директивам коммунистического центра.
Это теперь мы знаем: в Фултоне Запад объявил СССР пусть холодную, но войну. А тогда речь Черчилля могла сойти за кликушество обиженного отставника: избиратели отвергли его летом 1945-го, не дождавшись даже завершения войны.
* * *Черчилль скорее передергивал, чем пророчествовал. За исключением Албании и Югославии, освобожденных национал-коммунистическими партизанами, Восточной Европой управляли коалиционные правительства. Перехват власти компартиями начнется лишь в октябре 1946-го в Болгарии, завершившись в феврале 1948-го в Чехословакии.
В Голливуде и в Москве цену кошмарным картинам, нарисованным Черчиллем, знали из банальных финансовых отчетов. Год спустя после Фултона, 1 марта 1947-го, заместитель министра кинематографии Михаил Калатозов направил жалобную докладную замминистра иностранных дел Андрею Вышинскому и Михаилу Суслову, начальнику внешнеполитического отдела ЦК ВКП(б):
В 1946 году американцы завезли в Польшу 140 фильмов в польской версии и, несмотря на принимаемые меры нашим послом товарищем Лебедевым и торгпредом товарищем Лошаковым, договорились с поляками о поставке им в 1947 году еще 60 фильмов. ‹…› В 1946 году американцы заключили с чехами договор на 80 фильмов с обязательством поставки их в 1947 году. Для руководства сбытом и прокатом фильмов в Центральной Европе, в том числе и в Чехословакии, американцы создали специальную контору в г. Прага. В Братиславе создается филиал этой организации. ‹…› После стабилизации валюты в Венгрии мировые киноэкспортеры принимают энергичные меры по продвижению своих фильмов на венгерский кинорынок.
Странный какой-то железный занавес, за которым Голливуд чувствует себя как дома. Его вытеснение с экранов советского блока стоит рассматривать в контексте не столько холодной войны, сколько борьбы против монополии Голливуда, синхронно развернувшейся и в союзных США странах. В августе 1947-го Великобритания обложила импортные фильмы 75-процентным налогом: Голливуд семь месяцев бойкотировал английский прокат. Во Франции мощное общественное движение боролось с Соглашением Блюма – Бирнса от 28 мая 1946 года, создавшим выгодные условия для американского проката во Франции в ущерб французскому прокату в США.
* * *Даже Черчилль в Фултоне счел своим долгом оговориться:
Я глубоко уважаю и восхищаюсь доблестными русскими людьми и моим военным товарищем – маршалом Сталиным… Мы понимаем, что России нужно обезопасить свои западные границы и ликвидировать возможность германской агрессии. Мы приглашаем Россию по праву занять место среди ведущих наций мира. Более того, мы приветствуем ‹…› постоянные, частые, растущие контакты между русскими и нашими людьми.
Отлично сказано. Вот и Голливуд «с благословения Черчилля» чествовал в мае 1946-го Константина Симонова. В свои тридцать лет он дважды Сталинский лауреат и носит, как Стюарт и Капра, полковничьи погоны: герой, красавец, безусловная звезда. В США Симонов приехал в апреле как гость конгресса журналистов в Нью-Йорке. В советскую делегацию вместе с ним входили генерал-майор Михаил Галактионов (заведующий военным отделом «Правды») и Илья Эренбург. По тому, как напутствовал его Молотов, и по немыслимым командировочным он догадался: поездка – инициатива самого Сталина, один из сигналов надежды на мирное сосуществование, которые тот посылает Америке.
