Полное собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1. Философские и историко-публицистические работы / Сост., научн. ред. и коммент. А. Ф. Малышевского

От составителя

Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.

Книга Екклесиаста, или Проповедника[1]

Есть игры, сопряженные с усильем,

Но то усилье тешит; труд иной

Хоть низок, но по цели благороден,

И бедных дел итог порой богат.

Так этот труд мне мог бы в тягость быть;

Но госпожа, которой я служу,

Все мертвое волшебно оживляет

И делает работу мне отрадной.

Уильям Шекспир[2]

Перед читателем четвертое издание полного собрания сочинений Ивана Васильевича Киреевского и второе – Петра Васильевича Киреевского[3]. Философское, историко-публицистическое, литературно-критическое и художественное наследие двух великих сынов Отечества, двух выдающихся деятелей русской культуры, двух основоположников и идеологов славянофильства. Отдельные тома составляют письма и дневники братьев Киреевских, материалы к их биографиям.

Братья-славянофилы Иван и Петр Киреевские. Персоны первой половины XIX столетия!!.. Иван Васильевич сидит в большом удобном старинном кресле… Очки с круглыми стеклами, высокий воротник сорочки… Одна рука заложена за борт сюртука, другая не столько опирается на ручку кресла, сколько сжимает ее. Лицо поставлено прямо, упорно; подбородок чуть-чуть выдается вперед; маленькие губы красивого рта сжаты; над глазами большие надбровные дуги; череп – без округлости. Взгляд пристальный. Все выражение негодующее… с налетом легкой презрительности. Петр Васильевич – просто степной помещик… Усы, в кружок остриженные волосы… Венгерка, в зубах трубка… Аскет, ветхопещерник[4]; пренебрежение ко всяким условностям высшего тона; дворянин, вечно водящийся с простолюдинами; прямой, честный, страстно любящий свой народ…

Первый – писатель-аналитик, религиозный философ, теоретик, редактор-издатель. Он был одним из первых литературный критиков и публицистов, положивших начало цельного взгляда на культуру, цивилизацию, европейскую и отечественную литературу, на наше и не наше во всемирной истории. Второй – собиратель-исследователь народного поэтического, песенного творчества. С его собрания началась систематическое и научное отношение к отечественной фольклористике.

Иван Васильевич – старший брат по рождению и, естественно, во всем имел инициативу: книги, знакомства, философские увлечения, выбор литературных кружков – все изначально принадлежало Ивану, за которым нога в ногу следовал его младший брат Петр Васильевич. Тот же наставник – реформатор русской поэзии Василий Андреевич Жуковский. Та же библиотека из лучших произведений русской и мировой литературы… Тот же круг чтения и постижения литературы и науки европейских народов… Те же профессора Московского университета: Мерзляков, Снегирев, Цветаев, Чумаков… Та же служба в Московском архиве Коллегии иностранных дел… Та же компания «архивных юношей»: Алексей и Дмитрий Веневитиновы, Николай Мельгунов, Николай Рожалин, Александр Кошелев, Сергей Соболевский, Владимир Титов, Владимир Одоевский, Степан Шевырев… Те же литературные кружки Раича, Одоевского, Веневитинова… То же Общество любомудрия, самораспустившееся в 1825 году после восстания декабристов… То же увлечение трудами Спинозы, Канта, Фихте… Та же западная университетская школа: Георг Вильгельм Фридрих Гегель, Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг, Лоренц Окен, Йоханн Йозеф фон Гёррес, Карл Риттер… Тот же круг знакомых: А. С. Пушкин, А. Мицкевич, З. Доленга-Ходаковский, Ф. И. Тютчев, Н. В. Гоголь, А. С. Хомяков, А. Х. Востоков, А. В. Кольцов, А. Ф. Вельтман, В. И. Даль, М. П. Погодин, М. А. Дмитриев, А. И. Писарев, А. М. Кубарев, Авр. С. и Ал. С. Норовы, М. А. Максимович, Д. П. Ознобишин, А. Н. Муравьев, К. С. и И. С. Аксаковы, Н. М. Языков, Е. А. Баратынский, П. Я. Чаадаев, А. И. Герцев, Ю. Ф. Самарин, Т. Н. Грановский…

Принято читать, что Петр Киреевский прожил свою жизнь в тени старшего брата Ивана, что Иван Киреевский несравненно оконченнее младшего брата Петра… Что И. В. Киреевский – подлинно священный писатель… Его сочинения («Девятнадцатый век», «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», «О необходимости и возможности новых начал для философии») – подлинное священное писанье в русской литературе, ибо «исходят из необыкновенно высокого настроения души, из какого-то священного ее восторга, обращенного к русской земле… Чего бы они ни касались, Европы, религии, христианства, язычества, античного мира, – везде речь их лилась золотом самого возвышенного строя мысли, самою страстного углубления в предмет, величайшей компетентности в суждениях»[5].

П. В. Киреевский дебютировал в журнале «Московский вестник» в 1827 году, где было напечатано его изложение курса новогреческой литературы, написанного и изданного по-французски в Женеве Ризо Нерулосом. В 1828 году Петр Киреевский напечатал отдельной книжкой свой перевод с английского повести Байрона «Вампир». В этом же году в «Московском вестнике» был опубликован его перевод с испанского большой части комедии Кальдерона «Трудно стеречь дом о двух дверях». Также переводил Шекспира. Перевел книгу В. Ирвинга «Жизнь Магомета», которая была опубликована после его смерти, в 1857 году. В 1832 году в журнале «Европеец» появилась статья Петра Васильевича под заглавием «Современное состояние Испании» – перевод из английского журнала «The Foreign Quaterly Review». В 1845 году Петр Киреевский напечатал в журнале «Москвитянин» статью «О древней русской истории», в виде полемического письма известному историку М. П. Погодину по поводу его «Параллели русской истории с историей западных европейских государств» – с обещанием «окончания в следующей книжке», которого не последовало. В 1846 году им был напечатан в первом выпуске начавших тогда выходить «Чтений в Обществе истории и древностей российских» перевод с английского сочинения Сэмюэла Коллинза, бывшего врачом царя Алексея Михайловича, о современном ему состоянии России, сделанный с экземпляра первого его издания 1671 года («Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне»).

Следует признать, что на литературном поприще Петр Киреевский (при всем желании его писать) не достиг высот своего брата Ивана Киреевского; он даже не приблизился к ним. Совсем не от смирения и не от излишней совестливости!!.. Петр Васильевич так и не приобрел привычки излагать свою мысль на бумаге (его перу не была дарована легкость). Было и еще одно… Само свойство раскапывания старины, при котором нельзя ни шагу двинуться без тысячи справок и поверок, без ежеминутной борьбы с целой фалангой предшественников, изувечивших и загрязнивших ее донельзя. Но это не умаляет самостоятельности и самодостаточности П. В. Киреевского перед И. В. Киреевским…

Несомненно, Иван Киреевский был подвижнее умом Петра Киреевского, живее мыслью и, если можно так выразиться, ускореннее впечатлительностью. Петр Васильевич был замкнут и неуклюж; таланты его были менее заметны, нежели блестящие дарования старшего брата Ивана Васильевича. Однако П. В. Киреевский был замечательнее своего брата И. В. Киреевского и по цельности натуры, и по чистоте убеждений, и по редкости совершенно праведной жизни. Если Иван Киреевский в своем умственном развитии был зависим… многим увлекался и был подвержен многим влияниям (от западных теорий до православного религиозного мистицизма), то Петр Киреевский в суждениях был спокойнее и самостоятельнее, совершил свой жизненный труд без всякой перемены и даже оттенка перемены.

И. В. Киреевский был создан для многого, в то время как П. В. Киреевский для одного. Отдавая преимущество русскому характеру, русскому уму, а по сути своей русскому всему, Петр Киреевский помыслил осуществить грандиозную по историческим меркам задачу – восстановить первоначальный, древний дух русского народа – восстановить не иллюзорно (через воображение или догадку), а непосредственно по непререкаемым памятникам… собрать воедино документы, где бы были видны истоки, природа и течение этого духа, в которых отражались бы традиции, быт и жизнь этого духа, его возможная глубина, его игра, ясность и легкость… Найти первоначальный народный дух?!.. живую речь народа, сохранившую древние черты?!.. без книжных примесей и влияний?!.. в размеренном песенном тексте, из которого слова не выкинешь?!.. Более величественной и более благородной задачи нельзя было себе представить?!..

У братьев Киреевских была общая надежда и мысль о великом назначении своего Отечества!!.. Иван Васильевич реализовывал ее теоретически, что называется, за письменным столом; его охватила идея цельности духовной жизни. Именно цельное мышление позволяет личности и обществу избежать ложного выбора между невежеством, которое ведет к уклонению разума и сердца от истинных убеждений, и логическим мышлением, способным отвлечь человека от всего важного в мире. Все ложные выводы рационального мышления зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины!!!.. Для человека, не достигшего цельного сознания, вторая опасность особенно актуальна; культ телесности и культ материального производства, получая оправдание в рационалистической философии, ведет к духовному порабощению. Принципиально изменить ситуацию может только перемена основных убеждений… изменение духа и направления философии… Рождение нового мышления не в построении систем, а в сущностном повороте в общественном сознании… воспитании общества… Не индивидуальными интеллектуальными усилиями, а общими (соборными) в общественную жизнь должна войти новая, преодолевающая рационализм, философия. Суть этого пути – стремление к сосредоточенной цельности духа, которая дается только верой… аскеза – необходимый элемент не только жизни, но и философии… святоотеческий образ и способ мышления… внутреннее духовное сопряжение человеческой личности с Богом.

Зная семь языков и с ними впитав дух стольких же культур, П. В. Киреевский «сознательно, твердо предпочел всем им деревенскую и сельскую культуру Руси, Псковскую и Новгородскую деревенщину, и совершенно не имел иного отношения к общечеловеческим идеалам истины, красоты, справедливости, чем просто русское к ним отношение, русское чувство этих идеалов. Соединяя с этим русским чувством огромное европейское образование, он открыл ворота русской смелости – смелости называться собою, чувствовать, как чувствуется самому русскому, думать, как думается самому русскому, никому не вторя, никому не подражая»[6].

Петр Киреевский погрузился в реалии практической жизни; отправился по селам и ярмаркам Новогородского, Валдайского, Демянского, Осташковского уездов, знакомился с русским крестьянином, с русским простолюдином, с деревенским стариком-сказителем, самолично записывал с голоса песни и стихи… Изучал, стараясь по всем вариантам одной и той же песни восстановить первоначальный, древнейший ее вид, обставив этот подлинник наросшими видоизменениями; искал и находил тот образец народного песенного бытописания (говорок, выдумка, легенда, обряд), через который лучше всего можно осязать свою собственную родную отечественную историю. Работа титаническая, требующая множества справок, сравнений, множества проверок дальнейшего употребления того или иного слова, того или иного оборота речи, в летописях и других древних памятниках письменности.

Невольные и бессознательные впечатления от собирания народных песен и стихов вдохновили… одушевили… заразили… окружающих. Тихая и скромная душа сделалась источником огромного движения возрождения Древней Руси – основной России!!!.. Богатые материалы, положившие основу песенному собранию, получил П. В. Киреевский из Симбирской и Оренбурской губерний от семейства Языковых, П. М. Бестужевой, Ек. М. Хомяковой и Д. А. Валуева. А. С. Пушкин доставил замечательную тетрадь песен, собранных им в Псковской губернии; А. X. Востоков сообщил список с рукописного собрания народных стихов, хранящегося в Румянцевском музее; Н. В. Гоголь дарствовал тетрадь песен, собранную в различных местах России. М. П. Погодин, кроме многих песен, лично записанных им, передал значительные собрания гг. Тихомирова и Перевлесского, составленные в Рязанской и Тверской губерниях; И. М. Снегирев – прекрасное собрание песен Тверской и Костромской губерний; С. П. Шевырев – собрание песен Саратовской губернии; В. М. Рожалин – значительное собрание песен Орловской губернии; А. Н. Попов – собрание песен Рязанской губернии; К. Д. Кавелин – собрание тульских и нижегородских песен; В. А. Трубников – прекрасное собрание песен тамбовских; Д. П. Ознобишин – собрание свадебных песен Псковской губернии; А. Ф. Вельтман – весьма замечательное собрание песен из Калужской губернии; В. И. Даль – собрание уральских песен; И. И. Клементьев – собрание песен Владимирской губернии; А. Н. Кольцов – собрание песен Воронежской губернии; Ю. П. Гудбилович – весьма замечательное собрание песен Минской губернии. С. А. Соболевский поделился изысканиями Сопикова, который соединил воедино народные песни и романсы, разбросанные по старинным песенникам. Весьма значительно обогатил песенное собрание П. И. Якушкин, который в своей любви к русской народности с неутомимой и благородной ревностью исходил пешком Тверскую, Рязанскую, Тульскую, Калужскую и Орловскую губернии. К общему теперь делу приобщились П. А. Улыбышева, Н. П. Киреевская, М. А. Воейкова, Е. И. Попова, Д. A. Путилов, М. А. Стахович, И. С. Савинич, М. А. Максимович[7]…

Два великих ума, выпестованных на последовательности западноевропейского развития, загнанных в личную глубину, мыслящих в молчании… Два духовных труда, постигающих суть и сущность российской действительности, так и не прорвавшихся сквозь пелену чистых и абсолютных дум на поверхность общественного сознания…

Молчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои —Пускай в душевной глубинеВстают и заходят онеБезмолвно, как звезды в ночи, —Любуйся ими – и молчи.Как сердцу высказать себя?Другому как понять тебя?Поймет ли он, чем ты живешь?Мысль изреченная есть ложь.Взрывая, возмутишь ключи, —Питайся ими – и молчи.Лишь жить в себе самом умей —Есть целый мир в душе твоейТаинственно-волшебных дум;Их оглушит наружный шум,Дневные разгонят лучи, —Внимай их пенью – и молчи!..[8]

«Молчание – талант даровитого. Молча светит солнце. Молча созревает плод. Молча кормит корень. Вся природа молчалива, все в природе молчаливо. Гром и ветер – исключения, и ведь это не Бог весть что. Чем больше молчания, тем больше делается… Молчание – добродетель, а разговоры… могут быть просто болтовней… Настоящий ум начинается со скромности, т. е. с некоторого плача о себе и своих силах, о своем бессилии; и, пропорционально этому, с внимания к окружающему, с желания учиться из окружающего… Настоящая наука никак не может зародиться иначе как в глубоком безмолвии, почти в немом человеке. Науке положил начало тот, кто хотел говорить и не мог говорить…»[9]

Так случается… Так случилось… Опоэтизированный Ф. И. Тютчевым образ молчания воплотился в жизненные реалии братьев Киреевских, в их особую жизнь посреди общества, образованного иначе. Ибо человек промыслительно может и промыслительно должен проложить свой индивидуальный путь-траекторию в мире по истине, по совести, по правде, по справедливости… В любые времена!!.. в любые эпохи!!.. застои… смуты… бедствия… «Ведь общество и его уровень ценностей – лишь одна из многих составляющих, что образуют содержание жизни человека. Если в социуме смрад и недвижность, человек обращается в семью, любовь, мысль, в культуру, в природу, в труд, в хозяйство – и там добывает собственные, независимые от политических веяний ценности бытия…»[10]

Братья Киреевские сотворили свое собственное пространство-время, в котором обитали в расхождении с текущим, вслушиваясь в суть вещей и событий европейских стран и народов, синхронизируя ход российской истории. Античность и варварство!!.. Христианство и церковь!!.. Государство и просвещение!!.. Цивилизация и культура!!.. Россия не укладывалась в общее шествие западноевропейского Духа своей сущностью?!.. Огромностью?!.. Древностью?!.. Восточным христианством?!.. В чем, собственно, дело??.. В западной государственности, привнесенной варягами на бескрайние просторы, спорадически населяемые славянскими племенами?!.. В западных схемах и логике миропонимания, привитых Петром Великим к древу вольно-разгульной народной жизни?!.. В разупорядоченности темпов и ритмов российских столиц и провинций: с одной стороны, пространство всемирной мысли, средоточие новейших европейских течений (вольтерьянство, романтизм, Шеллинг и Гегель, социализм и т. д. и т. п.), отягченное думой о собственном поступательном развитии, а с другой – доисторичность, патриархальность, сказочность, былинность, песенность… мир настоящий, глухой, темный, суровый, незнаемый… народное море, народная совесть, народная нужда, народная дума… Святая Русь?!.. «Начало мира… начало мышления… начало самого человека коренится в святом: оно редко, невидимо, не мечется в глаза, а скорее хоронится от глаз, но в нем-то и лежит корень всего мира… И пока мир держится именно на этом корне и не пожелает получить в основу себя другого корня, – он останется жив, цел и вечен. Святое есть непорочное; святое есть полная правда; святое – оно всегда прямо… Святое есть настоящее. Настоящий человек… настоящее золото… настоящая дружба… Мир состоит из настоящих вещей и из подражаний настоящим вещам… И вторых очень много, а первых очень немного, вот как золота…»[11] Медленнее Европы, но быстрее Азии?!.. И земля, и природа, и народ, и государство, и личность, и душа, и дух, и цель, и призвание, и предназначение, и миссия…

Что значит быть человеком утонченной европейской культуры, человеком воспитанным на гуманистических и либеральных идеях Запада, поверившим универсальности европейской цивилизации и оттого так страстно тянувшимся к родному, так глубоко понимающим его?!.. Высоко, благородно и бескорыстно ценить все возвышенное, духовное и плодоносное в русской истории, русской культуре, русской нации, русском человеке при всей очевидности для него места и роли западной цивилизации, при всем понимании степени ее превосходства перед нашим русским ничто?!.. Глубокий теоретизм (по той простой и естественной причине, что все работали, размышляли и писали свои ученые труды по методам западной науки, западного научного мышления) и иллюзорно-литературное презрение к европейской цивилизации, отталкивание от нее и прирастание к тому, чего нет, что уже под спудом прошлого, с чем порвана жизненная связь?!.. Странное сочетание в русской душе и русском сознании энтузиазма в отношении Европы, ее просвещения, ее науки и ее искусства, ее литературы и ее гражданских ценностей и боли из-за отсутствия в нас (в собственной личности и общественной жизни) преимуществ западного духовного развития?!.. «Великий этот хлеб, хлеб Европы, – святой, питательный. Только им мы и были сыты, только им мы и были живы. Но Бог велел каждому человеку самому трудиться на земле. Отныне мы берем плуг и в поте лица нашего, в поте лица русского будем распахивать наше русское поле…»[12]

Противостояние славянофильства и западничества, сложившееся в 1830–1850-х годах, стало одним из определяющих признаков всего развития отечественной культуры. По одну сторону: А. С. Хомяков, К. С. и И. С. Аксаковы, И. В. и П. В. Киреевские, Ю. В. Самарин, В. А. Черкасский и другие члены кружка, олицетворявшего особую любовь к России, к своему домашнему делу, к осознанию себя, своей национальной значительности. Народ наш не есть среда, материал, вещество, для принятия в себя единой и универсальной и окончательной истины, которая обобщенно именуется Европейской цивилизацией!!.. По другую: П. Я. Чаадаев (именно его «Философические письма» послужили толчком к окончательному оформлению обоих течений и стали поводом к началу дебатов), Т. Н. Грановский, И. С. Тургенев, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарёв, К. Д. Кавелин и другие выразители общечеловеческого интереса. Никакой отдельно стоящей русской цивилизации, отдельно пребывающей русской культуры!!.. Здесь сошлись не только две истины, две доктрины, но и принципы жизни, законы и нормы суждений и практических требований; социально-психический уклад русского народа против социально-психического уклада романо-германских народов – протест, сперва выразившийся в смутном, безотчетном отчуждении, а потом в полной сознательной критике и отвержении этих созданий и тех начал, из которых они вышли. Одни звали Россию к возрождению, другие – к пробуждению!!.. От первых пошли русские одиночки, от вторых – русская общественность. Конфликт не разрешен… Спор этот не окончен…

Нам нынешним трудно понять людей первой половины XIX столетия, «потому что мы вырастаем совершенно иначе – катастрофически. Между нами нет ни одного, кто развивался бы последовательно: каждый из нас не вырастает естественно из культуры родительского дома, но совершает из нее головокружительный скачок, или движется многими такими скачками. Вступая в самостоятельную жизнь, мы обыкновенно уже ничего не имеем наследственного, мы все переменили в пути – навыки, вкусы, потребности, идеи; редкий из нас даже остается жить в том месте, где провел детство, и почти никто – в том общественном кругу, к которому принадлежали его родители. Это обновление достается нам не дешево; мы как растения, пересаженные – и может быть, даже не раз – на новую почву, даем и бледный цвет, и тощий плод, а сколько гибнет, растеряв в этих переменах и здоровье, и жизненную силу! Я не знаю, что лучше: эта ли беспочвенная гибкость, или тирания традиции. Во всяком случае, разница между нами и теми людьми очевидна; в биографии современного деятеля часто нечего сказать о его семье, биографию же славянофила необходимо начинать с характеристики дома, откуда он вышел»[13]. К такому выводу пришел историк русской литературы и общественной мысли Михаил Гершензон в начале XX века, готовя к публикации собрание сочинений И. В. Киреевского. Что же тогда говорить нам, живущим в веке XXI-м??.. Однако попробовать стоит!!.. Воссоздавать разумом образы прошлого занятие прелюбопытное…

А. Ф. Малышевский

Глава I. Философские работы И. В. Киреевского

§ 1. Девятнадцатый век[14]

Сколько уже говорено о направлении девятнадцатого века, что мудрено было бы сказать о нем что-либо новое, если бы девятнадцатый век был для нас прошедшим. Но он живет и, следовательно, изменяется; и каждое изменение его господствующего духа ставит нас на новую точку зрения. Другая перспектива, в которой минувшее располагается перед текущей минутой, дает ему другое значение. Так путешественник с каждой переменой места видит в новом свете пройденную дорогу. Так новый опыт в жизни дает целому миру воспоминаний новую стройность и новый смысл.

Этим новым опытом в жизни девятнадцатого века были события последних лет. Я говорю не о политике, но в литературе, в обществе, в борьбе религиозных партий, в волнениях философских мнений, одним словом, в целом направленном быте просвещенной Европы заметно присутствие какого-то нового, какого-то недавнего убеждения, которое если не изменяет господствующего направления, то по крайней мере дает ему оттенки и другие отношения.

В чем же состоит эта особенность текущей минуты?

Ответ на этот вопрос должен служить основанием наших суждений обо всем современном, ибо одно понятие текущей минуты, связывая общие мысли с частными явлениями, определяет в уме нашем место, порядок и степень важности для всех событий нравственного и физического мира. Было время, когда понятие настоящей минуты века составляло исключительную принадлежность Гения, предполагая в нем порыв какого-то безотчетного и немногим доступного вдохновения. Но теперь, когда определить господствующее направление века сделалось главной и общей целью всех мыслящих, когда все данные для того известны и собраны, когда все отрасли ума и жизни породнились между собою столь тесно, что изучение одной открывает нам современное состояние всех других, – понятие настоящего направления времени уже не требует ни гениальности, ни вдохновения; оно сделалось доступно для каждого мыслящего, предполагает в нем только внимательный взгляд на окружающий мир, холодный расчет и беспристрастное соображение.