Спасатель. Жди меня, и я вернусь

Продолжая ломать устоявшиеся традиции, он сам забрал у Женьки поднос со своим ужином и лично поставил его на стол. К немалому удивлению Соколкина, он был трезв – пускай не как стеклышко, но все-таки трезв, а не пьян в стельку, как можно было ожидать.

– Жрать хочешь? – деловито спросил он.

– Нет, – так же деловито ответил Женька.

Это была правда. Последние два часа он провел на кухне, по просьбе тети Тани помогая ей с посудой и чисткой картошки, и по ходу дела наелся так, что почти всерьез побаивался лопнуть.

– Тогда докладывай, – усаживаясь за стол и вооружаясь вилкой, потребовал Шмяк.

– Веселова Анна Дмитриевна, пятьдесят четыре года, номер четыре, – отбарабанил Женька. – Диагноз – легкое нервное расстройство на почве житейских неудобств, связанных с инвалидностью.

– Дай-то бог, – не совсем понятно отреагировал на его доклад Шмяк, с хрустом уминая салат. – А скажи-ка, Иваныч, – продолжил он после небольшой паузы, – можно ли засунуть в компьютер фотографию человека и выяснить, как он выглядел двадцать лет назад?

– Можно, – сказал Женька. Удивляться и строить предположения он уже устал и просто действовал по ситуации – слушал, смотрел и отвечал на поступающие вопросы, даже не пытаясь понять, с какой целью их ему задают. – Только комп должен быть нормальный, не чета тем дровам, что стоят у Семена Тихоновича в кабинете. И еще нужна специальная программа. Купить ее почти наверняка можно, но поискать придется. А что?

– Ничего, – махнул вилкой Шмяк. – Забудь. Ерунда это все. Скорее всего, я просто обознался.

– Вы знакомы, что ли?

– Забудь, – повторил Шмяк. – Говорю же, обознался.

Он оттолкнул тарелку, положил вилку, встал и, подойдя к комоду, вынул из верхнего ящика большой почтовый конверт из плотной бледно-желтой бумаги.

– Возьми, – сказал он, протягивая конверт Женьке. – Пускай до моей выписки у тебя побудет. А если что…

– Что «если что»? – не дождавшись продолжения, спросил Женька.

Шмяк со скрежетом потер щетинистый подбородок, пребывая в явном затруднении.

– Когда «если что» случится, ты это заметишь и поймешь, – сказал он.

– И что тогда?

– Конверт возьми, – сказал Шмяк и почти силой впихнул конверт Женьке в руки. По ощущению конверт был почти пустой; если в нем что-то и было, то это «что-то» размерами не превосходило сложенный вдвое лист писчей бумаги. Конверт был заклеен, а поперек клапана белела полоска бумаги, на которой виднелась чья-то витиеватая роспись. – Что тогда, что тогда… Сам сообразишь!

Он вернулся за стол, оставив слегка оторопевшего Женьку стоять посреди комнаты с конвертом в руках, взял вилку, но тут же с лязгом швырнул ее обратно.

– Ты пойми, Иваныч, – развернувшись к Женьке всем корпусом, почти просительно сказал он, – это по-настоящему важно. И ты, ежели что, действуй по обстановке. Не как сопливый пацан действуй, не как сын бездомной уборщицы – извини, конечно, но из песни слова не выкинешь, – а как взрослый, серьезный мужик.

– Гм, – сказал Женька.

– Только так, и не иначе, – серьезно сказал Шмяк. – И без никаких «гм». Понимаю, это нелегко. Но вот я тебя сейчас подучу. Просто представь, что ты – это не ты, а герой какой-нибудь книжки с приключениями. Или, скажем, одной из статей твоего Спасателя. И действуй соответственно. Как будто это не ты, а он. А ты сидишь дома на мягком диване, читаешь про него и восхищаешься: вот это парень! Вот жжет!

«Совсем свихнулся», – подумал Женька.

– Вам бы выспаться, – сказал он вслух, – отдохнуть…

– Да, пожалуй, не помешает, – неожиданно легко согласился Шмяк. – Ты иди, Иваныч. Я поем и лягу. А поднос в коридор выставлю, потом заберешь. Лады? Только без обид!

– Какие могут быть обиды? – пожал плечами Женька. – Приятного аппетита. И спокойной ночи.

Он направился к двери, но его остановил неожиданно резкий окрик Шмяка:

– Стоять, боец!

Женька замер на полушаге и осторожно обернулся.

– Конверт спрячь, – нормальным голосом сказал Шмяк.

Женька затолкал конверт за пазуху и вышел, чувствуя, как он покалывает кожу твердыми уголками. Очутившись в пустом, ярко освещенном коридоре, он услышал, как за спиной дважды клацнул запираемый дверной замок. Покосившись на укрепленную под потолком видеокамеру, Женька Соколкин одернул свитер и заторопился к лестнице: за всеми своими делами он до сих пор не сделал алгебру, а завтра ожидалась контрольная.

6

В большой, чтобы не сказать огромной, гостиной жарко горел камин. Пляшущие в его закопченной пасти языки пламени, как в зеркале, отражались в натертом до блеска паркете. За стеклянной стеной дремал под толстым снеговым одеялом идеально ухоженный вишневый сад, и, глянув в ту сторону, Андрей подумал, что в пору цветения вид из окна, должно быть, открывается просто потрясающий. Мягкая мебель с белоснежной обивкой манила в свои объятия, суля райскую усладу тощему журналистскому седалищу, в углу солидно и неторопливо тикали старинные напольные часы в резном футляре красного дерева, и размеренно качающийся за толстым граненым стеклом, надраенный до солнечного блеска бронзовый маятник коротко посверкивал, отражая огонь камина. Все здесь дышало покоем и устоявшимся, привычным, незыблемым достатком, наводя на мысль, что если свободного журналиста Липского и собираются мордовать, то происходить это будет не здесь и не сейчас. Кому, в самом деле, охота оттирать кровавые сопли с белых кресел и мозаичного паркета из ценных пород дерева?

На низком стеклянном столике красовался натюрморт, состоявший из хрустального графина с жидкостью, цветом напоминающей слабо заваренный чай, но явно таковым не являвшейся, двух хрустальных же стаканов, открытой коробки с тонкими сигарами, настольной зажигалки в виде Эйфелевой башни и бронзовой пепельницы. Перед уходом русоволосый супостат с газовым баллончиком в кармане и чужим ноутбуком под мышкой предложил угощаться и вообще чувствовать себя как дома, но Андрей не спешил: сначала надо было хоть немного успокоиться, собраться с мыслями и разобраться в обстановке. Уж если наносить массированный удар по легким и печени, так надо хотя бы получить от этого удовольствие, а в своем теперешнем состоянии Андрей вряд ли мог ощутить и по достоинству оценить вкус предложенной элитной выпивки и табака.

По комнате, заставив Андрея вздрогнуть, прокатился густой, басовитый медный удар.

– А, чтоб тебя! – покосившись на часы, пробормотал Липский.

Витые черные стрелки на бронзовом циферблате показывали половину пятого. Снаружи начинало смеркаться. Подойдя к камину, Андрей достал сигареты и выкурил одну, задумчиво глядя в огонь. Часы продолжали неторопливо тикать, отсчитывая бесцельно уходящие в небытие мгновения его жизни. Липский выбросил в камин коротенький окурок, подошел к стоящему посреди комнаты белому концертному роялю, поднял крышку и, тыкая указательным пальцем в клавиши, с запинкой проиграл куплет «Чижика-пыжика». Рояль оказался основательно расстроенным, что немного сгладило кощунственность его поступка. Присев, он попытался наиграть «Амурские волны», сбился, начал с первого такта и снова сбился на том же самом месте.

– Ля-минор, – негромко произнес у него за спиной незнакомый мужской голос. – Ля, а не ре.

Обернувшись, Андрей торопливо встал и без стука опустил крышку рояля. С учетом обстоятельств его появления здесь вставать, пожалуй, не стоило, тем более торопливо, но он просто не успел об этом подумать – воспитание взяло свое, и, увидев в нескольких шагах от себя незнакомого пожилого человека, почти наверняка хозяина всего наблюдаемого вокруг великолепия, он вскочил чисто машинально.

– Присаживайтесь, Андрей Юрьевич, – сказал хозяин, указав сухой белой ладонью на одно из кресел рядом со стеклянным столиком. – Я вижу, вы проигнорировали мое угощение. Напрасно! Виски первосортный, сигары кубинские, тоже высшего качества. Прошу вас, не стесняйтесь!

Лет ему было, наверное, за шестьдесят. Несмотря на возраст, плечи его сохранили прямизну и широкий разворот, да и вообще, держался он так, словно только что вернулся из спортивного зала или, скорее, с военного парада. Он был седой, сухопарый и подтянутый, при ходьбе чуть заметно прихрамывал на правую ногу и опирался на тяжелую черную трость с отлитой в виде прыгающего тигра серебряной рукояткой. Наряд на нем был домашний – просторные, не стесняющие движений брюки, мягкие кожаные мокасины и белый, в тон мебели и роялю, вязаный пуловер, из-под которого виднелся расстегнутый ворот рубашки. Обручальное кольцо поблескивало на безымянном пальце левой руки, из чего следовало, что перед Андреем либо разведенный, либо вдовец. С учетом его возраста второй вариант представлялся куда более вероятным, и то, что он продолжал носить кольцо, косвенно говорило в его пользу. Впрочем, напомнил себе Андрей, Гитлер, как и многие известные истории негодяи, по слухам, тоже был сентиментален.

– Я не стесняюсь, – усаживаясь, сказал Липский. – Просто не хочу. Вернее, предпочитаю воздержаться.

– В доме врага ни глотка, ни крошки? – Хозяин усмехнулся одними уголками губ и тоже уселся, прислонив трость к подлокотнику кресла. – Бросьте, Андрей Юрьевич! Горделивая поза графа Монте-Кристо вам не идет. Вы не Эдмон Дантес, я – не барон Данглар…

– Правда? – с деланым облегчением произнес Липский.

– Правда-правда, – заверил хозяин, неторопливо разливая по стаканам виски. Руки у него ни капельки не дрожали, чего Андрей, к сожалению, не мог сказать о своих. – Позвольте представиться. Моя фамилия Стрельников, Виктор Павлович Стрельников.

– Очень приятно, – выдал не соответствующую действительности стандартную формулировку Андрей. – Но не особенно информативно.

– А что еще вас интересует? – вставляя в горлышко графина хрустальную пробку, вежливо приподнял брови Виктор Павлович Стрельников.

– Например, род ваших занятий.

– Вы мне льстите, – сверкнув ослепительной, явно искусственной улыбкой, сказал хозяин. – Какие могут быть занятия в мои годы? Я пенсионер. Вы удовлетворены?

– Честно говоря, не очень.

– Тем не менее на данном этапе вам придется довольствоваться этими сведениями. Давайте выпьем за знакомство. И за сотрудничество, которое, надеюсь, будет плодотворным.

Сказав так, он пригубил виски и аккуратно, без стука, поставил стакан на стеклянную крышку стола.

– Хорошенькое начало сотрудничества, – заметил Андрей, не спеша последовать его примеру.

– Примите мои искренние извинения за причиненные неудобства, – сказал Стрельников. – Поверьте, это была вынужденная мера. Дело, по которому я вас побеспокоил, не терпит отлагательств и не относится к категории дел, которые можно обсуждать по телефону. А с учетом ваших недавних неприятностей вы наверняка отвергли бы приглашение явиться для разговора в чужой незнакомый дом, не подкрепленное вескими, доказательными аргументами. Существуют и другие причины, по которым мне пришлось действовать именно так, а не иначе.

– Например?

– Например, нежелание преждевременно афишировать наше знакомство. Я уже слишком стар, чтобы участвовать в шпионских играх с погонями и переодеваниями, а вы еще чересчур молоды, чтобы погибнуть от рук негодяев, которые… Ну, вы понимаете, о ком – вернее, о чем – я говорю.

– А, – иронически произнес Липский, – так это были не ваши люди? А мне, грешным делом, показалось…

– И совершенно напрасно. С теми, кто их послал, отношения у меня еще более натянутые, чем у вас. Поэтому вы смело можете рассматривать меня как своего друга и союзника. По свойству транзитивности: враг моего врага – мой друг…

– До тех пор, пока враг не будет повержен, – с кривой улыбкой подсказал Андрей.

– Как минимум. А дальше – как сработаемся.

– По крайней мере, честно. И кто они, эти нехорошие люди?

– Вам незачем это знать. Эта информация не даст вам ничего, кроме бессонницы и дрожи в коленях. Усвойте просто, что этого противника вам в одиночку не одолеть.

Андрей помолчал, переваривая это заявление, на его взгляд сильно отдающее дешевой мелодрамой.

– А если я не захочу с вами сотрудничать, что тогда? Заставите силой? – спросил он.

– Не думаю, что до этого дойдет, – сказал Стрельников. – Полагаю, захотите. Потому что, помимо солидного вознаграждения, успех предлагаемой миссии даст вам информацию, которой вам в данный момент явно недостает.

– Мм?..

– Я ознакомился с опусом, над которым вы работали в тот момент, когда вас так невежливо прервали, – еще раз примите мои глубочайшие извинения, в том числе и за бесцеремонность, с которой я позволил себе прочесть недописанную статью. Не обижайтесь, пожалуйста, но, на мой взгляд, в ней имеются погрешности…

– Это черновой набросок, – перебил Андрей, поймав себя на том, что действительно задет. Это было просто смешно: на фоне всего остального критика в адрес незаконченного черновика выглядела не стоящей упоминания чепухой, но именно она почему-то вывела его из душевного равновесия.

– Я говорю не о стиле, – спокойно уточнил Стрельников, – а о фактической стороне дела. Впрочем, такие погрешности в данном случае неизбежны: вам, как я уже говорил, не хватает информации. Вы проделали впечатляющую работу, отыскав, разглядев и собрав почти все крупицы, пропущенные теми, кто заметал следы. Ваше непревзойденное умение добывать информацию, а равно направление ваших поисков – вот две основные причины, по которым я обратился именно к вам. Помогая мне, вы продвинете свое собственное расследование, причем так далеко, как вам и не снилось. И при этом вам не придется делать ничего особенного. Просто надо найти одного человека, который умеет прятаться не хуже, чем вы – искать. Информация у него, деньги – у меня, и притом, как я уже говорил, солидные…

– Звучит заманчиво, – сказал Липский. – Только мне почему-то кажется, что вы выдаете желаемое за действительное. Допустим, я найду вам вашего человека. Допустим, он располагает информацией, которой, как вы справедливо заметили, мне остро недостает. Но где гарантия, что он захочет ею поделиться? Специфика темы такова, что осведомленные лица предпочитают помалкивать…

– А мы его попросим, – с многообещающей улыбкой заявил Стрельников. – Хорошенько попросим. Так, что он не сможет отказаться.

– Пытки? – светским тоном предположил Андрей. – Тогда я – пас.

– В жизни, как и в большой политике, возможность применения насилия зачастую оказывается куда более эффективной, чем само насилие, – просветил его Виктор Павлович. – К тому же, боюсь, спасовать вы уже не в состоянии.

– То есть как это? – насторожился Андрей.

– А как вы себе это представляете? Сейчас перед вами всего три возможности, причем приемлемой из них является только одна. Возможность номер один: вы продолжаете работать в одиночку, на свой страх и риск раскапывая эту историю. Зная вас, могу предположить, что расследование приведет вас в Казань, а возможно, и намного дальше. Вы будете идти по следу, пока вас не остановят. И в этот раз, будьте уверены, отделаться парой сломанных зубов не удастся. Я знаю этих людей и совершенно искренне, без малейшего преувеличения говорю: они вас просто зачеркнут, сотрут и закрасят, как написанное мелом на заборе неприличное словечко. Это так же несомненно, как то, что за зимой придет весна, а за весной – лето.

– Вы это серьезно? – спросил Андрей, прекрасно зная, что собеседник даже не думал шутить.

– Более чем, – ответил Стрельников. – Рассмотрим вторую возможность. Она заключается в том, что вы бросаете свои изыскания, удаляете из памяти компьютера все наброски по этой теме и беретесь за что-нибудь менее острое, безобидное. Вряд ли такая возможность вас прельщает. К тому же это мало что изменит. Вы уже привлекли к себе внимание, вторглись в сферу интересов людей, которые ничего не забывают и никому ничего не прощают. Никогда! Ваше молчание они воспримут по-своему – решат, что вы поумнели, глубоко законспирировались и потихонечку продолжаете раскопки на их огороде. По меньшей мере, они будут иметь этот вариант в виду. И сама вероятность того, что вы не угомонились, рано или поздно заставит их принять превентивные меры – просто на всякий случай, для верности.

– Веселенькие перспективы вы мне рисуете, – заметил Липский.

– Уж какие есть, – пожал плечами Виктор Павлович. – Жаловаться не на кого, Андрей Юрьевич. За что боролись, на то и напоролись, как изволил выразиться наш премьер, говоря о влиянии мирового финансового кризиса на российскую экономику. В силу вышеизложенного предлагаю вам воспользоваться третьей возможностью: заключить со мной союз и общими усилиями решить эту проблему раз и навсегда. Успех, разумеется, не гарантирован, но бездействие, равно как и действия в одиночку, без прикрытия и поддержки с моей стороны, для вас означает верную смерть.

– А знаете, – подумав, сказал Андрей, – мне чем дальше, тем сильнее сдается, что вы здорово сгущаете краски, причем с одной-единственной целью: запугать меня, склонить к сотрудничеству и в конечном счете загрести жар моими руками.

– Да ничего подобного! – теряя терпение, воскликнул Стрельников. – Экий вы, право, подозрительный! Ну хорошо, попробуем зайти с другого конца. Я хочу, чтобы вы установили местонахождение одного человека. И я уверен, что вы вцепитесь в это дело руками, ногами и зубами, как только узнаете, о каком человеке идет речь.

– Ну, и о каком же?

– О том самом, которого вы так живо описали в своей статье. О полковнике в штатском, который командовал отправкой почтово-багажного вагона со станции «Москва-Сортировочная» двадцатого августа девяносто первого года.

В наступившей тишине, нарушаемой только неторопливым тиканьем часов да потрескиваньем дров в камине, Андрей взял со стола стакан и сделал глоток.

– Действительно, отличный виски, – сказал он. – Да, вы правы, это все меняет. Что ж, Виктор Павлович, я весь внимание.

Прежде чем заговорить, Стрельников хлебнул виски и покосился на часы, которые, будто только того и ждали, с хрипом прочистили медные легкие и начали гулко, заставляя воздух мелко вибрировать, бить пять.

Глава III. Конец света

1

К вечеру мороз еще больше ослабел и снова пошел снег. Крупный, пушистый, в самом деле похожий на клочья ваты, изображающей снег на детском утреннике, он в полном безветрии беззвучно падал с черного неба, покрывая все вокруг медленно, но верно утолщающимся белым пуховым одеялом. В лесу за забором с громким треском обломилась не выдержавшая его веса ветка. Нагревательные элементы на крыше главного корпуса пансионата были включены на полную мощность, и, касаясь зеленой металлической черепицы, снег таял, струями холодной водицы стекая по водосточным желобам и трубам. Зато флигель, в котором жила обслуга, и сторожка у ворот превратились в домики сказочных персонажей, словно присевшие на корточки под тяжестью низко, почти до земли, надвинутых снеговых шапок.

Часы показывали уже половину одиннадцатого, когда от главного корпуса, оставляя в свежем снегу четкие рельефные отпечатки протекторов, отъехал большой черный «шевроле» главврача Семена Тихоновича. Почти беззвучно подкатив к воротам, он плавно затормозил. В испускаемых его ксеноновыми фарами конусах яркого света, заслоняясь рукой от этого слепящего сияния, появился охранник Николай Зубов; лязгнув засовом, он отпер ворота и поочередно развел створки, открывая внедорожнику путь. Фары выхватили из наполненной отвесно падающими хлопьями темноты участок вздыбленной ледяными буграми, исполосованной глубокими колеями проселочной дороги и дремлющий по обе стороны от нее заснеженный еловый лес. Машина тронулась; проезжая мимо охранника, главврач благожелательно кивнул на прощанье, и Николай помахал в ответ рукой в трехпалой солдатской рукавице.

Когда красные точки задних габаритных огней «шевви» скрылись за поворотом, он закрыл и запер ворота. Снег продолжал бесшумно сыпаться из темноты, невесомым пухом оседая на плечах и цигейковом воротнике камуфляжного бушлата. Бросив недовольный взгляд на стоящую у входа в сторожку деревянную лопату, Николай совсем уже было собрался вернуться в тепло, но перед уходом по укоренившейся с недавних пор привычке посмотрел на главный корпус. Предчувствие его не обмануло: в третьем от угла окошке второго этажа вспыхивал и гас яркий голубой огонек вмонтированного в корпус зажигалки светодиодного фонарика. Стоя на освещенном уличным фонарем пространстве перед воротами, Зубов дурашливо козырнул, коснувшись рукавицей края старой солдатской ушанки. Фонарик погас и больше не включился, из чего следовало, что поданный охранником сигнал замечен и понят.

Николай вернулся в сторожку, где на столике с остатками немудреного ужина помаргивал подслеповатым черно-белым экраном старенький портативный телевизор. По телевизору показывали боевик, который Зубов давно хотел пересмотреть, но в полной мере насладиться предлагаемым зрелищем, видно, опять была не судьба: телевизор телевизором, а уговор дороже денег. Тем более что деньги уже получены и, более того, истрачены до последнего рубля.

Первым делом Николай присел за пульт видеонаблюдения и отключил наружную камеру номер три. Соответствующий квадратик на разделенном на секторы мониторе погас, изображение на нем пропало, сменившись слепым черным фоном. Не задержавшись ни на секунду, чтобы ненароком не попасть во власть колдовских чар «голубого друга», охранник протопал в крошечную кладовку, по совместительству служившую им со сменщиком гардеробной, и открыл стоящий в углу старый трехстворчатый шкаф. Сдвинув в сторону свою городскую одежду, он раскопал наваленную на дне шкафа кучу тряпья. Под ней обнаружились два картонных ящика: один – закрытый и запечатанный клейкой лентой, а другой – вскрытый, из которого торчали длинные тонкие горлышки трех бутылок. Неделю назад ящик был полнехонек, но с жаждой не поспоришь, а коньяк, увы, не наделен способностью к самовоспроизводству, как бы этого ни хотелось российским, да и всем прочим, сколько их есть на белом свете, выпивохам.

Николай вынул из ящика и растолкал по карманам бушлата две бутылки, снова прикрыл свой нехитрый тайник тряпьем и вышел из сторожки. Из окна расположенной на втором этаже палаты за ним наблюдали – как он не без оснований предполагал, с большим нетерпением, – и, когда он приблизился к зданию главного корпуса, окно беззвучно приоткрылось. Свет в комнате не горел; в темной щели, белея, возник полиэтиленовый пакет. Сжимавшая его рука высунулась из окна почти по локоть и разжала пальцы. Пакет, чуть слышно шурша, начал плавно опускаться вниз на прочной, рассчитанной на хорошего сома, рыболовной леске.

На первом этаже, точно под палатой номер двенадцать, постоялец которой в данный момент злостно нарушал правила внутреннего распорядка пансионата, располагалась кладовая, в которой старшая сестра Изольда хранила лекарства – в том числе, разумеется, и препараты группы «А» – то бишь, говоря по-русски, наркотики. Окно кладовой было забрано изнутри прочной стальной решеткой и, как и железная дверь, оборудовано охранной сигнализацией. Проникнуть в кладовую в этот поздний час никто не мог, а значит, случайных свидетелей творящегося безобразия можно было не опасаться.

Охранник знал, что, если его застукают за этим занятием, работы он лишится в тот же миг. Но кто не рискует, тот не пьет шампанское, а денежки лишними не бывают. Каждый человек имеет право на свои маленькие секреты. Хочешь жить – умей вертеться. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, и наоборот: кто твердо вознамерился утопиться в бочке со спиртом, сделает это непременно, невзирая на любые препятствия и помехи. И если Николай Зубов откажется таскать постояльцу из двенадцатого номера коньяк, это за него с удовольствием сделает кто-нибудь другой – напарник Леха, например, или Женька, сын новенькой санитарки.

Он ловко, без лишнего шума подхватил пакет в двух метрах от земли. Внутри лежали две пустые бутылки, засунутые, чтоб не брякали, в старые рабочие рукавицы. Кроме них, в пакете, как обычно, обнаружилась пятидесятирублевая купюра. Деньги Николаю были заплачены вперед, еще до того, как старый выпивоха познакомился с главврачом и занял отведенные ему апартаменты, и насчет этого дополнительного бонуса уговора у них не было. Но двенадцатый номер оказался мужиком деловым, понимающим, какой смазки требуют ржавые шестеренки этого несовершенного мира, и Николай горячо одобрял его понятливость.

Завладев полтинником, он заменил пустые бутылки в рукавицах на полные, рассовал пустую тару по карманам и подергал леску. Пакет плавно вознесся на второй этаж и пропал из вида. Окно закрылось; Николай валенком надвинул снег на следы своих подошв под окнами и заторопился на задний двор, где стояли мусорные баки, чтобы избавиться от лежащих в карманах бушлата, издающих слабый запах дорогой выпивки улик. Лезть из кожи вон, заметая следы, не стоило: снегопад усиливался, пелена сыплющихся с невидимого неба хлопьев густела прямо на глазах, так что к утру по отпечаткам на снегу картину ночных событий не восстановил бы даже Шерлок Холмс.