Спасатель. Жди меня, и я вернусь

4

Марта, как обычно, примчалась по первому зову – то есть спустя всего два с половиной часа после того, как Андрей позвонил ей с любезно предоставленного соседом по койке мобильного телефона. Под извинения Липского протягивая ему старенький «сименс» с подслеповатым монохромным дисплеем, Мишаня сказал: «Да ладно, чего там, свои же люди! Какие могут быть счеты промеж двух инвалидов? Тем более ты с ним не убежишь». – «Не убегу», – согласился Андрей. «Ну, а то! Поди, если б мог, и то не побежал бы», – ухмыльнулся щербатым ртом Мишаня.

Узнав, где он и что с ним, Марта обозвала Андрея кретином и бросила трубку. А через два с половиной часа – если быть точным, через два часа и тридцать четыре минуты, не считая секунд, – дверь палаты распахнулась, как от сильного порыва ветра, и на пороге возникла она – высокая, стройная, в наброшенной поверх делового костюма белой больничной накидке, с независимо вздернутым подбородком и с пакетом апельсинов на изготовку.

Как всегда, она была умопомрачительно красива, предельно серьезна и вся, от острых каблучков модных сапожек до кончиков ниспадающих на плечи платиновых волос, сосредоточена на деле, которым занималась в данный момент. Она была похожа на ветер – опять же как всегда, когда впервые появлялась в поле зрения. Это первое впечатление, создаваемое ее летящей походкой и реющими вокруг прекрасного лица дивными волосами, уже на первой минуте разговора сменялось другим, не столь романтическим, зато куда более точным: переходя к делу, Марта становилась похожей на летящую в цель пулю. Делом она занималась всегда, когда не спала (даже в постели с мужчиной она не предавалась страсти, а вкалывала на результат, стремясь за минимальный промежуток времени получить максимум удовольствия), и, поскольку Андрей знал ее сто лет, ассоциация с ворвавшимся в затхлый склеп вольным ветром давно перестала его обманывать.

И все равно: входя в палату, она была похожа на ветер.

– Ох ты, – со смесью испуга и восхищения произнес кто-то, на полуслове оборвав похабный анекдот. По палате пронесся негромкий коллективный вздох, фоном которому служили множественные вороватые шумы: скрежет торопливо задвигаемой под кровать «утки», шорох сминаемой газеты с горкой шелухи от подсолнухов, скрип кроватных пружин и шелест простыней, поспешно накидываемых на торчащие в проход ноги в несвежих дырявых носках.

Мгновенно отыскав взглядом Липского, ни на кого больше не глядя, Марта процокала каблучками к его кровати и остановилась, критически обозревая открывшееся ей печальное зрелище.

– Красавец, – без тени сочувствия констатировала она, – Ален Делон. Да, с апельсинами я явно погорячилась. Угощайтесь, – добавила она и, не глядя, сунула пакет Мишане.

– Благодарствуйте, – потерянно промямлил тот, принимая подношение, и за спиной Марты показал Андрею большой палец, выразительно округлив при этом глаза.

Перебросившись с Андреем буквально парой слов ни о чем, Марта отправилась на поиски врача. Тут она, пожалуй, была права на все сто: жизни известного блогера Липского в данный момент ничто не угрожало, а лежать, посасывая через трубочку бульон, он с равным успехом мог и дома, в привычной, родной и куда более комфортабельной, чем здесь, обстановке. А если поименованному блогеру все-таки потребуется помощь медиков, то в столице Российской Федерации городе-герое Москве он получит ее без проблем, и помощь эта обещает быть куда более квалифицированной и оперативной, чем та, которую может предоставить районная больница города Клина.

Откуда-то с дальнего конца коридора послышались звуки набирающей силу перебранки. Кричали как минимум в три голоса – два женских и один мужской. Голоса Марты Андрей не слышал, да и не ожидал услышать: решая деловые вопросы, она никогда не говорила на повышенных тонах, но тех, кто рассчитывал ее переспорить, полагаясь на мощь своей луженой глотки, неизменно ждало горькое разочарование. По профессии Марта была адвокатом. Дела, которые она проиграла, можно было пересчитать по пальцам, и было это на заре ее карьеры, которая теперь приближалась к своему пику. Сочетание высочайшего профессионализма, глубокого знания юриспруденции, целеустремленности, неотразимого обаяния и полнейшей беспринципности делало ее практически непобедимой. Она была непобедима в суде, и слабый очаг сопротивления в лице дежурного доктора и парочки медсестер провинциальной больницы мог помешать ей не более, чем несколько мельтешащих перед лицом мошек. Если бы местный Айболит догадался посоветоваться с Андреем, тот сразу сказал бы, что напрягаться не стоит: исход сражения предрешен, лучше сразу выкинуть белый флаг.

Он имел богатый опыт по части капитуляций – по крайней мере, в том, что касалось Марты. Когда-то – как теперь казалось, давным-давно, в прошлой жизни, – они были мужем и женой. Она была хорошим человеком и по-своему очень его любила. Он тоже ее любил, но любовь – материя хрупкая, малоизученная, а Марта не умела вовремя остановиться и дома оставалась такой же, как на работе – напористой, неуязвимой, всегда нацеленной на результат, как выпущенная из винтовочного ствола пуля. Она всегда лучше знала, что и как надо, и переубедить ее не было никакой возможности: нельзя переспорить человека, который зарабатывает на хлеб с маслом тем, что по три раза на дню неопровержимо доказывает, что черное – это белое и наоборот. При этом она действительно любила мужа – любила, как любят вещь или домашнего питомца, какого-нибудь попугайчика или хомячка.

Судя по тому, как быстро она приехала, в какой-то степени Андрей до сих пор оставался ее хомячком. И он не удивился, осознав, что это ему приятно – где-то, как-то, со множеством больших и малых оговорок, но все-таки приятно, а не наоборот. Хотя три года назад, устав от постоянных капитуляций, которые, увы, не приводили к окончанию военных действий, и подав наконец на развод, он не испытал ничего, кроме облегчения. Из опыта семейной жизни оба вынесли стойкое отвращение к институту брака, но, как ни странно, не друг к другу. Они продолжали встречаться – изредка, под настроение и когда не было других вариантов – и, как уже упоминалось выше, спешили друг другу на помощь по первому же зову.

Чем не городская идиллия начала двадцать первого века?

Отголоски ведущихся в районе ординаторской военных действий смолкли.

– Уделала, – держа в руке наполовину очищенный апельсин, констатировал Мишаня. – Вот это женщина! Не баба, а шестиствольный миномет. Жена?

– Бывшая, – с трудом садясь на постели, признался Андрей. Сесть оказалось по-настоящему тяжело, остаться в этом положении – еще тяжелее, но он крепился, потому что мог предсказать дальнейшее развитие событий с точностью до седьмого знака.

– Понимаю, – слегка его удивив, сочувственно изрек Мишаня. – Сковородкой по черепу – это еще не самое страшное. Хуже, когда прямо по мозгам – с утра до вечера, каждый божий день…

По уму, следовало бы посоветовать ему помалкивать и не совать нос не в свое дело, но Андрей промолчал: сосед хотел, как лучше, и не заслужил такой отповеди. Кроме того, его реплика, хоть и не могла считаться образцом высокого стиля, ничего, кроме голой правды, не содержала. Да и практически неизбежных в такой ситуации советов: учить ее надо, кулаком учить, чтоб знала свое место, – не поступило, из чего следовало, что Мишаня не так туп и неотесан, как можно подумать, глядя на его кричаще-яркий спортивный костюм, небритую челюсть и щербатую ухмылку.

Андрей как раз напоминал себе, что и сам в данный момент выглядит ничуть не лучше, когда в палату вернулась Марта. Волосы ее развевались, белая накидка трепетала за спиной, как крылья воинственного ангела, а в руке вместо пакета с апельсинами, содержимое которого стараниями хлебосольного Мишани уже распространилось по всей палате, была черная спортивная сумка.

5

Фляжка была блестящая, серебристая, обтянутая темно-коричневой тисненой кожей. Она появлялась на свет в самые неожиданные моменты, и всегда это происходило так, что Женька не успевал засечь, откуда, собственно, она берется. С учетом того обстоятельства, что Шмяк, по идее, лечился здесь от алкоголизма и сопутствующих психических расстройств, его манипуляции с флягой выглядели довольно загадочными и рискованными. Они явно шли вразрез с предписаниями лечащего врача и незыблемыми, как законы физики, правилами внутреннего распорядка пансионата. Более того, они противоречили словам и действиям самого Шмяка, который явился сюда добровольно – просто приехал один, на такси, без конвоя, состоящего из утомленных его пьяными выходками родственников, и отвалил сумасшедшие деньги за то, чтобы его избавили от пагубного пристрастия и, по его собственным словам, «подкрутили винтики в черепушке».

Кое-какие предположения на этот счет у Женьки Соколкина имелись, но он предпочитал держать их при себе. Что толку теряться в догадках, если проверить все равно ничего нельзя? Догадки могут быть верными или нет, а задавать вопросы бесполезно – Шмяк в ответ или соврет, или просто отмахнется: отвяжись, сопляк, не твоего ума дело! И между прочим, будет полностью в своем праве. Женька действительно не имел ни нужды, ни желания разбираться в его личных проблемах и обстоятельствах. По-настоящему загадочным представлялось другое: каким образом не иссякает содержимое фляги, к которой Шмяк прикладывается с такой завидной регулярностью?

Шмяк приложился к фляге, сделав приличный глоток, по комнате поплыл резкий запах коньяка.

– Ну, – опустившись в кресло и сделав глубокую затяжку, сказал Шмяк, – рассказывай, что целое утро в кабинете у главврача делал. Постукиваешь, барабанщик?

И, иллюстрируя это оскорбительное предположение, легонько постучал костяшками пальцев по подлокотнику.

Женька не оскорбился: это была одна из любимых и притом самых безобидных шуток Шмяка.

– На кого тут стучать? – пренебрежительно откликнулся он, подчищая тарелку.

– Что за молодежь пошла, элементарных вещей не знают! – Шмяк снова глотнул из фляги и затянулся сигаретой. – Было бы желание, а на кого стучать, всегда найдется. Повариха продукты домой таскает, старшая сестра нарушает правила хранения наркотических препаратов…

– Пациент Шмаков курит в палате и распивает на территории пансионата крепкие спиртные напитки, – не удержавшись, подсказал Женька.

– Вот видишь, – в свою очередь, не подумав обидеться, одобрил его сообразительность Шмяк. – А говоришь, стучать не на кого… Да ладно, шучу. Так о чем вы там с главврачом секретничаете?

– Да какие там секреты! – отмахнулся надкушенным пирожком Женька. – Комп у него снова завис, вот и весь секрет. Семен Тихонович – нормальный дядька, известный специалист, но в компьютерах шарит, как я в минно-подрывном деле. Как начнет мышкой щелкать, такого нащелкает, что потом за неделю не разгребешь.

– А ты у него, значит, вроде скорой компьютерной помощи, – подсказал Шмяк.

– Ну да, вроде того. Я ему комп в чувство привожу, а он мне разрешает в Интернете посидеть.

– Картинки? – предположил Шмяк. – Видео, приколы… В общем, весь этот мусор. Да? Или, может, порнушка?

Женька залпом допил морс и, развернувшись на стуле, сел лицом к собеседнику. Тема была близкая, хорошо знакомая и где-то даже больная; на эту тему можно было и поговорить, причем не просто на равных, а с чувством своего полного превосходства, поскольку на матерого хакера Шмяк смахивал меньше, чем на кого бы то ни было.

– Интернет часто сравнивают с помойкой, – сказал Женька тоном доктора физико-математических наук, читающего лекцию в сельском клубе. – Это широко распространенное заблуждение – вернее сказать, предвзятое мнение, присущее в основном тем, кто до сих пор даже телевизор включает с опаской – а вдруг взорвется? А Интернет – это целый мир, и в нем, как в любом мире, есть все, в том числе и помойки. Он существует совсем недавно, его еще не успели подмять под себя и взять под контроль те, кто любит всеми командовать. Интернет – это территория свободы. Просто есть люди, которым свобода противопоказана. Это из-за них Интернет обзывают информационной помойкой. Потому что дерьмо всегда плавает поверху.

– Это точно, – неожиданно помрачнев, серьезно сказал Шмяк. – Насчет всего остального – не знаю, тебе виднее. А насчет дерьма, которое сверху, – это ты, брат, попал в самую точку.

– Простая физика, школьный курс, – скромно отказался от лавр первооткрывателя Женька. – И потом, кто ищет дерьмо, обязательно его найдет. Хоть из-под земли достанет.

– Тоже верно. – Шмяк погасил окурок о подошву, сунул его за батарею и снова приложился к фляжке. Он пьянел быстро, прямо на глазах, подтверждая тем самым, что поставленный Семеном Тихоновичем диагноз недалек от истины. – Занятный ты парнишка, Иваныч. Зеленый ведь пацан, а рассуждаешь, как профессор.

– Лучше было бы, если б я по фене ботал и у малолеток по подъездам мобилы отжимал?

– Да нет, наверное, не лучше… Ну, и что нового в этом твоем свободном мире? Что, опять террористы кого-нибудь взорвали?

– Один блогер пишет, что золото компартии до сих пор где-то спрятано, – сообщил Женька. Террористами он не интересовался. Коль скоро они со Шмяком не были генералами, планирующими масштабную контртеррористическую операцию, обсуждение данной темы было сродни разговорам о сбесившемся климате – говори не говори, а от твоей болтовни все равно ничего не изменится.

– Опять? – удивился Шмяк. Кто такой блогер, он не спросил, из чего следовало, что с Интернетом он знаком намного ближе, чем утверждал. – Вот народ! Двадцать лет прошло, а они все не угомонятся… Хотя чему я удивляюсь? Технологии за эти двадцать лет черт-те куда скакнули, а народ, каким был, таким и остался. Только раньше салажата вроде тебя пиратскими кладами бредили, а нынче, вишь, золотом партии. Мы про эти самые клады в книжках читали, вы – в Интернете, вот и вся разница. Эх, молодо-зелено! Далась вам эта компартия… Что она вам плохого сделала, не пойму, хоть убей. Твои-то родители небось при коммунистах жили и горя не знали – в институтах учились, на работу ходили, квартиру имели, бесплатную медицину, образование… А теперь что? Много ты со своей мамкой с этого капитализма поимел? Золото партии им подавай… А может, оно, золото это, все на вас, обормотов, ушло?

– Ну да, – усомнился Женька.

– Ну, может, и не все, – пошел на попятный Шмяк. Он ненадолго присосался к фляжке, крякнул, понюхал свое волосатое запястье, а потом, замысловато крутанув кистью, словно бы прямо из воздуха извлек очередную сигарету. – Может, что-то и осталось – как говорится, на развод… И что он пишет, этот твой блогер?

Женька возвел глаза к потолку, припоминая.

– «Коммунистическая партия продержалась у власти в нашей стране более семидесяти лет, – начал по памяти цитировать он, – и у руля ее с самого начала стояли люди, которых при всем желании не назовешь святыми. Можно не сомневаться, что в их распоряжении находился очень серьезный золотовалютный запас – запас, который бесследно исчез в тот самый момент, когда партия утратила свою руководящую роль в обществе. Упорство, с которым лица, могущие располагать конкретной информацией по данному вопросу, отрицают свою осведомленность, а то и сам факт существования такого запаса, само по себе наводит на мысль о заговоре. С момента провала августовского путча, который повлек за собой развал Советского Союза, прошло двадцать лет, и обозреватели до сих пор не устают спорить о том, что же это было – глупость или трагическая ошибка?»

Он замолчал, чтобы перевести дух, и Шмяк немедленно воспользовался паузой.

– Эк тебя разобрало, – сказал он. – Прямо наизусть вызубрил!

– Ничего я не зубрил, – огрызнулся Женька. – Просто память хорошая.

– Бывает, – с оттенком сомнения согласился Шмяк. – Ну-ну, и что же это было – глупость или трагическая ошибка?

– «Оба предположения представляются спорными уже хотя бы потому, что попытку переворота возглавляли высшие партийные и правительственные чины – люди по определению неглупые, умеющие принимать ответственные решения в острых ситуациях. Они видели, в каком направлении развиваются события, были заранее готовы ко всему и, если бы действительно хотели захватить и удержать власть, без особых усилий добились бы желаемого результата. Но переворот вылился в нелепый, кровавый и, к счастью, непродолжительный фарс. Так что это было – глупость? Ошибка? Сомнительно! Если не более, то уж никак не менее реальным представляется третий вариант, до сих пор старательно замалчиваемый, согласно которому путч был организован с единственной целью: под шумок вывезти золото партии из Москвы и спрятать в надежном месте до лучших времен. Пока первые мученики молодой российской демократии стучали ручками от швабр по танковой броне и гибли под гусеницами, пока внимание всего мира было приковано к событиям вокруг Белого дома, кто-то спокойно действовал по тщательно разработанному плану, опустошая тайное подземное хранилище»…

– М-да, – сказал Шмяк. – Дурак он, твой блогер. Ему за такую писанину могут запросто голову носом к пяткам повернуть.

– Да ну, что тут такого? – не поверил Женька, собирая на поднос грязную посуду. – Хотя… В новостях написано, что он куда-то пропал.

– Золото партии ищет, – насмешливо предположил Шмяк. Он снова хлебнул из фляжки, и Женька заметил, что с каждым разом ему приходится все дальше запрокидывать голову: фляга пустела, но можно было не сомневаться, что, как только у Шмяка возникнет такая потребность, она снова окажется полнехонька. – Ну, чего забеспокоился? Ничего ему не сделается. Небось завис у какой-нибудь бабы, а то и нарочно спрятался, для саморекламы – для пиара, как теперь говорят. Его счастье, если так. Зря он это, не надо бы ему серьезных людей дразнить…

Лицо его, и до того красное, вконец налилось кровью, язык начал заплетаться, и Женька понял, что разговор пора закруглять.

– Ты давай, Иваныч, двигай потихонечку, – подтверждая его догадку, сказал Шмяк. – Больным после обеда тихий час полагается, а тебя, наверное, мать уже обыскалась.

Женька не стал спорить, хотя ему вдруг показалось, что Шмяк мог бы, а главное, был не прочь рассказать что-то по-настоящему интересное – не про то, как Фидель Кастро лично подарил ему собственную кепку, и не про то, сколько раз и при каких обстоятельствах он выпивал с первыми лицами государства, а о чем-то, что было на самом деле. Собрав посуду, он подхватил поднос и направился к выходу. Шмяк опередил его, жестом заставил остановиться и, приникнув ухом к щели, некоторое время вслушивался в тишину за дверью. Потом, убедившись, что все спокойно, разблокировал ручку, отпер замок и приоткрыл дверь. Протискиваясь мимо него в узкую щель, Женька уловил густой, тяжелый запах перегара и уже далеко не впервые подумал, что такое лечение Шмяка до добра не доведет.

6

– Одевайся, – сказала Марта, ставя сумку на кровать. – Я заскочила к тебе домой, похватала, что под руку подвернулось, так что не обессудь.

– А мои вещи? – удивился Андрей. – Я же был во что-то одет…

– Забудь, – коротко посоветовала Марта. – Я тебя в этой заскорузлой рванине в машину не пущу. Даже в багажник.

– А…

– Карманы я проверила, там ничего нет, кроме табачных крошек.

– Черт, – сказал Андрей. – Паспорт, права, документы на машину… Черт. Телефона жалко, теперь придется полгода контакты восстанавливать.

– Нормальные люди держат в ящике стола записную книжку, – сообщила Марта. – Послушай, у меня не так много времени…

– Извини, – сказал Андрей, торопливо стягивая через голову нательную рубаху с черным казенным штампом на подоле, – я сейчас.

Лицо Марты слегка дрогнуло, когда она увидела страшные черно-багровые кровоподтеки на его спине и ребрах. Впрочем, слабость была недолгой, и уже в следующее мгновение Марта стала прежней Мартой – прямой, как копье, красивой, как богиня, и холодной, как подвергнутый глубокой заморозке кусок говяжьей вырезки в витрине супермаркета. Она уже давно бросила заниматься уголовными делами, но на ее умение держать себя в руках это никак не повлияло.

Через пять минут они уже садились в машину. Марта водила компактный внедорожник «тойота» серебристого цвета – не шибко статусный, но зато новенький, надежный, очень удобный и в меру экономичный. Отвергнув предложение прилечь, Андрей кое-как устроился на переднем сиденье, после неизбежного напоминания пристегнулся ремнем безопасности и осторожно положил забинтованный затылок на подголовник спинки. Машина была припаркована у дверей приемного отделения – чуть в стороне, чтобы, упаси бог, не создать помеху подъехавшей карете скорой помощи, но достаточно близко, чтобы контуженный в неравном бою за правое дело любимый хомячок Марты по дороге к ней вдобавок к своим боевым ранениям не подхватил еще и простуду. Двигатель запустился с полоборота и мягко, чуть слышно заурчал под капотом. Марта включила передачу, и машина, с хрустом давя колесами комья мерзлого снега, покатилась прочь от скорбной юдоли.

– Ну, и как, позволь узнать, тебя угораздило? – выехав за ворота и включив третью передачу, спросила Марта.

Андрей немного помедлил с ответом. За совершенным, как у мраморной античной статуи, лбом его бывшей жены, помимо массы других полезных вещей и устройств, располагался суперэффективный, никогда не дающий сбоев детектор лжи. Липский знал, что на свете есть немало людей, способных обмануть полиграф. С некоторыми из них он даже был знаком, но человека, который мог бы провести Марту, среди них не было, и Андрей подозревал, что этот герой, как говорится в одной русской сказке, «еще не родился, а если родился, так на бой не сгодился».

Кроме того, ложь в данном случае представлялась абсолютно бессмысленной.

– Это из-за моей статьи, – невнятно и шепеляво выговаривая слова, признался он. – Вернее, из-за серии статей.

Марта едва заметно, но явно сочувственно поморщилась. Но сочувствие сочувствием, а щадить его она явно не собиралась.

– Тема? – спросила она.

– Золото партии. Видишь ли, есть основания предполагать…

– Побереги дыхание. Знаю. Читала.

– Польщен, – не кривя душой, сообщил Липский.

– И совершенно напрасно, – прозвучало в ответ. – Статьи твои – полнейший бред. Удивляюсь, как это кто-то взял себе за труд отреагировать на них подобным образом.

– Не скажи, – зная, что спорить бесполезно, возразил Андрей. – Согласись, в моих предположениях есть логика.

– Есть, – легко согласилась Марта. – Только не надо забывать, что логика – это всего лишь инструмент. Вроде зубила, с помощью которого можно превратить кусок мрамора в прекрасную статую или в груду ни на что не годного щебня.

– Образно, – похвалил Липский. – И притом в точку. Только я почему-то сомневаюсь, что груда ни на что не годного щебня могла послужить причиной такого обращения с моим хрупким организмом. Полагаю, я каким-то образом ткнул их в больное место и весь набор увечий, который ты в данный момент наблюдаешь, есть не что иное, как знак признания моих заслуг.

– То есть ты напал на след, подошел вплотную к разгадке и тебя решили остановить, – глядя на дорогу, ровным голосом произнесла Марта. Сняв правую руку с баранки, она закурила длинную тонкую сигарету. Андрея замутило, и Марта погасила сигарету раньше, чем он успел ее об этом попросить. – Извини. А ты не думал, что тебя отделали какие-нибудь гиперактивные люмпены, стоящие на платформе КПРФ?

Андрей снова помолчал, прислушиваясь к тому, как слабеет и отступает тошнота.

– Не думал, – признался он. – Честно говоря, я еще ни о чем не успел толком подумать. Мне четко дали понять, что в интересах сохранения здоровья эту тему лучше оставить. Это все, что я знаю. Но полагаю, что упомянутые тобой люмпены не стали бы пыхтеть с риском засыпаться, волоча меня почти из центра Москвы сюда, в Клин, а просто бросили бы на месте. Представь, мимо скольких полицейских постов им пришлось меня протащить… Да о чем я говорю! Среднестатистическому люмпену, прежде всего, не удалось бы меня вычислить. Да и разговаривали они не как пролетарии.

– Кстати, о полиции, – сказала Марта. – К тебе уже приходили?

– Как ни странно, да.

– Ты написал заявление?

– Нет, – односложно ответил Андрей.

Как он и опасался, ограничиться простым отрицанием ему не дали.

– Правильно, – сказала Марта. – Напишешь в Москве. Справку о состоянии твоего здоровья я взяла, остальное – дело техники…

– Нет, – повторил Андрей.

Пехота спешно занимала стрелковые рубежи; артиллеристы притаились за броневыми щитами, сжимая в кулаках запальные шнуры; танки, ревя моторами, выползали на исходные позиции; штурмовики звено за звеном уходили в хмурое пасмурное небо. Прозвучавшее коротенькое слово сигнальной ракетой зависло в вышине, роняя искры; сигнал к атаке был дан, и Андрей наслаждался последним мгновением тишины перед началом сражения, к которому не был готов.

– Что значит «нет»? – удивилась Марта. Атака началась. – Ты что, намерен вот так все это оставить? Не думаю, что это разумно. Я не занимаюсь уголовными делами, но для тебя по старой памяти могу сделать исключение. У меня есть знакомые в полиции и прокуратуре… Ты, вообще, понимаешь, что тебя могли убить?!