Жестокий эксперимент

Я закрыла лицо руками, чтобы глаза успокоились и привыкли к темноте. Когда я опустила руки и посмотрела вперед, то увидела, как вдали мелькнул свет фар, машина пронеслась где-то совсем рядом. Спасение было близко! Следовало брать себя в руки и двигаться дальше, пока меня не нашли эти обезумевшие доктора. Еще одна машина пронеслась где-то впереди. Я пошла на звук и вскоре выбралась на дорогу.

Выглядела я ужасно: грязная мокрая пижама, кеды все облеплены землей, спутанные волосы. Любой здравомыслящий человек должен был отправить меня туда, откуда я сбежала. Я попыталась отряхнулся, но только лишь размазала землю по мятым мокрым штанам. Теперь я точно похожа на сумасшедшую!

Свет фар разрезал темноту, легковушка ехала небыстро. Я смело шагнула на дорогу. Может, если машина переедет меня, я проснусь в теплой постели и подивлюсь тому, что мне привиделось.

Не знаю, что со мной произошло. Я либо больна на голову, либо в опасности. Что предшествовало той дьявольской прогулке на корабле? Почему я ничего не помнила? Меня могли похитить и чем-то накачать. Иначе как объяснить ненастоящее море?

Желтая машина с шашечками на крыше остановилась возле меня. Водитель опустил стекло.

– Трудный день? – спросил он, когда я осторожно подошла к пассажирской двери.

Я кивнула. Говорить не могла. Водитель предложил сесть, и я залезла в машину на заднее сидение, стараясь не сильно запачкать салон. Меня лихорадило. Я замерзла. Ноги промокли, одежду тоже залило дождем.

Мы поехали по дороге, сжимаемой деревьями. Редкие фонари не выхватывали ни знаков, ни построек. За окном были деревья, лес и дорога с белой прерывистой полосой посередине.

В салоне было тепло, и я немного согрелась.

– Куда едем? – спросил водитель.

В моей голове не нашлось адреса. Где я жила раньше? Я помнила город, саму квартиру, но напрочь забыла, на какой улице находился мой дом. Даже не помнила района, где жила, магазинов или каких-то примечательных построек. Что стояло возле моего дома? Торговый центр или парк? Память молчала.

Я помнила адрес сестры Михаила. Лесная улица, дом тринадцать, первый подъезд. Все. Были ли у меня тети и дяди, где они жили? В моей памяти образовались пугающие дыры. Почему в голове застрял только адрес сестры красавчика, которого я толком не успела узнать? Неужели я чем-то больна? А может, не стоило сбегать? Пить кисло-сладкий коктейль под ярким солнцем лучше, чем сидеть в грязной мокрой пижаме, ехать в неизвестность и надеяться, что тебя хотя бы выслушают.

Мы въехали в город, и дома с черными окнами оживили несколько воспоминаний из далекого детства. Я видела широкую улицу, по которой мы с матерью ходили в гости к каким-то ее подругам. Лавки мелькали в черноте, а трехрожковые фонари, стоявшие между ними, освещали пустой тротуар.

– Который час? – спросила я. Голос дрожал, меня по-прежнему трясло.

– Половина десятого, – ответил водитель.

Я потерла предплечья, стараясь сжаться в комок, успокоиться и согреться.

Мало кто гулял по темным улицам, прямо как во времена моего детства. Это в последние годы город разросся, понастроили в нем жилых домов и торговых центров. Кутить можно было всю ночь до утра.

Я увидела вход в парк. За большим забором деревья стояли близко друг к другу, и могло показаться, что там вовсе нет дорог. Но они были. Это я помнила. Я любила этот парк с его укромными беседками и тихими тропами и часто гуляла там с подругой или одна. Мать ненавидела это место, поэтому я пряталась там от ее чрезмерного контроля, отключая телефон или сбрасывая ее звонки.

Водитель свернул в переулок, и я с ужасом подумала, что мне нечем платить. У меня не было с собой ничего, кроме дурацкой пижамы и грязных кедов.

Машина остановилась.

– Простите, мне нечем заплатить, – виновато проговорила я и вцепилась в ручку, чтобы сбежать.

– Считайте, что я заработал плюс в карму, – отшутился водитель. – Я живу в соседнем доме.

Судя по голосу, он и вправду был добрым человеком. Я поспешила выйти, пока этот человек не передумал. Впрочем, по моему внешнему виду и так было понятно, что денег у меня не имелось.

Я осталась одна возле подъезда с огромной черной дверью. Где-то далеко шумели машины. Фонари окрашивали все вокруг в оранжевый цвет. Тропа пролегала через палисадник и уводила в черноту.

Я подошла к подъезду. В это мгновение из него выскочил какой-то угрюмый парень в толстовке и даже не взглянул на меня. Я юркнула в подъезд. Совсем не хотелось звонить в домофон и пытаться на весь двор объяснить, кто я такая и что мне нужно.

Я и сама не знала, зачем пришла к этой незнакомой женщине.

А вдруг она здесь не живет? Или случится так, что она куда-нибудь уехала. В санаторий. В больницу. У нее ведь больной ребенок.

Я поднялась по лестнице на третий этаж и нашла нужную дверь. Осталось позвонить.

Нажала на черную круглую кнопку и услышала громкий перезвон, похожий на птичью трель. Что я скажу? Кто я? Зачем пришла? Из миллиона вопросов выделялся один: почему ничего не помню? Я надеялась, что люди по ту сторону двери дадут ответ на этот вопрос. Кто бы там не находился.

Дверь распахнулась, и я растерялась.

Темноволосая женщина одной рукой придерживала дверь, а другой уперлась в косяк. Она была красива, даже очень. Как ее брат. Лицо узкое с высокими скулами, тонкие губы и огромные карие глаза. Сперва она осмотрела меня сверху вниз, а потом снизу вверх, взгляд ее остановился на моих глазах и парализовал язык.

Я опустила голову и стала разглядывать ее ноги в серых тапочках на танкетке, соображая, что же сказать, чтобы эта женщина меня впустила и выслушала. Да, выглядела я крайне паршиво. За полчаса, что ехала в такси, мокрая пижама не просохла, а кеды по-прежнему были облеплены землей. Не догадалась их обтереть об траву.

– Вы Екатерина? – это все, что я смогла выговорить.

– Да, – ответила женщина, и по интонации, уместившейся в одном коротком слове, было ясно, что она не в духе. Я бы на ее месте тоже была не в духе.

– Мне о вас рассказывал Михаил, ваш брат.

Она все еще смотрела на меня и, скорее всего, прикидывала, какую службу вызывать. Я сама чувствовала себя больной на голову, которой и вправду место в лечебнице.

– Я просто хочу поговорить, – промямлила, подняв глаза и снова встретившись взглядом с этой остролицей красавицей.

– Входите.

Женщина отступила и дала мне зайти в прихожую. Я приготовилась говорить с ней возле двери. В подъезде слишком сильно дуло. Не так, как на улице, но в квартире было заметно теплее. Я надеялась, что перестану по-идиотски дрожать и смогу рассказать странную историю про корабль и встречу с Михаилом.

– Разувайтесь и проходите.

Женщина закрыла дверь, но замок не провернула. Я хотела убедить ее, что не причиню ей вреда, но подходящих слов не нашла. И ноги подкашивались.

Я сняла грязные кеды и стянула мокрые носки, которые до побега, скорее всего, были белыми. В гостиной стояла серая мебель. Что-то темнее, что-то светлее, но все – серое. Даже большой диван, на который очень хотелось упасть, был серым, но моя одежда не сияла чистотой, и сесть я не решилась.

– Садитесь.

Женщина бросила плед на диван. Ее движения были точными и грациозными, как у ягуара. Внутри меня затаился непонятный страх. Я боялась того, что эта красотка начнет осуждать меня, не даст высказаться и прогонит из своего дома.

Просторная комната была поделена на две зоны: гостиную, где я мялась возле дивана, и кухню. За диваном стоял большой стеклянный стол с четырьмя стульями, а за столом – кухонный гарнитур с черными глянцевыми фасадами.

Я села на тонкий плед из флиса серого цвета с черными и красными квадратами. Просто божественно мягкий плед! Я бы в него завернулась, но это было бы неприлично. Ноги налились свинцом. Или отекли. Или уже отвалились. Паршивое ощущение.

Екатерина отошла к стенке напротив дивана, где часть полок была открыта, и на них стояли книги, вазы и сувениры. Наверное, сюда планировали повесить телевизор, но так этого и не сделали.

На одной из полок стоял снимок, где Михаил держал на руках мальчика лет семи, к ним прильнула Екатерина. Они улыбались. Эта женщина умела улыбаться. Но сейчас она не выглядела столь беззаботно, как на фото.

Женщина, от которой так и веяло холодом, стояла, спрятав руки в карманы домашних штанов. Этот ее простой костюм и тапочки на танкетке никак не вязались с острым суровым лицом. Она смотрела на меня, а я не знала, с чего начать, и мяла грязными пальцами мягкий плед. Я чувствовала себя зайцем, попавшим в капкан, который так и не дождется охотника. Его сожрет хищник.

– Михаил мне не брат. Это он вам так сказал?

– Да…

Я была удивлена и растеряна. Все мои планы и надежды на помощь основывались лишь на том, что Михаил приходился братом этой женщине.

– Он мой муж.

Шок. Вот что я испытала. Как хорошо, что не успела проговориться, что мы были близки. Впрочем, с этой женщиной совсем не хотелось болтать.

– Простите… – я закрыла лицо ладонями, соображая, что говорить и делать дальше. Только бы не смотреть в эти глаза. Я ощущала на себе ее взгляд, она всматривалась в каждую складку моей мятой пижамы.

– Вы сбежали.

Это было утверждение. Я кивнула.

– Не помню, как оказалась в больнице.

– Это не больница.

Екатерина прошла за диван к кухне, где в черных фасадах отражался свет от люстры. Три белых блика отпечатались на гладких дверцах верхних шкафов. Здесь было неуютно. Вся эта черно-серая обстановка, в которой обитала странная женщина с пугающим взглядом, вызывала только одно желание: сбежать. Знать бы куда!

Она что-то знала о том месте, где находились мы с Михаилом. У меня не вовремя пересохло во рту и никак не получалось выдавить и слова. Да и что я ей скажу? Как соблазнила ее мужа? Она взглянет на мою мятую пижаму, грязные руки и не поверит ни единому слову. Эта женщина была гораздо красивее меня. О таких густых и вьющихся волосах, как у нее, я могла только мечтать.

– Хотите чаю?

Угукнула, но проходить «на кухню» не решилась. И так диван уже испачкан. Ужасно хотелось пить. Не чаю, а просто воды, но я побоялась озвучить свое желание. Чай помог бы мне согреться. Надеюсь, эта женщина не хранит в шкафах кухни какие-нибудь яды или снотворное, а если и хранит, то не станет их использовать сейчас. Я ведь совсем беззащитна, не смогу даже оттолкнуть ее.

Зашумел электрический чайник. Екатерина потерла шею обеими руками, на ее лбу обозначились горизонтальные морщинки. Сколько ей лет? Явно за тридцать. Может, ей тридцать пять. Она не молода, но красива. Ее красота и восхищала, и пугала одновременно. Я боялась ее мыслей, слов и того, что она могла сделать. Эта черноглазая красотка наверняка хотела позвонить куда-то, чтобы незваную гостью увезли туда, откуда она сбежала.

Она опустила руки на стол и посмотрела на меня. Ее взгляд впился в меня, и я будто ощутила физическую боль, идущую из груди. Эти глаза и голос были такими знакомыми.

– Наш с Мишей сын болен. Он говорил, что у него есть сын?

– Говорил.

– Он хотел заработать на лечение. Нужна была огромная сумма. Срочно. Где достать такие деньги, мы не представляли.

Чайник щелкнул. Екатерина достала одну чашку, бросила в нее заварку и залила кипятком. Заостренные черты ее лица мне кого-то напоминали. Будто я когда-то видела кого-то очень похожего на эту женщину.

– Был один способ достать много денег быстро и законно. Мы все обсудили. Условия были непростыми, но сейчас многие обращаются в этот Институт.

Екатерина взяла чашку и принесла ее мне.

– Осторожно, горячий, – она поставила чашку на журнальный столик перед диваном. – Суть в том, что Миша заключил контракт на два года. Он полностью отдал свое тело в распоряжение Институту. С ним проводят опыты, какие-то испытания.

Меня трясло. Я все-таки накинула плед на плечи, а он предательски сполз до локтей.

– Мы хотели сбежать вместе, но его поймали.

– Деньги нам уже перевели, теперь ему нужно выполнить свою часть контракта. Осталось несколько месяцев. Это не так уж много.

Она говорила спокойно и убедительно. Ее слова могли оказаться правдой.

– А как же я?

– На вашем браслете есть метки.

Она подошла ближе и посмотрела на мой браслет, который я раньше не замечала.

– У вас контракт на три года. Здесь есть даты. Вам осталось отслужить еще два.

Я не помнила ничего ни об Институте, ни о контракте.

– Вы пошли на это добровольно. Не знаю, что вас заставило, но вы сами отдали свое тело Институту.

Не помню!

– Ваш чай, наверное, уже остыл.

Я взяла в руку чашку, и приятное тепло окутало ладони. Внутри была жидкость темно-красного цвета. Рука дрогнула, чашка качнулась. Несколько капель упали на серый ковер и оставили бордовые следы.

Я не хочу это пить! Это не чай!

– Вы должны вернуться, вы еще не исполнили условий контракта.

– Мне нужна помощь, – я вернула чашку на стол.

– Случился какой-то сбой, вы не должны были сбегать. В Институте разберутся.

– Я не хочу туда возвращаться. У меня нет умирающего сына.

Я осеклась, поняв, что высказалась слишком резко. Екатерина выглядела спокойной, но в ее глазах полыхал огонь справедливого гнева. Мне не следовало к ней приходить.

– Вы уверены, что нет? – подалась она в мою сторону, я вжалась в диван. – А вдруг есть? Вы сами подписали контракт. Вы должны его исполнить!

Почему мне нужны были деньги? Зачем я решила отдать три года своей жизни? Что произошло?

– Я отправила сообщение, пока заваривала чай. За вами скоро приедут.

Меня обдало холодом. Единственное, чем я успокаивала себя, что снова увижу Михаила и мы опять будем искать ответы на вопросы вместе. Он ведь остался там, «в Институте». И пусть он женат, я это переживу и не стану больше вешаться ему на шею. Он был нужен мне как союзник, попавший в ту же ловушку, что и я.

Раздался звонок. Я вскочила и уронила флисовый плед на пол.

– Сидите.

Я положила плед на диван и села. Екатерина открыла дверь, тихо поздоровалась и вернулась ко мне. Она снова встала перед диваном, у стенки с полками, на одной из которых стояла фотография. Я обернулась и увидела того молодого мужчину в очках, который почти нагнал меня у забора. Теперь на нем не было белого халата, и в темно-серой ветровке и черных джинсах его можно было бы не узнать. Но я узнала.

– Пока вас не забрали, хочу кое-что спросить. – Женщина отвернулась и взяла фотографию с полки. – Какого цвета ваш браслет?

– Красный, – ответила честно я и встала. Слабость в теле чуть не вернула меня обратно, но я посчитала, если буду стоять на ногах, то смогу защитить себя.

Не знаю, зачем она спросила про браслет. Она ведь сама на него смотрела и даже трогала три минуты назад.

– Ты еще не готова.

Она обернулась ко мне. Ее взгляд был холодным и знакомым, будто я не просто видела эту женщину, а была с ней на ты. Может, иногда заходила к ней, в эту квартиру, сидела на этом диване, брала книги с этих полок. Я почти вспомнила, как пялилась на свое отражение в черном фасаде кухонной тумбы, сидя на полу и прислушиваясь к шагам. К ее шагам.

Я почти вспомнила! И в тот же миг почувствовала мертвую хватку: мужчина прижал меня одной рукой к своему корпусу. Шею пронзила острая боль. Этот человек мне что-то вколол. Сердце выдало бешеный ритм. Я перестала чувствовать руки, потом онемели ноги, только колотилось сердце в груди. Мужчина ослабил хватку и посадил меня на диван, его взгляд оставался безучастным. Он выпрямился и куда-то отошел.

Женщина смотрела на меня, и ее лицо оставалось неподвижным. Ее большие черные глаза не моргали.

– Я просто хотела узнать… – язык меня уже не слушался, и я не смогла договорить. Просто хотела понять, что со мной произошло.

Доктор сзади придерживал мои плечи. Я пробовала шевелить пальцами рук, но получалось плохо, в голове крутились вопросы, на которые никто не мог ответить. Эти двое, что находились в этой комнате, не собирались мне ничего объяснять. Они оба хотели меня просто вырубить.

Что со мной будет? Где правда, а где ложь? Где я проснусь в следующий раз и проснусь ли вообще? Контракт закончится, и меня отпустят? Смириться с этим и ждать? Похоже, у меня не было выбора. Не в ту минуту. Я отчаянно пыталась сопротивляться до последнего, но раствор завладел всем телом и добрался до мозга. Хотелось спать. Пальцами рук шевелить уже не получалось. В глазах начало двоиться. Я изо всех оставшихся сил разлепляла тяжелые веки. Дышать стало тяжелее, будто из комнаты ушел весь воздух. Екатерина подошла ближе, взяла мое лицо в свои ладони и прошептала:

– Засни, тебе будет легче.

И после этих слов я провалилась в черноту.

2

Перед глазами стоял туман, а в нем угадывался нечеткий силуэт человека в белом халате. Тело не слушалось. Во рту все пересохло, ужасно хотелось пить. Я не могла выговорить ни слова, а только медленно открывала и закрывала глаза. Чернота чередовалась с размытым лицом какого-то доктора. Он навис надо мной, и я попыталась понять, кто это.

– Ольга, просыпаемся, – отчеканил врач.

Я глубоко вздохнула, и, наконец, все вокруг стало четким. Белый потолок переходил в белые стены. Все было белым, до рези в глазах. Светло-серые жалюзи закрывали окно, но сквозь вертикальные полоски пробивался дневной свет.

Рядом стоял доктор. Тот самый, который вколол мне в шею какую-то дрянь. На нагрудном кармане белого халата висел бейджик, который следовало разглядывать разве что с помощью лупы. Или бинокля. Врач выглядел молодо. Ему на вид было лет тридцать, не больше. Очки придавали важности узкому лицу. Он был слишком худым, и было бы не плохо, если медсестра принесла бы пару бутеров: для меня и моего врача.

– Ваш контракт подошел к концу. Я буду сопровождать вас в течение всего периода реабилитации, – говорил доктор шаблонные фразы, словно автомат, и тыкал кнопки на каком-то приборе возле моей головы.

Кучка заученных словечек. Контракт.

Что-то пикало. Не удавалось повернуть голову из-за присосок и проводов, соединяющих меня с белой коробкой. Желтая лампочка на ней то загоралась, то гасла. Медсестра ходила практически бесшумно, я видела иногда ее голову с черными волосами, собранными в тугой пучок.

Я подписала какие-то бумажки. Мне что-то было нужно.

– Память будет возвращаться постепенно. Отдыхайте. Я зайду к вам через пару часов.

Врач ушел, оставив меня с медсестрой, которая пошуршала чем-то возле моего уха и тоже удалилась, не проронив ни слова.

Я желала стать свободной и поэтому отдала всю себя Институту на долгие годы. Стоило ли оно того?

В палате я была одна. Лежала на кровати и смотрела в белый потолок. Кроме приборов, стула и стола ничего не имелось. Ни шкафа, ни тумбочки. Где же мои вещи?

Я ощущала голод, смятение и разочарование. Не могу сказать, какое чувство в тот миг преобладало.

Ко мне два раза заходила медсестра и оба раза спрашивала, как настроение. Паршивое, если честно, но отвечала, что все в порядке, чтобы казаться вежливой. Медсестра выдавала неискреннюю улыбку и уходила. Мать всегда отчитывала меня за резкие словечки, брошенные мной ее подругам, нагло влезавшим в мою жизнь. Они вечно спрашивали, когда я выйду замуж или найду нормальную работу. Это их не касалось, и я возвращала вопрос про замуж шестидесятилетней разведенке Ирине, тучной и страшненькой бабенке, у которой уже родился внук. Она выдала дочь замуж, едва той исполнилось девятнадцать, и очень этим гордилась. И внуком тоже. Сама же эта бабенка родила в сорок и вечно причитала, как тяжело поднимать детей, когда ты уже старуха. А я не желала, чтобы кто-то совал свой любопытный нос в мою жизнь. Мать тоже не имела права туда лезть. И вот я вспомнила об этом сейчас, когда медсестра нарушила мое одиночество и спросила про настроение. Спросишь в третий раз, милочка, отвечу правду и пошлю тебя. За едой хотя бы.

Желудок начал урчать. Мне кто-нибудь принесет поесть?

Доктор зашел через два часа, как и обещал. Он был чрезмерно любезен и представился Дмитрием Игоревичем. Фамилию я не запомнила.

– Как вы себя чувствуете?

Может, сказать ему правду?

– Нормально, – ответила я и попыталась улыбнуться. Актриса из меня никакая. Медсестра и то улыбалась лучше.

– Вы помните день, когда подписали контракт? – доктор подвинул стул ближе к кровати и сел. Его лицо не выражало искреннего интереса, наверняка этот вопрос он задавал всем своим пациентам. Он раскрыл мою медкарту, щелкнул ручкой и приготовился записывать все, что я выдам.

– Смутно.

– Что именно вы помните?

А вы-то помните? У вас за последние несколько лет наверняка произошла целая куча событий. Толпа таких же, как я, пациенток и пациентов, опыты, статьи в научных журналах, конференции и все в этом духе.

– Вы помните, на что вам нужны были деньги?

Ах, контракт…

Помню, что хотела сбежать. Я только окончила университет и устроилась на работу, где платили копейки. С такой зарплатой снимать жилье не получалось. Да чего уж там говорить! Я не могла купить себе одежду, приходилось занимать у родителей. Мать давала денег и считала, что теперь я обязана ей подчиняться. Кто платит, тот и заказывает музыку – так говорят. Отец зарабатывал немного и отдавал все матери. Иногда в день получки мне удавалось перехватить немного денег у него. И ему я возвращала в первую очередь, хотя он этого не требовал. Чего нельзя было сказать о матери. Во время ссор, которые случались у нас почти каждый день, она упрекала меня, что я неблагодарная сволочь. Столько заработанных тяжелым трудом денег было на меня потрачено, а я выросла такой неправильной. Мне хотелось иметь свой угол. Несколько полок в шкафу и письменный стол с кроватью – это все, что в нашей однушке считалось моим. Причем мать регулярно наводила порядок в моих вещах: в одежде, письменных принадлежностях. Иногда она брала мою косметику, шариковые ручки и как-то раз забрала дамскую сумку, которую я купила на свои деньги. Иногда мать выбрасывала мои книги, ведь они занимали чересчур много места, рвала на тряпки футболки, потому что, на ее взгляд, они износились. Мои кремы я часто замечала в мусорном ведре, пахли они, видите ли, чересчур плохо.

Я просто хотела пойти своей дорогой, а для этого требовались деньги. Много денег! Я не знала, как можно заработать столько, чтобы снимать сносное жилье, покупать еду и все необходимое. Наверное, молодой девушке стоило подумать о хорошем замужестве и найти обеспеченного мужика, но я не нашла. Было неинтересно встречаться с мужчинами и оценивать толщину их кошелька. Я желала избавиться от тирана в лице матери, а не менять одного тирана на другого. Да и с личной жизнью не клеилось. Мать донимала расспросами про каждого, кто на меня всего лишь взглянул. Она хотела, чтобы я вышла замуж, но при этом звонила мне по пять раз в час, когда я выходила из дома.

Прощу ли я когда-нибудь ей то, что она нагло влезла в мою личную жизнь и разбила отношения с мужчиной, который был мне дорог?

Я встречалась с ним всего два месяца, но за это время мать успела вымотать все нервы мне и ему. Однажды выследила нас и устроила ему допрос прямо посреди улицы. Ей хотелось знать, чем он занимался, где и сколько зарабатывал, собирался ли на мне жениться. Я стояла рядом и хотела провалиться сквозь землю! Она не слышала моих криков и призывов прекратить бессмысленный разговор. Может, я и сама бы поняла через неделю или две, что этот парень – не мой человек. Но в ту минуту я ненавидела мать и готова была на все, чтобы вырваться из-под ее контроля.

После того случая я несколько раз звонила своему мужчине. Он больше не хотел со мной встречаться. Я ревела, но понимала его. Он мог сбежать, а я нет.

Или могла?

Однажды, когда мать крепко заснула и мне захотелось получить иллюзорную поддержку в социальных сетях, я увидела объявление со счастливыми мужчиной и женщиной, где возле их улыбающихся лиц большими красными буквами было написано «Осуществи свои мечты».

Конечно, я уже слышала об Институте. Опыты, которые в нем ставили на добровольцах, двигали науку вперед и помогали разрабатывать новые лекарства. Публикации о проведенных исследованиях печатались в журналах мирового уровня, их читали ученые из других стран и тоже делали для нашего мира много хорошего. Подопытные получали сказочное вознаграждение. Всего-то и требовалось отдать несколько лет своей жизни.

Я хотела собственную квартиру. Оформили документы быстро. Я даже успела съездить в нее пару раз и дать указания по поводу ремонта. Она была такой огромной и абсолютно серой. Все квартиры в новостройках продавали такими: с бетонными стенами и отсутствием каких-либо признаков жизни.

Вознаграждение получаешь сразу, авансом. Деньгами Институт не расплачивается никогда. Он оплатит ваши счета на лечение, купит вам квартиру, дом или машину, но хрустящих бумажечек вы не получите.