Стрекозка Горгона в столице

Чаще всего Таня обращала свой взор на Сергея. Как много их связывало в детстве! Но как долго они были в разлуке! Что он помнит, а что забыл, прежним ли остался? Да и он, по долгу хозяина ухаживая за гостьями, то и дело посматривал на неё. Когда их взгляды встречались, улыбался счастливо и чуток вопросительно. И в его голове крутятся сейчас такие же мысли, и он пытается понять, насколько изменилась она. Изредка он заходил вместе с Александром Петровичем в Смольный, она, по крайней мере, знала, как он менялся внешне, как из мальчика превращался в юношу: высокого, красивого. Когда Серж появлялся в зале для посетителей, другие воспитанницы заглядывались на него, после приёмов подбегали к Танюше с расспросами. Бывали раздосадованы тем, что он – не родной её брат, а дальний родственник. Таню внешность Сержа в восторг не приводила, привыкла к ней с детства. Недаром же говорят: «Красота-то приглядится…» Видела, что взрослеет, замечала, что мундир ему к лицу, но не внешность её заботила. Хотелось знать, что происходило в душе юноши, как он проводит дни и вечера в корпусе, о чём размышляет. Но при кратких встречах на публике о чём можно поговорить? «Как живёшь? Как здоровье?» «Спасибо. Всё хорошо». Получалось, что они теперь – знакомые незнакомцы.

После обеда вернулись в гостиную. Ольга Сергеевна сделала попытку отделить «смолянку», сказала: «Танечка, давай не будем мешать молодым людям». Но Серж возмутился: «Маман, чем она помешает? В какой чулан Вы её хотите от нас спрятать?» И не обращая внимания на выжидательный взгляд Ирины, подал руку кузине. Таня, склонив голову, (о, в Смольном она научилась изображать смущение, выглядеть робкой, послушной – там это искусство ценилось превыше всего!) положила руку на локоть Сержа, но рука её – почти случайно! – скользнула дальше, и ладонь попала в раскрытую ладонь юноши. Он как будто бы ждал этого, сразу пожал её. Таня не подняла головы, но улыбнулась и ответила на пожатие.

– Серж, ты не будешь против, если я сяду к роялю? – спросила она. – Я всё равно ничего не понимаю из ваших разговоров.

– Конечно, если желаешь. И я даже… – он хотел попросить её сыграть мелодию, которую в детстве они нередко играли в четыре руки для бабушек, но оборвал себя на полуслове, так как побоялся расспросов со стороны тех, кто не был посвящен в их тайны. Таня улыбнулась понимающе и, усевшись за рояль, начала тихонько наигрывать именно то, что он ждал. Серж бросил на неё восторженный, полный признательности взгляд. Прислушиваясь к музыке, он потерял нить разговора, и Ирина, о чём-то спросившая и не получившая ответа, демонстративно отвернулась от него.

Потом сумятицу внесло прибытие Николая: Александр Петрович, зная, что Таня очень привязана к двоюродным кузенам, послал за ними экипаж. Семён приехать не смог: у него был урок у итальянца, учителя музыки, того самого, что и с великокняжескими детьми занимается. Николай приехал один, но шумел за двоих: ворвался в гостиницу с весёлыми приветствиями всей честной компании, а особливо – сестричке-стрекозке, по которой весь исскучался. Казалось, он готов трещать без умолку. Восторженный, кинулся к поднявшейся навстречу Тане, обнял её за плечи. Таня обрадовалась, но не хотела выражать бурный восторг при зрителях, лишь, счастливо улыбаясь, пристально посмотрела на брата. И он тоже долго нежно и преданно смотрел в её глаза, вздохнул глубоко, кивнул каким-то мыслям – её или его самого – и стал степенным. Подмигнул Танюше, чинно раскланялся с барышнями и друзьями Сергея, подставил стул к роялю и уселся возле девочки. Склонившись над клавишами, хитро улыбнулся и шепнул:

– Танюха, отправь-ка этих господ по домам. Хоть поговорим спокойно. Не разучилась?

Вслух предложил:

– Сестричка, может, сыграем что-нибудь вместе? Покажи, чему тебя в Смольном обучили.

– Отчего б не сыграть? В Смольном меня обучили многому. Господа, какую бы мелодию вы хотели послушать? – спросила она, медленно обводя взглядом присутствующих.

Желающих слушать музыку не нашлось. Девицы вдруг вспомнили, что им давно нужно дома быть, а то мамА и папА будут недовольны, кавалерам пришлось их сопровождать. Серж, проводив гостей до крыльца, почти влетел обратно в гостиную. О, каким обрадованным он выглядел! И Кало – тоже! Однако братец от её вида чуть слезу не пустил:

– Танюха, до чего ж ты тощая! Тебя в Смольном голодом морят, что ли?

– Что поделать? Мы все посты очень строго блюдём. Но помнишь, как няня Аринушка говорила: «были бы кости, мясо нарастёт». – Тане было безразлично, худая она иль толстая. Николай же не унимался.

– Издеваются над вами? И зачем только тебя в Смольный определили? Серёж, скажи отцу, чтобы забрал Таню из института, а то ведь заморят её совсем… – Николай не терпел над собой никакого насилия, не любил, когда другим не дают жить свободно, и сейчас готов был метать громы и молнии.

Девочка лишь грустно вздохнула, улыбнулась, и Кало угомонился. И сам знал, из-за чего бабушка и дедушка решили её в Смольный отдать.

– Зато Смольный часто посещают Император и члены его семьи, они иногда удостаивают нас чести беседовать с ними, – подняв палец, с пафосом проговорила Таня. – За такую честь многие дамы готовы жертвовать не только обедами. Разве не так? – и захихикала, довольная. Потом обратила внимание на Олега, который улыбался, глядя на счастливую троицу, но, возможно, чувствовал себя не совсем уютно:

– Ах, Олег, простите. Мы только меж собой общаемся, позабыли о Вас.

– Нет, нет, мадемуазель, не волнуйтесь, – запротестовал тот. – Вы имеете право на полное их внимание. Мы с Лапиным все дни вместе проводим, и с Целищевым давно знакомы. Я от них уже наслышан о Вас, знаю, что они скучали.

– Скучали по мне? – кокетливо переспросила Татьяна, дёрнув плечиком. – Что-то не верится. Мне кажется, когда вы встречались с Николя в каком-нибудь злачном месте, вам обо мне и вспомнить некогда было.

Олег удивился прозорливости юной барышни. Ребята и вправду видались с Николаем вечерами, когда им удавалось улизнуть из казармы, частенько именно в злачных местах. Да, при тех встречах было не до скуки. Увидев недоумение на его лице, Серж засмеялся:

– Руперт, не удивляйся, мы привыкли, что от этой стрекозы ничего невозможно утаить: она знает о нас с Кало всё.

– Увы, не всё, – сокрушенно вздохнула она. – Мне как раз очень бы хотелось узнать, как милый братец с цирком путешествовал. Расскажи, а?

То, что Николай сбежал из Московского училища, Таня узнала от Сержа. Потом Александр Петрович сообщал, в каком городе их бедовый родич появлялся – вести о нём приносили цыгане. Потом Таня услышала, что Николай в Петербурге. Её интересовало, чем же он занимался в цирке. И вообще, был ли он по-настоящему влюблён в ту артисточку? И что за любовь такая, если он уже без всякого трепета об этом болтает? А может, у неё ребёночек появился, и братец именно из-за этого её бросил? И не стыдно ли в таком случае?

– Ну, стрекоза, сразу да столько вопросов! – возмутился брат. – Давай хоть по порядку!

– Если по порядку, она красивая? И как ты познакомился с ней?

– Красивая, до безумия хороша! Какая фигурка у неё, какие глаза! – восторженно выдохнул Николай. – Цирк в Москве зиму стоял. Я, как на представление попал, от восторга чуть не лопнул! Много номеров было, один другого занимательней. Мне больше всего наездники понравились: на лошадях такие чудеса выделывали! И потом – она, Лили, в коротенькой юбочке и трико! Ходила по канату и жонглировала. Ничего больше не помню, как зачарованный был: на ножки, на всю фигурку её, словно точёную, пялился. Если б не приятели, пожалуй, потом и до квартиры не добрёл бы, заблудился б: всё перед глазами она стояла. Стал на каждое представление ходить, просился, чтобы меня приняли в труппу: кем угодно, хоть уборщиком, лишь бы её видеть. Сразу же хотел с дури учёбу бросить. Хорошо, тётка догадалась, немного мозги вправила. Сказала: любовь любовью, а дело – делом, и дело – важнее. Ну, я и учился, экзамены сдавал, а все вечера и выходные в цирке пропадал.

К лету народ из Москвы по деревням разъезжается, зрителей меньше, так и цирк засобирался. Лили к этому времени ко мне уже милостива была: я её по базарам, по магазинам частенько водил, а то она сама по-русски не понимает ничего. Я её и так и сяк убалтывал, упрашивал, чтоб нежность ко мне проявила. Она завлекать завлекала, а на ласки не соглашалась. Отшучивалась: мол, мужчинам верить нельзя. После заявила: поверю в твою любовь, если бросишь всё и со мной поедешь. А я уже по уши втюрился, разве мог устоять? Тут уж про все наставления тёток забыл. Конечно, поехал.

– Кем, как? На её содержании, что ль, был?

– Ну, сестрица, скажешь тоже! Чтоб я да на содержание?! Я к тому времени уж научился кое-чему, директор меня без вопросов взял. Сначала только за пропитание учеником к наездникам, а когда у меня дело хорошо пошло, он и деньги платить стал. Я сам хлеб свой отрабатывал.

– А с нею что?

– С нею? – Кало хитро улыбнулся, вздохнул шумно, глаза мечтательно сощурил. – А вот после того, как я на арену вышел, и директору это понравилось, она моею стала! Ух, как это!.. – юноша почмокал губами восторженно, потом на сестру строго взглянул. – Ладно, Танюха, тебе рано ещё об этом! В Киеве это было…

– Рано? – настырно набросилась та. – А может, говорить не желаешь, потому что она забеременела? Я, хоть и маленькой кажусь, а знаю, что от этого «ух как!» детишки получаются.

– Знаешь, да не всё! Детишки – совсем не обязательно, – назидательно сказал начинающий донжуан, потом задумчиво добавил. – Правда, было, что она меня как-то дней десять истериками изводила: показалось ей, что забеременела. Я успокаивал, мол, ничего страшного, а она такой визг поднимала: как на арену выходить, директор из цирка выгонит, жить на что? Но всё обошлось, она после снова ласковой была.

– А мне ты об этом не рассказывал, – удивился Сергей.

– А ты и не интересовался!

– Значит, она не обрадовалась бы ребёночку? – уточнила Таня. Для неё это было неприятной новостью. То, что мужчины детям не всегда рады, она знала, но чтобы женщина? Девочке казалось: это неправильно, не должно так быть, никак не должно.

– Не обрадовалась бы, – подтвердил Николай печально. – Да оно и понятно. Ей же по канату ходить, и как она туда с пузом? …Много чего ещё было. Потом отец объявился, приказал, чтобы я цирк бросил.

Девочка поняла, что ей нужно перевести дух, осмыслить слова кузена. В Смольном на эту щекотливую тему наложено табу, отвыкла она от подобной откровенности, той, что для табора цыганского является совершенно обыденной. В институте благородных девиц даже при изучении Библии преподаватели торопливо пролистывают главы, в коих хоть какие-то намёки на зачатие встречаются. Не дай Бог, с языка смолянки сорвётся крамольный вопрос, просьба разъяснить! И все новости из города в институт поступают процеженными через плотные сита воспитательниц, очищенными от того, что не достойно ушей благородных барышень.

Таня обвела взглядом ребят. Серж улыбался, как бы подзадоривая: мол, спроси ещё что-нибудь эдакое неприличненькое, это меня позабавит. Олег, похоже, чувствовал себя неловко: для него новостью было, что юная барышня осмеливается задавать нескромные вопросы. Таня отметила это про себя, да и решила отмахнуться: не привык к подобному, и что с того? Цыгане считали, что вопросы продолжения рода – это главное, их все знать должны, взрослые без всякого ханжества постепенно раскрывали перед детьми все тайны. Потому в детстве Таня с Сержем и Кало рассуждали о своей будущей жизни откровенно. И чего ради делать перед Олегом конфуженный вид? И снова к Николаю обратилась:

– Ты уже разлюбил Лили, да?

– Ничего не разлюбил! Я и сейчас как вспомню – всё в душе переворачивается, не отказался бы с нею побыть. Но развели пути-дорожки, ничего не поделаешь…

– Неправда! Если б любил, не смог бы тебя отец из цирка забрать, ведь не верёвками он тебя связывал. Раз ты согласился, значит, охладел. Обиделся, что она ребёночка не хотела?

– Вовсе нет! Всё вам, бабам, мерещится не то. Ой, прошу прощения: женщинам, дамам!.. – подумал и добавил менее уверенно. – Ежели и охладел, то по другой причине. Самому мне тоже кое-что мерещилось. Всё казалось, что не со мной одним она любезна. Не первый я у неё, да и не последний… – уныло вздохнул при этих словах Николай.

– Ну, это-то тебе точно мерещилось! – возмутилась и горячо вступилась за Лили девочка. – Если она любила тебя, не стала бы изменять!

– Ты, Танюха, законов цирковых не знаешь. Там ни одной бабы нет, которая бы с директором не спала, – печально сообщил юноша. – Жаль, тебя рядом не было: глядишь, подсказала бы, можно ей верить, или она только крутит мною, обманывает. Сам понять не мог: мучился, бесился от ревности. И тянет к ней, красотке соблазнительной, и мерещится, что она только что от директора выскочила…

– Пожалуй, и в обществе те ж законы, – вставил Сергей. – В цирке директор, наверное, как царёк, все в его власти. Артистка не смеет отказать хозяину…

Таня хотела поспорить – что за чушь Сергей несёт? – но почувствовала, что к двери кто-то подходит, подняла руку, полушёпотом потребовала:

– Молчите! – и уже совсем другим тоном – вышколенной смолянки – сообщила: – Между прочим, с прежней классной дамой у меня отношения не складывались, зато теперь к нам назначили новенькую, и она такая замечательная, просто душечка, я её обожаю! Мадемуазель Кати и вправду – прелесть!

Под эти слова в гостиную вошла Ольга Сергеевна. Кало и Сергей, увидев её, прыснули от смеха и кинули друг другу руки заученным движением, пожали их с возгласом: «Allesist gut!», Олег лишь удивлённо поднял брови. Мать Сергея, оглядев компанию с милой, но строгой улыбкой – как смотрят на расшалившихся детей, спросила:

– Дорогие мои, что весёлого рассказывает вам Танечка? Но время уже позднее. Линочку я отправила спать, Тане тоже в свою комнату пора. А вам надо подумать, что на завтра для пикника приготовить.

– Мама, не торопите Таню, пожалуйста, – попросил Сергей. – Мы так давно не виделись. Да, Тань, я не спрашивал, ты хочешь поехать с нами? Ты ж, наверное, целую вечность не выезжала за город!

Ребята ещё с утра договорились, что завтра всей компанией выедут на Финский залив. Танюша, по мнению Сергея, хорошо бы влилась в их компанию. Но мать запротестовала:

– Серж, это невозможно! Ей нельзя с вами! И для чего?

– Почему? – возмущённо начал Сергей, но Таня знала, что в Смольном вряд ли одобрят такое путешествие, и перебила:

– Нельзя, Серж. Если институтка появится в компании молодых людей, то будет большой скандал. В нашем институте с этим строго…

– Вот как? – переспросил Серж, подумал, похлопал глазами, а потом сказал. – Тогда я, пожалуй, тоже не поеду. Надеюсь, друзья меня простят.

– Что за глупости Вы говорите, Серж? – возмутилась Ольга Сергеевна. – Вы же вместе всё запланировали, и вдруг ни с того ни с сего не ехать! Я Вас отказываюсь понимать!

– Как ни с того ни с сего?! Я хочу пообщаться с Таней, с которой, кажется, уже сто лет не виделся!

Он готов был спорить и, в конце концов, мать уступила бы ему. Тане было приятно, что Серж хочет ради неё дома остаться, но зачем накалять обстановку? Пришлось охладить его пыл:

– Серж, правда, зачем отказываться от своих планов? Боюсь, это будет истолковано превратно. Поезжай с друзьями, а я хочу съездить в папин дом, повидаться с тётушкой и Сеней.

– Вот видишь, Серж, и Танечка считает, что тебе следует быть с друзьями, – а, обратясь к девочке, Ольга Сергеевна похвалила: – Молодец, ты становишься рассудительной. Завтра вместе съездим по магазинам, а потом и в твой родительский дом заедем.

– Но, маман, если мне нельзя завтра остаться дома, прошу Вас хотя бы сейчас не загонять Таню в комнату. Позвольте нам пообщаться! – последнюю фразу Сергей сказал таким капризно-повелительным тоном, что за его словами можно было услышать «Удалитесь отсюда!»

Мать почувствовала себя обиженной, но перед гостем это не выказала. Уважаемым гостем в её представлении был только Руперт, но и перед Таней – бедной родственницей, как она её про себя называла, и перед Николаем она не могла ронять себя. Кто они такие, чтобы перед ними демонстрировать неудовольствие сыном? С ним – немного избалованным, но умным мальчиком – они сумеют разъяснить все недоразумения после. Ольга Сергеевна чётко разграничивала людей по статусу, и до того, чтобы метать бисер перед недостойными, не опускалась. Впрочем, выходя из комнаты, столь пренебрежительно глянула на Николая, что другой бы от такого взгляда от стыда сгорел. Но юный цыган привык к третированию с её стороны. Отец Сергея, Александр Петрович, относился и к его матери, и к ним с Семёном уважительно, Сергей и Георгий были друзьями детства, и на их мать он старался не обращать внимания. Хотя настроение она всё ж испортила, и Николай попросил кузину ради Бога не привозить Ольгу Сергеевну в их дом.

Глава 10

Потом ещё поболтали, перепрыгивая с пятого на десятое: то детство вспоминали, то кадеты о своей жизни говорили, то к приключениям циркача возвращались. Танюше рассказывать было почти нечего, ибо все дни в Смольном похожи один на другой. Но время позднее, Николаю пора уезжать. Когда его проводили, Серж, видя, что слуги крутятся рядом, тихонько шепнул:

– Сделаем вид, что спать отправляемся, а ты, немного погодя, приходи на четвёртый этаж, в библиотеку, к камину.

Таня кивнула. Им нужно было о многом поговорить tet-a-tet. Серж чувствовал вину перед Олегом: пригласил в гости, а внимание уделяет не ему, но, надеясь, что друг поймёт, на то он и друг, попросил Олега не обижаться.

– Что ты, Серж? Никаких обид! – успокоил Олег и осторожно поинтересовался. – А она для тебя гораздо больше, чем просто кузина, да?

Серж на своей постели сооружал из подушек подобие спящего тела – на всякий случай, вдруг кто в комнату заглянет. Такие обманки кадеты делали в казарме, когда сбегали на ночь пошататься по городу. Вопрос друга заставил задуматься, и он присел на кровать, комкая подушку в руках. Утвердительно покачал головой:

– Да, Олег, да… Больше, чем просто кузина. А насколько, и сам не знаю… Когда были маленькими, мы с Колей иногда даже дрались, споря, кто из нас её больше любит, и кого она любит… Но то в детстве… А что сейчас, не знаю. Насколько её изменили, перековали в этом Смольном монастыре? Поговорю, может, пойму.

– Успехов! Но, думаю, твоя матушка будет недовольна, узнав о свидании.

– Ничего она не узнает, – беспечно отозвался Сергей.

Олег вытянулся на диване, взял книжку полистать и незаметно для себя так и заснул с книгой в руках. А Серж ещё посидел, дожидаясь, когда прислуга перестанет суетиться за дверью и выскользнул из комнаты. Заметил на стуле кем-то оставленную шаль, захватил её и поднялся в библиотеку. Там, за книжными рядами, был очень уютный уголок: камин, столик, кресла типа вольтеровских. Сергей любил посидеть здесь с книгой в руках. Таня уже была там, стояла у окна. Вспомнил вопрос Руперта: кто она для него? В самом деле – кто? В детстве всё представлялось просто: они вырастут и поженятся, и дальше будут всегда-всегда вместе. Вообще-то они и тогда нечасто обсуждали эту тему, потому что казалось: зачем говорить о том, что и без слов ясно. А сейчас что? Смогут ли они снова стать друг для друга столь же понятными и необходимыми? Сержа и тянуло к ней, и он опасался её. Кто она теперь? Такая родная и такая незнакомая… И он для неё – кто, нужен ли? Он подошёл и осторожно накинул ей на плечи пушистую шаль. «На всякий случай, чтобы не замерзла». – «Спасибо, ты такой внимательный». Любезный ответ благовоспитанной девушки, но ничего-ничего ему не говорящий! И он усмехнулся грустно:

– А реверанс почему не сделала? Ужель не умеешь?

Тане стало немного неудобно. Как же вести себя, чтобы снова стать близкими, как разрушить выросшую за несколько лет разлуки преграду?

– Не обижайся, пожалуйста, – попросила она. Таня чувствовала себя скованно при нём, не знала, с чего начать разговор. – Да, меня приучили соблюдать все правила этикета, и от этого непросто избавиться… Не обижайся, ладно?

Он в ответ поцеловал её – не в губы, не в щёку, а в лоб: как старший брат или близкий друг, но не влюблённый. И отметил, что целовать в губы её – столь хрупкую, маленькую – даже не хочется. Появится ли у него когда-нибудь это желание?

– Ты, как и прежде, знаешь обо мне всё? Я должен тебе что-то рассказывать, иль нет необходимости?

– Лучше, если расскажешь. Раньше, когда мы виделись почти каждый день, ты для меня был, словно открытая книга, а сейчас закрыт… Я чувствую лишь, что ты сейчас весь подобен знаку вопроса – хочешь узнать, как я переменилась и как к тебе отношусь. Но и я то же самое хочу о тебе понять, – улыбнулась ему робко.

Серж сдвинул два кресла, они уселись друг напротив друга, vis-à-vis. Он наклонился, взял её руки в свои, заглянул в глаза.

– Мне кажется, я не изменился. Вырос, стал больше знать, но если ты заглянешь в мою душу, обнаружишь в ней всё прежнее. А ты стала другой. Смотрел на тебя, и не верилось, что это ты когда-то в таборе такой переполох устроила, что цыганки на коленях умоляли остановиться. Ты ли это была иль не ты?

– Я, Серёженька, я. Если ты ко мне в душу заглянешь, тоже всё неизменным найдёшь. Просто я поняла, что внешне меняться надо. Знаешь, кто на меня впечатление самое большое произвёл? Матушка-императрица. Представь, я увидела, как по коридору идёт высокая грузная женщина, пожилая, ноги с трудом передвигает, шаркает, но я, ещё не зная, кто она, перед нею робость испытала. Хотя ни перед кем другим не робела…

– Отчего? Говорят, императрица Мария Федоровна смолянок любит, опекает.

– Опекает, это правда, а любит ли, не уверена… Она – это закон, так мне кажется. Матушка императрица вся очень правильная, справедливая, и всегда поступает по-божески, как Господь велел. Опекает нас так, что даже… ой, не надо тебе об этом. – Засмущалась вдруг девочка.

– Мне и не надо? – удивился юноша. – Скажи…

– Неудобно, ну да ладно… – хихикнула Таня. – Она даже проверяет, носим ли мы тёплые панталоны, под юбки заглядывает.

Серж прыснул от смеха, представив себе грозную мать-императрицу, проверяющую нижнее бельё на юных девицах, но одобрил:

– Это хорошо! Не хуже матери.

– Да, но она строгая очень. Правильная и строгая. Все трепещут перед нею. Я сначала даже думала, может, она из другого теста сделана, что монархи не такие люди, как все. Ничего подобного: как и мы, из крови и плоти. Однако во взгляде её столько власти, что ей и говорить не приходится – все всё без слов понимают. А если она такая же, как и мы, то, наверное, и я могу научиться быть, как она. Чтобы также: взглянула, и все меня поняли и исполнили тотчас же.

– О, какие у тебя мечтания! Уж не замышляешь ли государственный переворот? – пошутил Серж.

– Что за глупости! Нет, конечно. Но вот если бы я сразу умела вести себя, как императрица, то представь: просто взглянула б тогда на Жужу и мужа её бестолкового, и они бы пали на колени и ещё умоляли бы о прощении. И не надо было бы ни руками махать, ни кричать что-то… Это бы лучше выглядело, правда?

– Намного! Как хорошо, что тебя в Смольный отдали, и ты это всё сама поняла!

– А что, тебе тогда за меня и вправду стыдно было?

– Не очень, чуть-чуть. Но зато нам весело было, ты была просто уморительна.

– Буду стараться больше не уморять никого со смеху.

– Только не перестарайся, ладно? Не надо становиться совсем серьёзной и строгой… Не дай Бог, ещё станешь, как институтская надзирательница – правильной, но скучной!

Потихоньку, за разговором, их души искали новые тропинки друг к другу, заново узнавали то, что когда-то чувствовали, но забыли. В библиотеке было достаточно светло – через большие окна падал отсвет белых петербургских ночей. Звёзд в такие ночи не видно, но даже если б они и сияли, переливаясь заманчиво, к этим окнам любоваться небом никто б не подошёл. Серж с Таней разговаривали, глядя в глаза друг другу. Видеть глаза – это важнее. Но она поёжилась – тянуло прохладой, и ногам стало зябко. Решила забраться в кресло с ногами. Он спросил:

– Замерзла? Иди ко мне! – и притянул её к себе. Девочка напряглась, взглянула сконфуженно, и Серж улыбнулся. – Раньше ты не смущалась, не краснела передо мной. Пожалуйста, не жеманься, пусть всё останется по-прежнему. Хорошо?

И она улыбнулась, доверчиво уселась к нему на колени, Серж закутал шалью ей ноги, обнял худенькое девичье тело, прижал к себе. Лицо Тани приблизилось, можно было б поцеловать. Чтоб отогнать мысли, которые счёл несвоевременными, стал рассказывать:

– Мы в корпусе маршируем, маршируем и маршируем…

– А мы делаем реверансы, реверансы и реверансы… – откликнулась девочка.

Незаметно прошла ночь, часы в другом углу библиотеки пробили четыре раза. Они оглянулись вокруг и одновременно засмеялись: