Переговорщик

Налюбится, значит, эта мразь друг друга, нажрется галлюциногенных поганок из заброшенных туннелей и кайфует день и ночь без перерыва. Сутками в беспробудном угаре. Нелюди! Говорят, они после этих поганок в темноте сами светиться начинают, сволочи. А еще рассказывают, что бабы у них отдельно от мужиков живут и тоже только друг дружку того… Оно и понятно: и те, и другие – извращенцы! Что с них взять, с заразных?

Вроде всё на местах в моих мыслях и докопаться не до чего, всё разложено по полочкам, но и здесь Ус у меня в башке сомнения посеял. Умеет гад задавать вопросы с подковыркой. В голове от них чесаться начинает, зудит, пока ответ для себя не найдешь.

– Как же, – говорит, – они детей рожают, если только друг дружку того?

Вот уж – вопрос на засыпку. Получается, они не только друг друга … Тьфу ты, ну ты! Даже думать об этом противно! Только за одно это застрелил бы любого из них. Злюсь я на вопрос Уса и понимаю, что накрепко засел он в моей башке, как ржавый гвоздь в толстой доске. Захочешь – не выдернешь. Ведь действительно, сколько лет прошло, как они под землю спустились, а до сих пор живут. Как так? Не от святого же духа поколение за поколением… Размножаются, значит.

Правда, дядя Саша утверждает, что вместе с вичами в метро ушли жалеющие их родственники, сочувствующие ученые, тогда их называли странным словом – спидиссиденты, и просто извращенцы, которым нравится возиться с живой грязью. Нравится в дерьме ковыряться. Майор их гумиками называет, от слова гуманисты. А заразных – гомиками, уж и не знаю, почему? Умный мужик наш майор – не чета нашим дуракам, необразованным, и самоучкам вроде меня.

– Вот от них и пошел мутировавший приплод, который и поныне в подземке живет, – говорит дядя Саша.

Не знаю, мутанты они или нет, но неувязка все же остается. Даже после объяснений майора вопросы торчат в голове. Если они мутанты, то как выжили? Как смогли дожить до наших дней? Ведь мутанты не жизнеспособны – это даже я знаю. Или есть исключения, и прав майор? Наверное, я что-то напутал. Не будет же он врать.

– Почему же они не вымерли? – возмущается здоровенный Ус, когда я пытаюсь поделиться с ним сомнениями на этот счет. Как будто мысли мои читает.

Дубинский говорит, что в подземке сейчас живут носители вируса, которые сами могут долго не болеть. Слово он какое-то даже к ним применил. Не наше слово. Сложное, но близкое мне. Я его сразу полюбил, как только услышал. Крепкое, армейское, жесткое. Уж и не знаю, как его можно в разговоре о вичах употреблять. Вот только вспоминается с трудом. Нон.. п.. Нонпрогрессоры! Вот!

Живут, значит, эти самые нонпрогрессоры так долго, что успевают, как крысы, народить бесчисленное потомство. Большая часть выродков, конечно же, погибает, но что-то из приплода остается. И живет. Живет и болеет. Да и здоровых людей утаскивают под землю довольно часто. Не только же для развлечений? Может, они нужны для экспериментов. Может, они предназначены для продолжения рода.

А ведь это мысль! Недавно майор, правда, сказал, что вичи могут и из пробирки детей делать, но здесь я ему, как ни стараюсь, поверить не могу. Откуда у них в подземке оборудование для таких операций? Да и вообще, эта технология уже много лет как забыта. Я о ней читал в старой книге. Это он, наверное, для меня придумал, чтобы я меньше голову ломал. Он-то сам точно знает, почему они все не сдохли, но нам не говорит. Правильно! Может, это секрет? Военная тайна. Точно, секретная информация! Да и вообще, оно мне нужно?

Черт! Голова лопнет, если долго об этом думать будешь. Нужна тебя эта гнойная мразь? Пусть себе живут. Пока они в подземке, нам бояться нечего.

Как бы оно ни было, но именно вичи помогли мне встретить Марту. И хотя она до сих пор утверждает, что тогда, в подворотне, они просто пытались отнять у нее сумку с продуктами, а остальное я, мол, у себя в голове дорисовал. Но я-то знаю, что этим сволочам от нее нужно было. И что бы стало с бедной девушкой, не проходи я мимо. Естественно, либо изнасиловали ее, либо просто вогнали несколько кубиков своей заразной крови. В любом случае результат был бы один и тот же. Я же видел у одного из них в руках что-то очень похожее на шприц.

Опять же, зачем им девушка, если они мальчиков любят? Твою же за ногу! Конечно, шприц! Что же еще? Не иголка же для штопанья штанов. Ха! Ведь все знают, что инфицированные везде таскают с собой шприцы, чтобы колоть здоровых граждан. Завидуют, сволочи, здоровым черной завистью. Здоровье! Вот чего у них никогда не будет, а у некоторых никогда и не было. Вернее, у большинства, а еще точнее – у всех. Они ведь уже родились больными. Интересно, как они выживают? И кто позволяет заразным матерям рожать?

А кто им там, в темноте, запретит?

Марта всегда спорила со мной, когда мы вместе вспоминали происшествие в подворотне. Это ты, говорит, со страху напридумывал себе и синие морды, и иголки в руках. А может, они просто хотели еду у меня отнять, голодные были. Я поначалу пытался спорить. Убеждал ее. Но только поначалу. Со временем понял, что скромной девушке неудобно даже представить себе то, что могло произойти в той подворотне. Ну, да ладно! Главное, успел я! И теперь мы с моей голубоглазой скромницей и красавицей вместе. На всю оставшуюся жизнь вместе. До последнего вздоха. Навсегда.

Хотя, до сих пор меня терзают смутные сомнения. Почему, например, Марта не заразилась? Ведь они ее касались, руками лапали, но тестер не дал положительного результата. Я сам ей тестирование провел, и по всем показателям отрицательно. Тестер, как был бесцветным, так и до сих пор остается таким. Ничего не пойму, но рад, что так получилось. Иначе бы у нас с ней не заладилось. Я сдохну, но с заразной дел иметь не буду.

Быстрее бы стать лейтенантом, тогда можно будет просить отдельную квартиру. И жить не в маленькой комнатушке, в казарме, а в хоромах с мебелью.

Говорят, что квартир, с обстановкой и предметами обихода, после великого исхода заразных было необычайно много, но со временем они странным образом опустели. Исчезло все, что могло представлять хоть какой-то интерес. Наверняка бывшие хозяева по ночам выползали из подземки, пробирались сквозь заградительные кордоны и уносили свои пожитки, а что не могли унести, сжигали. Поначалу и кордонов как таковых не было. Так, где могли, заборчик сколотили, где плиты бетонные сдвинули.

Рассказывают, что пожары в те времена вспыхивали каждую ночь. Иногда по несколько раз в сутки. Город беспрерывно полыхал, а тушить его некому было. Так и выгорали целые кварталы, оставляя после себя лишь торчащие к небу черные скелеты зданий. В этих районах и сейчас даже днем никого не встретишь. Ни бандитов-одиночек, ни инфицированных. Команды зачистки туда не заходят – боятся. Только безумцы, самые отчаянные счетчики-разведчики, такие как Ус. Это ведь, как в подземку сунуться. Либо убьют, либо заразят. Третьего не дано.

Пожары уничтожали город. Горело все, что могло гореть. Видимо, жалко было вичам оставлять свое имущество. Вот только кому может понадобиться их барахло? Где это видано, чтобы здоровый притащил в свой дом вещи инфицированного? Но в то время, когда на поверхности еще оставались сочувствующие вичам идиоты, неоднократно обсуждались слухи о массовом мародерстве здоровых. Кто этому поверит? Только сами вичи, да те, кто их жалеет. Слухи прекратились, когда гумики последовали за своими заразными друзьями в подземные туннели. Еще бы не последовать, ведь после введения обязательного тестирования большинство из них также оказалось вичами. Вот тогда-то и стало понятно, почему они так защищали заразных.

Прежде чем принять закон о принудительном тестировании, долго народ возмущался. Заразных, мол, меньше не станет. Конечно, их в разы больше оказалось, но все они теперь где? Вот именно – в подземке! А так бы жили рядом, и никто не знал, что они инфицированные, пока все от них ни заразились.

– Сегодня продукты выдадут. Люблю тебя, моя девочка, – продиктовал я сообщение информатору, запоздало соображая, что разбил нудную скрипучку. – Меня вызвали.

Правда, хитрый прибор уже не раз побывал на полу, прикидываясь бесполезной грудой запчастей, но всякий раз, после проверки, оказывался исправным.

Дорога на службу

Хлопнув хлипкой, едва державшейся на расшатанных петлях дверью, я прошел через грязную казарму, вышел на улицу и не спеша двинулся к командному пункту. Благо, идти не очень далеко. Бывшая станция подземки в десяти минутах ходьбы.

Придумают же люди небылицы. Одна из них – о том, что когда-то под землей поезда людей перевозили. Длинные змеи из множества вагонов ползали под землей, соединяя различные части большого города. Якобы, человек мог жить в одной части города, а работать в другой. Глупо, конечно, но кто знает, может, так оно и было? В обществе, в котором большая часть – заразные твари, все могло быть.

Ежедневный маршрут от дома до места службы – каждая труба знакома, каждый кирпичик родной, каждая мусорная куча в памяти. Много лет подряд – шаг за шагом. И не надо лезть под землю, чтобы добраться до кордона.

Поезда под землей! Придумают же!

Сравнивая в голове картинку вчерашнюю с видом сегодняшним, я не заметил ничего подозрительного. Все на месте. Развалины, когда-то бывшие человеческим жильем, также выпячивают бетонные разломы, цепляясь за взгляд редкого прохожего осыпающейся кирпичной кладкой, арматурой и ржавыми крюками, торчащими прямо из разрушенных стен. Потемневшие обломки повсюду: на потрескавшихся плитах, на мхе, пробивающемся сквозь островки старого асфальта. Большие и маленькие. Закопченная плоть громадного умирающего города – руины, как следы былой жизни, мусорные кучи, как свидетельства сытого и беспечного существования людей, живших до нас.

Говорят, было время, когда можно было ходить по городу без оружия, и каждый имел по несколько пар обуви, много рубашек и штанов, а также много других, в большинстве своем не очень нужных вещей. И даже совсем ненужных, за которые сейчас можно схлопотать пулю в лоб. Много лишних вещей. Врут, наверное. Нужно будет расспросить майора об этом.

Сейчас трудно в это поверить, как и в то, что в этом городе когда-то жили миллионы граждан. Не упырей со шприцами, не заразных скрипушников, тубиков или безобидных на первый взгляд гепатов, не бандитов-одиночек, а здоровых граждан. Были, конечно, и больные, страдающие обычными человеческими болячками, теми, которых нет в Основном списке. Это потом оказалось, что большинство из них только прикидывались нормальными гражданами, а на самом деле зараза распространилась настолько, что их, инфицированных, оказалось больше чем нас, здоровых. Гораздо больше. В разы. Если бы у них тогда хватило мозгов и решимости, парились бы мы на их месте в шахтах под землей. И они бы нас сейчас на поверхность не пускали. Но, так или иначе, мы здесь – наверху, а они там – под землей.

Правительство, как говорит дядя Саша, пыталось поначалу помогать всем, лекарства раздавало, но большинство городов за кольцом оказались вне доступа медицинской помощи. Рухнули большие и малые поселения в вирусную воронку. Если бы не решение изолировать заразных и отгородиться от всего остального мира, кто знает, остались бы сейчас здоровые граждане вообще.

Люди в основе своей слишком пассивны, всегда надеются на лучшее. Ждут, когда найдется кто-то, кто за них примет решение. Еще до того, как для вичей выставили лекарственные кормушки, нашлись добрые доктора, которые, разделяя оптимизм пациентов, пытались лечить заразившихся людей сами. Когда те, поплевывая на все человеческие законы, жили в неестественной связи друг с другом, интеллигентные докторишки пытались лечить их своими, только им известными, методами.

– В кормушках яд! – возмущались они. – Он убивает вас быстрее самой болезни.

Может, потому эти твари отказались от помощи, предложенной им правительством.

– Они не виноваты, они просто больные. Нуждающиеся в помощи больные, – утверждали идиоты-гуманисты, едва не погубившие человеческую цивилизацию.

Борьба с вирусом шла ни один десяток лет, и в конце концов стало ясно, что человечество проигрывает бесконечное сражение. Инфицированные (тогда еще больные) могли сами выбирать, как им жить в этом мире. Одни могли принимать лекарства. Другие предпочитали отказаться от таблеток и, заражая других, ждать скорой смерти. Майор говорит, что против вируса не было надежного средства, но те таблетки, которые правительство раздавало всем подряд, хоть и не сильно, но могли сдерживать распространение эпидемии. Но не устраивали они вичей.

Так было до тех пор, пока наиболее умный из здоровых граждан нашей страны, генерал Кожемякин, не нашел истинного виновника эпидемии – заразного. Бывший военный, ученый, разработавший наиболее действенную сыворотку от различных вирусов, иначе говоря, главный вирусолог, очень быстро убедил оставшееся здоровое население страны, что свобода выбора для инфицированного человека не является абсолютной ценностью.

Нельзя позволять инфицированным совершать зло!

С этого момента каждый гражданин был обязан ежемесячно сдавать анализы и проходить тесты. Однако несложной процедуры можно было тем или иным образом избежать. Инфицированных обязали принимать лекарства, строго по расписанию и, что самое главное, под угрозой пожизненного заключения потребовали исключить их контакты со здоровыми людьми. Поначалу под контактами подразумевались половые сношения, но потом решили, что инфицированным лучше вообще воздержаться от любого общения со здоровыми людьми. Хватит им болтовни между собой! Постепенно передвижение пациентов ограничили до квартир, в которых они проживали. Эта мера называлась предупредительной локализацией. Но и этого, по мнению генерала, было недостаточно для безопасности здоровых. Вскоре он предложил переселять заразных людей из дома в дом, из района в район, создавая изолированные зоны с высокой концентрацией зараженных. Ну и, как следствие, здоровых из этих районов как ветром сдуло. Вначале – из резерваций, затем – из соседних с ними домов. Полоса отчуждения между заразными и здоровыми с каждым годом ширилась. Кому же захочется жить рядом с бомбой замедленного действия?

Сколько заразных в подземку отправили, сколько в расход пустили, сейчас уже никто и не скажет. Но вот ведь как бывает. Нашло общество врага в своих рядах, и сразу легче жить стало. Понятнее. С того момент, как борьба с вирусом закончилась и началась война с заразными, у людей наконец-то появилась надежда на спокойную жизнь.

История умалчивает о темном периоде, начавшемся после смены врага. В учебниках говорится, что инфицированные первое время на хотели мириться с уготованным им положением. Одни не соглашались на переселение, другие отказывались не только от изоляции, но и от лечения. Начались массовые волнения и всеобщая смута. Полосы отчуждения постепенно заселили те, кого не устраивали любые законы, любые правила. И правительство не стало этому препятствовать. Людей не хватало, да и бандиты стали своего рода предохранительной прослойкой, охранниками профилактических зон. Именно так тогда называли поселения инфицированных.

Странные людишки эти вичи. Им лекарство, а они? Сами себе враги. У них, по-видимому, мозгов не хватает. И иммунитет тут ни при чем.

– Удирали, как дети. Прятались в заброшенных домах, в лесопарках, даже убивали себя. Лишь бы избежать лечения, – рассказывал майор так живо, как будто сам присутствовал при этом.

Слава генералу Кожемякину! Хватит ложного гуманизма – война заразным!

Приказ войскам окружить Профилактические зоны и разом покончить с беспорядками и самодеятельностью вичей.

Всю ночь, говорят, думал генерал, оставить в живых заразных, наглухо запечатав районы их проживания, или все же уничтожить всех без исключения. Всю ночь думал, пока не решил: «нужно спасти мир любой ценой!»

И все было бы хорошо, но нашлась какая-то продажная тварь среди командования армией. Проснулись люди с утра, а город пуст. Выставили оцепления. Только поздно. Военные охраняют дома, в которых никого нет. Стоят бойцы и ждут приказа штурмовать пустые здания. Вся эта спидозная шушера, оказывается, ушла под землю и забаррикадировалась в подземке. Ну, не идиоты ли? Уж лучше сдохнуть под солнцем, чем гнить заживо под землей. А им, видишь ли, детей своих жалко, стариков да бабок. Раньше о детях думать надо было, когда от лечения отказывались. И нужно-то было всего ничего, живи под надзором в своей зоне, получай лекарство из кормушки и глотай его тут же. Колючая проволока? Так, где ж ее нет? Как говорит Ус, колючка, она в наших сердцах и головах проходит. Так нет же! Придурки!

Подумали военные, подумали. Взвесили все за и против. И решили, что, может, оно и к лучшему. Так тому и быть. Отменить уничтожение, пусть сидят под землей. Проголодаются – выйдут, либо сдохнут, что еще лучше. Вот тогда и решим, что с ними дальше делать.

Однако и тут свое мужественное и решительное слово сказал генерал Кожемякин:

– Враг в наших рядах! Никаких возвратов! Никакого лжегуманизма! Оцепить станции подземки, и места выхода туннелей на поверхность обнести колючей проволокой! Выставить отряды заградителей! Чтобы ни один заразный не мог прорваться наружу. Не подпускать инфицированных к здоровым людям и не давать им лекарств – пусть дохнут. Почувствуем угрозу, зальем выходы бетоном и перекроем водоотводные каналы. Или пустим газ в туннели. Нет им больше пути назад. Колючка впереди, подземелье позади. Всех оставшихся в городе подвергнуть принудительной проверке на вирус. В случае неповиновения – расстрел, в случае обнаружения вируса – в метро.

– Уф! – облегченно вздохнул я, приближаясь к стене, образованной несколькими рядами мешков с песком. – Наконец-то кордон!

Судя по тому, как беспечно растянулся на мешках Ус, сегодня вылазок вичей не было. Безмятежно посапывает здоровяк, и это дает основание всему гарнизону охраны расслабиться. У него чувство опасности, как у зверя. Непонятно, как с виду полный дебил (это майор так говорит) может обладать таким нюхом. Кто-то, правда, утверждает, будто у него один из близких ушел в Метро. Мол, иногда родственник этот поднимается на поверхность и предупреждает Уса, но я в это не верю, не люблю слухов, тем более –недоказанных.

Ус – неплохой. О заразных слишком печется, ну так у каждого свой недостаток. Простоватый? Конечно! Но это когда как. Иной раз смотрю на него – и начинает мне казаться, что он только дурака валяет, а на самом деле поумнее других будет. Но вот чего у него не отнимешь, так это его тупой прямоты и абсолютной надежности. Знаю – сдохнет, но не подведет. Такие люди сейчас редкость. Вокруг все больше говнюки, от которых доброго слова не услышишь, не то что сигаретку предложить за разговором, или стаканчик перегона налить не в обмен на что-то, а так, ради душевности общения. В основном упадочная плесень. «Мы все умрем!» – главный лозунг дня.

Побег

– Привет, Серега! Чой-то видок у тебя сегодня не ахти, – Ус растянул губы в дурацкой улыбке. – Перегон? – спросил и тут же сам ответил: – Нет, вижу, не только он.

Двухметровый здоровяк перестал улыбаться.

– Будь внимательнее! Воняет от тебя неприятностями, – Ус поднялся с мешков и, встав передо мной, упер руки в бока. Пристально посмотрел в глаза. – Нет. Не нравишься, – засопел, потирая лоб толстыми пальцами.

Гигантская пятерня неожиданно сгребла грязные взлохмаченные волосы и рванула тугой пучок кверху. Рыжая шевелюра заскрипела, но выдержала. Ус крякнул.

– Ладно, друг, прорвемся, – успокоил я его, однако себя, как ни старался, успокоить не мог.

Груз тревожных слов сержанта повис на моих плечах, прижимая к земле, заставляя вибрировать каждую жилку, тревожа взбрыкивающие мысли.

– Белов, ты где пропадаешь? – загремел за спиной голос дяди Саши. – Я уже два часа как за тобой послал. Да и к тому же по радио оповещение было.

Майор кисло осмотрел меня с ног до головы и дернул плечами, словно не смог сдержать отвращения.

– Вчерашний перегон, – скривился он, сдвигая брови к переносице. – Многие из них, – яростно ткнул он длинным тощим пальцем в каменный пол, как будто хотел достать им до самой подземки, – только и ждут, когда рядом появится пьяный заградитель, чтобы воспользоваться его неадекватным восприятием действительности.

«Что он называет неадекватным восприятием? – подумал я, но промолчал. – Похмелье, наверное». Лишь вытянулся в струнку, стараясь показать свое рвение и выправку. Ремень скрипнул, захрустела отглаженная, накрахмаленная коричневая рубаха. «Молодец Марта!» – мелькнула приятная мысль, оставив после себя лишь легкую грусть.

– Ну, да ладно. Пьяный – еще не заразный! – продолжил дядя Саша, заметив мои старания.

– Так точно! – вдруг выпалил я лихо, вскинув руку к голове.

Майор подозрительно покосился:

– Ты чего скалишься?

Не знаю, что на меня нашло, но я заорал, восторженно упираясь глазами в покрасневший кончик командирского носа:

– Перегон затмевает разум. Враг ждет наших ошибок!

За окном что-то грохнуло. Задребезжали стекла. Загомонили в коридоре испуганные голоса. Взвыл ревун механической сирены. Протяжно и тревожно загудел воздух. Ординарец майора, Тюля, ввалился в комнату и застыл с выпученными глазами, беззвучно разевая рот, как рыба, выброшенная на берег.

– Т-т-треввога! – с трудом вытолкнул он, прижимая руки к вздымающейся груди. Казалось, слова застревали в его глотке. – Т.т. там…..

Майор не стал ждать продолжения, сплюнул под ноги волнующемуся заике и бросился к выходу.

– Белов, заа мной!

Но я и без его команды не остался бы в каптерке. Выскочив на свежий воздух, я тут же заметил Уса. Он сидел между мешками и, сжимая голову руками, покачивался.

Вокруг выло и гудело, содрогался отяжелевший осенний воздух. Из-под земли протяжно ухнуло, дохнуло теплом, вспыхнул синий мерцающий свет. Лениво выползая из трещины, стелился над землей необычный густой туман. Громкий всхлип, донесшийся со стороны разлома, мгновенно уложил воинский гарнизон лицом в землю. Замерли все. Ярко-синий шар протиснулся сквозь отверстие в бетоне, на мгновенье завис над землей и резко бросился в небо, стремительно уменьшаясь в размерах.

– Уходят! – прошептал Ус, кивая в сторону выхода из подземки. Туда, где мелькнули и исчезли в тумане человеческие тени.

Но его никто не слушал. Весь воинский контингент, за исключением майора Дубинского, лежал на сырой земле. Зрелище еще то. Четыре десятка тощих тел, вжимаясь в грязь, замерли в ожидании удара. Кое-кто, правда, смог оторвать голову от земли и, борясь с ужасом, всматривался в серое небо.

Меня не волновали летающие шары, не трогал наползающий на заставу туман и яркие мерцающие вспышки. Это, конечно, был отвлекающий маневр, с помощь которого обитателям подземки удалось вырваться в жилую зону. Четыре силуэта, судя по очертаниям двое мужчин и две женщины, прикрываясь туманом, исчезли в темноте. Того мгновения, что я смотрел на беглецов, мне не хватило, чтобы как следует рассмотреть, что же они из себя представляют. Только показалось, что одна из женщин прижимала к груди какой-то сверток.

Куда они направились и что задумали? – вот что волновало меня сейчас больше всего, что полностью занимало мои мысли. Неужели опять диверсия?! Кто не помнит эпидемии 2050 года? Тогда десятки тысяч инфицированных с большим трудом были изолированы от общества и в дальнейшем стали создателями новой зоны отчуждения СПИД-туберкулезников, размещенной в Ботаническом саду. Десятки тысяч гепатов, выселенных за пределы МКАД в 2078 году. Реальные масштабы этих катастроф удалось оценить только тогда, когда с улиц исчезли последние отбросы общества с любыми признаками, любых болезней.

– Отсутствие признаков болезни не есть отсутствие заразы, – говорит майор, всякий раз демонстративно уничтожая перебежчиков. Ведь не секрет, что некоторые из них до сих пор прикидываются здоровыми.

У майора – полномочия чистильщика. Это дает ему право пресекать распространение инфекции на корню, без суда и следствия. Это дает ему право на ошибку, на тот случай, если потом оказывается, что тест не показывает инфекции. Враг есть враг, даже если он выглядит здоровым.

– Хороший враг – мертвый враг! Когда-нибудь сдохнет последний вича, вымрут все тубики, гепаты, скрипушники. Останутся только здоровые. И больше ни-ко-го! – любит повторять майор. – Вот тогда-то перебьем Тепловиков, Скрытников, Олимпийцев и доберемся до маньяков-одиночек. А уж после этого… заживем!

Умеет командир настроить людей на боевой лад, вселить в их серенькие души надежду. Слушаю я его – и верю, что скоро все будет именно так, как он говорит. Умный мужик наш майор.

– Так куда, говоришь, они пошли? – раздраженный командир разглядывал насупившегося Уса.

Сержант что-то пробормотал:

– Четверо взрослых, – с трудом сумел различить я.

Но майора, по-видимому, не устраивал ответ – не по уставу. Он шипел и плевался. Не скрывая своего гнева, лупил перчаткой по бедру: