Мы остаёмся жить

Многие сравнивают жирный мужской блюз с чёрными тонами – но ими там и не пахнет. Если бы можно было описать музыку цветом, то я бы выбрал красные и зелёные пятна на белом фоне с мазками фиолетового. Как музыкальная форма сложнее любой геометрической фигуры, так и её изображение должно быть выше простых очертаний предметов на холсте. Содержание важнее скорлупки – этот простой принцип я понял задолго, как о нём начали говорить все. И с тех пор, я живу по нему и наслаждаюсь прекрасным разнообразием.

После концерта я сказал ей, что ещё никогда такого не видел.

– Вот ты врунишка. Никакой ты не бессмертный. Если бы ты и вправду жил так долго, как о себе говоришь – то не осталось бы ничего, что ты ещё не видел. Тебе было бы скучно – особенно, со мной – так как ничего нового в этом для тебя уже не было. А так: тебе столько же лет, на сколько ты и выглядишь.

– Даже миллиона лет не хватит, чтобы увидеть в этом мире всё; а скучать может и первоклассник. Да, когда-то, моя тоска разрывала меня на части. Но мы оба можем порадоваться: те времена давно прошли.

По дороге я сказа своей спутнице, что мне нужно ещё кофе и заглянул в кофейню, со знакомой мне уже бариста Вероникой. Я попросил у неё эспрессо и пока он готовился, незаметно положил под стойку для неё автограф Кит Дена «для Вероники». Она вручила мне кофе, улыбнулась и мы снова попрощались. За три тысячи лет мне это не надоело. Возраст – не главное.

Мы с моей спутницей долго шли сквозь густой мрак по дорогам из фонарей. Неожиданно, она попросила у меня закурить.

– Курят – только дураки, – вспомнил я одну фразу, доставая пачку, – да и татуировки делают одни мудаки.

Она рассмеялась.

– Тогда, раз так, что делать с теми, кто даёт прикурить и бьёт татуировки?! Кстати, я знаю в Будапеште один клёвый тату-салон. Для тебя набить татуху – это и вправду на века. Уж в чём, но в это венгры большие молодцы.

– Мертвецов не судят. А те, кто дают прикурить – сами наполовину мертвы.

– Кстати про мертвецов, за свои три тысячи лет скольких ты убил?

– Бывало, что приходилось оставлять немало трупов, если тебе так интересно. За мной больше смертей, чем у любого злодея.

– А ты их считал?

– Считают те, кому есть, чем гордиться. А проигрышам счёт не ведут. К тому же, сосчитать их было бы просто невозможно.

– Кстати о мертвецах – ты знаешь о моём новом тату? – она действительно быстро сменила тему.

– Ты про ту, что в форме черепа?

– Что?! Как тебе только удаётся подглядывать в местах, которые тебе не показывают?! Убила бы!..

– Да ладно, я не подглядывал. Считай, что угадал.

– Нет. Теперь, я успокоюсь только когда ты угостишь меня выпивкой. Слава высшим силам, что эта долгая поездка наконец-то близится к концу.

– Не торопись. Мне ещё много чего ещё предстоит рассказать, прежде чем мы разойдёмся каждый своей дорогой.

– Пьяной – мне легче слушать твои страшные сказки.

– А на следующий день – ты всё забудешь. Да я и не позволил бы тебе пить одной.

– И пожалуйста. Ты кажешься мне лучшим рассказчиком, когда без рубашки танцуешь на столе со стаканом в руке.

– Ты говоришь так, будто уже выпила. Кажется, мне уже приходилось встречаться с этой стороной тебя.

– Конечно, приходилось – и ещё придётся. Я – совсем не пьяна; но настроение у меня такое, что я вынуждена надеяться, что ты это исправишь.

Я завёл её в наш номер, а сам побрёл в ближайший магазин за виски. Что было с нами дальше – уже не так важно. Самое интересное, вопреки всему, началось, когда я держал пустую бутылку в одной руке; другой рукой сжимал её бедро. Она делала вид, что спит. Я притворился, что поверил ей и на ухо нашептывал продолжение истории…

Бойня №2

Продолжим тем, что смысл у жизни – есть; и искать его стоит. Эту истину познают уже после того, как удалось пережить самую разрушительную любовь; после самой разрушительной и опасной ночи в жизни. Человеку достаточно познать это всего один раз, чтобы изменить свою жизнь навсегда. Мне же, каждый век приходится заново переоткрывать все основные законы вечности.

Для Фрица и для Марии я был уже мёртв. Ах, если бы всё было так просто.

– Шарлатаны! – вырвалось у меня сразу, как только я проснулся, – прочь от меня.

Я обнаружил рядом с собой Фрица и опрятной внешности незнакомца в очках.

– О боже! Ты жив… – будто спросонья сказал мой старый немецкий друг.

– Зря вы так, – покачал головой доктор, глядя в мою сторону, – здоровье у вас железное, но подобные потери сознания могут быть звонками к тому, против чего и сталь не выстоит.

– Спасибо вам, доктор, – сказал Фриц, – а теперь, если не возражаете, прошу вас, оставьте нас.

Доктор кивнул и скрылся где-то в недосягаемом мире – по ту сторону двери.

– А кто заплатил за врача, – спохватился я, – у меня есть несколько франков – и я могу заработать ещё. Я верну долг.

– Не стоит. У нас с доктором общие друзья. К тому же, зачем вообще нужна была революция, если всё останется таким, как прежде?! В мире должно быть место и для бескорыстности.

– Как долго меня не было? Какой сегодня день?

– Сегодня шестнадцатое апреля, друг мой. Не переживай, у нас всё в порядке. С каждым днём, коммуна становится всё сильнее.

Фриц ненадолго замолчал, сев на край моей кровати.

– Если честно, то мы боялись, что ты погиб. Но оказалось, что ты и не жив, и не мёртв. Никто не знал, что с тобой будет, когда ты проснёшься – если ты проснёшься… Но всё обошлось… Скажи, каково это – находиться там?

– Не уверен, что правильно понял тебя.

– Ты потерял сознание, но, как бы так выразиться, не совсем. Доктор сказал, что ты можешь слышать и понимать, что происходит вокруг. В какой-то степени, это походило на транс. Но, не смотря на это, мы до самого конца не могли понять, что с тобой происходит. Расскажи, что ты видел?

– Ничего. Если я и понимал, что происходит вокруг меня, то я обо всём забыл. Я видел лишь холод и пустоту – они успокаивают. Честно, у меня были неплохие каникулы – всем рекомендую. Больше всего сейчас мне хочется обратно.

– Ну, не говори ерунды, – прошипел Фриц, – мы с доктором необычайно рады, что ты вернулся к нам – а ведь этого могло и не произойти. Мы не говорили об этом, но каждый из нас боялся, что в один день у тебя пропадёт пульс.

– Так легко меня не взять.

– Хотя, если признаться, это была бы самая подходящая для тебя смерть – во время танцев в кабаке.

Я улыбнулся и поддержал шутку Фрица:

– Честно, всегда о такой мечтал.

– Вот Мария обрадуется, когда узнает, что ты проснулся.

– Мария?! Вы вроде незнакомы. Или это я снова всё путаю?!

– Когда ты упал на пол и все вокруг подумали, что ты умер – мы действительно ещё не были с ней знакомы, хоть я и просил тебя представить ей меня. Общая беда сближает лучше клея – она ведь тоже считает тебя своим другом. Сам знаешь об этом не хуже меня.

– Конечно. А где Жорж?

– Этот её товарищ? Виделся с ним пару раз – хороший парень. А вот куда он делся – мне самому хотелось бы узнать. Он исчез несколько дней назад. Поэтому, Марии сейчас нет здесь, в этой комнате. Раньше, мы вместе сидели у твоей постели, беседовали о всяком… ну и Жорж, конечно, тоже был здесь. Сказать, что она расстроилась, когда наш товарищ исчез без следа – ничего не сказать. Она ведь из аристократок, а им сейчас туго приходится. Боюсь даже представить, сколько всего обрушилось на её маленькие плечики…

Несмотря на лёгкое головокружение, я попробовал подняться на ноги. Мне уже не раз приходилось совершать и не такие подвиги, но на этот раз мне пришлось смириться с первыми неудачами. Старею, что ли… Фриц пытался остановить меня, но я упрямо продолжал. Наконец, спустя дюжину попыток, я сумел удержать своё тело на ногах.

– Ого! – воскликнул Фриц, – а ты поправляешься прямо на глазах. Так держать, дружище.

– Считай, что я уже поправился. Извини, но ты сказал, что Мария считает меня своим другом – и я не могу оставаться в стороне. Я должен увидеть её как можно скорее. Ты знаешь, где она сейчас?

Фриц пожал плечами.

– Я пытался её утешить, но раз это не удалось даже моей баварской настойчивости, то не удастся и тебе. Она вступила в так называемый «Союз Женщин Коммуны», а поэтому никто не сможет точно сказать, где она, кроме её «товарищей». Женские выкрутасы – как будто у них нет других дел. Тем не менее, я рад, что из избалованной аристократки она выросла в настоящую революционерку.

– Меньше слов, – я сделал свои первые несколько шажков после воскрешения и добавил, – мне нужно найти её. И ты, Фриц – поможешь мне.

– Ох, с радостью. Как в старые добрые времена. Узнаю своего друга – он может пролежать без сознания в постели несколько недель, а очнувшись, сразу встать на ноги и пуститься в погоню за женщиной. Честно, на твоём месте я поступил бы точно так же. Правда ведь, она такая сладкая, воинствующая… Но не думаю, что ты для неё больше, чем просто друг. Как-никак, именно я был с ней, даже когда Жорж сбежал…

Мне пришлось привести его в чувства парой пощёчин.

– Кончай свои глупости. У тебя есть хоть какие-то предположения, где она может быть?

– Право, нет!

– А кто тогда знает?..

Как далеко они готовы зайти? Прошел всего месяц, а они по-прежнему готовы все свои головы сложить за коммуну – даже ещё с большим рвением, чем прежде.

Я ещё не до конца осознал, как изменился Париж всего за месяц. Двадцать три года назад, когда уже вспыхивали восстания, всё было совсем по-другому. Но одно стало ясным довольно быстро: со всех сторон город окружён бесчисленными врагами, которых вряд ли удастся одолеть. Тысячи людей уже погибли, защищая подступы к городу. Версальцы собрали армию из таких же французов, как и те, что подняли на восстание в Париже. Мы рассчитывали, что нашему примеру последует вся страна и тираны будут свергнуты как во времена великой революции. Но мы оказались одиноки.

Парижане заворачивали свой хлеб в газеты с обращением Тьера. Любопытно, как власти коммуны вообще допустили распространение таких журналов? Но содержание этого послания сломило мой и без того угасающий дух:

«Правительству хотелось бы, чтобы вы самостоятельно смогли освободить себя от тиранов, что насмехаются над вашей свободой и жизнью. Но поскольку вы не в силах этого сделать, то это становится нашей задачей. Поэтому мы и собрали армию у ваших ворот – армию, которая идёт не побеждать вас, а дать вам свободу. И она старается убедить вас, в целях предотвращения жертв, которые могут последовать при штурме. Вас больше, чем сектантов от коммуны. Соберитесь, откройте двери, которые они заперли перед лицом закона и порядка. Если вы ничего не предпримите сами, то Правительство будет вынуждено принять самые надёжные и быстрые средства для того, чтобы сделать вас свободными». Даже ценой ваших собственных жизней».

Мы не были лично знакомы с Тьером, но сложись всё иначе, мы с ним могли бы стать хорошими друзьями. Его чувство юмора и взгляды на жизнь очень напоминают мои собственные. Вот только, он был одним из богатейших и влиятельнейших людей Франции, да и всей Европы. Он не был знаком с жизнью других французов, не входящие в число интеллигенции, известной во всём мире. Он, как представитель избранного меньшинства, считал, что для человека важнее всего его собственная жизнь, а потому верил, что увидев легионы наёмников, на содержание которых ушло больше денег, чем на хлеб для голодающих парижан – город сдастся. Жизнь и вправду – самая большая ценность, которой может обладать человек. Но Тьер вряд ли был знаком с той силой, которой обладает идея, рождённая из отчаяния. Если человеку дадут надежду на жизнь – он пожертвует ради неё жизнью. Так и произошло. Мир хочет меняться – эту волю не остановить даже сотне титанов, подобных Тьеру и сотням тысяч его наёмников. Европа – как наковальня, по которой приходится бить со всей силой молотом, чтобы изменить. Наверное, по этой причине люди с такой верой смотрят за океан – в новый свет. Они думают, что там, чтобы что-то изменить не приходится голодать и гибнуть миллионам.

Тьер может испугать парижан – но от этого они ещё яростнее будут ему сопротивляться. Он может уничтожить коммуну, убить каждого третьего жителя. Но в конечном итоге, он проиграет, даже если и выиграет все битвы. Ему придётся смириться с тем, что Франция должна измениться – даже если он выиграет, даже если он проиграет. Одна идея, тысячи штыков и город, который может погибнуть не один, но не перестанет сражаться. Париж героев и дураков.

– Nous sommes prêts à nous battre, – грозно прокричал Фриц, что мы готовы к битве на довольно скверном французском.

– Насколько я слышал, по всему городу прошли аресты священников. Не пойми неправильно, ничего против действий коммуны я не умею, но считаю, что центральный комитет действует слишком поспешно.

– Только проснулся, а уже в курсе всех новостей?

– Если бы я не умел вовремя получать информацию – мне пришлось бы умирать намного чаще. Послушай, чтобы выжить, коммуне необходимо остановить версальские войска, а центральный комитет своими действиями не даёт ни единого основания сочувствовать коммуне и убедить остальных французов, что наше дело – правое. И поверь мне, ситуация ещё никогда не была настолько опасной.

– Мы победим, – только и ответил он.

Я надеялся найти Марию в здании ратуши, где, как мне сказали, проходили заседания союза женщин. Но все, кого мы с Фрицем спрашивали о ней отвечали, что уже давно её не видели.

– Странная парочка, – покачал головой я, пока Фриц доставал папиросу, – что Жорж, что Мария – все будто сделаны из пены и уносит их куда-то течением так, что и не догонишь.

– Да уж, что и говорить, тяжёлая потеря, – пробурчал он, глядя куда-то в сторону, выискивая, наверное, какую-нибудь менее независимую женщину, – чёрт, а ведь даже прикурить не от чего.

– Не говори так. Никого мы ещё не потеряли.

– Да я про них. Коробок спичек выпал, наверное, из кармана. Какая потеря. Сейчас в Париже их не так легко достать, как раньше. И что мне теперь делать.

– Подожги ратушу вместе со всеми в ней и подкури от пожара, что же ещё?! – разозлился я, – да что творится в твоей голове, Фриц?!

Он рассмеялся.

– Спокойно. Найдётся твоя Мария. Если повезёт, то она сама найдёт нас. Да и Жорж вместе с ней. Главное не терять веру в коммуну.

– Как раз её, наверное, мы и потеряли.

Но Мария не торопилась показываться. Не успели мы и обернуться, как прошло ещё две недели, и наступил май – самый ужасный и кровавый за долгие годы. Как ни странно, это было самое трезвое время за историю Парижа. Хоть у нас и было больше всего поводов выпить в кофейне, мы заказали только кофе.

Практически все соборы в городе превратились в дискуссионные клубы, на собраниях который каждый мог высказать своё мнение по любому вопросу, задать вопрос и получить ответ. Поэтому, революционеры предпочитали теперь ходить скорее в церковь, чем в кофейни. Внутри было уже не так громко – основной шум доносился с улицы, где группа женщин из известного союза строили баррикады.

Пока коммуна готовилась к кровопролитной войне, мы с Фрицем опустошали буржуазные бокалы, уже не считая ни сантимов, ни франков. Нечего нам ограничивать себя, раз всё равно бури, в которой революция пройдёт проверку на прочности никому не миновать.

Мы меньше всего могли этого ожидать, но Мария сама нашла нас. Уже более трёхсот лет я не испытывал такого возбуждения от простой женщины. Хотя, куда там – не была она простой. Что мы с Фрицем могли сделать с ней, когда она так внезапно появилась в дверях кофейни? Да что там – нам даже сказать было нечего. Мы могли, разве что, оставаться узниками своей любви и совести.

– Ну, добрый день. Мне сказали, что тут двое мужчин вместо того, что бы строить баррикады и защищать наши границы от версальцев, ищут меня. Вот, я стою перед вами собственной персоной. А теперь, идите – и принесите пользу революции, вы жалкие куски дерьма.

Как же сильно она изменилась за это время.

– Вы ещё здесь?! На что вы так пялитесь? Господи, будьте, наконец, мужчинами!

Слова так и текли из её рта, а мы не могли найти в себе силы, чтобы издать в ответ хоть пару звуков.

В конечном итоге, Мария смирилась с нашей пустоголовостью, успокоилась и села выпить рядом с нами.

Она стала грубой, но сохранила прежнее очарование. Новая Мария привлекала ещё больше прежней. Что бы она ни говорила, ей было приятно, что я снова пришел в себя. Я по-прежнему был для неё другом, хотя, если честно, не удивлюсь, если она почти перестала думать обо мне. В эти времена у всех есть проблемы куда важнее личных. Но про Жоржа она не забывала ни на миг. Причины её вступления в союз женщин могли быть самыми разными; но одна из них, несмотря на все трудности жизни в Париже весной семьдесят первого, была сугубо личной. Она надеялась его найти. Он был лучше нас с Фрицем вместе взятых – важнее национальной гвардии, центрального комитета и всех парижан вместе взятых – по крайне мере, в её глазах. Но теперь, я не собирался так просто с этим мириться.

– Когда сюда придут версальцы, – заключила она, – мы будем готовы, безусловно. Их встретят тысячи штыков и десятки тысяч отважных сердец.

– А после них останутся сотни тысяч трупов, – сказал я, за что получил её грозный, укоризненный взгляд.

Все эти вещи пугали даже Фрица. Теперь, мне стало ясно, насколько изменился он сам. Бедный немец, уж я-то думал, что хотя бы его это не задело. Он никогда не терял чувства юмора – он был стойким. Но день за днём жить в ожидании неизбежной гибели – сломило бы и не таких. Мне стал ясен смысл каждого его жеста, вдоха и выдоха. Всё это были лишь разными способами сказать миру одно и то же слово, повторённое бесконечное количество раз: «страх». Неважно, насколько сильна коммуна; сколько мы выиграли битв, сколько у нас пороха и солдат. Неважно, как долго ещё национальная гвардия будет отбивать атаки версальских убийц. Нет разницы: выживет ли каким-нибудь чудесным образом коммуна или ей суждено будет погибнуть в море огня и крови. Каждая пылинка в Париже повторяла несказанные слова Фрица и скрывала их под холодным и суровым взглядом Марии – всё вокруг переполнял ужас. Он был древнее самого человека, намного старше меня самого. Неизбежность катастрофы, страх перед будущим. Молчаливая и безумная уверенность, что всех нас ждёт один и тот же печальный конец.

Несмотря на всё это, алкоголя в нашей крови было достаточно, чтобы заплатить хозяину и начать думать о более важных вещах. Качаясь и пошатываясь, Мария и Фриц с трудом сохраняли равновесие – телесное и духовное. Наша спутница решила поделиться с нами своими мыслями:

– Жаль, о как жаль, что Жорж не может найти нас так, как мне удалось найти вас. Даже не знаю, с какой силой я трахну этого козла по башке, когда увижу. Вот бы встретить этого кабеля ещё хоть раз. Он бы гордился тем, кем я стала; а уж я бы успела сказать ему всё, что думаю о нём.

Красному солнцу плевать на всех нас – плевать на парижан со всех их бедами. Была весна и всё вокруг говорило о цветении жизни, когда в нас самих зрела только смерть.

Свои дела в союзе женщин Мария уже закончила. Как я узнал позже, Фриц нашел себе работу у пекаря и выходил на неё только послезавтра. А мои рабочие обязанности в Париже кончились с наступлением революции. Хоть это и казалось бесполезным, но втроём решили найти Жоржа – то ли нас переполняло чувство долга, то ли просто алкоголь. Найти его, где бы он ни прятался – живым или мёртвым.

Двое пьяных мужчин и аристократка-революционерка – для Парижа вполне обыденное зрелище. В этой толпе так легко затеряться – так, что тебя никто никогда не найдёт.

Результатом этой бесплодной глупой прогулки стало то, что национальные гвардейцы взяли в свои ряды Фрица. Меня они, почему-то оставили. «На фронте такие как ты нужнее», – сказали они ему, уводя за собой. Так, в поисках одного друга, мы с Марией потеряли другого. Не быть ему теперь пекарем или чем он там хотел заниматься… Теперь, ему суждено быть тем, ради кого он и приехал из Германии во враждебную Францию – национальным гвардейцем, революционером, защитником свободы… Если Фриц кому-нибудь скажет, откуда он – его служба будет недолгой. Раны после войны с Пруссией ещё не зажили и немцев здесь любят не сильнее версальцев.

Возможно, Жорж тоже отошел на тот смерть где-нибудь там – под Парижем – ушел туда, куда я уже потерял надежду попасть.

Я протрезвел. Мария обливалась слезами, забыв о роли стальной женщины, в которую заигралась. А я просто думал о том, что происходит в этом мире – просто дерьмо, которым пахнет отовсюду.

Вскоре, Мария тоже куда-то исчезла – в один момент, я просто потерял её из виду. Она всегда забывает попрощаться, а потому и расставание с ней кажется странным. В моё тело вернулась забытая ранее боль. Меня всего пронзал страх и усталость; я не мог найти в себе силы даже для того, чтобы просто встать и уйти. И даже если бы мне это удалось – то куда бы я пошел?! Вся моя жизнь и бесконечная борьба привели лишь к тому, что у меня осталось – ни к чему.

И как всегда, в моменты крайнего отчаяния, в темнейшие из времён, происходят странные и чудесные вещи – такие, в которые трудно поверить даже после того, как они произошло. Они приходят ко мне, будто я сам зову их беззвучным свистом о помощи.

– Что ты здесь делаешь? – прозвучал весёлый голос откуда-то сверху.

Я поднял голову; и сразу не поверил своим глазам.

– О, извините, кажется, я опознался… – засомневался он.

Мишель. Единственный, кого я знал во Франции времён Луи Бонапарта. Тот, к кому я и приехал в этот тёмный, неспокойный город из Баварии двадцать лет назад. Тот, который исчез десять лет назад и кого я не ожидал встретить уже никогда. Он будто воскрес из мёртвых и случайно наткнулся на меня. В последнюю нашу встречу, я был на высоте, а ему приходилось прозябать в бедности. Теперь, он носил форму национальной гвардии и выглядел неплохо; а я был разбит и не мог предугадать, что будет со мной дальше. Конечно, он сразу узнал меня; но приглядевшись получше, не смог в это поверить и собирался уйти – на этот раз, навсегда.

– Постой, Мишель, это я.

– О боже, дружище, что с тобой произошло?! Где ты был все эти годы?

– Был занят тем, к чему привык – выживал. И это ведь ты меня бросил – исчез, даже не попрощавшись.

В моём голосе звучали нотки обиды и возмущения. Хотя, десять лет – совсем небольшой срок для меня и для истории. За это время я успел не больше, чем смог бы достичь за пару дней. Теперь, это не имело для меня никакого значения. Я был просто рад, что мы встретились здесь и сейчас – с моим другом, которому, как и многим, суждено вскоре так рано и бессмысленно погибнуть.

Он всё же принял мои слова за обиду с моей стороны. Это его смутило и он качать головой, будто что-то искал. Затем, он попробовал оправдаться:

– Я… я… – но это получалось у него не лучше, чем мне справляться со страхом и болью.

Мне пришлось добродушно остановить его:

– Не надо, Мишель. Если у тебя есть лишний франк и свободный час, то просто угости меня выпивкой.

Он согласился и мы направились в ближайшую кофейню. Там, немного выпив, я стал рассказывать ему о смысле всего, что происходит вокруг:

– Эта коммуна создана по образу и подобию самой природы, чтобы наглядно показать нам законы нашей реальности, – мне снова пришлось приложить немало усилий, чтобы не упасть со стула и при этом продолжать говорить, – её стремление, как и цель самой природы, сделать нашу жизнь лучше и счастливее – признай, ведь кто этого не хочет?! Однако счастье в жизни приносят мелкие радости: папиросы, хорошая еда, выпивка, ночи с прелестными дамами… Проблемой общества было то, что далеко не все могли себе это позволить. Если бы жизнь была легче – в революциях и прочих несчастьях не было бы никакого смысла. Мир был бы проще и приятнее. Жаль, что бывшая власть была не в силах сделать жизнь людей легче – она и не хотела. А теперь страдают все. Я стараюсь жить согласно законам природы: наслаждаться мелкими радостями и победами пока могу. Даже те, кто этого не осознают, всё равно подчиняются этим простым правилам. Ведь что есть борьба за общее благо, если не потакание своим собственным стремлением быть полезным обществу, чувствовать себя важным? Всем нам этого хочется. Наша борьба – навеки останется в памяти истории и послужит примером для остальных, избравших себе путь, подобный нашему. Мы принесём много страданий другим и самим себе в борьбе за счастье – и в этом найдём смысл жизни для самих себя и во всём, что окружает нас.

– О нет, ты ошибаешься. Коммунары борются не за сиюминутные отрады, а за достижения всеобщей победы в будущем. То, чем мы занимаемся сейчас – особого счастья не приносит ни нам, никому. Ты не бывал в боях, но наверняка слышал о том, что версальцы прижали нас к стенке. Они предлагают нам сдаться – говорят, что тогда проявят милосердие и не станут избавляться от всех.