Инструктор. Пока горит звезда

– Вольно.

Свою машину Сорокин припарковал на заднем дворе. Пошарив по карманам, он достал ключ, отключил сигнализацию, бросил портфель в багажник, после чего сел за руль и сделал несколько звонков.

Все-таки там стряслось что-то серьезное, наверняка похлеще бытового пьянства. Следственно-оперативную группу, да еще и с собакой по мелочам не дергают. И он, как руководитель этой группы, должен собрать ее в кратчайшие сроки.

Сделав все необходимое, Сорокин завел машину и лихо выехал со двора. В таких случаях он не особенно обращал внимание на правила дорожного движения. Пускай он и полковник и априори должен соблюдать все действующее законодательство, но бывают такие случаи, когда приходится нарушать его, не задумываясь о последствиях.

Сорокин, развернувшись через двойную сплошную полосу, добавил газу и двинулся по направлению к Кутузовскому проспекту. Он мысленно благодарил Бога за то, что на дороге не было никаких пробок. Так бы он вполне мог застрять до утра на какой-нибудь трассе.

Через сорок минут он был на месте. Около будущего медцентра уже толпилось много людей, со стороны могло показаться, что состоится открытие. Менты, оцепив место происшествия, не пускали настойчивых журналистов на территорию стройплощадки.

Сорокин, прибыв самым первым, решил не дожидаться остальных членов следственно-оперативной группы и не мешкая, ступил в чавкающую хлябь. Он мигом определил, где произошло убийство. Вход в барак охраняли двое ментов, еще «зеленые», как мысленно определил Сорокин, из той категории, которая, отслужив в армии, не знает куда податься и идет в милицию, предполагая, что там есть возможности для негласного заработка. Сорокин не любил ментов не по призванию. Именно по ним народ судит о милиции, и суждения эти не из приятных. Сорокин не понаслышке знал, чем занимаются бывшие армейцы на ментовской службе. Ловят пьяных, которые ссут по кустам, чтобы пошарить у них по карманам и взять денег, устраивают рейды на проституток с тем, чтобы те их на халяву обслужили, и забирают подростков, которые шляются по улицам в нетрезвом виде. Да, конечно, это противозаконно, и это должна устранять милиция, но уж точно не таким образом, как это делают сержанты и рядовые.

Зайдя в барак и ожидая увидеть вполне тривиальную сцену убийства, даже видавший виды Сорокин ужаснулся.

– Матерь божья…

Подсвечивая фонариком, который полковник предусмотрительно взял из машины, он осветил стены с кровавыми пятнами и пол, на котором застыли кровавые лужи. По всей комнате валялись трупы с жуткими лицами, с раскрытыми ртами и скрюченными пальцами. На столе лежала чья-то отрубленная рука.

Сорокин не решился проводить осмотр места происшествия в одиночку, боясь, что еще чего доброго испортит следы, и дожидался следственно-оперативной группы, покуривая у барака.

– Свидетели есть? – поинтересовался он у сержанта.

Тот помотал головой.

«Понятное дело. Откуда взяться свидетелям? – подумал Сорокин. – Чую я, что поработали тут непростые парни, не какой-то маньяк. Такой масштаб он бы не осилил. Неясно одно, какую они преследовали цель? Хотели кого-то припугнуть или просто разобрались с неугодными? Первым делом нужно опознать эти трупы, чтобы выяснить, с кем мы имеем дело, и еще, черт бы побрал, я хочу знать, чья это рука».

Когда собралась вся следственно-оперативная группа, началась работа. Собака оказалась бесполезной. Бестолково побегав по стройплощадке, она растерянно повиляла хвостом и выжидающе посмотрела на своего хозяина. Оно и понятно: ночной ливень смыл все следы.

Прежде всего обеспечили необходимое освещение, подключив несколько осветительных установок, и внутри барака стало светло как днем. Сорокин исследовал барак сантиметр за сантиметром на предмет наличия следов, однако было видно, что преступники сработали профессионально и ничего за собой не оставили. Конечно, остались кое-какие следы от обуви, но поди разбери, кому они принадлежат. Вдобавок они частично накладывались друг на друга.

«Убивали ножом, это очевидно, – размышлял полковник. – Никаких гильз и огнестрельных ранений. Убитые все поголовно армяне. Возможно, здесь замешаны скинхеды. Почерк националистов, которые убивают всех подряд, кроме славян».

– Сизов, руку отправь на экспертизу. Возможно, отпечатки находятся в базе. И еще: нужно выяснить, на каких основаниях здесь работали армяне, есть ли у них судимости.

– Подозреваю, что нелегально.

– Возможно, но нужно выяснить. Займись этим. Я пока посмотрю, что в этом пакете, – Сорокин осторожно достал какую-то коробку из черного пластикового пакета, который он обнаружил в углу.

– Товарищ полковник, – к Сорокину подскочил оперуполномоченный Кирющенко. – Я нашел у одного из убитых деньги.

Он передал Сорокину деньги, завернутые в грязный тетрадный лист. Сорокин сосредоточенно их пересчитал.

– Сумма немаленькая. Три тысячи долларов. Понятно, что если бы преступники действовали с целью ограбления, то они забрали бы деньги. Хотя бы для того, чтобы сбить нас с толку.

– Вероятно, это расчет, товарищ полковник.

– Не понял. Поясни свою мысль.

– Я о том, что все убитые – гастарбайтеры-нелегалы. Скорее всего, эти деньги заплатили им за работу, и они собирались уехать домой. Играли в карты на деньги…

– Не будем гадать, – перебил его Сорокин, не терпевший всяких домыслов.

Следователю прежде всего необходимо опираться на реальные факты, иначе он рискует стать сумасшедшим, если будет выслушивать разные фантазии.

Сорокин, проведя все необходимые следственные мероприятия, с головой, раскалывающейся от тысячи версий, вернулся в свой кабинет, положил перед собою на стол чистый лист бумаги, взял ручку и задумался: «Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Одиннадцать трупов, отрубленная рука, и черный пакет с картонной коробкой из-под детской игры, в которой находится неизвестно что, но уж точно, не игра. Героин, деньги, взрывчатка. Хотя… героина и денег там быть не может. Иначе бы забрали. Или просто не заметили в спешке? Сплошные противоречия и никакого ответа. Какие-то мясники работали. Странно то, что одиннадцать человек убили, а двенадцатому только отсекли руку. Важно узнать, кто этот двенадцатый. Если он жив, что маловероятно, то он выведет нас на след преступников. А если мертв, что тогда делать? Следов никаких. Да и не припомню я, чтобы кто-то орудовал в Москве подобным образом…»

За окном забрезжил рассвет, а Сорокин все сидел над исписанными листами бумаги. Пепельница доверху наполнилась окурками, и для улучшения мыслительного процесса он выпил почти весь коньяк, а нужное решение все не приходило.

«Мне только еще одного глухаря не хватало, – тоскливо подумал Сорокин, отложив свои размышления в письменном виде после того, как буквы начали подпрыгивать и сливаться, и он, к своему удивлению, обнаружил себя лежащим на диване. – Повесят на меня это дело, как пить дать. Ты его возбудил, ты и расследуй. А дело это такое, что может стоить мне всей карьеры. Уже к утру все газеты будут захлебываться, а под кабинетом шнырять журналисты всех мастей. Шутка ли, за такое преступление грозит пожизненное или смертная казнь! И эти ублюдки прекрасно знали, на что они идут. Значит, ставки были высокими…»

Сорокин надел пиджак, достал последнюю сигарету из пачки и пошел за водой для чайника. Надо же выпить кофе. После такого убийства о выходных можно забыть надолго.

Глава 2

Забродов слышал, как за окном барабанит дождь, но не торопился вставать. Он догадывался, что на дворе препаршивая погода. Сколько Илларион ни проводил с сам собой психоанализ, но эту монохромную безжизненную осень он ненавидел. В душу вселялась такая тоска, хоть волком вой. Лето – другое дело. Все вокруг яркое, теплое, жизнеутверждающее, и кажется, что вся жизнь – такая беспечная и приятная; но приходит осень, и все кругом обесцвечивается, наливается тоской. Как зарядят дожди, все льют и льют неделями. Так паршиво, что хоть стреляйся.

Вначале Забродов несколько раз зевнул, потом открыл глаза и осмотрелся, не спеша, впрочем, откидывать одеяло, резко вскакивать и делать энергичную зарядку, как то имело место раньше.

«Нелады со мной какие-то, – подумал Илларион. – Раньше как огурчик, вставал в шесть, тут же делал зарядку, принимал душ, потом бегал по парку, а в последнее время распустился. Наверное, правильно, говорят, что когда человек выходит на пенсию и перестает работать, то он распускается, дряхлеет и становится похож на комнатный цветок, которому нужна ежедневная поливка. С каждым днем все больше и больше послаблений, теперь дошло до того, что даже вставать лень. А что дальше? Так и буду валяться целый день в кровати? Нет, Забродов, деградация налицо, так что быстрый подъем».

Несмотря на высказанное самому себе порицание, несмотря на насмешливые прибаутки и подначивания, Илларион еле встал через сорок минут.

Еще долго лежа в кровати, подоткнув со всех сторон одеяло, чтобы не мерзнуть, он сортировал свою жизнь, тасовал различные события и факты, составляя из них картину. И эта картина крайне не нравилось Забродову. Он понимал, что слишком мало сделал в своей жизни, чтобы вот так вольготно разлеживаться. Правы те острословы, которые, указывая на небо, говорят, что отдыхать будем там. Он наверх не торопится, конечно, но об этом стоит задуматься. Он ведь разленился до такой степени, что и форму скоро потеряет. Такая перспектива испугала Иллариона, поэтому он решительно отдернул одеяло и поднялся.

Застлав кровать, Забродов, отодвинул штору, пуская в комнату тусклый свет дождливого дня, и, не одевшись, упал на кулаки и сделал пятьдесят отжиманий. Затем двадцать отжиманий на левой и на правой руке поочередно, после чего как следует прокачал пресс.

Теперь пробуждение можно было считать состоявшимся. Забродов натянул камуфляжные брюки, рубашку, поверх которой надел серую жилетку с карманами. Он вспомнил, что вчера вечером обещал заскочить к Пигулевскому. Марат Иванович разжился новыми книгами, которые должны были вызвать, по его мнению, повышенный интерес у Забродова. Илларион по своему опыту знал, что момент нельзя упускать, тем более когда речь идет о ценных экземплярах. Коллекционеров, которые знают толк в книгах, не так уж и мало, зазеваешься и упустишь книгу, а потом иди, покупай у перекупщиков, для которых не книга важна, а доллары, которые можно за нее выручить.

На всякий случай, чтобы не «поцеловать» закрытую дверь, он еще раз позвонил Марату Ивановичу.

– Где тебя носит, Илларион? Уже второй час, а тебя все нет! Я уже думал, что-нибудь случилось, звонил несколько раз, но никто не брал трубку.

– Заспался я, – виновато сказал Илларион, выглядывая во двор и ища взглядом машину. – Извини, что так получилось. Если ты не занят, то я заскочу к тебе через полчаса.

– Что ты, что ты, Илларион! Давно не виделись, я только буду рад, если ты приедешь!

– Заметано! Скоро буду.

Забродов хотел выйти из квартиры, довольствуясь на завтрак диетическим набором – яблоком и горбушкой несвежего хлеба, как увидел свое отражение в зеркале. На него смотрел седовласый небритый мужчина.

Проведя рукой по щеке, он убедился, что это не потянет на модную небритость, а может быть квалифицировано, если выражаться юридическим языком, как покушение на неряшливость, посему Илларион зашел в ванную и обильно покрыл щеки кремом для бритья. Он ловко взмахнул рукой, намереваясь сразу очистить всю щеку от щетины, но зазвонил телефон, рука дрогнула, и Илларион, сделав неудачное движение, порезался.

– Черт бы вас побрал! – проворчал Забродов и швырнул бритву в раковину.

Щека горела, и он поморщился. Теперь на всякий случай придется продезинфицировать ранку, да и толком уже не побреешься. Так и пойдет к Пигулевскому заросшим интеллигентом.

Когда Забродов подошел к телефону, тот почему-то замолчал. Зато позвонили в дверь.

«Фокусники, – раздраженно подумал Забродов. – Все уши поотрываю за такие шутки. Не жилой дом, а психбольница какая-то. Вчера батарейкой запустили в голову со второго этажа, сегодня в дверь звонят, а завтра, переиграв в компьютер, подкараулят и подстрелят где-нибудь на лестничной площадке, когда я буду возвращаться из магазина».

На всякий случай Илларион достал пистолет и, держа его за спиной, открыл дверь.

На пороге собственной персоной стоял генерал Федоров.

– Ты это… руку убери, – опасливо сказал он.

– Товарищ генерал! Доброе утро!

– Уже день, Забродов. Небось выпивал вчера или с женщинами куролесил?

– Может, зайдете? Или так и будем тут стоять, как в реалити-шоу «За стеклом»?

– Сострил.

Забродов сунул пистолет в карман куртки и пропустил генерала в комнату, после чего закрыл дверь.

– Извините, товарищ генерал, чай, кофе не предлагаю, сам только что поднялся, даже не завтракал, а вот коньяком могу угостить.

– Тебе бы только пострелять да выпить. Коньяк утром, между прочим, – это уже алкоголизм.

– В список моих увлечений вы забыли добавить книги. Кстати, из-за вас я порезался.

– Телефон существует для того, чтобы отвечать на звонки. Ты не отвечал, вот я и решил заглянуть к тебе в гости.

– Что это вы так обо мне беспокоитесь? Я, конечно, оптимист по природе, но в чужую доброту и бескорыстие как-то не верю. У каждого есть свои цели.

– Ишь ты, философ выискался!

Генерал Федоров не спешил усаживаться в кресло и расхаживал по комнате, что означало одно: стряслось что-то серьезное.

– Вот что, Илларион, хватит тебе прохлаждаться.

– Вы решили обеспечить мне досуг?

– Дело серьезное. Ты же телевизор не особо смотришь, так я тебе разъясню. Вчера вечером в Москве изрезали ножами одиннадцать армянских нелегалов…

– Позвольте, какое это имеет ко мне отношение? Уж не хотите ли вы сказать, что теперь я должен работать вместо МУРа?

– Ты еще не дослушал до конца, а уже вставляешь свои ремарки.

– Я просто немного тороплюсь. Меня Пигулевский ждет. Я еще вчера обещал к нему заехать, а тут проспал. Неудобно как-то. Человек ждет меня.

– Подожди, Илларион. Сядь и выслушай, – генерал говорил на этот раз без малейшего намека на шутки.

Значит, дело и вправду плохо. Обычно генерал Федоров как-то шутил, неторопливо подводил его, так сказать, к основной идее, а тут сразу с места в карьер.

Илларион уселся в кресло и достал из жилетки пачку сигарет.

– Может, сядете, товарищ генерал? В ногах правды нет.

– Только обойдемся без дыма, Забродов. У меня после твоих ядреных сигарет башка трещит целый день!

Илларион неохотно спрятал пачку сигарет обратно. Тоже мне выискался борец за чистоту воздуха! Раньше курил при нем и хоть бы что, а тут сигареты мешают.

– В общем, убили одиннадцать армян-нелегалов, а от двенадцатого осталась одна рука и еще пакетик, где лежит двести тысяч долларов.

– Это они ему руку в назидание отсекли? Чтобы не блудил?

– Черт тебя возьми! Я тебе дело говорю, а ты мне шутки! Илларион, я не клоун, и тебе давно пора понять, что у меня плохое чувство юмора!

– С вашей работой, товарищ генерал, все допускаю. Не удивлюсь, если в следующий раз я загадаю желание, открою глаза и увижу вас в своей комнате.

Забродов хоть и чувствовал, что генерал сердится на него за неуместные шутки, но все не мог остановиться, словно собака какая цапнула.

– С каких это пор ты заделался юмористом, Забродов? – сухо спросил генерал.

– С тех пор, как начал работать в ГРУ.

Генерал Федоров насупился и замолчал.

«Должно быть, обиделся, – подумал Илларион. – Наверно, я перегнул палку. Но и он тоже хорош. Пришел без предупреждения, как будто у меня нет никаких дел. Я уже столько раз ввязывался в эти сомнительные авантюры, что когда-нибудь с этим надо покончить. Или у меня такое предназначение, что я каждый раз должен кого-то спасать и наказывать преступников, будучи обыкновенным гражданином?»

– Вот что Илларион. Дело нешуточное. За деньгами никто так и не пришел.

– Чья рука хоть?

– Неизвестно. Сорокин об это дело уже все зубы обломал. Ни свидетелей, ни улик, только двести тысяч долларов, порубленные тела и рука.

– Какой же интерес в этом деле у ГРУ? – усмехнулся Забродов. – Это работенка для МУРа.

– А вот здесь ты не прав, Илларион. ГРУ до всего есть дело. Часто только кажется, что преступление заурядное и не требует нашего вмешательства. Но никто просто так не станет убивать нелегалов. Тем более таким способом.

– Сорокин, бедняга, на коньяке с валидолом, наверно, сидит. Я-то думаю, чего он не звонит, да не заходит, а тут вот что оказывается…

– Отработаны все версии. И все тупиковые. Однако есть подозрения, что за этим убийством могут стоять какие-то преступные группировки. Сам знаешь, чего-то не поделили, вот и решили учинить резню.

– Воспитательную работу провели на отлично, раз никто не поймал.

– Я смотрю, Забродов, тебе все весело.

– А чего грустить? – спросил Илларион. – Живу тихо и мирно, никого не трогаю, читаю свою библиотеку. Мне, товарищ генерал, есть чем заняться.

Генерал Федоров, пропустив его реплику мимо ушей, продолжил:

– Медицинский центр строит девелоперская компания, которой руководит Артур Орбели. Слыхал про такого?

– Откуда я знаю, кто это, – проворчал Илларион. – Сейчас вон сколько этих коммерсантов развелось. Каждый второй – мошенник, по которому тюрьма плачет, да еще и не русский.

– Армянский бизнесмен. Сорокин его допрашивал.

– И?

– И ничего. Ему ничего неизвестно об обстоятельствах этого дела. По крайней мере, он так говорил. И естественно он хочет, чтобы мы нашли виновных и не поднимали шумихи.

– Добрый дядечка, однако. Ищет справедливости. Тут как раз все понятно. Он не хочет, чтобы ему мешали зарабатывать деньги.

– Мне все равно, чего хочет этот Орбели! – вскипел генерал Федоров. – Но ты, Илларион, не забывай о том, что если появятся новые жертвы, то это будет и на твоей совести! И ты сам прекрасно об этом знаешь!

И генерал Федоров не мешкая вышел из комнаты, давая понять, что разговор закончен. Илларион не мог припомнить, когда в последний раз видел его таким сердитым.

«Придется отложить визит к Пигулевскому, раз такое дело. Генерал действительно прав. Если произойдет еще одно такое убийство, то и я буду за это в ответе. Пускай я и на пенсии, – рассуждал Забродов, – но фору этим ментам еще дам. Слабенькие они какие-то, при всем моем уважении к Сорокину. Их закон и право эффективны только на бумаге, когда же наступает время решительных действий, они устраивают мышиную возню и тыкаются во все стороны, как слепые котята».

Илларион, услышав, что генерал Федоров ушел, хлопнув за собой дверью, вернулся в ванную, где смыл остатки пены с лица и наклеил бактерицидный пластырь на свежий порез на щеке.

В коридоре он позвонил Пигулевскому.

– Марат Иванович, право, мне очень неловко, но я вынужден отложить свой визит. Вмешались непредвиденные обстоятельства.

– Ничего страшного, Илларион. Все мы люди…

– Извини меня еще раз, Марат Иванович.

– Илларион, может для тебя отложить кое-какие книги? Я могу их еще подержать, чтобы ты посмотрел.

– Буду очень признателен.

На душе у Забродова кошки скребли. Как-то неловко он чувствовал себя перед Пигулевским. Тот его ждал-ждал, а Забродов, получается, вроде как обманул его: не приехал ни вчера, ни сегодня.

К Сорокину дозвониться было гораздо труднее. Забродов звонил ему битый час, но у того все было занято. За это время Илларион успел позавтракать и прочитать несколько глав книги об Иване Грозном.

Когда он все-таки дозвонился, то первым делом гаркнул:

– Это у тебя что, секс по телефону, полковник? Решил подзаработать?

– Хоть бы поздоровался для начала, – упрекнул его Сорокин. – И врагу такого секса не пожелаю, какой у меня сейчас был.

– Я в курсе, полковник. Могу маленько подсобить, глядишь, вдвоем и справимся. Вытащу у тебя занозу из задницы.

– Мне уже скоро начальство поставит очистительную клизму.

– Понятно, что такой «глухарь» никого не украсит. У меня тут имеются кое-какие соображения, полковник, только сам понимаешь, не по телефону.

– Приезжай, раз такое дело. Поговорим.

– Поговорим, – эхом отозвался Забродов и повесил трубку.

Он уже и сам озаботился этим убийством. Казалось бы, какое дело ему до этого преступления, а нет же, внес-таки генерал Федоров в его душу смуту, заразил своей тревогой. Он прав, неправильно, чтобы безнаказанно убивали гастарбайтеров. Это во что же Москва тогда превратится, если каждый скинхед возьмет по ножичку и воодушевится таким примером? Такая резня начнется, что никакое МВД не справится.

Да и генерал Федоров никогда к нему с мелочью не приходил. Можно не сомневаться, что дело получит огласку и поднимется шум. Это может плохо отразиться на российско-армянских отношениях. Вот Федоров и волнуется. Если не раскрывать такие преступления, то что уже можно говорить о стране! Какие там правопорядок и власть!

Философствуя, Забродов лишний раз проверил, перекрыл ли он газ, закрутил ли все краны, закрыл или нет форточки, и только после этого вышел на лестничную площадку.

У двери соседней квартиры на полу сидели два захмелевших парня. По всей видимости, они отмечали какое-то важное событие, такое, например, как начало нового дня или появление денег после периода затяжного безденежья. В любом случае Забродов не любил такую бескультурщину.

«Это что еще за культурно-просветительский кружок?» – Илларион закрыл дверь, неодобрительно посмотрел на парней, рядом с которыми стояла пластиковая бутылка с пивом.

– Молодые люди, – вежливо начал он, как и полагается в таких случаях, это вроде ментовского предупреждения, «что сейчас я достану оружие».

Молодой человек в шапке, которая была на самой макушке, в народе такой стиль ношения шапки именуют «гондонка», мутными глазами посмотрел на Иллариона, а его приятель в нецензурной форме выразил все свое возмущение и отправил Забродова по всем известному адресу.

Илларион, несмотря на то, что не был человеком вспыльчивым, крайне возмутился такой наглостью и поэтому в следующую секунду он схватил пластиковую бутылку с пивом и отправил ее в мусоропровод.

Чувства юмора у них никакого не было, и парень в «гондонке» попытался ударить Забродова, не рассчитав, впрочем, своих возможностей. Он был пьяным, и его хук получился предсказуемым и слабым. Илларион, не желая его калечить, ткнул парня в грудь, так что тот упал.

– Ребята, лучше уйдите сами, иначе я вам помогу.

Второй парень не внял предупреждению и, достав из кармана кастет, с устрашающим криком попытался уложить Иллариона ударом в переносицу.

Тяжело вздохнув, Забродов заломал ему правую руку, так что парень зашипел от боли и согнулся пополам. Забродов отпустил его руку и наградил пинком, так что тот покатился по ступенькам, держась за голову.

– Эх вы, шпана! Даже кастетом пользоваться не умеете. Научитесь вначале элементарным приемам, а потом покупайте железки, – с этими словами Илларион бросил кастет на ступеньки и вызвал лифт.

Проведенная воспитательная беседа, очевидно, возымела эффект, так как парни с матерными причитаниями поспешили удалиться от Забродова на безопасное расстояние.

«Это уже крайняя распущенность, – возмущался Илларион ситуацией. – В мое время такого не было, чтобы сидеть у квартиры на полу и догоняться пивом. И куда милиция смотрит? Эта шпана сегодня пиво пьет под дверью, а завтра ради любопытства кого-нибудь изнасилует или ограбит. Шарахнут какую-нибудь старушку кастетом, а та отдаст богу душу. И глупо-то как, убийство по пьяни. Нет, Забродов, ты должен и таких воспитывать. Иначе распустишься до такой степени, что начнешь жить по принципу «моя хата с краю – ничего не знаю».

«Бюьик» Иллариона, который он вчера аккуратно припарковал вдоль тротуара около своего подъезда, подперли впритык сзади и спереди. Он не впервой сталкивался с такой ситуацией, когда некоторые жильцы почему-то считают, что двор – это их собственность, и они могут делать там все что угодно. Забродов в таких случаях действовал незамысловато. Он подошел вначале к одной машине, потом к другой, и каждую ударил ботинком по колесу. Тут же тревожно взвыли сигнализации.

«Пускай, пускай поволнуются. Это же сколько мозгов надо иметь, чтобы так ставить машины?»

Пока машины издавали пронзительные звуки, Илларион осмотрел передний и задний бампер «бьюика». Вдруг поцарапали или, чего доброго, вконец разбили. Илларион не понаслышке знал, что есть такие водители, которые паркуются до скрежета бампера о бордюр или о чужой бампер.

С водителями машин никаких проблем не возникло. Они с готовностью отогнали свои машины и позволили Иллариону выехать со двора.

Немного распогодилось, и перестал идти дождь, правда, солнце все равно не выглядывало.

Посмотрев на циферблат командирских часов, Забродов удивился. Пока он поднялся, позавтракал, поговорил с кем надо, уже наступило три часа дня. Так и вся жизнь проносится. Сперва кажется, что день тянется медленно, а потом, хлоп, оглядываешься и удивляешься, это ж оказывается десять лет прошло. И в толк не возьмешь, как они так быстро пролетели? Такое чувство, будто и не жил эти годы, а их просто у тебя украли.