Multi venerunt, или Многие пришли

Патрис не успел ответить, как заговорил старый катар.

– Лучше я отвечу на этот вопрос, – сказал Мартин. – Мы, катары, верим в переселение душ. Бог, создавший тонкий мир, существующий вне материи, создал и человеческие души по Своему образу и подобию. Бог живёт вне материи, в мире Света. А материальный мир порождён сатаной. Души людей, прошедшие тяжкие испытания в земном мире, в своё время освободятся от материальных тел. Ведь тело человека является вместилищем грехов и болезней. Только тому, кто стал чистым, смерть принесёт окончательное избавление души от страданий. Но, возможно, человеческой душе потребуется новое пребывание на грешной Земле, чтобы искупить грехи. В конце времён, когда все души будут освобождены из тел, Свет вновь будет полностью отделён от господства материи. И тогда материальный мир исчезнет, солнце и звёзды погаснут, а огонь поглотит души демонов. Продолжится лишь вечная жизнь чистых душ.

– Вот в чём ваша ересь! К твоему сведению, старик, человеческая душа проживает одну единственную жизнь и, после смерти тела, ожидает второго пришествия Спасителя и Страшного Суда, на котором решится её участь – вечное блаженство в Царстве Божьем или вечные муки в аду. Воскресение ожидает верующих в восстановленных телах. И тогда свершится Божий суд над ними, – сказал легат.

– Но зачем восстанавливать разрушенное? Ведь проще построить телегу из новых материалов, чем собирать её из старых сгнивших оглоблей, ржавых кривых гвоздей и рассыпавшихся колёс, – произнёс Мартин.

– Как ты можешь так рассуждать, старик? Откуда ты набрался всей этой ереси? – с раздражением спросил легат.

– Я почерпнул знания не из книг, написанных спустя многие десятилетия после прихода на землю Великого Учителя, а из откровений тех апостолов, которых не признала ваша церковь, легат. Ты знаешь, что у нас есть свои апостолы и свои епископы, – ответил старик.

– Ты ведёшь ужасные речи, старик! – с возмущением воскликнул легат.

– Скажи старик, как можно жить без причастия? – сурово спросил Симон де Монфор, уминая за обе щеки фаршированную щуку.

– Видно, катары неисправимые грешники, коль они отказываются от столь важного таинства, как причастие! – воскликнул легат.

– Мы не приемлем причастия в том виде, в каком оно происходит в вашей церкви, – сказал Мартин.

– Причастие – благодатное приобщение души к вечной жизни, – сказал Пьер де Кастельно.

– Да что с ними разговаривать, дорогой Пьер! Правильно сказано, что не мир, а меч нужен еретикам! – воскликнул Симон де Монфор.

– Отчего в ваших словах столько злобы, барон? Ведь мы, так же, как и вы, веруем в пришествие Великого Учителя и молимся об искуплении грехов, – сказал катар.

– Так ведь вы молитесь в сараях, в полях и рощах, и даже на скотных дворах, но не в храмах, – сурово сдвинув брови, молвил папский легат.

– Как вам только не противно! – поморщился Симон де Монфор.

– Возмутительно! Как же катары могут обходить стороной церкви? Как можно не зайти в храм и не поддержать материально посредников между Богом и людьми? – насмешливо спросил Персиваль.

– Издеваешься, философ? Да я вижу, что еретиков здесь собралось больше, чем я полагал вначале! – вскричал Пьер де Кастельно. – Персиваль, ты скоро договоришься до страшных вещей!

– Что может быть страшнее и печальнее потери церковью прихожан? Ведь это прекращение уплаты десятины прихожанами и потеря влияния церкви, а что может быть страшнее этого для вас, священников? – спросил Персиваль.

– Ты стал катаром, Персиваль! Какой ужас! – в ужасе проговорил легат.

– Это не так. Я не стал катаром. Просто я всё чаще задумываюсь над вещами, над которыми католическая церковь по вполне понятным причинам не советует размышлять.

– Так ты перестал вообще верить в Господа?! – вскричал легат.

– Я верю в Бога. А вот верите ли вы сами? – спросил Персиваль, глядя в глаза Пьеру де Кастельно.

– Да как ты можешь так говорить! – вскричал возмущённый легат.

– Может Персиваль всё-таки прав? – спросил Данье. – Иначе, отчего именно Окситания, став приютом для сотен тысяч катаров, сказочно богатеет, а искусства и науки здесь процветают, в отличие от алчущих её богатств северных областей Страны Франков и других государств Европы?

Симон де Монфор закричал:

– Такая благодатная земля, а досталась каким-то еретикам!

Тут барон покраснел, словно варёный рак.

Грегуар сначала решил, что он возмутился до такой степени, что побагровел, но оказалось, что де Монфор подавился рыбьей костью. Он выпучил глаза, захрипел и принялся хаотично размахивать руками. Потом он кашлянул и выплюнул на землю острую щучью кость. После этого он стал ровно дышать, и краска сошла с его лица.

– С вами всё в порядке, дорогой Симон? – участливо спросил легат Симона де Монфора.

– Слава Богу, всё обошлось, – проговорил барон. – Какие, однако, колючие кости у этой рыбы! Вот что значит – есть рыбу. Если бы мы сейчас ели мясо, этого бы не случилось. Рыбья кость исцарапала мне горло.

– Случается, люди умирают, когда им попадает не в то горло кусок мяса или, когда спьяну захлёбываются в тарелке с похлёбкой, – заметил Данье.

– Скорее выпейте кружку вина, барон! Вино успокоит боль в горле и царапины быстро заживут, – с этими словами возничий, до этого момента молча сидевший за столом, протянул кружку вина Симону де Монфору.

Перед тем, как подать барону вино, возничий украдкой всыпал в кружку щепоть жёлтого порошка. Лишь оруженосец заметил, что возничий ведёт себя странно – он на несколько мгновений отвернулся, держа в руках кружку, предназначенную для Симона де Монфора. Однако Венсан был пьян и тут же забыл о своих подозрениях.

– Что за глупость – не есть мясо, – проворчал недовольный барон. – Мы тоже соблюдаем посты, но чтобы никогда не есть мясо – это слишком! Да что с вами говорить, если вы, катары, даже отказываетесь от причастия и не ходите в церковь.

– Как можно не причащаться? – сердито сказал Пьер де Кастельно и, достав чётки, принялся их нервно перебирать. Спаситель говорил: «Ядущий мою плоть и пиющий мою кровь имеет жизнь вечную».

– Не забывайте, уважаемый Пьер, что в тексты евангелий вполне могли вкрасться неточности, – осторожно сказал Персиваль.

– Существуют всего четыре признанных церковью канонических евангелия. Каким же образом могут появиться неточности в этих текстах? – едва сдерживая себя от ярости, спросил налившийся кровью Пьер де Кастельно.

– Ошибки могли вкрасться не по злому умыслу, а в результате неверного перевода. Ведь эти тексты несколько раз не только переписывались, но и переводились с арамейского и греческого языка на латынь. А среди людей, разговаривающих и думающих на своих родных языках, появляются ещё большие отклонения от текстов. И в каждом языке есть моменты, способные в корне поменять смысл многих фраз. Видите ли, я изучал чужеземные языки, такие как греческий, болгарский и даже язык ильменских словенов. Так что могу привести примеры, – предложил Персиваль.

– Приводи же, философ, свои примеры! – процедил сквозь зубы легат.

– Вы же помните фразу: «Multi enim venient in nomine meo dicentes quia ego sum et multos seducen», – произнёс философ.

Услышав эти слова, Грегуар вздрогнул. Он вспомнил, как их произносил падре Себастьян в церкви в Монтэгле.

– И что же в этой фразе тебе непонятно? – пожал плечами легат.

– В переводе это звучит так: «Ибо многие придут под именем моим и будут говорить, что это я, и многих прельстят».

– Пока всё верно, – согласился священник.

– Однако, к примеру, славяне, могут прочитать часть этой фразы на своём языке как – «под именем моим», так и – «во имя моё». Не правда ли, есть разница? – спросил Персиваль.

– Вот потому-то и все молитвы надо произносить только на латыни, – наставительно проговорил легат. – Впрочем, особой разницы в переводе я не нахожу.

– Я не слышал, чтобы многие приходили под Его именем, – сказал Персиваль и, выдержав жёсткий взгляд легата, с ненавистью посмотревшего на него, продолжил:

– Теперь многие пришли и стали говорить от Его имени.

– Я что-то не пойму, к чему ты клонишь, философ? – спросил барон и при этом его глаза стали наливаться кровью.

– Персиваль клонит к тому, что мы с тобой, Симон, пришли, прикрывшись именем Спасителя, – произнёс легат.

– А вот мы этого философа сейчас проучим! – прохрипел барон, хватаясь за меч, и закричал:

– Венсан, к оружию!

Оруженосец Симона де Монфора вскочил со скамьи и схватился за рукоять большого меча, намереваясь вытащить его из ножен.

– Останови их, легат! Иначе они убьют Персиваля! – закричал Данье.

– Прекрати, Симон! – крикнул священник. – Ещё не хватало пролить кровь в доме, в котором нам предоставили приют и накормили.

– Эти еретики мне уже порядком надоели. Впрочем, Венсан, давай немного подождём. Думаю, нам скоро доведётся поквитаться со всеми нашими обидчиками, – недобро усмехнулся барон.

– Отчего же вы, чуть что, сразу же хватаетесь за оружие? Неужели вы готовы только за непонравившееся тебе слово или за неподобострастный взгляд убить человека? – с укором спросил подвыпившего барона Мартин.

– Ничего подобного! Не за слово или взгляд, а во имя веры я готов убивать еретиков. Во имя веры позволено всё! – взревел Симон де Монфор. – Знаешь ли ты, катар, что я один из немногих крестоносцев отказался участвовать в истреблении единоверцев в Хорватии? В тот раз венецианские купцы натравили нас на один католический город. Но если на моём пути встанут иноверцы или хулители веры, я истреблю их всех до последнего ничтожного человечка!

Патрис исподлобья посмотрел на рассвирепевшего барона.

– Как же стало жарко, а латы скинуть нельзя. Здесь опасно оставаться без лат. Вокруг одни злодеи. Всех вас надлежит сжечь, четвертовать или повесить! – разошёлся барон. – И только так!

– Успокойся, Симон. Завтра нам предстоит долгий и трудный путь, – проговорил легат, глядя на сбежавшихся деревенских мужиков, которые с вилами, мотыгами и топорами вышли из-за угла дома.

– Это всё твоё миролюбие, Пьер! Пока их щадишь, они садятся тебе на шею! – кричал Симон де Монфор, за спиной которого стояли нахмурившиеся мужики.

– Молчи, Симон! Похоже, не все катары придерживаются мнения, что им не позволено убивать людей. Оглянись и посмотри – у местных жителей в руках топоры и вилы, – предупредил барона легат.

– Ерунда! Известно, что катары буквально следуют заповеди «Не убий!». Они ничего нам не сделают плохого, – расхохотался Симон де Монфор.

– Почему ты не замолчишь, Симон? Тебе и вправду не следует пить много вина, – сказал легат.

– А вас и не будут убивать, вас просто покалечат. Кажется, такого запрета не существует, – злорадно улыбаясь, пообещал Патрис, который приободрился, увидев собравшихся возле дома Мартина жителей Сомбре, вооружённых вилами, мотыгами и топорами.

– Уходите, добрые люди! – попросила Вероника.

Однако толпившиеся возле их дома односельчане не расходились.

– Уходите! Спасибо всем вам, что пришли, но мы сами всё уладим, – сказал Мартин.

Мужики ещё некоторое время постояли, хмуро наблюдая за раскрасневшимся рыцарем, его оруженосцем, возничим и папским легатом, а потом разошлись. Наконец, Симон де Монфор успокоился. Оруженосец и возничий подхватили его под руки и увели в дом, откуда вскоре послышался громкий храп.

– Жаркий у нас получился спор, – сказал Пьер де Кастельно, вытирая платком пот со лба.

– Хорошо, что он завершился мирно, – заметил Данье.

– Не знаю, к чему все эти бесполезные споры? Всё равно будет так, как решит Папа. И граф Тулузский зря рвёт и мечет, да и все вы напрасно переживаете. Рано или поздно во всей Окситании утвердится католичество, – уверил легат.

– Пока католичество полностью не утвердилось, могу предложить для вас такую же лежанку в доме, как и та, на которой уже спит барон Симон де Монфор. А возничий и оруженосец могут уснуть на полу, на который мы положим сено, – сказал Мартин.

Легат зашёл в дом, не раздеваясь, прилёг на скамью и уснул. Вероника и Грегуар принесли из сарая несколько охапок душистого сена и разложили их на полу. Преданный оруженосец устроился рядом с лежанкой, на которой храпел Симон де Монфор. Возничий улёгся рядом с лежанкой, на которой спал легат.

– Где теперь нам ночевать? – спросил Персиваль.

– Придётся всем устроиться в сарае на сене, – сказал Мартин.

– Ты хотя бы получил от легата монеты за постой? – спросил Данье.

– Да. Легат сунул мне в руку золотой ещё до того, как сел за стол, – сказал старый катар.

– При всех его недостатках, Пьер де Кастельно не самый плохой человек, – отметил философ.

– Персиваль, ты зря ввязался с ним в спор, – сказал Данье.

– Да и ты,мой друг, сегодня не промолчал, – заметил философ.

– Хорошо, что Грегуар и Вероника не участвовали в споре. А, главное, Патрис сдержался, – сказал художник.

– Мне это удалось с трудом, – признался Патрис.

– Уж если ты стал катаром, то должен уметь сдерживать свои порывы, а главное укрощать ненависть, – сказал Мартин.

– Мне тяжело сдерживать себя, когда я вижу несправедливость. Я всегда буду добиваться справедливости, – сказал Патрис.

– А что такое справедливость? – спросил Мартин.

– Это когда люди поступают согласно Божьим заповедям, – ответил трубадур.

– Земной мир создан падшим ангелом. Так о какой справедливости в этом материальном мире ты рассуждаешь? – спросил старый катар.

– Мартин, похоже, ты стал или Совершенным, или философом, как я, – удивился Персиваль, – Ты очень интересно рассуждаешь о серьёзных вещах.

– Нет. Я не Совершенный катар и, уж тем более, не философ. Просто за свою долгую жизнь я не раз убеждался в правоте катарского учения. Однако хотя на нашей стороне правда, мы не устоим против жестокости наших врагов. Окситанию ожидают чёрные дни, освещаемые яркими огнями костров инквизиции. На нашу землю надвигается тёмная сила. Я чувствую это. Другого и не может быть. Свет не может долго освещать этот мир тьмы. Я вижу гибель лучших сыновей и дочерей Окситании в своих снах, которые меня никогда не обманывают, – грустно проговорил Мартин. – Нам, катарам, остаётся лишь спасать свои души.

– Признаюсь, мне не нравится покорность катаров судьбе и их неприятие зла. Но должен сказать, что меня заинтересовали ваши рассуждения о справедливости. Полагаю, что грань между справедливостью и несправедливостью размыта. Часто то, что одному человеку кажется справедливым, оказывается вопиющей несправедливостью для другого. Считаю, что не следует искать справедливость в этом мире, а надо стараться совершать целесообразные поступки, – рассуждал Персиваль.

– Как же можно не бороться за справедливость? – растерянно спросил Патрис.

– Я ведь не призываю отказываться от борьбы. К примеру, с врагами нашей земли целесообразно бороться. Ведь отстояв нашу Окситанию, мы сможем продолжать наслаждаться твоими стихами и песнями, Патрис, любоваться картинами, которые ещё напишут Данье и этот юноша, – Персиваль кивнул на Грегуара.

– Ты прав, Персиваль, за свободную Окситанию нужно сражаться, – согласился Данье. – Ведь виноградари и рыбаки, астрономы и художники, ткачи и пахари, странствующие трубадуры и философы могут вольно жить лишь на свободной земле Окситании. Какое наслаждение дышать пропитанным ароматами благоуханных цветов и трав воздухом нашей родины, в котором витают благочестивые помыслы катаров. Кстати, если ты, Персиваль, осуждаешь катаров за полное неприятие зла и покорность судьбе, то я не могу принять доктрину их проповедников о создании земного материального мира сатаной. Такая красота может быть создана только Богом. По крайней мере, Окситания создана Господом. Нигде я не видывал таких красивых гор, бескрайних холмистых равнин с оливковыми и дубовыми рощами и такие синие небеса, как в Окситании! Да и прекраснее Тулузы я не видывал городов.

– Ты так красиво говоришь, Данье, что я заслушался. Пожалуй, ты не случайно стал патриотом Окситании. Я тоже часто любуюсь красотами нашей земли, а ещё чаще я заглядываюсь на красавиц-окситанок, которых ещё не успели истребить инквизиторы, уничтожившие красивых девушек в остальной Европе, обвинив их в колдовстве. А ещё я хочу сказать, что не всё будет потеряно даже в том случае, если сбудутся твои плохие вещие сны, старик, – сказал Персиваль. – Всё равно Окситания будет свободной. Придёт эра возрождения живописи и поэзии, науки и медицины.

После его слов наступило молчание. Вскоре уставшие хозяева и гости отправились спать в сарай, где уснули на душистом сене.

Ранним утром все собрались перед домом и наблюдали, как возничий запрягает лошадей. Потом папский легат Пьер де Кастельно, Симон де Монфор и его оруженосец Венсан с распухшими глазами и хмурыми отёкшими лицами молча забрались в крытую повозку.

– Мне кажется, они недовольны, – отметил Данье.

– Неужели им было мало еды и вина? – удивилась Вероника.

– Наоборот. Они слишком много выпили вина, – сказал Персиваль. – Теперь у каждого из них болит голова. Вот они и покидают Сомбре такими хмурыми.

– Они пили вино моего отца. Однако вино у нас всегда отличное. От него не может болеть голова, – сказал Грегуар.

– Они выпили слишком много прекрасного вина. Неумеренность во всём плоха. Заметь, Грегуар, мы с Данье тоже пили это изумительное вино. Однако разве скажешь по нашему виду, что мы перебрали лишнего? – спросил Персиваль.

– Это верно. Вы с Данье выглядите намного свежее, чем легат, барон и его оруженосец, – согласился Грегуар.

– Эти люди не дали нам вчера поесть в спокойной обстановке, – недовольно сказал Данье.

– И сейчас они не сказали доброго слова хозяину и его внучке за предоставленный кров, – произнёс Патрис, наблюдая за тем, как повозка трогается в путь.

– Они считают, что если заплатили за услугу монетой, то уже не нужны никакие слова благодарности, – сказал Данье. – Для них мерилом всего являются деньги.

Грегуар вдруг вспомнил, с каким благоговением, сидя за столом, пересчитывал монеты его отец. В те мгновения на лице винодела было написано блаженство. Отец перекладывал монеты одну за другой в шкатулку и улыбался. Отблески от свечей, попадавшие на золото, согревали его душу, словно лучи солнца. А потом он даже гладил шкатулку, прежде чем убрать её в потайное место. Отец ставил на место камень в стене, и тайник был скрыт для посторонних глаз. Потом Грегуар не раз замечал, с каким теплом отец смотрел на тот камень, ничем не выделявшийся от остальной кладки. Юноша смутился и постарался прогнать воспоминания.

Тем временем повозка уже удалилась от дома Мартина. Когда она подъезжала к краю деревни, где был расположен дом Давида, тот вышел из дома и затворил за собой дверь. Давид подошёл к плетню, улыбнулся и потянулся, радуясь тёплому солнышку. Однако улыбка мгновенно слетела с его лица, когда он увидел крытую повозку, запряжённую двумя лошадьми. Он понял, что пора уносить ноги…

Для барона де Монфора, наблюдавшего в окно за деревенским пейзажем, так и осталось загадкой, куда подевался кудрявый еврей без жёлтого колпака на голове, только что нежившийся под лучами утреннего солнца возле плетня. Непонятно, каким образом, но иноверец растворился в воздухе, словно его и не было. Он пропал из виду, как был – с блаженным выражением лица. При этом дверь в дом так и осталась закрытой, а невысокий кустарник и заросли бурьяна возле плетня даже не колыхнулись. Изумлённый барон протёр глаза и впервые за утро заговорил, обратившись к легату:

– Пьер, а ведь мы с тобой здорово перебрали. Я сейчас видел еврея, который исчез прямо на глазах, словно призрак. Он растворился в воздухе! Его нигде не видно. Может, остановимся и заглянем в его дом и во все пристройки? Ещё надо будет поискать этого типа в зарослях кустарника.

– Ещё чего! Зачем тратить время на поиски растворяющегося в воздухе еврея? То, чему ты стал сейчас свидетелем, ещё больше убеждает меня в том, что все иудеи связаны с нечистой силой, которая им иногда помогает – сказал Пьер де Кастельно.

– К счастью, бесы не могут вечно им помогать. Рано или поздно, Божья кара настигнет их, где бы они ни прятались, – сказал Симон де Монфор.

Повозка выехала из деревни, и возничий направил лошадей по дороге, проложенной вдоль извилистой реки.

– Кажется, эта река впадает в Рону, – сказал легат.

– Эта река наверняка куда-нибудь впадает, – вяло согласился барон, всё ещё находившийся под впечатлением мгновенного исчезновения человека.

– Ты плохо слушаешь меня, Симон, – расстроился легат.

– Да. Я не могу прийти в себя. Я ещё никогда не встречался со столь необъяснимым явлением – растворяющимся в воздухе иноверцем, – признался барон. – Чудеса, да и только!

– Возможно, тебе, Симон, просто привиделся этот еврей. Мы с тобой действительно перебрали вина, – сказал легат.

– Знаете, Пьер, после разговора с жителями Сомбре я ещё более уверился в том, что нам надо спешить в Рим и просить помощи у Папы. Пришло время наказать еретиков, – сердито произнёс Симон де Монфор.

– Как думаешь, нас ждут на переправе? – поинтересовался легат.

– Конечно, – уверенно сказал барон.

– Однако наш отъезд из Тулузы был неожиданным, и на переправе может не оказаться надёжных перевозчиков.

– Не волнуйтесь, святой отец. Всё будет в порядке. Ещё в Тулузе мне сообщили, что перевозчики предупреждены о нашем прибытии, – успокоил легата барон.

Лошади неспешно везли повозку. Мерное цоканье копыт, лёгкий ветерок, шелест листвы придорожных кустарников и голоса звенящих в воздухе жаворонков убаюкивали путников. Постепенно легата, барона и его оруженосца укачало, и они задремали. Возничий начал клевать носом. Он то проваливался в сон, то снова просыпался. Вскоре из повозки донёсся громкий храп Симона де Монфора. Его оруженосец спал беспокойно, постанывая и изредка вскрикивая. Легат дремал и умиротворённо улыбался во сне. Подчиняясь велению неумолимой судьбы, повозка катила к берегу Роны…

После неудачной погони за Вероникой, падре Антонио, Бертран и Дюран ехали на лошадях по лесной дороге. Перед Дюраном лежал переброшенный через спину лошади труп сержанта Томаса.

– Падре, долго ещё везти сержанта? Может, похороним его здесь, на опушке? – спросил Дюран, когда они выехали из леса.

– Нехорошо закапывать сержанта в поле. Надо заехать в Ольне, где есть католическое кладбище. Там мы его и похороним, – решил падре Антонио.

Падре Антонио и солдаты свернули с дороги, которая вела в Сомбре, и направились в сторону Ольне. Вскоре на дороге показался всадник в чёрном плаще, ехавший им навстречу на вороной лошади. Верхняя часть его лица была сокрыта надвинутой на лоб чёрной широкополой шляпой. Издалека были видны только чёрные усы и узкая бородка.

Падре Антонио пришпорил пятками лошадь и ускакал от своих спутников. Подъехав к всаднику в широкополой шляпе, падре перебросился с ним несколькими фразами. Когда Бертран и Дюран приблизились к беседующим, священник приказал им:

– У нас с вами появилось новое задание. Нам надлежит выехать в сторону переправы через Рону.

– Опять куда-то ехать! А отдохнуть? Ведь мы так устали и переволновались, пока преследовали ведьму, – пожаловался Бертран.

– Потом отдохнёте. У меня поручение от очень высокопоставленного лица, – заявил падре Антонио.

– Неужели от графа Тулузского? – удивился Дюран.

– Не от графа, а от самого Папы Римского, кретины! – вскричал человек в широкополой чёрной шляпе.

– Нет. Поручение именно от графа Раймунда, – поспешил заверить Бертрана и Дюрана падре Антонио.

– Что-то я совсем запутался, – пробормотал Бертран. – Ты что-нибудь понял, Дюран?

– Нет, – откровенно сознался Дюран и спросил:

– Так по чьему же поручению мы должны действовать?

– По моему поручению. Поняли? Только по-моему поручению! – потребовал падре Антонио.

– Конечно, мы всё поняли. Если нас впереди ожидает сержантское звание, то мы, несомненно, всегда готовы выполнить любое ваше приказание, падре Антонио! – заверил Бертран.

– Вот и хорошо, – смягчился падре.

В это время человек в широкополой чёрной шляпе развернул лошадь и направился прочь, не проронив ни слова.

– Этот незнакомец даже не попрощался, – сказал Бертран, глядя вслед всаднику.

– Видно, он важный человек, – заметил Дюран.

– А кто это был такой? – спросил Бертран.

– Больше никаких вопросов! Поняли? – рассердился падре Антонио.

– Конечно, поняли, – сказал Бертран.

– А всё-таки можно задать хотя бы один вопрос? – поинтересовался Дюран.

Падре Антонио процедил сквозь зубы:

– Ладно. В последний раз я отвечу.

– Что делать с трупом сержанта Томаса? – спросил Дюран.

– Теперь нам не удастся похоронить сержанта, как положено. У нас нет времени, чтобы довезти труп до кладбища. Придётся его закопать здесь, – решил падре Антонио.