Республика Дракон

Проклятье.

Поначалу Рин думала, будто опиум нужен ей, только чтобы справиться с горем. Она считала, что курит для облегчения боли, пока воспоминания о Спире и Алтане не превратятся в пепел, пока она не сможет нормально жить без удушающего чувства вины за совершенное.

Рин называла это чувством вины. Иррациональным чувством, а не моральной концепцией. Потому что твердила себе – ей не жаль, мугенцы все это заслужили, а она не будет оглядываться назад. Вот только воспоминания висели в голове огромной бездной, куда Рин бросала все человеческие чувства, угрожающие ее существованию.

Однако бездна все время призывала заглянуть в свои глубины. Рухнуть в нее.

А Феникс не желал дать Рин забвение. Феникс желал, чтобы она радовалась содеянному. Феникс жил яростью, связывающей Рин с прошлым. Ему нужно было бередить раны в ее разуме и воспламенять их, день за днем, заставлять ее помнить, ведь эти воспоминания подпитывали ярость.

Без опиума видения постоянно мелькали перед мысленным взором Рин, часто становясь более живыми, чем окружающая реальность.

Иногда ей грезился Алтан. Но по большей части нет. Проводником для воспоминаний служил Феникс. Тысячи спирцев в горе и отчаянии молились этому богу. А бог собрал все их страдания, сохранил и обратил в пламя.

Порой воспоминания оказывались обманчиво мирными. Рин видела смуглых детей, бегающих по девственно белому пляжу. Видела горящие выше по берегу костры – не погребальные, не пламя разрушения, а обычные костры. Праздничные костры, теплые и несущие радость.

Иногда она видела многочисленных спирцев, целую деревню. Рин всегда поражалась, сколько их, целый народ. И боялась, что ей это только снится. Если Феникс задерживался надолго, Рин даже улавливала фрагменты разговоров на языке, который почти понимала, мельком видела лица, которые почти узнавала.

Они не были похожи на свирепых тварей из никанских преданий. Не были тупоголовыми воинами Красного императора, которому нужны были именно такие, как и всем сменившим его правителям. Эти люди любили и смеялись, танцуя вокруг костров. Это были люди.

Но каждый раз, прежде чем Рин погружалась в воспоминания об утерянном наследии, она видела на горизонте смутные очертания кораблей, плывущих из базы Федерации на континенте.

Дальнейшие события выглядели как разноцветный туман, картинки сменялись слишком быстро, чтобы уловить суть. Крики, стоны, движения. Шеренга за шеренгой спирцы выстраивались на берегу с оружием в руках.

Но этого оказалось мало. Федерация считала их всего лишь дикарями с палками, сражающимися против богов, и после канонады из пушек деревня мгновенно вспыхивала, словно кто-то поднес огонь к сложенному хворосту.

С жуткими хлопками с похожих на плавучие крепости кораблей вылетали снаряды с газом. Приземлившись, они выпускали огромные густые облака кислотно-желтого дыма.

Падали женщины. Дергались в судорогах дети. Ломалась цепь воинов. Газ убивал не мгновенно, его изобретатели не были настолько добры.

А потом началась резня. Солдаты Федерации стреляли без перерыва и без жалости. Мугенские арбалеты выпускали по три болта за раз, поливая спирцев бесконечным металлическим градом, разрывающим шеи, головы и сердца.

Кровь прочертила мраморные разводы на белом песке. Затихнув, мертвые лежали там, где пали. На заре генералы Федерации сошли на берег, безразлично переступая через растерзанные тела, чтобы воткнуть флаг в залитый кровью песок.

– У нас проблема, – сказал Бацзы.

Рин тут же сосредоточилась.

– В чем дело?

– Взгляни.

Она услышала резкий колокольный звон – радостный звук, совершенно неуместный в разрушенном городе. Рин прижалась лицом к дыре в досках стены. Над толпой колыхался нарисованный на ткани дракон, которого на десяти шестах несли танцоры. Они размахивали вымпелами, и на ветру струились ленты, играли музыканты, а чиновников несли чуть позади, подняв на ярких красных стульях. За ними шла толпа.

– Ты говорил, что это будет скромная церемония, – сказала Рин. – А не гребаный парад.

– Еще час назад все было тихо, – возразил Юнеген.

– А теперь на площади собрался весь город. – Бацзы всмотрелся сквозь щель. – Мы по-прежнему придерживаемся правила «без ущерба мирному населению»?

– Да, – ответил Чахан, прежде чем Рин успела открыть рот.

– Какой ты скучный, – заявил Бацзы.

– Из-за толпы будет легче прицелиться, – сказал Чахан. – Удобнее подобраться ближе. Прицелиться так, что никто и не заметит, а потом просочиться мимо охраны, не дав ей время среагировать.

Рин уже хотела сказать: «Но все-таки многовато свидетелей», но тут на нее накатило похмелье. Волна боли разрывала мышцы, началась она где-то в животе и разрасталась дальше, все произошло так внезапно, что в глазах почернело, и Рин могла только схватиться за грудь, тяжело дыша.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Бацзы.

Прежде чем Рин успела ответить, к горлу подступила рвота. Рин сделала глубокий вдох. В животе зародился второй приступ тошноты. Потом третий.

Бацзы положил руку ей на плечо.

– Рин?

– Я в норме, – заверила она, похоже, уже в тысячный раз.

Она в норме. В голове снова стрельнуло, но на этот раз боль сопровождалась тошнотой в груди и не отпускала, пока Рин со стоном не упала на колени.

Пол забрызгала рвота.

– Планы меняются, – сказал Чахан. – Возвращайся на корабль, Рин.

Она вытерла губы.

– Нет.

– А я говорю, что в таком состоянии от тебя нет никакого прока.

– Командую здесь я, – отозвалась она. – Так что заткнись и делай, что я скажу.

Чахан прищурился. На складе стало тихо.

Рин уже несколько месяцев боролась с Чаханом за власть над цыке. Он оспаривал ее решения при каждом удобном случае, использовал любую возможность со всей ясностью дать понять, что, по его мнению, Алтан совершил глупость, назначив ее командиром.

И Рин понимала, что, по правде говоря, Чахан прав.

Роль лидера ее страшила. За прошедшие три месяца планы атак по большей части сводились к формуле: «Нападаем всем скопом и посмотрим, что из этого выйдет».

Но даже если не принимать во внимание ее способности как командира, она должна быть здесь. Должна лично заняться Адлагой. С тех пор как они покинули Спир, отходить от опиума с каждым разом становилось все тяжелее. Во время первых миссий по заданию Муг Рин более-менее справлялась. А потом бесконечные убийства, крики и сцены с поля боя снова и снова распаляли ее гнев, пока Рин не стала проводить все больше часов под кайфом, чем трезвой, и даже когда трезвела, ощущала себя на грани безумия, потому что проклятый Феникс никогда не успокаивался.

Ей нужно удержаться на краю пропасти. Если она не сумеет справиться с таким простым заданием, не способна убить какого-то городского чиновника, даже не шамана, то как сможет тягаться с императрицей?

А шанс на возмездие никак нельзя упустить. Месть – единственное, что осталось у Рин.

– Не ставь под угрозу операцию, – сказал Чахан.

– А ты прекрати меня опекать, – ответила она.

Чахан вздохнул и повернулся к Юнегену.

– Присмотришь за ней? Я дам тебе лауданум.

– Я думал, что должен вернуться на корабль, – отозвался Юнеген.

– Планы изменились.

– Ладно, – передернул плечами Юнеген. – Если так надо.

– Да бросьте, – сказала Рин. – Мне не нужна нянька.

– Будешь ждать позади толпы, – приказал Чахан, не обращая внимания на ее слова. – И не отходи от Юнегена. Вы оба вступите в дело только как подкрепление, если не будет другого выхода.

– Чахан… – нахмурилась она.

– Если не будет другого выхода, – повторил тот. – Ты уже погубила достаточно невинных.

И вот время пришло. Цыке по одному прошмыгнули из склада, чтобы влиться в толпу.

Рин и Юнеген легко просочились в толпу горожан. Главные улицы были забиты людьми, озабоченными собственными бедами, и со всех сторон на Рин навалилось столько звуков, что она не знала, куда смотреть, и непроизвольно ощутила легкий прилив паники.

Напевы лютни во главе парада утонули в нестройных звуках гонгов и военных барабанов. За каждым углом торговцы предлагали свои товары, выкрикивая цены так поспешно, словно готовились к эвакуации. По улицам рассыпались праздничные красные конфетти, которые горстями разбрасывали дети и зеваки, все вокруг покрылось красными бумажными веснушками.

– Откуда у них на все это деньги? – пробормотала Рин. – Из-за Федерации город голодал.

– Помощь из Синегарда, – предположил Юнеген. – Деньги на праздник по поводу окончания войны. Чтобы народ был счастлив и не бунтовал.

Куда ни глянь, Рин повсюду видела разные яства. Огромные кубики дыни на палочках. Булочки с красной фасолью. На лотках продавали приправленные соевым соусом клецки и пирожные с семенами лотоса. Торговцы ловкими движениями подбрасывали яйца и с треском разбивали их в кипящее масло. При других обстоятельствах это вызвало бы у Рин аппетит, но сейчас резкие запахи только приводили к новому приступу тошноты.

Такое изобилие выглядело и невозможным, и несправедливым. Всего несколько дней назад они проплывали мимо людей, утопивших младенцев в речном иле, потому что это более быстрая и милосердная смерть, чем от голода.

Если все это прислали из Синегарда, значит, имперская бюрократия все эти дни придерживала запасы. Почему же их не раздавали во время войны?

Если жители Адлаги и задавались подобными вопросами, то никак этого не показывали. Все выглядели счастливыми. На лицах читалось облегчение хотя бы от того, что война наконец закончилась, империя победила и им ничто не грозит.

Рин это разъярило.

Ей всегда с трудом удавалось сдерживать гнев, она это знала. В Синеграде она постоянно действовала в гневе, и позже ей приходилось справляться с последствиями импульсивных выходок. Но сейчас ярость была постоянной, испепеляющая ярость, которую Рин не могла ни сдержать, ни контролировать.

Но и не хотела ее сдерживать. Гнев служил ей щитом. Гнев помогал забыть о содеянном. Потому что пока Рин пребывала в ярости, она считала, что действовала по веской причине. Рин боялась, что, если гнев отступит, она просто рассыплется.

Она пыталась отвлечься, высматривая в толпе Яна Юаньфу и его охрану, пыталась сосредоточиться на текущей задаче.

Бог никогда ей этого не позволит.

«Убей их, – подзуживал ее Феникс. – Не позволяй им быть счастливыми. Они не сопротивлялись».

Внезапно ей пригрезилась охваченная огнем рыночная площадь. Рин яростно замотала головой, пытаясь изгнать голос Феникса.

– Нет, прекрати…

«Пусть они сгорят».

Ладони вспыхнули жаром. Живот скрутило. Нет… не здесь, не сейчас. Рин зажмурилась.

«Преврати их в пепел».

Сердцебиение участилось, поле зрения сузилось до размера булавочной головки, а потом снова расширилось. Ее била дрожь. Толпа вдруг показалась полной врагов. На одно мгновение все оказались одеты в синюю форму солдат Федерации, а в руках каждый держал оружие, но через секунду снова превратились в мирных жителей. Рин судорожно и глубоко вздохнула, пытаясь набрать в легкие побольше воздуха, и крепко зажмурилась, желая скинуть красный туман.

Но не помогло.

Смех, музыка и улыбающиеся лица вокруг лишь вызывали желание закричать.

Как они смеют жить, когда Алтан погиб? Казалось чудовищной несправедливостью, что эти люди продолжают жить и празднуют окончание войны, которую не выиграли, и никто их за это не накажет…

Ладони раскалились.

Юнеген схватил ее за плечо.

– Я думал, ты можешь держать эту дрянь под контролем.

Рин подпрыгнула и резко развернулась.

– Могу! – прошипела она.

Слишком громко. Люди вокруг нее попятились.

Юнеген потянул ее подальше от густой массы людей, в безопасные тени руин Адлаги.

– Ты привлекаешь к себе внимание.

– Я в норме, Юнеген, отпусти…

Он не подчинился.

– Тебе нужно успокоиться.

– Я знаю…

– Нет. Прямо сейчас успокоиться. – Он мотнул головой через плечо. – Она здесь.

Рин обернулась.

И увидела императрицу, сидящую в паланкине из красного шелка, словно невеста.

Глава 2

Когда Рин в последний раз видела императрицу, то пылала в жару и была не в себе, а потому не видела ничего, кроме лица Дацзы – прекрасного, гипнотического, с фарфорово-белой кожей и похожими на крылья мотылька глазами.

Императрица, как всегда, была неотразима. Все знакомые Рин, уцелевшие после мугенского вторжения, внешне постарели на десяток лет, но императрица осталась прежней – белокожей, молодой и безупречной, словно жила в потустороннем мире, недоступном для простых смертных.

У Рин участилось дыхание.

Никто не предполагал, что Дацзы окажется здесь.

Все должно было случиться не так.

В голове мелькали образы императрицы. Ее расколотая о белый мрамор голова. Перерезанная белая шея. Обугленное тело. Но все же она не должна сгореть мгновенно. Рин хотела сделать это медленно, насладиться местью.

Толпа восторженно охнула.

Императрица наклонилась из-под полога и подняла руку – такую белую, что та блестела на солнце. И улыбнулась.

– Мы победили, – воскликнула она. – Мы выжили.

Где-то внутри у Рин полыхнул гнев, такой плотный, что она чуть не задохнулась. Ее тело словно жалили тысячи крохотных муравьев, но она не могла почесаться, и нарастало раздражение, готовое вот-вот прорваться наружу.

Почему императрица до сих пор жива? Это разъяряло Рин. Алтан, наставник Ирцзах и многие другие погибли, а Дацзы все нипочем. Она стояла во главе страны, когда миллионы истекали кровью во время бессмысленного вторжения, которое она же и навлекла, а выглядит так, будто прибыла на банкет.

Рин рванулась вперед.

Юнеген немедленно оттащил ее.

– Что ты вытворяешь?

– А ты как думаешь? – Рин вывернулась из его рук. – Я собираюсь ее достать. Предупреди остальных, они должны меня прикрыть…

– Совсем свихнулась?

– Она прямо перед нами! У нас никогда не будет такой превосходной мишени!

– Тогда пусть это сделает Кара.

– Кара не сумеет прицелиться, – прошептала Рин.

Кара расположилась на развалинах колокольни и была слишком высоко. Она не сумела бы пустить стрелу через окно экипажа, через всю эту толпу. Внутри паланкина Дацзы была со всех сторон защищена, а выстрелам спереди помешала бы охрана, стоящая прямо перед императрицей.

А Рин может ударить куда точнее Кары. Сейчас она отчетливо видела императрицу, но боялась пускать огонь прямо в толпу невинных горожан или выдать местонахождение цыке, прежде чем кто-либо из них сумеет прицелиться. Кара, вероятно, решит вести себя благоразумно.

Рин плевать хотела на благоразумие. Вселенная предоставила ей шанс. И в любую минуту может отобрать.

В голове снова возник Феникс, рьяный и нетерпеливый. «Давай же, дитя… Выпусти меня…»

Она вонзила ногти в ладони. Еще рано.

Слишком большое расстояние отделяло ее от императрицы. Если Рин запылает сейчас, погибнут все собравшиеся на площади.

Ей отчаянно хотелось лучше контролировать огонь. Хотя бы как-то контролировать. Но Феникса невозможно держать в узде. Феникс жаждал гулкого, хаотичного пламени, пожирающего все вокруг до самого горизонта.

И когда Рин призывала бога, то уже не могла отличить свои желания от желаний Феникса, они оба хотели только сеять смерть, все больше и больше смертей, чтобы накормить ими огонь.

Рин пыталась думать о чем-то другом, кроме ярости и мести. Но стоило ей посмотреть на императрицу, она видела только пламя.

Дацзы вскинула голову и встретилась взглядом с Рин. Потом подняла руку и помахала.

Рин замерла. Она просто не могла отвернуться. Глаза Дацзы превратились в бездонные колодцы, а потом в воспоминания, и в дым, огонь, трупы, кости, и Рин почувствовала, как падает, падает в черный океан, где видела только Алтана – единственный человеческий маяк, полыхающий погребальным костром.

Губы Дацзы изогнулись в жестокой усмешке.

И тут за спиной у Рин разразились дробью фейерверки – хлоп! хлоп! хлоп! – и сердце чуть не выскочило у нее из груди.

Она вдруг закричала, зажав уши руками, ее трясло.

– Это фейерверк! – прошипел Юнеген, оттягивая ее ладони от головы. – Всего лишь фейерверк.

Но это не имело значения, Рин и без того знала, что это фейерверк, но то была рациональная мысль, а рациональные мысли ничего не значили, когда она закрывала глаза и с каждым хлопком, с каждым взрывом видела под опущенными веками мешанину тел и визжащих детей.

Она видела человека, болтающегося на торчащей из разрушенного здания доске и пытающегося удержаться за скользкую древесину пальцами, чтобы не рухнуть на острые колья внизу. Видела размазанных по стенам людей, припорошенных белым пеплом, так что их можно было принять за статуи, если не заметить темные пятна крови вокруг…

Слишком много народу. Рин в ловушке среди толпы. Она опустилась на колени, закрыв лицо ладонями. Когда она в последний раз оказывалась в такой толпе, люди в ужасе бежали из-за стен Хурдалейна, и сейчас ее взгляд метался в поисках пути к отступлению, но не находил ни единого, кругом была лишь бесконечная стена плотно сомкнутых тел.

Их слишком много. Слишком много всего в поле зрения, мозг не успевает обрабатывать информацию. В воздухе за спиной и над головой снова что-то взорвалось, и Рин еще сильнее задрожала.

Народу слишком много – огромная масса протянутых рук, масса без имен и без лиц, которая хочет разорвать Рин на части…

Тысячи, сотни тысяч… И ты спалила их дотла, спалила прямо в постелях…

– Прекрати, Рин! – рявкнул ей в ухо Юнеген.

Но было уже поздно. Толпа отхлынула от нее, образовав широкую проплешину. Матери хватали детей. Ветераны указывали на нее пальцами и охали.

Она опустила взгляд. От нее струился дым.

Паланкин Дацзы исчез. Несомненно, ее унесли в безопасное место, присутствие Рин послужило предупреждением. Сквозь толпу в сторону Рин и Юнегена протискивался отряд императорской гвардии с поднятыми щитами и нацеленными на Рин копьями.

– Вот дерьмо, – выругался Юнеген.

Рин неуверенно попятилась, вытянув руки перед собой, словно они принадлежали незнакомцу. Чужие пальцы, сверкающие огнем. Кто-то другой призвал в мир Феникса.

«Сожги их».

Внутри ее пульсировало пламя. С закрытыми глазами Рин чувствовала, как взбухают вены. Боль вонзала в голову тысячу маленьких кинжалов, так что зрение затуманивалось.

«Убей их».

Капитан гвардии выкрикнул приказ. Солдаты ополчения бросились в атаку. И когда всколыхнулся инстинкт самозащиты, Рин окончательно потеряла самоконтроль. В голове установилась оглушительная тишина, сквозь которую пробивался лишь высокий и резкий смех бога-триумфатора, знающего, что он победил.

Когда Рин посмотрела на Югенена, то увидела не человека, а обугленный труп. Блестел белый скелет, с которого сошла плоть, Рин видела, как он за секунду превращается в пепел, и поразилась, насколько этот пепел чист, насколько он лучше, чем месиво из костей и плоти, теперешний Юнеген…

– Прекрати!

Она услышала не крик, а вой. На долю секунды сквозь пепел промелькнуло лицо Юнегена.

Рин его убивала. Она знала, что убивает его, но не могла остановиться.

Не могла даже пошевелить рукой. Лишь стояла неподвижно, словно окаменела, и пламя гудело меж пальцев.

«Сожги его», – увещевал Феникс.

– Хватит!..

«Ты ведь этого хочешь».

Но она хотела не этого. Только не могла остановиться. С чего бы Фениксу одарить ее возможностью себя контролировать? Его аппетит только увеличивался, огонь лишь пожирал и жаждал поглотить еще и еще, однажды ее предупредила об этом Майриннен Теарца, но Рин ее не послушала, а теперь Юнегену придется умереть…

Что-то тяжелое накрыло губы. Рин почувствовала вкус лауданума. Густой, сладкий и прилипчивый. В голове боролись паника и облегчение, она задыхалась, но Чахан лишь крепче прижимал смоченную настойкой тряпицу к лицу Рин, и грудь налилась тяжестью.

Земля покачнулась под ногами. Рин приглушенно вскрикнула.

– Дыши, – приказал Чахан. – Заткнись и дыши.

Она задыхалась от знакомого тошнотворного запаха – Энки не раз с ней это проделывал. Рин пыталась не сопротивляться, побороть естественный порыв, ведь она сама приказала цыке так поступить, чего же она ожидала?

Но от этого было не легче.

Ноги стали ватными. Плечи обмякли. Рин качнулась на Чахана.

Он поднял ее на ноги, перекинул руку Рин через свое плечо и помог добраться до лестницы. За ними тянулся дым. Жар не действовал на Рин, но она видела, как сворачиваются и чернеют кончики волос Чахана.

– Проклятье, – выругался он сквозь зубы.

– Где Юнеген? – спросила Рин.

– Цел…

Рин хотела настоять на том, чтобы с ним увидеться, но язык отяжелел и заплетался. Колени подогнулись окончательно, но Рин не почувствовала падения. По ее крови разлилось снотворное, мир вокруг стал воздушным и легким владением фей. Она услышала чей-то вопль. Кто-то поднял ее и положил на дно сампана.

Рин бросила последний взгляд через плечо.

На горизонте весь порт был освещен огнями, словно кто-то зажег маяк. Повсюду звонили колокола, в воздух поднимался дым сигналов.

Каждый часовой в империи увидит это предупреждение.

Рин выучила стандартные коды ополчения и знала, что означают эти сигналы. За предателями империи объявили охоту.

– Поздравляю, – сказал Чахан. – Теперь за нами гонится все ополчение.

– И что мы будем де… – Язык с трудом ворочался во рту. Рин потеряла способность произносить слова.

Чахан положил ей руку на плечо и слегка толкнул.

– Пригнись.

Рин нелепо растянулась под сиденьями, уставившись в деревянное дно лодки и почти уткнувшись в него носом. Рисунок древесины сплетался в причудливые узоры, а весь мир окрасился в красный, черный и оранжевый.

Открылась бездна. Она всегда открывалась в этот момент, когда Рин была под кайфом и не могла выбросить из головы то, о чем не хотела думать.

Она летела над островом в форме лука и наблюдала, как взрывается вулкан и потоки раскаленной лавы струятся с вершины, мелкими ручейками бегут к городу у подножия.

Рин смотрела, как умирают люди, горят и в одно мгновение скукоживаются и превращаются в дым. Это далось ей так просто, не труднее, чем затушить свечу или раздавить пальцем мошку, она хотела этого, желала вместе со своим богом.

И насколько она помнила, глядя тогда с высоты птичьего полета, она не чувствовала вины. Ей лишь было любопытно, словно она подожгла муравейник или наколола жука на кончик ножа.

Когда убиваешь насекомых, не испытываешь вину, лишь приятное детское любопытство, пока они дрыгаются в предсмертной агонии.

И это не были воспоминания о полете, а видения, которые Рин вызывала сама, галлюцинации, к которым она возвращалась всякий раз, когда теряла над собой контроль и ей давали успокоительное.

Рин хотелось это видеть, ей нужно было танцевать на грани выдуманных воспоминаний, между холодным безразличием бога-убийцы и сокрушительной виной в содеянном. Рин играла с собственной виной, словно ребенок, подносящий ладонь к пламени свечи достаточно близко, чтобы ощутить, как пальцы лижет боль.

Это было самоистязание, она как будто ковыряла ногтем открытую рану. Конечно, Рин знала ответ, просто не могла никому в этом признаться – в тот миг, когда она уничтожила остров, когда превратилась в убийцу, она этого желала.

– В чем дело? – произнес Рамса. – Почему она смеется?

– С ней все будет в порядке, – раздался голос Чахана.

Да, хотелось крикнуть Рин, да, со мной все будет в порядке, я просто грежу, просто застряла между одним миром и другим, просто одержима виде́ниями о том, что сотворила. Она с хихиканьем перекатывалась по дну сампана, пока хохот не превратился в громкие хриплые рыдания, и тогда она начала кричать, а потом в глазах потемнело.

Глава 3

– Просыпайся.

Кто-то больно ущипнул ее за руку. Рин вскочила и потянулась правой рукой к поясу с ножом, которого на месте не оказалось, а левой вслепую врезала кому-то в…

– Да чтоб тебя! – выкрикнул Чахан.

Рин с трудом сфокусировала зрение на его лице. Чахан отпрянул и вытянул руки перед собой, показывая, что в них нет оружия, только влажная тряпка.

Рин быстро ощупала шею и запястья. Она знала, что не связана, конечно же, знала, но все же не мешало убедиться.

Чахан уныло потирал быстро наливающийся синяк на щеке.

Рин не извинилась за то, что его ударила. Как и все остальные, он прекрасно понимал, что не стоит прикасаться к ней без спроса. И приближаться со спины не нужно. Рядом с ней нельзя делать резких движений или шуметь, если не хочешь окончить дни в виде обугленной туши на дне залива Омонод.

– Сколько времени я была в отключке? – выдавила она. Во рту был такой привкус, словно там кто-то сдох, язык пересох, будто Рин много часов лизала деревянную доску.