Когда цветет олива

– Мебель собирал мой дед, а потом отец, но мне это не интересно, – пояснил Марио на удивленный взгляд Маши. – Я строю бассейны, гаражи, теплицы. Завтра поедем с Франческо в соседнюю деревню. Будем разбивать птичник. Сегодня побуду дома с тобой.

– А можно зажечь камин?

В дождливую погоду от каменных полов тянуло сыростью, и ей вдруг захотелось погреться возле открытого огня, воображая себя средневековой сеньорой богатого дома с армией слуг и маленьким чернокожим пажом в придачу. Маша живописным жестом обняла себя за плечи, демонстрируя жуткий холод. Через пять минут в камине полыхали дрова, а Ричи, вытянувшись прямо на полу, подставлял мокрый нос неожиданному теплу, слегка подрыгивая задними ногами.

Из кухни появились графин красного вина и стаканы, затем большая тарелка с нарезкой сыра, ветчины, кисть темно-синего винограда и моченые оливки. Но выпить первый стаканчик за прекрасную гостью помешала младшая невестка, возникшая на пороге гостиной с дочкой на руках. С маленькой Пэскуэлины прямо по голым икрам и розовым сандалиям стекала дождевая вода, перепуганные глаза застыли черной вулканической лавой. Горячо извиняясь за неожиданный визит, Роза что-то быстро проговаривала свекру с явной просьбой в подтексте, но растерявшийся Марио категорично мотал головой, хотя женский голос звучал настойчиво.

Из разговора Маша ничего не поняла, но отчаяние слышалось в каждом слове, а внешний вид ребенка требовал срочного вмешательства.

– Что случилось? Problemi?12

– Si! – Услышав от гостьи понятное слово, Роза вцепилась в него, как в спасательный круг, и зачастила скороговоркой. – Мне надо уйти на работу, а ребенка оставить не с кем. Франческо еще утром уехал за материалом. Я ходила к Карле. Ее тоже нет дома. Пока шли обратно, Лина упала в лужу, вся одежда промокла, а через пять минут я должна открыть почту. Если я опоздаю, меня уволят, а другой работы в деревне нет…

Из всего монолога Маша поняла только bambino13 и posta14. Она приняла девочку на руки, а несчастная мать побежала на работу.

Дед отставил стакан с вином и засуетился возле любимой внучки. Откуда-то принес сухие детские вещи, теплую вязаную кофту, возле камина просушил носочки и мокрые сандалии, на стуле развесил платье. Все действия Марио сопровождал нежной речью, называя ребенка самыми ласковыми прозвищами, какие только мог придумать. Лина-бабочка, Лина-цветочек, Лина-лучик солнца, Лина-стрекозка… Маша вслушивалась в плавное, тихое течение итальянского языка, принимая его как песню, и даже не догадывалась, что между ласкательными прилагательными у Марио часто проскакивали неаполитанские слова, которые остались в его памяти еще с детства. Пока дед с внучкой играли в ладошки, щекотали и весело щелкали друг друга по носу, а затем долго гладили темно-коричневую шерсть разнеженного возле тепла сонного спаниеля, Маша твердо решила во что бы то ни стало выучить этот удивительный, певучий язык, чтобы в будущем также как Марио ласкать перед сном своих внуков, убаюкивая их нежным звучанием непонятных, но таких красивых слов.

Возле камина она согрелась и уже заклевала носом, когда Пэскуэлина, устав от дедушкиной любви, метнулась к ней на колени и протянула атласную ленту, выпавшую из расплетенной косы.

– Так тебя можно звать Лина? – обрадовалась гостья короткому имени, пытаясь заплести непослушную черную гриву в толстую косу.

– Si, – отозвалась девочка, порывисто обхватив женщину за шею и чмокнув в обе щеки.

Смутившись от неожиданного порыва нежности, Маша обняла девочку в ответ, а Марио довольно рассмеялся. Внучка первая приняла его гостью, с детской непосредственностью выразив искреннюю симпатию.

Главную роль в установлении дружеских отношений с сыновьями и их женами Марио отводил внукам, но если Марко всю неделю учился в Неаполе, то Пэскуэлина всегда находилась под рукой. Детского сада в маленьком Сан-Стефано никогда не было. Дети до шести лет воспитывались дома под неусыпным присмотром матерей, многочисленных тетушек и бабушек. Роза с дочерью до трех лет сидела дома, а когда местный почтальон, старый Бруно, вышел на пенсию, изъявила желание устроиться на работу. Одна Карла поддержала странное решение невестки, но присматривать за малышкой Линой согласилась с большой неохотой.

Растить отпрысков Тонини ей было не впервой. Карле, как старшему ребенку в семье, родная мать доверяла младшего сына еще с пеленок. С десяти лет девочка умела пеленать, кормить, стирать марлевые подгузники и развлекать вечно орущего Марио с утра до вечера. Из-за него Карла с опозданием окончила среднюю школу, потом рано вышла замуж и сколько себя помнила, гнула спину на огороде, обеспечивая всю семью свежими овощами. После женитьбы брата вместе с его женой Бьянкой она самоотверженно выхаживала недоношенных младенцев. Джулиано и Франческо с разницей восемь лет по неведанным божьим законам рождались почти одинаково – утомительно долго для отца и смертельно тяжело для матери. Свою бездетность Карла приняла смиренно, без малейшей доли сожаления, и всю невостребованную материнскую любовь поделила равными долями сначала между племянниками, а затем и между внуками Марио. Но старший Марко без сомнения стал ее любимцем, ее сладким помидорчиком. Он и рос розовощекий, с мясистыми сочными губами и вечно сонными глазами, без зазрения совести пользуясь добротой и безграничной щедростью старой Карлы. Только рядом с ним на ее лице появлялась счастливая улыбка, а в темных глаза вспыхивала искра былой любви. Но к маленькой Пэскуэлине бабушка относилась более сдержано, впрочем, как и ко всем женщинам Тонини, предназначение которых в ее понимании сводилось только к двум вещам – рожать детей и вести хозяйство.

Первая в семье Тонини после смерти Бьянки появилась Паола. Высокая, прямая, с короткой стрижкой и пронзительным взглядом она не понравилась Карле с первого дня знакомства. Джулиано познакомился с будущей женой на последнем курсе университета, а через год родился Марко. Паола, почувствовав враждебный настрой единственной женщины в семье, легко уговорила мужа пожить первое время у своей матери в Неаполе, пока появится возможность устроить сына в детский сад. Но не все шло так гладко, как распланировала умная Паола. После окончания университета Джулиано долго искал в городе работу, и предложение отца помочь в семейном бизнесе пришлось кстати. Ровно пять лет вместе с братом он строил теплицы и птичники, пока не пришла пора отправить Марко в первый класс. За это время Карла сильно привязалась к внуку и уже снисходительно принимала и короткую прическу Паолы, и ее наряды – джинсы с мужской рубашкой, которые деревенская жительница считала для молодой женщины неприемлемыми. Ее страшно огорчил сам факт взросления любимого помидорчика, когда Джулиано на семейном совете объявил, что Марко пойдет в школу в Неаполе. Карла довольно сдержано отнеслась к желанию родителей учить сына в большом городе, а не в соседнем Авеллино, где тоже имелась начальная школа. Теперь весь смысл ее жизни сводился к ожиданию выходных, когда родители привозили дедушке внука, а Карла, пользуясь моментом, за два дня так успевала закормить исхудавшего мальчика, что в понедельник утром на его поясе еле застегивались школьные брюки.

Через два года из соседней деревни Франческо привел в дом Розу, которая еще больше не понравилась старой Карле, потому что Паоле младшая невестка уступала во всем: и в росте, и в цвете волос, и даже голос ее не нравился сварливой тетке. Во время ссоры он срывался на высокой ноте, походил на мышиный писк, а к концу и вовсе сходил на нет. Еще имелся у Розы незаметный дефект в походке. Из-за родовой травмы ходила она, чуть заваливаясь на левый бок, словно сицилийская серая гусыня. Но Карле хватило одного взгляда, чтобы приметить так тщательно скрываемый недостаток и сравнить невзрачную внешность тихой Розы с водоплавающей птицей, что прозвище «гусыня» с легкой руки тетки закрепилось за несчастной невесткой с первого дня знакомства. А через полгода уже и вся семья повторяла за Карлой глупое прозвище, которое на удивление точно характеризовало не только внешний вид молодой женщины, но и ее умственные способности, ограниченные лишь мужем, домом и хозяйством. И если строптивая Паола гордо задирала свой подбородок на любое замечание Карлы, то скромная Роза спокойно выслушивала ее нравоучения и без лишней хитрости в точности следовала дельным советам опытной тетки. Такое послушание не могло остаться не замеченным. Не прошло и года, как Карла смягчилась к «гусыне», приняла под свое покровительство и первая узнала о беременности Розы.

Еще бабка Доната, прожившая ровно девяносто лет, рассказывала упрямой внучке, что не годится называть детей скверными прозвищами. По суеверным законам это прямолинейно влияло на судьбу ребенка, его характер и всю дальнейшую жизнь. Когда на Пасху родилась дочка Франческо, весь день над деревней громыхали молнии и потоком лился дождь. На своем веку не помнила Карла такой разбушевавшейся стихии, а когда Роза, вернувшись домой с младенцем, развернула перед Паолой и сестрой свекра пеленки, то странным показалась Карле и смуглая кожа девочки, и иссиня-черные, жесткие волосы на маленькой головке. На следующий же день она пешком отправилась в Сан-Манго, чтобы помолиться Святому Стефанию и зажечь свечу. Но путь длиною почти в шесть миль, который раньше преодолевался легко и торжественно, на этот раз показался пожилой женщине утомительным, а главное, почему-то бесполезным. И хорошо взвесив свои силы, Карла на полпути вернулась обратно. Свое плохое самочувствие в несостоявшемся паломничестве она приняла за очередной знак свыше и с того дня еще больше стала присматриваться к дочери Франческо. А Лина, как назло, росла настоящим дьяволенком. Подвижная, эмоциональная, не знающая ни минуты покоя, девочка и другим не давала сидеть на месте. Роза дочку обожала, но к трем годам от непоседливой Лины устала и она, вакансия служащего на почте пришлась как нельзя кстати. С большим трудом ей удалось уговорить Карлу присматривать за внучкой те шесть часов, которые она просиживала в крохотной почтовой конторе.

Но за пять лет Карла все же приняла в свое сердце маленькую Лину и в тайне ото всех, и даже от себя, часто за проказы и повышенную активность называла девочку diavoletto15. А когда черты лица Пэскуэлины смутно напомнили ей девяностолетнюю Донату, богобоязненная Карла и вовсе поверила в переселение душ. И вспомнила она седые, жесткие волосы старухи, смуглую кожу, за которую соседки прозвали ее «notte»16, и скверный вздорный характер, что затаился в жизнерадостной Лине до поры до времени…

Утром после разговора с братом Карла вернулась домой мрачнее тучи. С порога накинулась на молчаливого Антонио. В отсутствии жены он прямо на кухне расположил садок с двухдневными цыплятами.

– Ты еще в постель бы их притащил, – ворчала она на мужа, заваривая крепкий кофе.

– В курятнике сыро. Дождь зарядил на всю неделю. Птенцы начнут дохнуть, – оправдывался Антонио, посматривая на суровую супругу.

Он был прав. На прошлой неделе пять пушистых тушек вымела Карла жесткой щеткой из птичника, а предстоящей зимой ей очень хотелось продать жирных, сочных курочек на рождественской ярмарке в Авеллино, но если оставить молодняк в курятнике, то за три дня от четырех десятков останется один.

С большой кофейной чашкой она присела возле кухонного окна. За омытым ночным ливнем прозрачным стеклом Карла недовольно посматривала на любимый огород. В одну ночь ровные грядки ревеня и базилика превратились в месиво из листьев и грязи. Спелые помидоры лежали прибитые к земле вместе с ветками, а любимые черные черри горохом рассыпались по всему огороду. Не радовали сердобольную хозяйку ни тыквенная ботва, скатанная ветром в одну кучу, ни ярко-красные гладкие перцы, вырванные с корнем из высоких, насыпных грядок. А ведь до приезда русской три недели светило южное солнце, и облака проплывали над благословенной неаполитанской землей без единой капли дождя.

Как только Карла вспомнила о гостье Тонини, быстро вылила в раковину остатки любимого кофе, накинула на плечи теплый платок и, не обмолвившись с мужем ни единым словом, заторопилась к соседке, а вернее, к ее сыну. У Джуно имелся совсем новенький «фиат добло», приобретенный в прошлом году для транспортировки сыров и домашней ветчины в Авеллино. Утром приметила его Карла возле ворот и решила попросить соседа свозить ее в Сан-Манго. Давно хотела она помолиться Святому Стефанию, а последние события только утвердили ее в желании. Карла позабыла и мужа предупредить о поездке, и даже про внучку не вспомнила, хотя обещала младшей невестке посидеть с той после обеда…

Но Лина нашла себе новую няню с красивым именем Мария. Ей удавалось произносить его четко, не глотая последнюю гласную. А еще нравились пушистые волосы цвета карамели, которые Лина видела первый раз в своей жизни, добрые голубые глаза и заразительный смех. Никто так в деревне больше не смеялся – так звонко, весело и открыто – никто.

К возвращению Франческо из Неаполя они с Марией разрисовали целый альбом. Зачаровано следила Лина за остро отточенным карандашом, плавно выводящим многослойные линии, за тонкими пальцами с идеальным маникюром, которого не имела даже тетка Паола, за светлым локоном, ниспадающим на альбомный лист под самый кончик карандаша. И ближе прижималась девочка к теплому боку незнакомой женщины, все больше проникаясь к ней симпатией маленького преданного сердечка.

– Папа, папа, смотри, что мне нарисовала Мария! – Встретила она отца на пороге кухни.

Франческо весь день потратил на закупку материала для нового птичника в Лапио. Длинный список пришлось отоварить ему в самом Неаполе, а малогабаритный с низкими бортами фургончик загрузить под завязку. Он спокойно пил с Марио вино, подробно рассказывая о поездке, когда Лина в обнимку с альбомом ураганом влетела на кухню. За ней по пятам бежала красавица Мария.

При виде этой женщины он не испытывал той неприязни, которую стремился зародить в нем старший брат. С первой минуты знакомства она показалась ему очень красивой, и красота эта была хрупкой, завораживающей, почти неземной.

Вчера после обеда, когда братья вернулись в свои комнаты, Паола пригласила Франческо с Розой к себе, чтобы обсудить гостью и поделиться мнением по поводу последних событий. Для такого случая она заранее прикупила дорогого вина, сыр и фрукты.

– Он говорил, что ей сорок восемь лет! Вы заметили, как она молодо выглядит. Отец вас обманул! – разливая по бокалам янтарный мускат, старшая невестка первая начала непростой разговор.

– Какое нам дело до ее возраста, Паола. Пусть лучше будет молодая и красивая, чем старая и скупая, – возразил ей Джулиано.

Паола, не ожидавшая встретить отпор от собственного мужа, накинулась на деверя.

– А ты что молчишь, Франческо?

– А что я? – Тот пожал плечами и уставился на стол.

– Понятно! Она и вас успела окрутить, пока ехали домой. Распустили слюни, как мальчишки.

Не нравилось Джулиано, когда жена забывалась перед родней и показывала свое превосходство.

– Придержи язык, Паола! – повысил он резко голос. – Что ты от нас хочешь, это решение отца.

– Ты знаешь, что я хочу. – Жена поджала губы и чуть скосила глаза в сторону Розы.

Та сидела бледнее снега, поджимая руками живот. Паола сразу заподозрила неладное.

– Что случилось, гусыня? Тебе плохо? Живот болит?

– Прихватило что-то. Наверное, ризотто переела. От риса мне всегда нехорошо, – оправдывалась Роза, смущенно глядя на Джулиано.

– Отпусти ее, Паола. Ей надо прилечь. Мы и втроем можем поговорить, – взмолился Франческо, заступаясь за жену.

После ухода Розы, старшая невеста уже не церемонилась.

– Она молода! И если успеет родить ребенка, то наследство вы получите на треть меньше, – уверяла она братьев. – Вам и сейчас немного достается. Даже половина этого дома и всей земли не достаточно, чтобы купить хорошую квартиру в Неаполе.

По смущенному виду брата и испуганным глазам самой Паолы Франческо догадался, что наружу непроизвольно вырвалась давно хранимая тайна.

О большой городской квартире с окнами на море жена Джулиано начала мечтать на второй день после свадьбы. Деревенская жизнь ей претила, как и само обширнейшее хозяйство, к которому ее безуспешно пыталась приучить сварливая Карла. До рождения сына умная Паола прикрывалась беременностью. Придумывала несуществующие недуги и физические ограничения, прописанные городским доктором из Неаполя. Но при виде теткиного огорода, не имеющего ни конца ни края, у несчастной Паолы и без того сводило судорогой живот и подкашивались ноги. Под неусыпным контролем Карлы она только научилась хорошо готовить любимые блюда мужчин Тонини и на этом ее обязанности в семье закончились. А после рождения Марко счастливая мать и вовсе возомнила о себе неизвестно что, поэтому Карле пришлось вернуться к печи и готовить не только для своего Антонио, но и для всей семьи младшего брата. Но Паола на этом не остановилась, через три года ей предложили место в реставрационной студии при неаполитанском Королевском музее, радость ее была безгранична, только заботиться теперь о маленьком помидорчике предстояло все той же Карле. Но та не роптала. Ребенок, с утра до вечера обласканный обожаемой бабушкой, купался в море безграничной любви и постоянного внимания. Через время в музее освободилось место скульптора, и Паола вспомнила о муже. К тому времени и Джулиано надоело работать на отца, получая в конце месяца символическую зарплату. Он мечтал о большем, не зря же считался на курсе самым одаренным художником, а заодно и самым красивым парнем во всем университете. Высокий, стройный, с черными глазами с паволокой Джулиано для многих девушек казался легкой добычей, но Паола всех смогла обойти, словно резвая лошадка на скачках Палио. Но ни красота ее избранника, ни его жаркая неутомимость темными, душными ночами не могли заставить Паолу отказаться от заветной мечты и в один прекрасный день переехать из Сан-Стефано в престижный район Неаполя.

Последние шесть лет она вела самый жесткий учет всех затрат, тщательно планируя будущую покупку собственного жилья. Но заработанные деньги быстро тратились, а накопления не торопились увеличиваться в размерах. Вот тогда-то, проконсультировавшись в юридической фирме, Паола разработала план быстрого и верного обогащения путем дележа имущества свекра. За половину дома и земельный участок, который Марио с годами забросил за ненадобностью, она смогла бы выручить неплохие деньги, но даже их было недостаточно для достижения заветной цели, и Паола заручилась поддержкой родной матери, пообещавшей финансовую помощь при покупке городской квартиры. С того момента она ненавязчиво внушала Джулиано собственную мечту, но делала это так умело и не торопясь, что уже через год муж и сам загорелся подобной идеей, полностью соглашаясь с женой в том, что в деревне их больше ничего не держало. Пришло время зажить своим домом, а для этого требовался сам дом или квартира…

– Так вы уже все подсчитали? – Франческо допил вино, собрался уходить.

– Постой, брат. Я могу тебе все объяснить. Ты поймешь меня. – Джулиано положил руку ему на плечо, обнял, привлек к себе. – Мы с Паолой работаем в городе, наш сын учится в городе. Мы четыре дня в неделю живем у матери Паолы, тесня ее в крохотной квартире. Вывод напрашивается сам собой. Нам проще купить жилье в Неаполе, но у меня нет столько денег.

– Но где будем жить мы с отцом, если вы требуете половину нашего дома?

– Никто ничего не требует, Франческо! – Паола не могла долго оставаться в стороне. – Мы просто хотим найти решение этой проблемы. Дом останется за вами. Можно продать только землю, а за дом вы выплатите нам половину его стоимости после оценки.

– Где мы возьмем столько денег, Джулиано?

– Возьмите кредит, – ответила за мужа Паола.

– Кредит? Ты в своем уме, Паола? Кто сейчас берет кредиты?

– Не кричи, Франческо! Всем тяжело, но мы хотим жить в городе. – Джулиано похлопал младшего брата по плечу, словно уже все было решено.

– Ты говорил с отцом? – Франческо не мог поверить, что родной брат способен так легко лишить его отчего дома.

– Нет еще. Боюсь, что он откажет нам. Ты должен поддержать меня, брат, и уговорить отца, если он воспротивится отдать мне половину имущества.

– Он воспротивится, Джулиано, можешь даже не сомневаться в этом. – Теперь младший брат хлопал по плечу старшего с явным участие и сожалением. – Ты опоздал, Джулиано. Если русская поселится в этом доме, отец ничего тебе не даст…

Вернувшись на свою половину, он подробно рассказал жене о хитроумном плане брата, не упустив того момента, что именно Паола являлась главным инициатором раздела имущества. Опечаленная таким поворотом событий Роза неожиданно растрогалась, расплакалась и, зажимая ладонями рот, чтобы не разбудить рыданиями в соседней комнатке спящую Лину, призналась мужу в двухмесячной беременности.

– Это мальчик, Франческо! Я чувствую!

Счастливый отец долго сжимал в нежных объятиях любимую жену, пока не стихли судорожные всхлипы, а глаза ее не высохли от слез. Три раза он клятвенно обещал Розе держать пока все в тайне и по ее просьбе даже перекрестился на распятие.

– Если отец узнает о нашем ребенке, он не захочет делить имущество. Во всяком случае, сейчас…

Теперь, сидя на отцовской кухне, он рассеяно слушал щебетание Лины, которая подсовывала ему под самый нос красочные рисунки зверей, но Франческо смотрел только на Марию. С приветливой улыбкой русская поставила перед ними глубокие тарелки с подогретым супом, нарезала пшеничный хлеб, полила густым оливковым маслом свежий салат из помидор, базилика и белого сладкого лука, крупно порезанного кольцами, а перед Пэскуэлиной выставила целую миску разваренного риса с молоком и медом. Она ничего не говорила, но ее плавные жесты, размеренная медлительность, невозмутимое спокойствие и едва заметный грациозный наклон головы к левому плечу утвердили Франческо в невысказанном превосходстве этой женщины на семейной кухне Тонини. А после возвращения Розы он и вовсе убедился в том, что всего за один только день пребывания в доме отца гостья завоевала его безграничное расположение, которым успешно пользовалась, не проявляя особых усилий.

За ужином две женщины пытались найти общий язык. Одна красноречивыми жестами сердечно благодарила за оказанную помощь с ребенком, другая не менее выразительными жестами объясняла, что ей не составило большого труда поиграть с девочкой, разрисовывая в альбоме зверей и птиц. Розу восхитили рисунки Марии, а Лина после ужина пыталась их повторить.

– Если надо посидеть с девочкой, я всегда рада помочь, – на прощание Маша прямо с планшета прочитала сложное предложение.

Она дважды ошиблась в произношении незнакомых слов, но Роза и глазом не моргнула, согласно кивнула головой, с благодарностью пожала протянутую руку.

– А как же Карла? – удивился Франческо. – Она обидится.

– Она уже обиделась, – пояснил Марио, закуривая новую трубку. – Еще утром заявила, что больше ноги ее не будет в моем доме.

– И ты не хочешь с ней помириться, отец?

– Пока нет. Каждый должен жить своей жизнью, Франческо. Или ты думаешь, я не заслужил такого подарка?

Перед сном сын долго думал над словами отца. Имел ли он права таиться от него, когда другие плели за его спиной интриги, подсчитывая стоимость недвижимости и мечтая поскорее ее поделить. Деревенская жизнь вполне устраивала спокойного и рассудительного в своих ограниченных желаниях Франческо. Он не гнался за длинным рублем, не стремился казаться умнее, чем был на самом деле, любил эту щедрую суглинистую почву, взрастившую в нем доброе открытое сердце и трудолюбивые мозолистые руки. Его вселенная зародилась в карих глазах Розы, а с появлением дочери расширилась до бесконечности с ярко вспыхнувшей звездой по имени Пэскуэлина в самом центре. Он не желал менять привычный уклад отлаженной жизни, и даже появление в доме русской женщины не так удручающе подействовало на него, чем признание родного брата отсудить у отца свою долю. После долгого раздумья Франческо решил при первом удобном случае поговорить с отцом о Джулиано, и может быть, вдвоем они найдут правильное решение.

– Она понравилась мне, – прошептала Роза перед тем, как закрыть глаза.

– Кто? – не понял Франческо.

– Мария. Она добрая и веселая, не то, что вечно недовольная Карла или заносчивая Паола. Лина просила завтра снова остаться с Марией.

– Ты с огнем играешь, Роза, – забеспокоился муж. Мало ему проблем со старшим братом, так теперь и тетка возненавидит их семью.

– Ты знаешь характер дочери, Франческо. Она будет с той, которая пришлась ей по душе. Сердце ребенка трудно обмануть.

– А, делайте, что хотите. – Во всяком случае, он попытался предотвратить неминуемую катастрофу.

– Ради Марии твой отец зажег сегодня камин, – улыбнулась в плечо мужа довольная Роза.

– Неужели? – от удивления он приподнялся на локте, пытаясь в темноте разглядеть песочные глаза.