Правда выбора

– Так может я пойду тогда, возьму свою пищальку? – снова подал голос Естафьев.

– А если Филька не просто грозит? – добродушно заметил Скоблев, – Десятник его, понятно, накажет, да тебе уже что с пулей в груди делать?

– Да! – грозно шмыгнув носом заявил паренек и перехватил пищаль потверже, – не стращай! Я может тоже грозной!

Скоблев и остальные плотники засмеялись.

Появление Григория Олонец все-таки пропустил. Видимо, хитрый как старый лис, Зоб прокрался на поветь, пока Игнат еще был в корчме и схоронился в клети. В полумраке повети Олонец не заметил, что дверь клети приоткрыта. Дождавшись, когда Олонец повернется спиной, Зоб выскочил и попытался сразу воткнуть нож в шею.

Был бы Зоб моложе, быть Игнату мертвым. Но старая выучка еще не оставила Олонца. Уловив слабый шорох подошвы перед броском, он успел обернуться и увернуться от удара ножом. В отличие от Олонца, Зоб не пытался брать противника живым. Промахнувшись, он тут же толкнул Олонца через бедро, пока тот разворачивался к нему. Игнат успел только упасть на спину, извернувшись. Схватив вилы, стоявшие у стены, Зоб занес их, готовый воткнуть в живот противнику.

Сшибить врага с ног Игнат не дотягивался, вытащить нож не успевал. Оставалось только воспользоваться пистолем, который уже был в руке. Да и действовал Олонец уже с той беспощадной точностью, которую пытался забыть последние десять лет. Он вздернул ствол и спустил курок.

Пуля попала Зобу в живот под солнечное сплетение. Он выронил вилы, крутнулся и упал лицом вниз. Заскреб рукой, ища нож. Олонец тут же подобрался, выхватил свой и навалился на Зоба сверху. Не ожидая ни мгновения он левой рукой схватил Григория за бороду, дернул вверх, а ножом полоснул по горлу. Кровь хлынула на плахи повети. Крупное, могучее тело всесильного Зоба затряслось. Олонец удерживал его, пока тот не перестал дергаться, как будто резал барана и ждал, чтобы вся кровь стекла.

Убийство Зоба в одно мгновение все изменило.

Вытерев нож об одежду побежденного и подобрав левой рукой пистоль, Ослоп вошел в корчму. Правая рука все еще была в крови.

В корчме молчали.

Ослоп швырнул пистоль и ножи Зубова и Жмыха в кучу на столе. Повернулся к остальным:

– Слушай, православные! Я, Игнат сын Степанов, известный Ослопом, сей час убил Григория Зоба. Теперь иду к его вдове, скажу, что сделал. А после пойду к пристаням, к своей лодке.

Он сунул свой нож в ножны, взял вторую пищаль и выпалил в стропила крыши. Сизый, тяжелый дым заволок корчму. Сразу же забрал у Фильки пищаль Саженя.

– Ты беги, Филька, беги шибче, – сказал Ослоп, отступая к двери и добавил для остальных, – больше не держу ни вас, ни ваше оружье!

Он тут же вышел на взвоз, разрядил в небо и бросил под ноги вторую пищаль и, пока не рассеялись клубы порохового дыма, быстрым шагом направился ко двору Зоба.

Филька, выскочивший сразу за ним, соскочил под взвоз, сел к бревенчатой стене подклета и заплакал, размазывая слезы и сопли.

В огромном доме Зоба на высоком подклете, с двумя избами, амбарами, скотным двором, сеновалом и просторной поветью Ефимия, жена Григорьева, была одна. Насильно крещеные холопки-остячки забились куда-то в дровню, как только услышали выстрел от кружечного двора после того как туда ушли все люди Зоба, и он сам.

Пройдя в избу, Ослоп нашел Фиму сидящей у стола на ларе. Он не стучал, не кланялся, на красный угол не крестился. Она не вставала, лишь повернула голову к вошедшему. На столе перед ней лежали оба пистоля Игната.

Дочка прежнего десятника острожка и остячки она была хороша собой и еще очень молода. Зоб взял ее за себя желая подмять не только слободу, но и острожек. Однако служилое дело кочевое. Через пару лет отца Фимы перевели в другое место, и она осталась полностью в руках свирепого мужа. Жена первого человека Маковского она жила хуже последней холопки. Тем не менее, держалась с таким достоинством, что можно было только позавидовать ее силе воли.

Она заметила окровавленную руку гостя, и посмотрела прямо в глаза. Во взгляде была не только твердость, но и надежда. Какая бы судьба ее теперь ни ждала, она все-таки была рада избавлению от Зоба и не смогла полностью это скрыть.

Ослоп остановился, не зная, что теперь делать. Первый раз после гибели Маруси он вдруг увидел женское лицо, которое его тронуло.

– Григорий? – спросила она первой.

– Убил его, – кивнул Ослоп.

– А Илья? А остальные? – спросила она так, что не было понятно, надеялась ли на то, что они тоже убиты, или на то, что уцелели.

– Живы, – ответил Ослоп.

– А ты зачем сюда… Меня? – напугалась она вдруг, пальцы дрогнули, коснулись рукояти пистоля.

Ослоп коротко дернул головой:

– Нет. Cказать про Зоба.

– Они ведь теперь убьют тебя!

– К чему мне жизнь, когда от таких как мы с Зобом, ни покаяние, ни тайга не спасают? – покачал он головой.

Она перевела дух. Этот сильный человек, с измученным острым лицом, столь отчаянно пришедший сюда, и может быть желавший смерти от ее руки за убийство мужа, был совершенно не похож на всех, кого она видела в жизни.

Обычай не позволял приветствовать убийцу мужа, пригласить его в избу, даже улыбнуться. Но кое-что все-таки было в ее силах.

Фима поднялась с ларя, открыла крышку и вынула саблю Игната, перевязь с пороховницей и лядункой45, ольстры46 пистолей. Наконец достала из угла ружье с кремневым замком доброй работы. Теперь на столе лежало все то, что было взято людьми Зоба в чуме Игната.

Ослоп благодарно кивнул, подошел к столу, поднял пистоли, проверил как забит заряд.

– А Илья, остальные люди и холопы, ты их тоже убьешь?.. – спросила она, завороженная точными движениями его рук.

– Как выйдет. По хозяйскому слову, но убивали своими руками, их вина та же, – сухо ответил он, решив, что она спрашивает из страха за их жизни.

Убедившись, что заряжены оба пистоля как нужно, принялся за ружье.

– Я наследница двора Зоба, – пояснила женщина. – Кроме холопов и покручеников, у Зоба вся слобода в долгу. Они должны отомстить. Кто тебя одолеет, станет первым среди них. Я буду для них наградой, а за мной все, чем Зоб владел.

Игнат посмотрел в ее глаза, долго не отводя взгляда.

– По долгу тебе тоже меня убить надо. Но ты не стала. – ответил он. – У них всех тоже выбор.

Закончив с ружьем, он протянул руку к перевязям и ножнам с саблей. Десять лет назад, сняв с себя саблю он начал новую жизнь. Вспомнился юкагирский47 шаман, напророчивший Ослопу беду. Игнат с ватагой напали на случайно попавшихся им промышленников и перебили всех, вместе с сопровождавшими их инородцами и женками из числа местных. Оставили шамана-толмача и несколько подраненных промышленников, чтобы вымучить из них сведения, где те промышляли шкурки и какие землицы видели. Когда Ослоп грозил саблей очередному несчастному, юкагир вместо того, чтобы переводить, вдруг кивнул на саблю и сказал:

– Осторожней, нохшоччо48. С ней или от нее погибнешь. Так будет.

В гневе Ослоп тут же отхватил ему голову долой. Но потом слова шамана все не шли из головы. Часто стали сниться убитые им ради наживы инородцы и православные, лица в крови, а надо всем стучал бубен шамана и повторялись слова: «С ней или от нее». Через несколько месяцев, на питейном дворе в Якутске, когда Игнат понял, что прогулял все, за что убил стольких людей, он захотел избавиться ото всего этого и от стука бубна в ушах. Верным путем показались церковь и покаяние. На несколько лет стало легче.

Добравшись сюда, он встретил Марусю и обосновался с ее родом. Прежние грехи он не забыл вовсе, но начал верить, что и для него может быть уготована иная доля.

Он отдернул руку от сабли, как будто это могло что-то изменить. Тоска и отчаяние снова охватили его. Взглянул на вдову и подумал, сколько еще таких как она по всей стране страдает от зобов и покрывающих их приказчиков. Всем помочь и думать нечего. Одной – стоит попытаться.

Взял саблю, застегнул пояс. Ни пороховницу, ни лядунку, ни ольстры не взял. Поняв, что он не собирался делать больше одного выстрела из каждого оружия, Фима поднялась с места:

– Не ходи на них, уходи к лесу, я покажу заднюю калитку.

– Меньше будет на тебя, Фима, охотников, может легче жить будет. А меня за Зоба все равно плаха ждет, – ответил Ослоп.

Ему захотелось обнять эту гордую женщину, или хотя бы погладить ее по щеке. Но вдова от убийцы мужа не могла такого принять. Ослоп заткнул пистоли за пояс, взял пищаль и пошел к выходу. На пороге обернулся, посмотрел еще раз в глаза Фимы и закрыл дверь.

Первым, едва удушливый пороховой дым слегка рассеялся, поднялся Пронька Бобыль. Подскочил к столу, выудил свой нож.

– Резать гада! – зашипел он и рванулся к выходу.

– Гляди, за дверью ждет! – насмешливо крикнул ему Скоблев.

– Чего это? – оторопел Пронька.

– До того вы думали, что его Зубов со Жмыхом утопили, – пояснил Платон.

Бобыль отскочил от открытого дверного проема, пнул косяк:

– Падаль гнилая!

Разобрав оружие, выглядывали осторожно. Сначала Лямин с луком и Естафьев с казаком Саженем убедились, что никого нет. Потом только вышли Илья Григорьевич, покрученики и холопы Зоба. Опасливо оглядев поветь и тело старосты, выбрались наружу. Один Илья задержался над отцом и перед уходом наказал корчемщику позаботиться о покойнике.

– У Зоба он свое оружье заберет, – рассуждал Естафьев, спускаясь по взвозу, – опасно на него в лоб идти. Я сяду за забором. Лямин, с другой стороны садись. А вы дальше по улице вставайте. Увидит, замрет, тогда сострелим.

– Тоже лук принесу! У Митяя есть, знаю! – выкрикнул Бобыль и убежал к ближней избе.

Илья если и думал возразить, но не решился. Только зло глядел перед собой и представлял как вонзает нож в живот Олонцу.

Филька видел, как они спускались по взвозу с проклятьями и ругательствами и смертельно испугался за Игната.

Сжимая мешочек с заговором, он встал, бормоча себе под нос:

– Задержать, помочь надо, задержать только…

Когда люди Зоба чуть отошли от взвоза, он выскочил и закричал:

– Гей! Собрались теляти волка съесть! Куда вам косорылым! На блох и то вдесятером ходите! Всемером-то обоссытесь, поскользнетесь! – шалея от собственной смелости, он пустился наутек.

Большей частью люди Зоба его не заметили. Черкас, Бабка и Илья остановились. Филька оглянулся, увидел, что его не преследуют и визгливо выкрикнул:

– Сиськи поросячьи!

– Язык вырежу! – не выдержал Черкас и, придерживая рукой саблю, кинулся к Фильке.

Филька рванул прочь, Бабка побежал ему наперерез. Илья поднял, было, руку остановить их, но не сделал. Развернулся поспешил догонять остальных.

Миновав по слободе то место, где уходил спуск к реке, Естафьев прошел еще несколько дворов и остановился. Улица тут была широка, по обе стороны тянулись невысокие заборы, способные дать укрытие стрелку. Дальше были видны уже ворота двора Зоба.

– Тут широко и способно. Ждите, – сказал Естафьев. – Лямин – на той стороне садись, а я с этой буду.

Перехватив пищаль, он перепрыгнул через ближайший забор слева. Лямин приготовил стрелу и поглядел на Илью.

– Давай, холоп – сядь вон в кустах. Побежит – стреляй его, – распорядился все-таки сын Зоба.

Лямин покивал и нырнул в ворота справа. Закудахтали куры.

Подбежал, запыхавшийся Бобыль, глянул по сторонам и, никого не спрашивая, скрылся в воротах двора слева. С Ильей остался только холоп Десятин.

Естафьев не остановился в том месте, куда показывал. Желая сам оказаться тем человеком, который отомстит за Зоба, он перелез через забор в соседний двор и подобрался еще ближе. Выбрав подходящую щель, затаился.

Скоро в воротах зобова двора показался Ослоп.

Он шел спокойно, даже неторопливо. Ружье со взведенным курком держал в руках, оба пистоля были заткнуты за пояс, рукоятями вправо.

Ослоп видел двух изготовившихся к бою людей дальше по улице. Однако ждал, что его будут сторожить. Сам бы так сделал. Не ворочая головой лишний раз, он старался взглядом не упустить ни одной мелочи по сторонам. Вычислял места, где было бы удобно засесть с луком или пищалью. Но и не останавливался.

Естафьев, выжидал. Второго выстрела ему наверняка не успеть сделать, надо было уложить Ослопа первым. Приходилось ждать пока тот либо приблизится, либо остановится.

Приметив справа щель в посеревших досках забора толщиной со ствол пищали, Ослоп не повернул головы, но прикинул, как там, за забором будет таиться стрелок. Мысленно взял прицел. Глянул еще раз. Верно, вот он, тусклый блеск на торце ствола.

Почти поравнявшись с щелью, он упал на колено, направил ствол в сторону забора и выстрелил. Пуля попала Естафьеву в правую часть груди, раскурочивая ребра и не оставляя никакой надежды выжить.

Ослоп тут же бросил ружье наземь и быстрым шагом пошел к Илье с Десятиным. Теперь нельзя было давать им опомниться.

За своим забором Пронька Бобыль приготовил стрелу, но стрелять еще не решался, опасаясь промаха. Страшась дурной славы Ослопа, припомнил заговор от пули и тихонько, но торопливо наговорил:

– На зоре, на ясной пойду под тихой облак, под красную зорю, под частые звезды, увижу море сине, да над ним ветры буйны. Не овей меня ветры пусты, а неси меня ветры на Буян-остров сред синя моря. Да возьму там крепок ключ-горяч Алатырь-камень. Ты не лежи лежмя камень, а заслони меня от пули. Как от тебя железа, так от меня железа. И так на всяк день и на всяк час, месяца молода и ветха. Говори на вино, и на перец, и на чеснок, на что хошь.

Закончив, он на всякий случай перекрестился:

– Спаси и сохрани, господи!

Однако положить руку обратно на стрелу ему не дали. На плечо легла тяжелая ладонь, а в шею кольнуло острие ножа.

– Не балуй, малый, так бобылем49 и останесся, – прогудел ему в ухо Платон Скоблев.

Бобыль медленно обернулся:

– Ты ж, паскуда, ему за скобяной товар должон! Тебе там, с Ильей стоять! – удивился Пронька, – Илья какой бы ни кривой, а наследник. Узнает, что ты меня остановил, не даст товара, из чего плотничать будешь? По миру пойдешь!

Бобыль дернулся, уверенный, что плотник его отпустит, но тот напротив, ловко завернул ему руку за спину, ткнул лицом в землю и придавил коленом:

– Может и пойду. А через себя переступать довольно, – ответил Платон.

Увидев, что Ослоп выстрелил не туда, где должен был сидеть Естафьев, Илья обрадовался. Он даже выхватил нож и пошел сам на Игната. За ним поспешил и Десятин.

Едва сблизившись на расстояние выстрела, Ослоп не сбавляя шага выхватил пистоль, левой взвел курок, спустил его, целясь в грудь Илье. Тут же, еще в дыму, бросил пистоль, выхватил второй и так же оттянув ребром ладони курок с кремнем почти наугад выстрелил по Десятину. В тот же миг его клюнула в левое плечо стрела.

Стараясь не замечать боли, Ослоп шагнул дальше, выходя из дыма и беря в руку нож.

Слева мелькнул Лямин, вставший за забором и пытавшийся увидеть, куда попал своим выстрелом. Не выжидая лучшего времени, Ослоп метнул нож. Клинок попал Лямину в горло, он выронил лук и завалился навзничь.

Илье Григорьевичу пуля попала точно в сердце, а Десятину повезло меньше – в правую сторону живота. Это обещало ему неминуемую, но долгую и мучительную смерть. Ослопу, однако, не было до того дела.

Не останавливаясь, чтобы подобрать пистоли, и не оглядываясь, он пошел вперед. На ходу глянул на левую руку. Стрела пробила мышцы плеча, ткнулась в кость. Ослоп просто выдернул ее, не заботясь о том, что наконечник остался внутри. С не совсем зажившей еще раной от ножа Зубова рука все равно была не так проворна, а боль пока оставалась терпимой. В угаре боя он мог ее вообще перестать чувствовать.

Увидев, через щель в заборе, что грозный противник выжил, но теперь повернулся спиной, Бобыль заныл:

– Ладно-ладно! Отпустишь, замолвлю за тебя словцо, скостят долгу! От кабалы избавиться – шутка ли! Давай сам половину твоей кабалу выплачу!

– Зоб тоже сладко пел, – проворчал Скоблев не ослабляя хватки, – весь волок окрутил, шельмец. Теперь давай другие песни послушаем. Еще лучше – сами споем!

После того, как люди Зоба ушли из корчмы, десятник Семенов забрал свое оружие, строго приказал плотникам расходиться и позвал казаков:

– Идем, браты!

Сойдя со взвоза, он не повернул к острожку, а пошел прямо к слободе.

– Хочешь не дать зобовым Олонца забить? – спросил казак Сажень, поравнявшись с десятником, – к суду отдать?

– Не дастся он к суду, – мрачно ответил Семенов, – убить придется.

– Извиняй, десятник, – удивился Сажень, – я казак бывалый, но тут ты хватил! Разобраться, Олонец в своем праве был за убойство жены. Да он же к Похабову хотел Зоба доставить! Тут суд нужон!

Семенов остановился, схватил Саженя за грудки:

– Ему, псу, мешок на голову и в воду, а не суд! Живым дастся, сначала помои жрать будет! На государевых людей руку поднял! Мне грозил! Мне! Ты еще полезешь?

– Не полезу, Прохор, – спокойно ответил Лексей, – но и с тобой не пойду.

– Что?! – Семенов даже побагровел, – я ж тебя в колодки!

– К суду Олонца взять – пойду. А убивать – не пойду. Зоба за убийство остяков брать не хотел, а теперь выслужиться перед зобовыми хочешь?

Второй казак, Микита Галичанин, поняв, что сказал товарищ, сам схватил его за руку:

– Окстись, Лексей!

– Окстись, – потребовал Семенов, – Приказа ослушаешься – палками забью!

– Караульных с острожка приведу! – ответил Сажень, – убивать Олонца не пойду!

В бешенстве десятник ударил Саженя в челюсть, опрокидывая наземь:

– Микита! Бери у его пищаль! А ты, Лексей, беги в отрожек, сымай людей с караула, сюда веди. И готовься – сорока палками не отделаешься!

Оставшиеся плотники пропустили еще по кружке, хотя Филин и попытался им воспротивиться. Потом вышли на взвоз, сначала собирались пойти поглядеть, как зобовы Олонца будут бить. Но кто-то вдруг смекнул, что сейчас и стрелять могут, ножами и саблями махать. А по домам женки, у кого и ребятишки. Веселье кончилось и все припустили по своим дворам – упредить и уберечь.

Поторопился к своему двору и кузнец Харитон Сизый. Он относился к числу немногих слободских, кто еще не оказался у Зоба в кабале. Однако и он зависел от него – когда снаряжали большой санный обоз или дощаники, именно староста распределял заказы. Надо было понимать, что теперь все будет зависеть от того, кто возьмет дело в свои руки. Помочь справиться с Олонцом – что могло вызвать большую благодарность у наследника?

Дома Харитон прикрикнул на жену, велел запереть детей, взял медвежью рогатину и поспешил на улицу.

Долго Филька убегать от Черкаса и Ивана Бабки не смог. Лежа на земле и сотрясаясь от жестоких ударов, он сумел даже порадоваться, что его истязатели не могут оторваться от избиения. Значит, позже они встретятся с Игнатом.

– Я не в обиде, ничего, ничего, – бормотал он разбитыми губами, когда Черкас и Иван оставили его и ушли догонять своих.

Семенов с Галичанином ждали Ослопа на перекрестке, где со слободской улицы отходил спуск к реке. Миновать этого места он никак не мог.

Увидев, что Ослоп одолел Илью и его людей и быстро идет к перекрестку, Семенов взвел курок на пистоли и велел Галичанину:

– Подойдет – стреляй!

Микита поднял пищаль к плечу.

– Верно говорят, – спросил он, глядя на Игната, – что Ослопом юкагиры своих детей пугают? Раньше белым медведем, а теперь им?

– Брешут, – отрезал десятник, – за фитилем гляди!

Галичанин подул на фитиль, разжигая тлеющий огонек, поправил его в курке и откинул крышку пороховой полки, изготовившись. Стрелять по одиночной цели было не то, что по толпе. Там можно было и с полутысячи шагов начинать стрельбу. А в одного и с сотни поди попади.

Олонец, увидев, что казак и десятник оружие держат наготове, понял, что сдаваться предлагать никто не будет. Оставалось только угадать, с какого расстояния выстрелит казак. Глядя, как неуверенно тот держит пищаль, решил, что его подпустят поближе. Но вряд ли ближе полусотни шагов.

Не сбавляя хода, подхватил левой рукой ножны сабли. «С ней или от нее», вспомнил он. Снять с себя, бросить наземь – может не казнят сразу, посадят в тюрьму? Иные убийцы годами в порубе сидели. На исходе пятого десятка и это верная смерть. Лучше уж с ней или от нее.

Восемь десятков шагов.

– Сдохни, тварь! Пали, Микита! – крикнул Семенов, не выдержав.

Тут же Ослоп скакнул в сторону, надеясь, что Галичанин не поспеет за ним и побежал вперед, слегка смещаясь по дуге, чтобы и Семенову труднее было целиться.

Грохнул выстрел Галичанина, пуля просвистела стороной, Микита и правда не успел довести ствол за прыжком.

Выдергивая на ходу саблю, Ослоп снова прыгнул в сторону, сближаясь с Семеновым. Тот дернул пистолем, выстрелил. Правое бедро ударило, ожгло огнем, но он уже почти ничего не чувствовал, глаза застлала пелена, в которой он раньше убивал, ничего не разбирая.

Семенов не успел ни отбросить, ни даже поднять пистоль, чтобы защититься, Ослоп вытянул его от левого плеча к правому боку, рассекая грудину.

Тут же рубанул и Галичанина, но тот успел подставить пищаль. Сумел он отбить и второй удар по левому боку. Олонец полоснул Микиту по правому бедру, Галичанин оступился, криво дернул ружьем и пропустил следующий удар снова по левому боку. Сабля рассекла живот до самого позвоночника. Ослоп выдернул клинок, и Галичанин закричал, хватаясь за живот.

От забора с дурным криком на Ослопа кинулся кузнец Харитон, целясь рогатиной.

Не разбирая, кто это, Ослоп саблей увел наконечник рогатины в сторону, подставил ногу и, ухватив Сизого левой рукой, швырнул наземь. Непослушная от ран рука чуть было не подвела, но кузнец, увлекаемый грузным своим телом, даже не успел понять, что происходит. Уже на земле он увидел над собой Игната и понял, что лежит. У него даже не возникло мысли, что можно не продолжать бой. Наоборот, в голове навязчиво билась дума о выживании семьи и благосостоянии детей, которые зависели от смерти Ослопа. Харитон схватил нож, и Ослоп махнул ему саблей по горлу.

Лишь теперь Ослоп остановился на мгновение, но не для того, чтобы добить Семенова, который задыхался, не имея возможности вздохнуть рассеченной грудью или Галичанина, лежавшего на боку с вывалившимися внутренностями.

Не обращая на них внимания, Ослоп снял пояс, затянул его вокруг правого бедра, пытаясь ослабить кровотечение и пошел дальше.

Он уже свернул на спуск к реке, когда его окликнули:

– Геть! Чого со мной не поквитався?

От перекрестка Ослопа догоняли Черкас и Бабка. Черкас поигрывал обнаженной саблей, Бабка на дворе одного из плотников обзавелся тележной осью.

Ослоп развернулся, ждал.

– Думал, ты покаялся, отступился, – ответил он Черкасу.

– Тай ты простив бы? – удивился Василь, подходя ближе.

Бабка, перехватывая ось с руки на руку, начал заходить сбоку.

– Добрый выбор можно и уважить, – качнул головой Олонец.

– Как товаришев наших положил, нема стало выбору, – обозлился Черкас.

Не дойдя нескольких шагов, он легко прыгнул к Игнату, махнул саблей. Ослоп едва успел отбить клинок и тут же справа же его ударил осью Бабка. Ослоп все-таки сумел довернуться, чтобы удар прошел по плечу и ниже шеи, но и от этого удара он замешкался на миг. Этого мига Черкасу хватило, чтобы ткнуть его саблей. Клинок кольнул в живот справа, сразу стало тяжелей дышать.

Боль не ошеломила, но отрезвила Ослопа. Он скакнул назад и вправо, уходя под удар Бабки и тут же сам махнул его саблей по шее, почти начисто отрубив голову. Отскочил назад на чистое место. Черкас последовал за ним, повторяя такой же легкий и быстрый прыжок, как в первый раз. Но сейчас Олонец отбил его клинок в сторону и, возвращая свою саблю, ударил сам, рассекая лицо от левого уха до правой скулы.

Василь выронил оружие, схватился за лицо, упал на колени. Кричать он не мог, воздух из гортани лишь с бульканьем вырывался через отрубленную нижнюю челюсть.

Вновь Ослоп развернулся и пошел прочь, даже не думая облегчить мучения побежденного.

Когда он спустился к реке, где ждал заботливо подогнанный Филькой челнок, он заметно хромал на правую ногу. Из ран в боку и руке струилась кровь.

У реки ждал новый противник – вернулся Аким Плаха.

Возвращаясь из Енисейска, Аким не особенно торопился, но и старался не задерживаться. Этим днем даже вышел пораньше, чтобы успеть до темноты добраться до Маковского.

Услышав выстрел еще в лесу, он прибавил шагу, но подобрался к слободе тайком, огородами. На ближайшем дворе встретил вернувшегося из корчмы плотника и узнал о случившемся. Однако после этого он поспешил не на улицу, а к реке.

Здесь было тихо и спокойно. В высоком небе короткими тонкими перьями тянулись облака, розово-перламутровые от света заходящего солнца. Трава на заливном лугу от того же света казалась сочнее и зеленее, а вода черным зеркалом отражала другой берег и синее небо над ним. Серебрились вытертые дождями крыши амбаров над берегом. Только один среди них желтел свежим деревом – только что поставленный по приказу Зоба.