Эволюция религиозных верований. Курс лекций (1927–1928)

Подход материальный врачей именно имеет характер чудотворный. Я недавно, например, читал, что один человек убил врача за то, что тот не вылечил его племянника. Из-за этого потом был показательный процесс. Этот человек, очевидно, требовал от врача чуда.

Укажу ряд чудес, теперь живущих. Золотуху до XVIII века лечили прикосновением, причем это по закону стилизации перешло в обряд. Так, к французскому королю приносили всех золотушных детей для исцеления. Здесь есть момент массового внушения, который я потом проанализирую. И в нашей истории есть такой момент, правда момент индивидуального внушения, как Распутин лечил наследника Алексея от гемофилии. Он приказывал ему спать, приказывал крови остановиться. И это установлено, это факт. Я привожу этот пример, потому что распутинская история имеет массовый характер. Здесь есть момент индивидуальный и массовый момент. Еще более интересный пример – современная реклама. Она в области врачебной и в области косметической имеет характер совершенно чудесный. Если сравнить легковерие высокограмотных людей, вплоть даже до профессоров без исключения, и сравнить его с легковерием Древнего мира, то, конечно, современное легковерие является более чудесным, потому что тогда были оракулы, храмы Эскулапа или Дельфы, никто ничего не видел, были лишь слухи о делах, являлся прохожий безграмотный и излечивал. А теперь современная реклама, написанная в газете черным по белому, является оплаченной, и это всем известно, и мы сами знаем, что оплачено, но все же читаем эти рекламы самые нелепые, и тем не менее на нас они действуют. Реклама имеет воздействие, и поэтому современные капиталистические предприятия тратят чудовищные деньги на рекламу, такие чудовищные, что невольно задаешься вопросом, оплачивается ли та польза, которую дает реклама. Когда я был в Париже, то я видел, как над самым крупным автомобильным заводом Ситроэн’а каждый раз вспыхивала реклама в виде огромной электрической вывески автомобиля. Несомненно, что такая штука стоит многих денег. Или такие рекламы, как рекламы на Эйфелевой башне. Очевидно, это есть такая часть общественной психологии, которая не умирает, и должны быть такие люди, которые ее читают и воспринимают, и поэтому капиталисты идут по этому пути.

Приведу вам пример массового момента, который я наблюдал в прошлом году в Италии на Сканнском озере. Там устраивается праздник вина. Этот древнейший праздник вина пришел к нам от Древнего мира, прошел через Средние века и до сих пор живет в Италии. В этот день главный фонтан в городе начинает бить вином, и публика, более ста тысяч человек, подходит, и все пьют, и это называется чудо священного вина. Это конечно, совершенно языческий подход. Между прочим, там и в газете было напечатано, что будет чудо священного вина. Чудо было такое, что, действительно, все фонтаны забили вином, но так как мы имеем культуру материальную, капиталистическую, то для питья раздавались пергаментные стаканчики и этими стаканчиками пили. Я не мог подойти, у меня стаканчик вышибли из рук, но мой спутник, русский профессор, пробрался и даже два раза выпил. На самом фонтане надпись была такая, что из этого фонтана вы пьете священное вино, и еще такая вещь, еще более чудесная, что вы можете купить вино в погребе Аннибала Пинтолетти в Риме на такой-то улице, и на стаканчике тоже было написано, причем не было сказано, что производилось за его счет. Тут элемент легковерия несомненно был.

Есть продажные финансовые статьи за границей, которые печатаются в иностранных газетах, причем эта продажа имеет чудовищный характер. Самые крупные газеты во Франции и половина американских газет живут от продажи таких статей, за которые им платят. Денежный капитал владеет производством, а производство владеет человечеством. На скачках руководствуются опять-таки этим же фавориты. Я не знаю, как у нас фавориты печатаются, но за границей, конечно, каждое указание фаворита оплачивается огромными деньгами той стороной, которая держит пари, которой выгодно выигрывать. Нечего говорить, что реклама имеет такой же лечебный характер, как оракулы; все эти патентованные средства являются магнезией, жиром и т. п., но тем не менее все эти средства в полном ходу у человечества и распространение их нисколько не слабеет.

Элементы легковерия совершенно необоснованны, и легковерие мифологическое до сих пор живо и нисколько не умирало. Насчет финансов я сделаю опять прекрасную литературную ссылку и процитирую один из рассказов Марка Твена о том, как черт ловил людей. Он сел на крышу дома, надевал соблазны различные на удочку и вытаскивал так человека за человеком. Наконец, он вытащил жирного биржевика, который ругался, и сказал ему: «Ты не умеешь делать, дай мне». Он вынул из кармана рекламу об акциях и надел на удочку и стал ловить. Черт очень обрадовался и пошел гулять, потому что ему уже надоело ловить этих плюгавых, поганых людишек. А тот начал таскать людей, и чем дальше, тем больше. Вот он стал тащить кого-то, думает, что кита, так как очень трудно, тащит, тащит, и все не поддается, наконец, с огромным напряжением, он вытащил, и вы думаете кого? – самого черта. Вот что такое подход легковерия человечества. Здесь есть несомненно элементы мифологические, и эти элементы надо будет рассмотреть, и не только в религиях прошлых, но и в религиях современных, в самых высших.

Еще укажу мифологический момент, который выходит из области религии и входит в область гражданской общественности. У римлян был ряд отвлеченных божеств: добродетель, скромность, богатство, которым так и поклонялись без всякого более подробного имени. Если вы возьмете наш подход к нашим идеям, то этот подход имеет тоже мифологический характер. Например, представление о французской революции – свобода, равенство и братство – это тоже, конечно, представление необоснованное и такое же мифологическое, как у римлян было представление о добродетели, богатстве, скромности и о силе. Есть французская тюрьма, около которой и теперь происходят публичные казни. Ясно, что там заключенные мрут как мухи, но тем не менее на этой тюрьме есть надпись: равенство и братство. Тут вы видите, что подход к этому элементу, с одной стороны, религиозный, а с другой стороны, по моменту стилизации, является подходом формальным.

Все эти элементы мы будем изучать. Я общего определения еще не даю, а только должен сказать следующее: что было бы хорошо, если бы мы в то изучение, которое нам доступно, могли бы ввести элементы физиологические, потому что религия, как общественное явление, имеет характер клинический, она связана с истерией, и истерия связана с религиозным экстазом. Но истерия не есть болезнь, истерия есть одно из нормальных извращений человеческой психики, и она захватывает и некоторые массовые моменты. Если бы мы могли ввести этот клинический элемент, то было бы хорошо, но мы его ввести, к сожалению, не можем, а между тем этот элемент имеет два подхода: подход индивидуальный и подход общественный.

Есть явление так называемых стигматов, которое проявляется больше у женщин. Некоторые монахини, девицы, девственницы, посвятившие себя Христу, настолько думают о Христе, об его страданиях и его язвах, что у них это выражается в виде красных и синих пятен на ногах, руках, у некоторых на бедрах. Это бывает также у мужчин, но чаще всего у женщин. Это явление до сих пор отрицалось. Говорили, что этого явления стигматов на самом деле нет, но некоторые представители этих стигматов были подвергнуты клиническому наблюдению, и это явление было установлено с большой точностью. Это момент индивидуальный.

С другой стороны, есть массовые психозы. Вспомним, например, процессы монахинь и ведьм в Средние века, которые заявляли, что общались со злым духом, вплоть до полового общения с ним. Вопрос о ведьмах и колдовских шабашах – это до такой степени запутанный вопрос, что, по-видимому, есть основание предполагать, что нечто такое существовало в действительности, что это было последнее проявление языческого обряда. Во всяком случае, в этих процессах монахов и других истерических процессах есть огромный процент массовой истерии. К этому анализу надо будет подойти клинически и исследовать превращение пола в чукотском шаманстве и всяком другом – превращение женщины в мужчину, шаманский брак и тому подобное. В шаманстве есть такой момент, что есть представление о духе-помощнике, который является женой, и, наоборот, есть мужской дух, который является мужем. Эти элементы в чрезвычайной силе у шаманов. Суккуб – это налегающий дух снизу – жена, а инкуб, налегающий сверху, это муж. Сверхъестественная жена как колдовской помощник; колдуны устраивают массовые общения, это, конечно, физиологический подход, но тем не менее в этой физиологии есть подход глубоко истерический.

Лекция вторая. 27/Х 1927 г.

После того общего введения, которое я сделал прошлый раз, нам надобно сейчас, прежде чем войти в самую толщу нашего исследования, сделать еще такой предварительный учет – определить, что такое религия и каково ее отношение к другим близким отраслям человеческого познания мира, то есть с заняться вопросами: религия и наука; религия и искусство; религия и поэзия. Затем необходим второй учет: так как религиозные элементы – это часть духовной культуры, которая занимается условными фактами, то есть фактами, действительно не существующими, а существующими только в человеческом представлении, то нам необходимо сделать учет о подходе различных человеческих групп, различных усмотрений к рассмотрению религии. Только после того, как мы этот учет закончим (что такое религия, и что думают по этому поводу различные человеческие группы, какой подход у них к религии), только тогда мы сможем идти вперед и рассматривать самое тело, самую сущность религиозного предмета.

Надо сказать, что дать определение того, что такое религия – трудно, и не менее трудно дать определение того, каковы взаимоотношения религии и науки, религии и искусства, религии и поэзии. По поводу этого существуют различные определения. Насколько я знаю, Лев Яковлевич [Штернберг] давал такое определение (я оговариваюсь, я знаю это не из его курса, а знаю только из рассказов слушателей[15]), что «религия, это есть борьба за существование, но средствами не реальными, а средствами ирреальными, и которая связана с представлениями о несуществующих реально предметах». Это определение острое, но оно все-таки не вскрывает сущности предмета. Ведь вся наша жизнь – это борьба за существование, но это вторая половина борьбы за существование, именно с предметами иррациональными. Следовательно, тут нам надо вскрыть, что такое ирреальный предмет (я оговариваюсь, что, может быть, цитирую неточно, но я привожу это только для того, чтобы, имея это определение, не натыкаться в будущем на этот вопрос об иррациональном предмете, который нужно точно охарактеризовать, чтобы дать точное определение, что такое религия).

Я пойду другим путем. Вместо классификации, вместо терминологии, я всегда ищу наполнение термина. Гораздо интереснее знать его определение, чем его оболочку. Таким наполнением мы, может быть, выведем настоящие границы этой дисциплины. Чем занимается религия в настоящее время и чем занималась с точки зрения ретроспективного рассмотрения до самых первобытных элементов? Помимо обрядовой стороны, мы говорим сейчас и о философской стороне: религия занимается вопросами вне пределов познания человеческого разума. Тут есть ряд вопросов, которые можно приблизительно разделить на три группы.

Группа первая, это человеческая жизнь. Что такое жизнь? Откуда рождение? Откуда идет и куда человеческая жизнь уходит? Что такое смерть? Есть ли смерть конец всему, или есть какая-нибудь загробная жизнь? И здесь есть подход волевой: хочу, чтоб не было смерти. Это и индивидуальный, и коллективный вместе с тем подход, так как человечество хочет, чтобы было бессмертие. Мы можем быть яркими позитивистами и безбожниками, но все наши действия на земле ведут к укреплению и утверждению бессмертия.

Вторая группа вопросов – это мироздание. (Первый ряд вопросов это был о человеке.) Откуда мир? Кто создал мир? Какой мир? Конечный или бесконечный в пространстве? Вечный или невечный во времени? Как создан мир? Начало создания мира, и было ли какое-нибудь начало? Границы мира? Границы вселенной? Есть ли какие границы? Вот между этим – конечным или бесконечным, вечным или невечным – мы всегда колеблемся и блуждаем, не умея разобраться.

Третий ряд вопросов – это теологический подход к миру, то есть его целевая установка. Зачем существует мир? Зло и добро. Зачем существует зло и как идет борьба между добром и злом? Кто победит в этой борьбе?

Итак, есть три ряда вопросов. Первые вопросы – о сущности человеческой жизни и ее направлении. Второе направление – о возможности бессмертия и о смерти и рождении. И третий подход к миру – это подход теологический. Эти вопросы религия ставит и на них не имеет ответа.

Между прочим, позитивная школа пыталась эти вопросы выкинуть, объявив их не подлежащими рассмотрению человеческого разума и поэтому непригодными для изучения, это были как бы запрещенные вопросы. Но дело в том, что запрещение не есть еще ответ. Дело обстоит так, что религия эти вопросы ставит, а ответа на них нет, и тем не менее вопросы эти не исчезают, они остаются. И нам придется в дальнейшем, рассматривая взаимоотношения религии с поэзией и наукой, постоянно с этими вопросами сталкиваться.

Сделаю ссылку на Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,Жизнь, зачем ты мне дана?Иль зачем судьбою тайнойТы на казнь осуждена?Кто меня враждебной властьюИз ничтожества воззвал,Душу мне наполнил страстью,Ум сомненьем взволновал?..Цели нет передо мною:Сердце пусто, празден ум,И томит меня тоскоюОднозвучный жизни шум.

Опять встречаемся с этими же вопросами, только у Пушкина ответа опять-таки нет, а одни только вопросы. Настроение у него пессимистическое, а из религиозных вопросов не вытекает, что настроение должно быть пессимистическим, кроме того, мы пытаемся изучать настроение как таковое.

У Гейне мы видим приблизительно так: стоит человек на берегу моря и вопрошает, задает эти же самые вопросы: зачем мир? зачем жизнь? зачем добро и зло? И ниоткуда нет ответа[16]. И мы постоянно это спрашиваем, пока судьба нам не затыкает землей рот, но это не есть ответ на вопрос.

Такой подход к религии у позитивистов вынимает жало, потому что он тоже признает, что ответа на эти вопросы нет, и тем не менее эти вопросы остаются. Единственно возможный и серьезный подход к изучению религиозных явлений, это изучение религии в совокупности, взятой как целое. Если мы начнем уходить в прошлое, то мы увидим такой же подход, который был 2–3 тысячелетия тому назад. Если мы возьмем более всего знакомый подход философский к религии, например такой, какой есть в Библии в книге Иова, в книге Соломона, в Экклезиасте, то мы увидим, что там, в сущности, основы те же самые, которые я читал вам в строчках поэтов и изложил в вопросах.

Если взять и анализировать сущность этих вопросов, то, как вы видите из того уже, что я сказал, эти вопросы не умозрительные, это вопросы в порядке оценки бытия, в них есть момент волевой и момент этический. Раз это вопросы, на которые мы не имеем ответа, то ясно, что умозрительного момента здесь не может быть. Тем не менее мы постоянно мироздание привлекаем к ответу в связи с этим, мы как бы с кем-то судимся, с какой-то первопричиной создания мира, которую представляем так или иначе в форме олицетворенной, потому что без олицетворения мы ничего себе представить не можем. Итак, значит, мы постоянно привлекаем к ответу бога, вопрошаем: зачем, почему, постоянно, так сказать, судимся с богом. Конечно, это есть процесс совершенно односторонний, на который ответа никакого нет.

Могу процитировать из Генриха Мореплавателя[17]. Это португальский принц, который является организатором многих морских путешествий, и он вопрошает: «Зачем бог сделал мир и сделал так скверно», причем он говорит, что если бы бог с ним, с принцем Генрихом, побеседовал бы, то он бы мог дать ему много хороших советов, как исправить мироздание.

Это есть процесс суда с богом. Если каждого из нас спросить, то, несомненно, что каждый мог бы подсказать первоисточнику создания мира множество советов, потому что мир создан из рук вон плохо, до такой степени плохо, что если построить схему создания мира религиозным путем, утверждая, что он создан благим богом, то это чрезвычайно трудно признать. Гораздо легче построить схему создания мира сатаной. И мы имеем такой подход и в поэзии, и в изобразительном искусстве. Возьмем речь Прометея, где он говорит: «Зачем мне тебе поклоняться, боже, разве ты хоть одному из угнетенных утер слезы?»[18]. «Фауст» Гете составляет такой подход и т. д. Это есть опять процесс борьбы с богом и ощущения злой силы больше, чем доброй. Дальше вы увидите, что это соотношение между злой и доброй силой с самого начала лежит в основе религиозного подхода, причем человек признает, что злая сила больше, чем сила добрая. С другой стороны, в этом подходе непременно всегда есть постулат. Хотя мы фактически и признаем, что зло создало мир, но мы это не признаем в виде целевой установки. Теологически добро должно быть сильнее, и мы хотим, чтобы так было, и декретируем, что это так, что добро есть источник мироздания.

Таковы взаимоотношения нашего подхода к религии современного и более древнего. Причем я опять оговариваюсь, что этот подход лежит совершенно за пределами науки. Если вы этот подход к добру и злу проследите с самого начала, то вы увидите, что и в первоначальной религии вы имеете всю современную обрядовость, всю современную психику, вплоть до экстаза, даже вплоть до этого странного сочетания самообмана с обманом, сходного с шантажом, которые являются сущностью религиозных явлений, в этом взаимодействии добра и зла, в их взаимном равновесии, в этом своеобразном таинственном дуализме в виде двух начал, в религии фактически правит миром зло, а этически, теологически, должно править добро. И все начальные религии вплоть до современности сознают так, но разновес своего желания мы бросаем на сторону добра, которая легче и которая, таким образом, становится тяжелее, мы хотим, мы внушаем, чтобы она стала тяжелее. Такое взаимодействие в этом вопросе вы видите от самых корней религии до современности. Надобно подчеркнуть, что этот подход к восприятию бытия, конечно, не научный. Вполне научный подход – это есть подход миропонимания, а подход религиозный, от самого начала до современности, есть подход мироощущения. Мы не только декретируем, но те религиозные элементы, которые в нас живут, мы их выставляем внелогическим путем. Мы можем верить и не верить, можно с этими элементами бороться, но они существуют как элементы, которые к нам из мира подходят внелогически. В научном подходе мы орудуем мышлением, разумом, мы анализируем мир. А в религии, поэзии и искусстве, если рассматривать нашу психику как чувствительную пластинку, то она воспринимает это ощущение мира, и это ощущение связано с чисто религиозным мироощущением.

Таким образом, общее положение о научном подходе такое, что это есть логический анализ, это есть разрешение уравнения с неизвестными, которые мы делаем известными и, таким образом, получаем подход не только логический, но и математический. «Я верю (подход Декарта), потому что это доказано, и постольку, поскольку это доказано наукой, это истинно». Истина в науке перед нами раскрывается постепенно, именно постольку, поскольку превращается из уравнения со многими неизвестными, по мере того как мы подставляем новые и новые известные вместо неизвестных, она превращается из теоремы неразрешенной в теорему решенную.

Подход религиозный иной. Если взять формулу религии, то тут есть два подхода, две формулы.

Одна формула, которую я сейчас буду анализировать, это чрезвычайно известная формула Тертуллиана, это – «Верю, потому что нелепо». Credo quia absurdum. Это, конечно, странно – верить, потому что нелепо, это алогично, это не логично, но это так: верю, потому что верю, потому что есть какие-то элементы веры во мне, таково мое ощущение путем слияния со мной мира. В этом отношении между позитивными элементами и религиозными элементами происходит непрерывная борьба.

Прежде чем пойти дальше, я должен указать еще такой момент. Из того, что я сказал, вы видите, что с самого начала анализа я считаю невозможным и ненужным соединять религию с наукой, потому что общих представлений религия и наука не могут иметь, это есть элементы не только различные, но и противоположные, хотя у них подход один и восприятие одно, результат устремления один.

Я не знаю, насколько отчетлив и понятен анализ, который я сделал и дальше сделаю. Попробую вместо религии ввести элемент поэзии, может быть, тогда будет более понятно. Дело в том, что мировая поэзия вплоть до XX века занимает такое же положение, что и религия, они идут одним путем. Я сделаю вам несколько поэтических ссылок и приведу ряд поэтических цитат, которые раскроют вам этот внелогический подход. Например, вы с некоторым удивлением видите, что поэзия, не только древняя, но и самая современная вплоть до ее самых высот являет картины такие, которые нельзя иначе формулировать как картины, не скажу религиозные, но картины религиозного типа. Я цитировал вам из «Фауста», из Пушкина, теперь приведу несколько других цитат, причем выбираю цитаты, как раз не религиозные, а выбираю цитаты тематические. Но что вы здесь увидите? Вы увидите, что подход к мирозданию остается тот же самый. Вы читаете у Лермонтова про Гете: «Была ему звездная книга ясна, и с ним говорила морская волна»[19]. Если предположить, что с Гете говорили звезды, и что с ним говорила морская волна, то ясно, что поэт предполагает, что у него был какой-то подход ощущения мира, подход эмоциональный, путем слияния с миром, путем мироощущения.

Возьмем чрезвычайно известное стихотворение Пушкина «Бесы». С некоторым удивлением надо сказать, что «Бесы» – это, в конце концов, картина шаманского мироощущения. Что такое «Бесы»? Здесь Пушкин воспринимает бурю, вихрь так, как воспринимает шаманист. Вы скажете, что Пушкин не был шаманистом. Конечно, не был, но он был поэт, он воплощал в поэзии и такие представления.

Возьмем известное стихотворение Лермонтова «Нива», которое дает картину природы, чрезвычайно красивое и глубокое слияние человека с природой, и которое неожиданно вдруг заканчивается так: «Тогда смиряется души моей тревога, тогда расходятся морщины на челе, и счастье я могу постигнуть на земле, и в небесах я вижу бога…» Как же тогда понять – «и в небесах я вижу бога»? Конечно, это не Христос, не еврейский бог с венчиком на голове и косматой головой, которого Васнецов рисовал под куполами наших храмов. Я думаю, что Лермонтов хотел сказать что-то другое, все стихотворение наполнено, по-моему, пантеистическими элементами, это есть слияние с природой и, в конце концов, пожалуй, все же тип религиозного мироощущения.

Посмотрим западную поэзию. «Синяя Птица» Метерлинка. Это современное произведение, и подход здесь вполне современный. Оно написано отчасти для детей старшего возраста, отчасти для взрослых. Там изображается наш подход к мирозданию, то самое, о чем я говорю. Причем, если ее оценивать как следует, то это, конечно, есть не что иное как мистерия, я не сказал бы религиозная, потому что там никакого религиозного момента совершенно нет, но тем не менее это мистерия религиозного типа, она совершенно похожа на средневековую мистерию о мироздании, где выводили и бога, и черта, и показывали, как творился мир. У Метерлинка мы с некоторым удивлением видим такие картины, правда, в ином разрезе. Например, у него загробный мир – это мир, который отделяется занавесью от этого мира. Там есть люди, маленькие души, которые должны воплотиться и идти в этот мир. Причем они подчинены судьбе, а судьба – это какое-то безличное повеление. Она говорит: такая-то душа должна идти. Эти души, между прочим, сидят там в ожидании, обнявшись, и ждут своей очереди. Вот одну берут, другая тоже хочет идти вместе, но ей еще рано, ее не пускают, она должна прийти через 50 лет. А те души, чья очередь пришла, их вытаскивают под занавес, и они идут рождаться. Тут подход такого же типа. С другой стороны, это есть подход как раз грубый, правда, к человеческому рождению – откуда пришел человек, и куда ушел человек. Мы видим, что имеется здесь подход религиозного типа, но что он развивается так же, как в старых драмах. Если это связать с христианством, то получится нечто вроде пещного действия, которое до сих пор разыгрывается в Южной Германии, в Обераммергау как остатки Средневековья. Правда, теперь они встали на капиталистическую основу. Там громаднейший театр, и съезжается на эти представления публика со всего света, и это стало для этого округа очень доходной статьей. Мы имеем здесь любопытное явление. Мистика, религиозная мистерия, которая выросла из области натурального хозяйства, теперь перешла в область хозяйства денежного, и мало того, приобрела совершенно капиталистическую форму. Итак, факт таков, что мы имеем мистерию и при мистерии капиталистическую организацию, которая эту мистерию обслуживает. Когда Метерлинк писал свою пьесу, он был совершенно искренним, он выражал свое мироощущение. А затем это мироощущение получило такой же капиталистический подход, как в Обераммергау получила христианская мистерия.