Кремлевский детектив. Красная площадь

– В высшей степени умный, образованный и сдержанный человек, – сообщил генерал, который, как уже не в первый раз показалось Климу, знал об этом деле куда больше, чем считал нужным говорить. – Прекрасный семьянин, случайных связей не имел в силу повышенной брезгливости. Доверенное лицо самого Скорохода – не заместитель, конечно, не правая рука и, уж конечно, не деловой партнер, но надежный, проверенный и инициативный исполнитель, на которого хозяин мог положиться буквально во всем. Пил очень умеренно и совсем не курил, хотя постоянно держал во рту сигару…

– Пижон, – вынес вердикт Неверов, который в нерабочей обстановке и без огнестрельного оружия в руках иногда становился невоздержанным на язык.

– Да, многие придерживались о нем именно такого мнения, – согласился Потапчук. – Но во всем, что касалось работы, он был педантичен и, главное, верен хозяину, как цепной пес. Так что наша рабочая версия действительно не выдерживает никакой критики. Другие версии будут?

Неверов снова поскреб затылок.

– Для сведения личных счетов чересчур громоздко, – задумчиво проговорил он. – Подстеречь в подъезде и застрелить в упор, а то и просто ударить пятикилограммовой гантелью по затылку – это я понимаю. А тут устроили, я не знаю… вестерн какой-то! Голливуд! Нет, в машине, несомненно, было что-то ценное. Или налетчики просто думали, что оно там есть…

– Было, было, – подсказал Потапчук, – не сомневайся.

– Какие-нибудь важные документы? – предположил Неверов.

Генерал отрицательно покачал головой и вздохнул.

– Деньги, Клим, – сказал он после томительной паузы. – Два миллиона долларов, которые как в воду канули.

Неверов впал в долгую и, судя по выражению его лица, крайне неприятную задумчивость. Это был один из тех нечастых случаев, когда он мог позволить себе не контролировать лицевые мускулы, поскольку находился с глазу на глаз с Федором Филипповичем, который, казалось, мог без труда читать его мысли. Кроме того, в данном конкретном случае ему очень хотелось, чтобы генерал догадался, о чем он думает. Правильность догадки, даже самой верной, можно отрицать или признавать, дело не в этом; главное, что тогда не придется высказывать вслух не слишком лестные мысли о своем прямом начальнике. Говорить подобные вещи прямо в глаза генералу ФСБ – занятие скользкое, и конечный результат здесь зависит от того, кто таков есть этот самый генерал. Один, услышав такое предположение о своей драгоценной персоне, наорет, выкинет за дверь, а после сошлет наглеца в Чечню или сгноит в каком-нибудь богом забытом гарнизоне. Другой улыбнется ласково и при помощи веских, тщательно подобранных аргументов развеет все твои сомнения, после чего так же тщательно, с предельной аккуратностью организует тебе несчастный случай с летальным исходом. Третий решит, что перед ним стоит набитый дурак, и впредь не станет иметь с бестолочью никакого дела – и сам не станет, и всем своим коллегам-генералам закажет. А Федор Филиппович – просто обидится и будет долго переживать, потому что Клим для него не столько подчиненный, офицер специального подразделения «Слепой», сколько младший товарищ, почти что сын.

И как после всего этого сказать ему (почти что отцу родному) о своих подозрениях? Как спросить: постой-ка, Федор Филиппович, а нет ли у тебя в этом скользком дельце личного интереса? Уж очень много ты, генерал ФСБ с безупречной репутацией, знаешь вещей, о которых даже не подозревают представители официальных следственных органов! И кто таков был покойный Нимчук, тебе доподлинно известно, и знаешь, что в багажнике расстрелянного, превращенного в дуршлаг «шевроле» были не кирпичи и не запасные канистры с бензином, а деньги, и не просто деньги, а доллары, и не сколько-нибудь, а именно два миллиона – больше, видите ли, в багажник не влезает… Откуда у честного и неподкупного генерала ФСБ такая осведомленность? Скороход, например, следователю ничего подобного не сообщал – в протоколе допроса, по крайней мере, этой информации нет. Так что же, вы уже успели с глазу на глаз побеседовать? А может, вы давно знакомы, и землю ты, товарищ генерал-майор, роешь исключительно из уважения к старому приятелю? А может, не из одного только уважения? Может, обещан тебе небольшой процентик от возвращенной суммы? А?

Федор Филиппович окинул его долгим внимательным взглядом, но не стал заниматься чтением мыслей – по крайней мере, воздержался от озвучивания подозрений, в правдивость которых Неверов и сам не верил. Вместо этого он мягко сказал:

– Заметь, я ничего не утверждаю с уверенностью. Просто предположение, что там были деньги, кажется мне наиболее близким к истине. И еще мне сдается, что деньги эти вовсе не были украдены, а транспортировались с ведома хозяина заведения, Павла Григорьевича Скорохода…

– Куда? – с тоской спросил Клим, не любивший, чтобы его, как маленького, водили за нос. – И зачем?

– Давай предположим, что это была взятка, – вкрадчивым голосом сказал Потапчук. – И даже не взятка, а просто ежемесячная выплата «крыше»…

– Хорошенькая «крыша», которая стоит два миллиона в месяц! – восхитился Клим.

– Да, – согласился Федор Филиппович, – «крыша» хорошая. Самая лучшая в России, а может, и на всем белом свете… Если, конечно, не принимать в расчет гипотезу о существовании Бога, – добавил он после секундного раздумья.

В лице Неверова что-то едва уловимо переменилось: оно будто отвердело, осунулось и разом постарело лет на пять. Поднявшись с кресла, он повернулся к окну, раздвинул планки жалюзи и посмотрел туда, где над хаосом крытых жестью, шифером и металлочерепицей крыш в просвете между стеклянными стенами двух недавно выстроенных шикарных суперсовременных небоскребов виднелась увенчанная золотым двуглавым орлом верхушка Спасской башни Кремля.

– Скандал в благородном семействе, – сказал Неверов, возвращаясь в кресло. – Так вот почему вы темните, товарищ генерал.

– Не хотелось посвящать тебя в эти подробности, – откликнулся Потапчук, – да, видно, чему быть, того не миновать. Чтобы добраться до истины, тебе все равно пришлось бы все это разнюхать, так к чему попусту тратить время? Кроме того, подобные изыскания могут быть весьма опасными для здоровья. Лучше тебе знать все заранее, чтобы ты мог обходить топкие места стороной.

– Спасибо, – не испытывая ни малейшей благодарности, буркнул Неверов.

– Мы – люди военные, – напомнил генерал, правильно оценивая его тон. – Что же до сути рассматриваемого вопроса… Что ж, об этом болтают по всей Москве, но, сам понимаешь, дальше слухов дело не идет. Потому что – ну, кто возьмется эти слухи проверять?

– Да уж, – проворчал Клим и недоуменно пожал плечами. – Нет, я этого, хоть убейте, не пойму! Вы же сами сказали – полный багажник… Они что же, прямо так, среди бела дня, подгоняют машину к подъезду, открывают багажник и приступают к разгрузке?

– Разумеется, все происходит иначе, – вздохнул Федор Филиппович. – Времена, когда по коридорам Белого дома таскали картонные коробки с валютой, давно в прошлом, мы нынче цивилизованные… Точная схема мне неизвестна, но думаю, она существует и бумажные деньги лопатой никто не гребет. Тебе придется эту схему установить, выяснить до мельчайших подробностей, потому что на каком-то из ее участков произошла утечка информации, которая привела к фатальному исходу.

– Ненавижу искать чужие деньги, – признался Неверов, – особенно если они принадлежат людям, которые мне…

– Но-но, – предупреждающим тоном сказал Федор Филиппович. – Ты это о ком?

– О Скороходе, – невинно округлил глаза Неверов. – А вы?

– Скороход, к слову, вполне приличный дядька, – заметил Федор Филиппович. – Картины коллекционирует. У него, чтоб ты знал, самая богатая коллекция… «бубновых валетов» во всей Москве…

Клим заметил паузу, но из чувства противоречия не стал задавать вопрос, которого ждал генерал Потапчук: что это еще за бубновые валеты? Так называется игральная карта, и представляется вполне логичным, что в честь ее названа сеть казино, где в эти самые карты играют. Но кто коллекционирует карты, да не все вместе, колодами, а исключительно бубновые валеты? Ну, ладно, психов на свете хватает, но при чем здесь тогда, спрашивается, картины?

– Вот ваш приличный дядька, поди, сам себя и ограбил, чтоб деньжат на картины хватило, – мстительно заявил он.

– А знаешь, ты не одинок в этом предвзятом мнении, – усмехнулся генерал. – Есть целый ряд в высшей степени «приличных дядек», которые именно так и думают. Вот ты во всем этом и разберись. На конечный результат я тебя не нацеливаю – что выйдет, то и ладно. Правых в этом деле, думается мне, нет, кругом одни виноватые. Так что степень свободы у тебя высочайшая, но и ответственность при этом… сам понимаешь. В деле замешаны такие люди…

– И все как один приличные дядьки, – проворчал Неверов.

Потапчук снова усмехнулся, и в этой усмешке без труда угадывалась печаль человека, который все меньше понимает, кому и зачем служит.

– Знаешь, в чем главная беда так называемых приличных людей? – спросил он. – Все они стремятся во что бы то ни стало сохранить за собой право именоваться приличными, какие бы неблаговидные поступки ни совершали.

– А мы им в этом должны помогать, – обманчиво легким тоном закончил Неверов.

– Помогать людям – наша святая обязанность, – вздохнул генерал. – С чего думаешь начать?

– Попробую найти снайпера, – сказал Неверов.

– Ого, – с уважением произнес Федор Филиппович. – Быка за рога? По мелочам не размениваешься, Шерлок Холмс?

– Надеюсь, это не так трудно, как кажется, – возразил Клим. – Есть свидетели, которые видели вблизи мест обоих происшествий одного и того же мотоциклиста. Правда, внешность у него была до того запоминающаяся и вместе с тем безликая, что это, скорее всего, маскарад. Но попробовать стоит.

– Ну, попробуй, – без особого энтузиазма сказал Потапчук.

Клим задумчиво кивнул и зажег новую сигарету, даже не подозревая, что в это самое мгновение буквально в паре километров от точки, в которой расположилось его удобное новое кресло, преисполненные служебного рвения люди в погонах с достойным лучшего применения мастерством и упорством рвут тонкую ниточку, потянув за которую он мог бы разом распутать весь клубок.

Глава 3

Специальный агент Федеральной службы из особого подразделения ликвидаторов Неверов не ошибался и даже не преувеличивал, утверждая, что московская милиция, когда ей этого очень хочется, может работать весьма эффективно. По воле случая вышло так, что делом о налете на принадлежавший казино «Бубновый валет» автомобиль изначально занялся человек, которому действительно хотелось довести это расследование до успешного завершения.

Человеком этим был старший оперуполномоченный убойного отдела МУРа майор Свинцов. Работником он был неплохим, грамотным и инициативным, однако начальство отчего-то уже много лет подряд держало его в черном теле – все тем же майором, все тем же старшим оперуполномоченным все того же отдела, – по известным только ему, начальству, причинам полагая, что там майору Свинцову самое место и что назначать его на более ответственную должность пока рановато.

Это «рановато» длилось год за годом, грозя растянуться до самой пенсии. «Убойный отдел» – это, конечно, звучит гордо, но расследованием по-настоящему громких дел, имеющих общественный резонанс, а значит, находящихся на контроле у самого высокого начальства и потому дающих инициативному работнику шанс проявить себя и продвинуться по службе, операм этого отдела приходится заниматься редко. Времена больших разборок и крупных заказных мокрух начали понемногу уходить в прошлое; террористические акты, махинации с водкой, наркотиками, золотом и бог знает чем еще – словом, все то, о чем шумят газеты и телевидение, – находились в ведении других отделов, подразделений и структур.

Сколько себя помнил, с самого детства, он мечтал иметь прозвище Свинец. И столько же, сколько он себя помнил, окружающие за глаза, а порою и прямо в лицо называли его Свином. Он делал вид, что не обижается: в дворовой кличке самое главное – краткость, чтобы человека было легко и удобно окликнуть, а «Свин», как ни крути, выговаривается быстрее и легче, чем «Свинец», но в глубине души он всякий раз болезненно вздрагивал, слыша это обидное прозвище. Хуже всего было то, что и теперь, в сорок три года, он то и дело улавливал это словечко в разговорах подчиненных, доносившихся сквозь закрытую дверь комнаты оперуполномоченных или с лестничной площадки, где эти бездельники устроили курилку.

Это была, в сущности, мелочь, но она чересчур хорошо укладывалась в безрадостную картину жизни майора Свинцова, внося в это серое, угрюмое полотно тоскливую определенность окончательного приговора.

Поэтому, когда, выехав со своими ребятами на очередной вызов, майор вместо одинокого жмурика с десятком ножевых ранений и вывернутыми карманами обнаружил изрешеченный пулями «шевроле» с тремя хорошо одетыми и притом вооруженными покойниками внутри, душа его возликовала раньше, чем рассудок успел осознать увиденное и прикинуть, какие блага сулит ему раскрытие такого дела.

Правда, немного поразмыслив, Свинцов пришел к выводу, что заработать упомянутые блага будет ох как нелегко. Налицо хорошо продуманное и тщательно организованное заказное убийство из тех, которые расследуются годами и чаще всего остаются нераскрытыми. Участие в деле снайпера служило тому лишним подтверждением; здесь поработали профессионалы, и, когда майор Свинцов это осознал, заманчивый образ пряника перед его мысленным взором живо сменился куда менее привлекательным, но более реальным образом кнута.

Начальство, по всему видать, рассуждало примерно так же, и дело, с самых первых минут представлявшееся стопроцентным «глухарем», с легким сердцем повесили на Свинцова. Подстегиваемый неудовлетворенным честолюбием и обидой, Свинцов стиснул зубы и набросился на работу, как голодный пес на мозговую кость. Он твердо решил расшибиться в лепешку, но доказать, что способен распутать клубок, при виде которого все остальные сразу опустили руки.

К некоторому его удивлению, работа почти сразу начала приносить весомые плоды. Свидетелей, коих обычно днем с огнем не сыщешь, вдруг обнаружилось не то чтобы пруд пруди, но все-таки вполне достаточно для составления связной картины преступления. Буквально через несколько часов после начала расследования Свинцову уже был известен едва ли не каждый шаг налетчиков с того момента, как пуля снайпера заставила водителя черного «шевроле» выпустить из рук баранку.

Легкость, с которой продвигалось казавшееся обреченным следствие, показалась Свинцову подозрительной. Возникало впечатление, что налетчики вовсе не были такими уж крутыми профи, какими показались майору, да и не ему одному, с самого начала. Потом стало известно, что эти болваны ухитрились взлететь на воздух посреди Каширского шоссе. Узнав об этом, майор только пожал плечами: что ж, так и должно было случиться. Не бывает, чтобы все шло гладко, без сучка и задоринки; в любом деле нет-нет да и возникнет неприятная закавыка, о которую всякий уважающий себя сыскарь просто обязан споткнуться, чтобы не бежать к далекой цели чересчур быстро и ненароком не расшибить себе лоб, впопыхах налетев на настоящее препятствие, которое, если б не летел очертя голову, сумел аккуратно обойти.

Кроме того, на Каширке погибли всего лишь тупые исполнители, а Свинцову был нужен заказчик. И ему казалось, что он знает, как на этого заказчика выйти.

Двое свидетелей утверждали, что видели, как непосредственно после налета из арки соседнего двора выехал мотоциклист. Мотоциклист этот бросился обоим в глаза и хорошо запомнился, ибо относился к той категории участников дорожного движения, которых на центральных улицах Москвы нынче днем с огнем не сыщешь. Ехал он на древней, выпуска восьмидесятых годов прошлого века, «Яве-350»; его шлем и очки-консервы приходились ровесниками самому легендарному мотоциклу, да и офицерская плащ-накидка, спасавшая наездника от проливного дождя, вряд ли была хоть чуточку моложе. Один из свидетелей заметил привязанную к сиденью удочку в архаичном брезентовом чехле; другой зачем-то запомнил номер. Правда, этот, последний, немного путался в цифрах, но это не имело большого значения: номерной знак тоже был старый, выданный где-то в середине восьмидесятых, и Свинцов сомневался, чтобы в городе сохранилось много таких мотоциклов, зарегистрированных в то время и до сих пор продолжающих выползать на улицы.

В тот момент он не придал информации о мотоциклисте значения, подумав лишь, да и то мимоходом, что брезентовый чехол мог послужить неплохим вместилищем для винтовки, а древний мотоцикл, плащ и все остальное – отличной маскировкой. В самом деле, трюк был старым как мир: нацепи на лицо огромную черную накладную бороду, надень малиновый пиджак, и свидетели не запомнят ничего, кроме этой бороды и этого пиджака. Да и случайно встретившийся на пути инспектор ДПС вряд ли захочет выбираться из сухого и теплого салона патрульной машины под проливной дождь лишь затем, чтобы потолковать со старым дураком, которому приспичило в непогоду отправиться на рыбалку.

В то, что мотоциклист может и впрямь оказаться снайпером, Свинцов, конечно же, не верил: это было бы слишком большой удачей. Поэтому мотоциклиста он рассматривал лишь как возможного свидетеля, поручив недавно пришедшему в отдел стажеру пробить регистрационный номер железного Росинанта по компьютерной базе ГИБДД.

На следующий день, когда набравшее приличный ход расследование начало понемногу пробуксовывать, Свинцову позвонил странный и неприятный тип с Лубянки, которого ему навязали вчера под вечер непонятно в каком качестве. Тип, как оказалось, не терял времени даром. Ему, видите ли, показалась странной история с взорвавшимся на полном ходу газовым баллоном «ГАЗели», и он, не побоявшись промочить ноги в модельных туфельках, битых два часа бродил по мокрой траве вокруг места взрыва в поисках улик. И улика нашлась: тип с Лубянки клятвенно заверил Свинцова, что располагает веским доказательством того, что газовый баллон грузовика взорвался не сам по себе, а был пробит винтовочной пулей.

Хотя данное известие ничуть не упрощало дела, а, напротив, ставило новые вопросы, ответов на которые у майора пока не было, Свинцов был вынужден признать, что фраер с Лубянки недаром ест свой хлеб. Надо же, какой дошлый! Нет, среди этих надутых индюков все-таки встречаются настоящие профессионалы…

Тут Свинцов кое-что вспомнил, и тип с Лубянки мигом вылетел у него из головы. Майор кинулся звонить в ГИБДД и спасателям. Не без труда ему удалось выйти на инспектора ДПС, который проводил опрос свидетелей на месте взрыва. Гаишник, немного поломавшись, поведал, что свидетелей, невзирая на плохую погоду, было хоть отбавляй: не менее десяти водителей и пассажиров, двигавшихся по Каширке в обоих направлениях автомобилей, видели, как грузовая «ГАЗель» вдруг без всякой причины, как в голливудском блокбастере, взлетела на воздух на стремительно разбухающем огненном шаре. Две легковушки, которым не посчастливилось в момент взрыва очутиться в непосредственной близости от нее, были отброшены взрывной волной в кювет; никто не пострадал, но невозможность своим ходом выбраться обратно на дорогу и покинуть место происшествия автоматически зачислила водителей и пассажиров в ряды официальных свидетелей.

Так вот, как минимум трое из них приметили стоявшую на обочине старую вишневую «Яву», а один ухитрился заметить, как из кустов ветрозащитной полосы вышел, оседлал мотоцикл и укатил, нисколько не интересуясь происходящей у него под носом огненной потехой, человек в брезентовой офицерской плащ-накидке, архаичном красном шлеме и ископаемых мотоциклетных очках. Была ли при нем удочка в чехле, свидетель не приметил, но это уже не имело значения: таких совпадений не бывает.

Осознав, что имеет в своем распоряжении словесный портрет снайпера (который, судя по его действиям, был гораздо ближе к заказчику, чем те, кто погиб во время взрыва на шоссе), майор бросился трясти стажера, которому поручил на всякий случай вычислить владельца «Явы».

При этом Свинцов ни на что особенное не рассчитывал. Снайпер работал профессионально, а значит, и мотоцикл, и все прочее представляли собой не более чем маскарадный костюм, от которого этот душегуб наверняка давным-давно избавился. Мотоцикл наверняка был угнанный, а номер на нем – либо краденый, либо подобранный на свалке, либо просто поддельный, как на синем грузопассажирском «мерседесе».

Оказалось, что номер, похожий на тот, что, путаясь и сомневаясь, назвал свидетель, действительно значится в базе данных ГИБДД, что зарегистрирован под этим номером мотоцикл марки «Ява-350», а не какое-либо иное транспортное средство и что сообщения об угоне данного мотоцикла в милицию не поступало. Конечно, это тоже мало о чем говорило: мотоцикл могли сто раз продать по доверенности, подарить или просто выбросить за ненадобностью; в конце концов, его могли просто-напросто украсть из ветхого сарая, в котором он мирно ржавел на протяжении последних двадцати лет. А хозяин, который не заглядывал в упомянутый сарай в течение примерно такого же срока, поди, до сих пор не подозревает, что его рысака увели из стойла…

Все это были, увы, просто предположения, каждое из которых надлежало проверить. Посему один из оперативников Свинцова, недовольно ворча, сменил джинсы и спортивную куртку на форменный китель с капитанскими погонами и отправился на дом к владельцу мотоцикла под видом нового участкового, который знакомится со своими подопечными. В стандартный перечень задаваемых в подобных случаях вопросов входил и вопрос о наличии личного транспорта, так что прикрытие было, можно сказать, идеальное.

Еще трое оперативников были на всякий случай отправлены собирать информацию о владельце мотоцикла, то есть тосковать и килограммами глотать пыль, роясь в богом забытых архивах милицейского участка, поликлиники по месту жительства и районного военкомата.

Первым, как и следовало ожидать, вернулся липовый участковый. Встретиться с гражданином Твердохлебовым ему не удалось по той простой причине, что гражданина не оказалось дома. К счастью, за дверью соседней квартиры обнаружилась весьма разговорчивая дама преклонных лет, которая охотно поведала «участковому» все, что знала о своем соседе.

Военный пенсионер Иван Алексеевич Твердохлебов, как выяснилось, не умер и не переехал, а, как и прежде, проживал в принадлежащей ему двухкомнатной квартире на седьмом этаже старого, чтобы не сказать старинного, сложенного из желтого кирпича девятиэтажного дома на Ленинградском шоссе. Правда, в последнее время это так называемое проживание выражалось в основном в своевременном внесении платежей за коммунальные услуги да наносимых изредка нерегулярных визитах. С тех пор как около года назад у Твердохлебова умерла жена, бездетный военный пенсионер окончательно переселился на дачу, где и жил круглый год, наведываясь в город лишь затем, чтобы постирать в нормальных условиях крупные вещи, например постельное белье, посмотреть, в порядке ли квартира, внести упомянутые выше платежи и пробежаться по библиотекам и книжным магазинам. Ездил упрямый отставник на старом трескучем мотоцикле, который разговорчивая соседка недолюбливала за громкий звук и распространяемую по всему двору бензиновую вонь. Иногда мотоцикл был с коляской, иногда – без; эту красную трещотку соседка помнила столько же, сколько и самого Ивана Алексеевича Твердохлебова, и в ее сознании, судя по всему, военный пенсионер и его мотоцикл давно срослись в единое, неразрывное целое, наподобие слегка осовремененного кентавра.

От трескучего и воняющего бензином соседского мотоцикла словоохотливая дама естественно и плавно перешла к другим своим проблемам, коих у нее было предостаточно, так что мнимому участковому, который уже узнал все, что хотел, стоило немалых трудов от нее отделаться. Засим удачливый опер поспешил на Петровку, неся начальству в лице майора Свинцова сразу два лакомых кусочка: во-первых, известие о том, что в течение последнего десятилетия интересующий его мотоцикл ни разу не менял владельца, а во-вторых, название дачного поселка, в коем упомянутый владелец обитал в данный момент.

Впрочем, радоваться Свинцов не торопился. Во-первых, последний раз соседка видела Твердохлебова вместе с его мотоциклом около месяца назад. Месяц – долгий срок, на протяжении которого такой компактный и недорогой предмет, как старый мотоцикл, мог десять раз сменить хозяев. Во-вторых, если военный пенсионер Твердохлебов и был таинственным снайпером, в силу никому не известных причин отправившимся выполнять заказ на своем собственном и притом весьма приметном транспортном средстве, глупо было рассчитывать, что он до сих пор спокойно сидит у себя на даче и ждет прибытия группы захвата. Профессионалы так не поступают, а меткость, с которой снайпер всего двумя выстрелами отправил к праотцам пять человек, свидетельствовала об его высоком профессионализме. Тут что-то не срасталось; модное словечко «киллер» плохо увязывалось с тарахтящей «Явой», ветхой брезентовой плащ-накидкой и возделыванием шести соток. Заказное убийство – весьма доходный промысел, и профессиональный стрелок в повседневной жизни может позволить себе как минимум обзавестись приличным автомобилем.