Стеклянная любовь. Книга вторая

Специально натренированные уборщики из низшего разряда Слуг, опасно балансировали на великолепно отполированных крышах куполов. Балансировали они при помощи длинных швабр, которые им ни в коем случае нельзя было выпускать из рук, если, конечно, кто-нибудь из уборщиков не решал покончить со своей убогой и выморочной жизнью, и добровольно не рухнуть с многометровой высоты, и не разлететься тысячами осколков по грязной булыжной мостовой. Основной обязанностью уборщиков-«высотников» во время дежурства на куполе или – шпиле, являлось немедленное «отдраивание» выпадавших облачных осадков, дабы они не портили праздничный вид шпилей и куполов, чтобы, в свою очередь, неубранная облачная грязь не угнетала и без того расшатанную психику тех, кто обитал под этими шпилями и куполами – так называемых Горних Королей, высшей правящей касты Страны Окаменевших Харчков. В общечеловеческом понимании, все, без исключения, Горние Короли представляли собою полных классических ублюдков, с самого рождения не старавшихся культивировать в себе ни одного положительного качества и никогда в своем поведении не стремившихся к альтруизму.

Уборщики на купола избирались из числа наиболее строптивых пленных и любимой забавой членов королевских семей была стрельба из рогаток по уборщикам во время эквилибрически головокружительных и смертельно опасных уборок, совершаемых последними. В процессе подобных забав особ королевской крови, как правило, погибал каждый десятый уборщик. Но, несмотря на это печальное для уборщиков обстоятельство, проблемы нехватки кадров в штате королевских Слуг не возникало. Потому что во время ежегодных Праздников в мир Идиотов широко распахивались Окна и отряды хорошо вооруженных баирумов неизменно приводили в казармы Дворцов десятки тысяч пленных Идиотов.

В Большом Хрустальном Замке владыки Десятого Яруса Ветвей Нограсса 14-ого за несколько часов до начала Праздника с нетерпением ожидалось начало традиционного предпраздничного Цветного Снегопада – как и во всех остальных фамильных королевских твердынях. Но предпраздничный ветер никак не мог прогнать прочь упрямую грязно-серую облачность, чтобы освободить небо для праздничной фиолетовой зари, внутри которой рождались цветные снежные метели. Поэтому на куполе Хрустального Замка короля Нограсса в описываемый нами день дежурила и ни минуты не оставалась без работы бригада уборщиков из двенадцати человек. Длинный и острый, как боевая пика баирума, шпиль Замка увенчивал флюгер в виде головы клоуна, увенчанной дурацким пестрым колпаком. Лицо клоуна украшала широкая гнилозубая улыбка – от правого до левого уха, волосатые ноздри большого красно-фиолетового носа беспрестанно с шумом втягивали воздух, в мутных, как у издыхающей от бешенства собаки, глазах, навеки застыла бессмысленная ярость ко всему окружающему миру и, особенно – к капризным переменчивым ветрам, заставлявшим кружиться вокруг оси его бедную голову, живущую жуткой противоестественной жизнью (по слухам эта несчастная голова когда-то сидела на плечах предыдущего Горнего Короля, Нограсса 13-ого).

В большом тронном зале Замка наблюдалось, как уже было отмечено выше, заметное оживление, вызванное ожиданием начала Цветного Снегопада. Собственно сам Нограсс 14-ый сидел, подогнув коленки на старинном фамильном троне и щелкал так называемые «хмельные орехи», собираемые с могучих хвойных деревьев, «мудараков» или просто – мудараковых деревьев. Щелкал их король с самого утра и выщелкал не менее целого большого шелкового мешка, и был по этой причине уже изрядно «на веселе». Хотя по настоящему весело королю конечно же не было – алкоголь никогда не приводил его в хорошее расположение духа. Нограсс доходя до соответствующей кондиции, окончательно превращался, если говорить словами одного древнего поэта, в «сосуд с мерзостью». Но пока он до соответствующей кондиции не дошел, а просто молча продолжал щелкать мудараковые орехи и внимательно наблюдал за своими многочисленными братьями, дядьями и племянниками, сновавшими по тронному залу между празднично накрытыми столами. Столы ломились от ярких экзотических блюд и напитков, но без команды короля никто не смел к ним прикоснуться. Поэтому кроме резких звуков расщелкиваемых орехов в тронном зале слышались лишь тяжелые вздохи страдавших с похмелья королевских родственников, бросавших жадные взгляды на большие бутыли с огненно крепкой сикерой, где плескались и строили через зеленоватое бутылочное стекло голодной и злой королевской родне обидные рожи проказливые спиртовые бесенята и винные тритоны-мушкутумы.

Бесенят и тритонов выращивали на специализированных фермах Ведьмы из Пятого Яруса, жившие среди густых лепидодендроновых лесов по берегам Пьяной реки (Омизерты), в которой вместо воды, по слухам, тек чистый спирт. Ведьмы, жившие дружными общинами, делали специальные запруды, в которых и разводили, неизменно пользовавшихся огромным спросом на всех Ярусах, «спиртовых бесенят», «винных тритонов» и редких, и очень дорогих, «коньячных жаб».

Непростое, мягко говоря, душевно-психологическое состояние Нограсса усугублялось еще тем невероятным обстоятельством, что он… влюбился. Во всяком случае, королю так казалось. На стене, прямо напротив трона, возле ярко полыхавшего смолистыми чурбаками камина, среди узорчатых шерстяных ковров, покрывавших почти всю поверхность стены, улыбалась роскошная девушка, талантливо изображенная на огромном мозаичном портрете. Губы девушки были выложены из настоящих рубинов, глаза – из сапфиров, а густые кудри рассыпались по плечам сверкающим толстым слоем червонного золотого напыления. Пламя камина бросало на чудесные черты лица девушки желто-оранжевые блики и в результате постоянно менявшихся светотеней казалось, что золотоволосая красавица то улыбается, то кокетливо подмигивает Нограссу 14-му сразу обоими глазами. Нограсс твердо решил сделать девушку, изображенную на портрете, своей женой и, соответственно, Королевой и хозяйкой Хрустального Замка.

Проблема заключалась в том, что в эту ночь ее отправили через Окно на Вылазку и имелся риск, что она может оттуда не вернуться, тем более, что еще не прошло и года ее пребывания в Ярусных Королевствах и сердце будущей королевы не успело превратиться в кусок голубого полужидкого хрусталя. К тому же шпионы Нограсса доставили ему абсолютно точные данные о том, что на золотоволосую девушку имеют серьезные виды несколько других холостых Горних Королей и Лесных Хозяев. И сейчас перед Нограссом стояла весьма сложная задача со многими неизвестными. Ну и к тому же хозяйство Нограсса 14-ого за последнее время начало испытывать большой дефицит в рабочей силе, что само по себе представляло большую экономическую и политическую опасность для всего Королевства. А распределение пленных Идиотов в Конфедерации Ярусных Королевств уже пятый год перестало носить упорядоченный и спокойный для всех участников дележа характер.

Нограсс начал щелкать второй мешок и настроение Горнего Короля окончательно испортилось:

– Убуга! – неприязненно произнес он, обращаясь к начальнику службы безопасности, – Ты точно уверен, что Мойкер не подведет нас?! Он же всегда был, как это говорится – «себе на уме» и я, почему-то, так и не могу ему начать доверять так, как, скажем, доверяю самому себе!

– Мойкер еще ни разу никого не подводил! К тому же он никак не может вести «двойную игру» и быть «себе на уме», потому что кроме нас у него нет никого и ничего, на кого и на что он мог положиться, как на самого себя! – твердо заверил Короля высокий сутулый Убуга, у которого прямо посреди шишковатого лба беспокойно бегал из стороны в сторону темно-желтым зрачком третий, «все замечающий взгляд», глаз. – Мойкер никогда не ошибается – принцесса Каламбина будет нашей, мой господин! – и он, как можно более преданно и честно посмотрел на Короля всеми тремя глазами, хотя и, как всегда, всеми тремя не получилось, так как третий глаз во лбу всегда, как раз-то, и «был сам по себе», тая в себе выражение совсем отличное от того, что светилось в двух других – «лицевых» глазах.

Выражать сомнения в том, что он только что категорично заявил вечно пьяному Горнему Королю, явилось бы для Убуги равносильным смертному приговору, поэтому он и поспешил заверить Нограсса в заведомой и очевидной лжи, утверждавшей, что «Мойкер никогда не ошибается!». Убуга прекрасно знал – насколько опасными и непредсказуемыми на поверку оказывались подобные охотничьи экспедиции в Праздничную Ночь за «живыми душами», а еще лучше он был осведомлен о «качестве боевого материала» под названием «Мойкер» и, в глубине души, поэтому особенно не обольщался «насчет «железного корейца»…

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Владимир Николаевич Бобров задумчиво посмотрел на светящийся циферблат наручных японских часов, подаренных ему два года назад японским коллегой, доктором философии Токийского университета Ниятукой Ямаситой. Часы показывали десять минут одиннадцатого, но никого из клятвенно обещавших прийти к началу проведения Эксперимента студентов, пока не было. Две молоденькие кафедральные лаборантки по имени Галя и Наташа, под умелым и чутким руководством старшей лаборантки Оли, только что закончили сервировку праздничного стола и сидели сейчас в полной бездеятельности, с легкой растерянностью преданно глядя на обожаемого Владимира Николаевича. Хозяин мастерской, Юра Хаймангулов, проснувшийся часов в шесть вечера и оперативно похмеленный Бобровым великолепным армянским коньяком, уехал где-то около семи в Цыганский Заповедник, «убедиться своими глазами», как он при этом выразился, «что эти гребанные немцы соорудили там Елку высотой пол-километра» и обещал к Новому году вернуться с подругой своей Анькой и – с подругами подруги, Танькой, Надькой и Машкой, которые «никому заскучать не дадут!». Но, пока, кроме самого Боброва и трех, преданных ему лаборанток, в мастерской никого не наблюдалось. Лишь, время от времени, шумела вода в канализационных трубах, да прорывалась порой откуда-то сверху из чьей-то квартиры, неизвестно, уже, посредством каких отверстий, громкая праздничная музыка и возбужденные голоса подвыпивших жильцов.

– Елку проверили?! – в который уже раз за вечер спросил у лаборанток Бобров.

– Да, Владимир Николаевич – вы же недавно совсем спрашивали!

– Ждем до одиннадцати – если никто не придет, ужинаем вчетвером и начинаем Эксперимент. Вы то, надеюсь, не сбежите?

– Что вы, что вы, Владимир Николаевич!!! – испуганно воскликнули лаборантки. -Мы с таким нетерпением ждали этот Эксперимент не для того, чтобы взять и сбежать, а тем более – от Вас!!!

– Так ладно, ладно, девчонки! – примиряюще поднял Владимир Николаевич руки вверх. – Извините, если я вас обидел! Студентов-то моих нет, вот, я и начинаю нервничать! Ребята они, спору нет, хорошие, но…, – из положения «вверх» бывший заведующий, канувшей в «Лету» кафедры «Неординарной философии», красноречиво развел руки в стороны.

– Но мы то не ваши студенты, не пьяницы вроде Малышева и Богатурова! – заявила более инициативная Галя. – Они, по-моему, Владимир Николаевич, променяли и вас, и Эксперимент на бутылку водки!

– Но ящик коньяка они на бутылку водки не променяют! – резонно возразил Владимир Николаевич.

– Ну, разве что! – засмеялись лаборантки.

– Так, ладно – я пойду, пожалуй, постою перед Елкой и еще раз полюбуюсь на нее: проверю заодно – все ли нормально на ней висит?! – красивое волевое лицо Боброва посерьезнело, и ободряюще подмигнув девчонкам, талантливый и смелый ученый поднялся со старого, скрипнувшего под его тяжестью кресла и пошагал в дальний угол просторной мастерской, где и была установлена Экспериментальная Новогодняя Ель.

– Можно, я – с вами?! – неожиданно вскочила вслед за Бобровым высокая, статная и стройная старшая лаборантка, Ольга Курцева, по случаю праздника, надевшая на себя лучший экземпляр, имевшегося у нее в наличии гардероба – короткое спортивное платье из блестящей люстриновой ткани, едва достигавшее до середины бедра, плотно обтягивавшее ее тугую, налитую, спортивную фигуру, словно бы специально подчеркивавшее необыкновенную статность и стройность старшей лаборантки, «без памяти» влюбленной, что не являлось секретом для обоих младших лаборанток, в Боброва. Не дожидаясь согласия Владимира Николаевича, Ольга быстрыми шагами «умчалась» вслед за ним, а девчонки переглянулись между собой, понимающе улыбнулись, и Галя налила себе и Тане по стопке коньяка, предложив подруге:

– Давай выпьем за любовь – за то, чтобы у Ольги и Владимира Николаевича все сложилось, как положено в Новом году! Может, Бог даст, и на свадьбе у них погуляем!

Младшие лаборантки «чокнулись», залпом опрокинули в себя стограммовые коньячные порции, закусили колбасно-сырными бутербродами и озорно улыбнулись друг другу, видимо, представив: что бы сейчас уже могло начать происходить между Бобровым и Курцевой в, так называемом «экспериментальном отсеке» мастерской скульптора Хаймангулова?!

А в «экспериментальном отделе», как раз, во всяком случае, пока, ничего особенного – того, о чем подумали подвыпившие младшие лаборантки, не происходило. Там было тихо, загадочно и по «новогоднему» красиво. Пышная стройная Экспериментальная Ель упиралась сверкающим шпилем почти в потолок, представляя собой центральное звено материальной композиции, необходимой для проведения Эксперимента. Специально изготовленные игрушки украшали елочные ветви в строго определенном порядке, выверенном и высчитанном лично Бобровым по схемам, переданных ему в свое время Александром Сергееевичем Морозовым незадолго до таинственного исчезновения последнего примерно шесть месяцев назад. (по университету гуляли упорные вздорные слухи, что будто бы профессор Морозов однажды поздно вечером зашел в мужской туалет на третьем этаже здания философского факультета и не вышел оттуда и более того, как утверждает злословная и многоустая студенческая молва, эта загадочная история с исчезновением профессора Морозова имела свое, более чем странное, продолжение: якобы пожилая лаборантка «Кафедры Восточной Философии» Валентина Ивановна Пармутова, страдавшая куриной слепотой и спорадическими приступами слабоумия, опять же поздно вечером, перепутала туалеты в полумраке факультетского коридора и вместо женского зашла в злосчастный мужской туалет и присев там, на корточки, по малой нужде, явственно увидела «под собой» бледное грустное мужское лицо, строго смотревшее на Валентину Ивановну прямо из унитаза. Пронзительный визг, насмерть перепуганной, пожилой лаборантки, был слышен даже на улице!).

Владимир Николаевич слабо улыбнулся, вспомнив знаменитую историю с Пармутовой, но все-таки улыбка получилась грустной – ему так сейчас не хватало Морозова. Тот не позвонил и никак не сумел предупредить его о своем отъезде, но скорее всего, и Бобров прекрасно понимал это, с Александром Сергеевичем случилось что-то серьезное, что-то страшное и непредвиденное. Идея и план проведения Эксперимента принадлежали именно ему – Морозову, и в самый ответственный момент он пропал. От него остался конверт – Александр Сергеевич, как прозорливейший человек, вероятно, по каким-то одному ему известным признакам, предвидел подобный исход и всучил как-то раз дня за три своего внезапного исчезновения Боброву конверт из плотной бумаги со словами:

– Если ты останешься один в Новогоднюю ночь, то вскроешь этот конверт без десяти минут ноль-ноль часов тридцать первого декабря и внимательно прочитаешь мое тебе поздравление.

На счастливую случайность, то есть на то, что Морозов так же внезапно, как и пропал, появится, Бобров не надеялся и, глядя на зеленое мохнатое чудо, пахнущее свежей хвоей, он начал моральную подготовку к началу проведения Эксперимента. Первоначально необходимо было осуществить профилактическое умственное упражнение – выбросить из головы ненужные мысли…

Он услышал, как у него за спиной с тихим шорохом сдвинулся в сторону холщовый полог, отделявший «экспериментальный отдел» от остальной части мастерской, и услышал нежный вкрадчивый полушепот Ольги:

– Владимир Николаевич – я не помешаю вам своим присутствием?!

Бобров не ответил и не оглянулся, продолжая магнетизировать Экспериментальную Ель глазами и, скорее почувствовал, чем услышал, как Ольга подошла к нему сзади почти вплотную и положила руки на плечи. Не говоря ни слова, он сжал ее теплые кисти своими сильными пальцами и притянул девушку к себе, ощутив прикосновение к спине ее маленьких упругих грудей и почувствовав тепло ее губ, прошептавшей ему на самое ухо:

– Я люблю вас, Владимир Николаевич и… очень боюсь вас потерять…

– Не бойся – все будет хорошо…

– Вы, просто, стараетесь меня успокоить, прекрасно зная – насколько все опасно… Я давно уже догадалась, что в эту Елку вселился «злой дух» и вы хотите его укротить… Вы же слышали от хозяина мастерской эту странную историю, что будто бы три недели назад здесь пропал человек, какой-то бездомный художник и поэт – зашел в туалет и не вышел обратно!

– Слышал! – без особых эмоций в голове подтвердил Бобров и добавил снисходительно: – Хозяин мастерской, Юра Менгулов – человек очень талантливый и хороший, но пьет он, Олечка, будь здоров как! И история с пропажей бездомного художника Бутанова – плод «белогорячеченой» фантазии Юры, и – не более того!

– Все равно, мне очень не нравится в этой мастерской! – чувствовалось, что доводы Боброва ничуть не убедили Олю: – Давайте лучше сожжем эту проклятую Елку, поженимся и будем «жить-поживать, да добра наживать!», как это сплошь и рядом происходит в русских народных сказках – добрых сказках! А эта сказка – злая и страшная, Владимир Николаевич!…

Он резко обернулся к Ольге и крепко прижал ее к себе на несколько коротких секунд, нежно мимолетно поцеловав в губы и, почти сразу отстранившись, предложил:

– Пойдем лучше к девчонкам и «тяпнем» там по стопке коньяка, чтобы не забивать себе голову всякой ерундой! До начала эксперимента осталось еще более полутора часов!..

– Как скажете… – уныло вздохнула Ольга и улыбка померкла на лице ее, а в больших карих глазах что-то безнадежно погасло, и она обреченно поплелась вслед за Владимиром Николаевичем к «девчонкам», чтобы «тяпнуть» там стопку-другую коньяка и не думать ни о чем грустном…

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Выпитая водка ли сделала свое дело или вполне естественная непосредственность поведения прекрасной незнакомки вывели Славу из состояния коммуникативного ступора, но совсем незаметно из него выскользнул комплимент, очень даже уместный комплимент:

– У вас самый чудесный голос, какой мне приходилось когда-либо слышать в жизни. Но на самом деле таких голосов не бывает на свете, и поэтому я думаю, что мне снится сон. Прекрасный фантастический сон! (со сладким ужасом он неожиданно и точно вспомнил, что летом на раскопках ему снилась именно она!!!).

Ровные перламутровые зубки девушки вновь сверкнули в приветливой и ласковой улыбке, без тени дешевого кокетства и какого-либо развратного лукавства, и Слава услышал ответ, в котором ничего не слышалось, кроме искренней благодарности:

– Спасибо!

– Простите – а как вас зовут? – окончательно осмелел Слава.

– Мне нравится, когда меня называют просто – Снежана! Это имя для моих друзей! – объяснила девушка. – Мое полное имя вкупе с титулом чересчур длинно и не слишком мне нравится.

А тебя как зовут?

– Вячеслав. А для друзей – Слава или Славик! – в тон Снежане ответил Богатуров и добавил: – У нас так просто и естественно начался разговор и с вами так легко общаться, Снежана, но, тем не менее, мне упорно продолжает казаться, что я сплю и вижу вас во сне.

– А ты бы не мог перейти на «ты»? – не переставая улыбаться попросила его Снежана. – Мне кажется – я ненамного старше тебя, Славик, чтобы ты ко мне столь официозно обращался. Лично я себя чувствую значительно легче и непринужденнее, когда общаюсь с человеком на «ты». А ты?

– Я – тоже!.. Снежана? – Слава самую малость внутренне напрягся.

– Да?

– А ты чем занимаешься – студентка?

Как раз закончилась очередная мелодия и вновь под потолком зажглись мощные неоновые лампы, осветившие новую Славину знакомую во всей ее невиданной новогодней сказочной красе. У Славы вторично перехватило дыхание, он даже забыл про свой последний вопрос, завороженный, открывшейся перед ним волшебной сияющей красотой.

Снежана именно сияла и не только потому, что неоновые лампы покрыли сверкающим золотым лаком ее кудри, заставили вспыхнуть два крохотных нимба вокруг изумрудных сережек, украшавших изящные ушки в форме продолговатых еловых шишек, отороченных серебристой изморозью, и вызвали люминесцентное свечение топазовой парчи декольтированного платья. Но, еще, и, главным образом, потому, что, скорее всего, вместо обычного человеческого сердца, в груди, сидевшей перед Славиком сказочной красавицы, пульсировал неугасимый факел холодного ослепительного пламени, зажигавший в огромных смарагдовых глазах девушки таинственное и загадочное зарево. Холодное пламя в этих неземных потрясающих глазах являлось отражением кипевших в ее таинственной душе страстей, неведомых обыкновенному земному человеку…

… – Я не студентка, Славик! – донеслось до его слуха, словно сквозь волны густого колдовского тумана и он не понял – зачем Снежана сообщила ему о том, что она не студентка. – Но когда-то давно я была студенткой – студенткой филологии. И я так жалею о том чудесном времени, когда мне не приходилось играть отвратительную роль древней шумерийско-аккадской Принцессы…

– Что?! – не понял Слава.

– Ничего – я тебе всего лишь ответила на твой вопрос: чем я занимаюсь? Мне легче было бы объяснить тебе, чем я не занимаюсь! – Снежана перестала улыбаться, осторожно взяла изящными пальчиками, стоявший перед нею высокий стеклянный бокал, наполненный голубоватой прозрачной жидкостью, и поднесла его к губам, но немного подумав, не стала оттуда отпивать и так же осторожно поставила бокал на место.

И только сейчас Славу осенило, что кроме бокала с голубоватым прозрачным напитком, на столике Снежаны ничего, ровным счетом ничего, не было. Почему-то вид этого одинокого бокала вызвал к жизни урчание в желудке Славика, и он почувствовал шквальный приступ воистину адского голода. Он беспокойно шевельнулся на месте. Девушка, заметив Славино беспокойство, вопросительно на него взглянула.

Но тут подошел улыбающийся, корректный и предусмотрительный официант. Слава, глянув на официанта, ни секунды не усомнился в том, что тот подошел исключительно из-за Снежаны, и улыбка, и корректность и предусмотрительность оказались адресованы лишь ей одной, а для Славы ничего подобного официант не приберег.

– Что будем заказывать?!

– Снежана – ты что будешь? – стараясь не смотреть на «козла» -официанта, спросил Слава.

– Я не голодна, милый! (у Славы взлетели брови на лоб, а в лице официанта приветливости заметно поубавилось) Возьми что-нибудь себе, а обо мне не беспокойся!

Крайне смущенный и счастливый Слава, не задумываясь ни секунды, заказал:

– Две свинины с мандаринами и бутылку шампанского!

Когда официант ушел выполнять заказ, Слава сказал Снежане:

– Надеюсь, что, хотя бы шампанского «за Новый Год» ты со мной выпьешь!

– Может быть! Но свинину я есть не буду, я же сказала тебе, что не голодна.

– Это я себе обе свинины взял! – несколько смущенно объяснил Богатуров.

– Ты сильно голодный, да? – заботливо поинтересовалась Снежана.

– Да – когда я сильно нервничаю, то всегда страшно начинаю хотеть есть.

– Ты сильно сегодня нервничал?

– Да – был очень сложный экзамен… – Слава запнулся, так как внезапно вспомнил Боброва и Эксперимент, на котором обязательно обещал присутствовать, и ему сделалось страшно стыдно перед Владимиром Николаевичем.

Слава бросил на Снежану взгляд, полный растерянности и сомнения.

Она понимающе ему улыбнулась:

– А ты где, Славик, учишься?

– На философском факультете нашего Рабаульского университета…

– Славик! – неожиданно прервала его Снежана. – Ты, наверное, так сильно смутился, из-за того, что я назвала тебя «милый»? Ты не обижайся, но я специально так поступила, чтобы на меня не пялился этот наглый неприятный официант. К тому же, – она запнулась на секунду, как если бы принимала важное решение, и добавила: – ты, действительно, очень милый – в хорошем, общепринятом, смысле этого слова. Извини, что перебила – рассказывай дальше, пожалуйста – мне очень интересно!

Славины мысли расползлись на «раскоряку», и он верно решил, что без вторых ста или даже ста пятидесяти грамм водки мысли в правильную упорядоченную кучу ему не собрать и не принять оптимального решения в создавшейся непростой ситуации.

– Извини, Снежана – я сейчас вернусь! – он поднялся из-за столика и быстро зашагал к бару, стараясь не смотреть по сторонам, интуитивно догадываясь, что благодаря кажущейся близости с роскошной красавицей, может сейчас являться объектом всеобщего пьяного внимания со стороны многочисленных посетителей и посетительниц ресторана.