Полная версия
Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса
Затем в течение двух дней, подчиненных жесткому протоколу, между яхтами происходил обмен визитами, которые российские газеты с готовностью провозгласили «праздником мира». Вечером ничто не нарушало покой вод Финского залива. Многочисленные военные корабли были торжественно освещены. С палубы гостям открывался вид на Ревель, порт и городскую стену с башнями. В отблесках маяков, ярко освещавших береговую полосу у Екатерининского дворца, вырисовывались очертания крыш и колоколен. В тот вечер западная часть неба была удивительно прекрасна на закате.
На второй день король Эдуард VII и королева Александра обедали на яхте «Штандарт», самой большой из Императорских яхт. Старший лейтенант Н. В. Саблин, прослуживший на яхте 10 лет вспоминал:
«Седловатость» судна, если так можно выразиться, совсем не по-морски, изгиб его палубы или «линия судна» – идеал, не достигнутый ни в одной, столь же крупной, яхте других монархов и государств. Именно эта линия, обозначенная на корпусе толстым золоченым канатом, – была безупречна. […]
Яхта была выстроена из стали, с двойным дном, и разделена водонепроницаемыми переборками на семь отсеков. «Штандарт» имел три палубы – верхнюю, Царскую и жилую. Водоизмещение 6000 тонн – наибольшая яхта в мире, если не считать пассажирских пароходов, превращенных в яхты. […]
Носовое и кормовое украшения яхты были великолепны. На носу – двухглавый орел, крылья которого обхватывали форштевень. На широкой груди орла – вензель «Николай II». На корме – Имперский морской орел [на красном с белым центром щите], распластанный во всю величину подзора, держащий в клювах и лапах четыре карты русских морей: Балтийского, Черного, Белого и Каспийского. Под орлом – надпись славянской вязью: «Штандарт». Украшения соединялись между собой двумя золочеными канатами по всему борту яхты, с обеих сторон. Нижний, более толстый, кабельной работы, верхний потоньше, обыкновенного канатного вида. Именно эти канаты, между которыми располагались судовые полупортики, освещавшие каюты царской палубы, образовывали ту идеальную линию яхты, ее изгиб, автором и творцом которой являлся корабельный инженер Долгоруков3. Золочение, как канатов, так и украшений, было предметом особых забот судового начальства: украшения, сделанные из дерева, покрывались шеллаком, на каковой прикладывались тончайшие листики сусального золота. Работа эта была очень деликатная, особенно на ветру, когда приходилось всю яхту окутывать подвесками, защищенными брезентами. Как-то раз золочение выполнили монашенки Новодевичьего монастыря в Петербурге, имевшие славу опытных позолотчиц. Золотые канаты очень эффектно и рельефно выделялись на черном лакированном борту «Штандарта» (Саблин Н. В. Десять лет на Императорской яхте «Штандарт». СПб., 2008. С. 18—19; 34—35).
Обед в тот день состоялся на яхте «Виктория и Альберт». Император Николай II был провозглашен адмиралом Британского флота, а король Эдуард VII в ответ – адмиралом Российского флота. Учтивые и сердечные тосты, произносившиеся за обедом, ознаменовали «скрепление дружеских уз между двумя великими народами».
Это много значило для России. Всего три года назад русско-японская война завершилась гибелью Балтийского флота в Цусимском проливе. Был нанесен серьезный удар по национальной гордости. В это время дружба с Англией имела важное значение, поэтому после достижения русско-британских договоренностей по азиатским вопросам в 1907 году, встреча в Ревеле носила не только светский, но и дипломатический характер. После ее окончания высокие гости, пробыв некоторое время в городе, покинули Ревель. Утром третьего дня яхте «Виктория и Альберт» был дан королевский салют, после чего она отплыла в Балтийское море. Позже за ней последовали императорские яхты «Штандарт» с Государем и его семьей и «Полярная звезда» с Вдовствующей Императрицей Марией Федоровной и Великой княгиней Ольгой Александровной. С древнего кафедрального собора и городской ратуши спускали британские флаги, соседствовавшие в дни визита с российскими.
Одним из тех июньских дней «дядя Берти», гостивший на борту «Штандарта», мимоходом заметил в разговоре с Императрицей, что ни одна из старших Великих Княжон не говорит с хорошим английским произношением. Вероятно, это задело Александру Федоровну. Будучи внучкой королевы Виктории, она в совершенстве владела английским, и даже по-русски говорила с сильным английским акцентом. Стало ясно, что в Петербурге необходимо найти учителя для старших Великих Княжон – двенадцатилетней Ольги Николаевны, голубоглазой, застенчивой девочки с каштановыми волосами, и одиннадцатилетней Татьяны Николаевны, ростом выше сестры, также с каштановыми волосами, но с рыжеватым оттенком. Вероятно, пока рано было беспокоиться об очаровательной девятилетней Марии Николаевне или о семилетней озорной Анастасии Николаевне. Также рано было начинать занятия и с наследником престола Алексеем Николаевичем, милым мальчиком, у которого уже проявилась гемофилия, наследственная болезнь членов Гессенского дома. Этим тяжелым заболеванием, при котором возникают кровоизлияния в суставы, мышцы и внутренние органы, страдают только мужчины, женщины же выступают его носительницами. У Цесаревича, которому еще не исполнилось четырех лет, имелись собственные каюты на «Штандарте».
Н. В. Саблин вспоминал:
«Из гостиной, по левому борту, дверь вела в две каюты наследника Алексея Николаевича. Первая, обитая чинсом4 в очень крупных цветах – хризантемах, в младенческие годы использовалась как игральная комната, затем – как классная. Это была большая каюта, откуда вынесли всю лишнюю мебель, чтобы дать место игрушкам, а впоследствии учебным пособиям» (Саблин Н. В. Десять лет на Императорской яхте «Штандарт». Спб., 2008. С. 26).
Там же находились его любимые игрушки: синий с красным воздушный змей, ракетка с воланом, бильярд для игры на палубе и связка соломинок для выдувания мыльных пузырей.
«Вторая каюта служила спальней наследника, где стояла кровать берегового образца с вензелями, принадлежавшими Государыне Марии Федоровне, поскольку эти каюты предназначались для Вдовствующей Императрицы. Однако Государыня Мария Федоровна ни разу подолгу не плавала на „Штандарте“, предпочитая свою „Полярную Звезду“. Наследник же спал на походной кроватке, сперва обыкновенной детской, с высокими никелированными сетками, а потом обыкновенной палаточной. Точно так же и Великие Княжны сперва спали на походных кроватях, пока не получили каждая по отдельной каюте. На большой кровати спала сначала няня М. И. Вишнякова, потом – боцман Деревенько5 (когда наследник бывал болен), а затем – воспитатель наследника, швейцарец господин Жильяр6. За спальней находилась уборная и ванная» (Там же. С. 26—27).
Осенью того же года, когда «Штандарт» вернулся из круиза по финским фьордам, побережью и островам, Александра Федоровна спешно начала искать учителя. Ей сообщили об англичанине по имени Чарльз Сидней Гиббс7, работавшем в то время в Санкт-Петербурге, талантливом преподавателе недавно созданной Гильдии учителей английского языка. Через несколько недель он получил неожиданное приглашение от Императора.
Глава II
Императорская классная комната
Чарльз Сидней Гиббс был высоким мужчиной тридцати двух лет со светло-каштановыми волосами над высоким лбом. Вежливый и учтивый, он легко вступал в разговор и обладал четкой дикцией. Он был наделен хорошими организаторскими способностями и всегда скрупулезно соблюдал правила общества, в котором жил. Чарльз Сидней Гиббс родился 19 января 1876 года в городе Ротерхэме8, графство Йоркшир, в семье управляющего банком. Он стал девятым ребенком Джона Гиббса,9 уроженца Таучестера, графство Нортгемптоншир. Мать Чарльза Гиббса Мэри Энн Элизабет10 происходила из графства Суррей и была дочерью часового мастера по фамилии Фишер. Кроме дома на улице Хай-стрит в Ротерхэме, у семьи был загородный дом в Нормантоне-на-Тренте11.
Чарльз Сидней Гиббс и Великая Княжна Анастасия Николаевна. Александровский дворец. Царское Село, 1914 г.
У супругов родилось одиннадцать детей, но выжило шестеро, трое из которых – Джон, Уильям Артур и Перси – пошли по стопам отца, став управляющими банками. Старший, Джон12, жил в Аргентине, Артур13 отправился в Индию, Перси14 же поселился в Глостере. Младшая из дочерей, Уинифред Аделин, вышла замуж за священника из деревни Ли Марстон, расположенной неподалеку от Бирмингема. Чарльз Сидней, самый младший из сыновей, посещал школы в Бродстерсе15, на юге, а также в городе Хорнси16 на побережье Ист Райдинг. Директор школы в Хорнси считал Чарльза Сиднея «усердным и добросовестным», «благонадежным и чрезвычайно воспитанным молодым человеком». С осени 1894 года по лето 1895 года юный Гиббс учился в Университетском колледже города Аберистиут, Уэльс. Отец желал, чтобы он стал священником, поэтому Чарльз Сидней продолжил обучение в Колледже Св. Иоанна в Кембриджском университете. В 1899 году, после четырех лет безмятежной учебы, Гиббс с отличием окончил университет, получив степень бакалавра гуманитарных наук по этике и психологии. (Говоря о Чарльзе Гиббсе, один из преподавателей Кембриджа отмечал, что он «человек высоких моральных качеств, здравомыслящий, с приятными манерами». Другой преподаватель добавлял, что Гиббс «очень приятен в личном общении; а о его прилежании и упорстве в преодолении трудностей можно говорить в самых лучших выражениях»).
Несмотря на то, что Гиббс продолжил изучение богословских дисциплин в Кембридже и Солсбери, он в скором времени понял, что это не его призвание. Он решил сменить профессию. Совершенно естественно, это задело и расстроило его отца. Чарльза Сиднея интересовал целый ряд других занятий – от танцев до театра. Будучи очень любознательным человеком, он посещал всевозможные спектакли и методично собирал программки (он будет коллекционировать их в течение всей жизни). Представления были самыми разнообразными, в духе театральных веяний того времени: от гастрольного «Гамлета» Форбс-Робенсона и новой комической оперы «Персидская роза» Бэзила Худа и Артура Салливена в исполнении труппы театра Лицей в Шеффилде до постановки миссис Лангтри по произведению Сиднея Гранди «Дегенераты» (позже она возобновила постановку этой пьесы). Пьеса шла в театре Хеймаркет в Лондоне с Чарльзом Хотри и самой миссис Лантгри в главных ролях, однако в наше время об этом факте помнят лишь специалисты-театроведы. Макс Бирбом17, также посетивший спектакль, счел его довольно заурядным. Правда, в тот вечер писатель был не в лучшем расположении духа.
Гиббс хорошо знал иностранные языки. Возможно, именно это, а также его врожденная любовь к театру склонили его к романтическому решению поехать преподавать в Россию. Это встревожило его бывшего преподавателя из Колледжа Св. Иоанна, который считал это растратой таланта и сказал: «В России, мистер Гиббс, Вы будете лишь гувернером…» Действительно, в первый год своего пребывания в России Гиббс вряд ли мог рассчитывать на нечто большее. Он состоял гувернером в семье помещика и постепенно привыкал к жизни в чужой стране. Через некоторое время он вывез своего ученика в Англию, познакомил мальчика с некоторыми особенностями английской жизни и своевременно привез обратно. Но вскоре появилась другая работа, уже в Санкт-Петербурге, где его рекомендовали в качестве домашнего учителя в различные аристократические семьи. В то время он становится преподавателем в Императорском училище правоведения, где учились только юноши из семей потомственных дворян. Он испытывал неприязнь к распространенному там кляузничеству, когда с молчаливого поощрения преподавателя один студент был готов в любую минуту донести на другого. Гиббс неизменно наказывал любого, кто приходил к нему с доносом, что шло вразрез с общепринятой практикой и, возможно, очень удивляло студентов.
Через несколько лет он стал членом, а впоследствии и вице-президентом комитета Санкт-Петербургской Гильдии учителей английского языка. Гильдия была образована в 1907 году, для «поощрения взаимных консультаций» и «улучшения жизни гувернеров и преподавателей средствами общественных сборов». Патронировали организацию в том числе британский и американский послы, сэр Артур Николсон18 (отец Гарольда Николсона19; позднее лорда Карно) и Джон В. Риддл20. Чарльз Сидней Гиббс, «бакалавр гуманитарных наук Кембриджского университета», активно участвовал в его деятельности. На втором ежегодном драматическом представлении и балу в Театре Комедии в феврале 1909 года он сыграл роль романтического викария в постановке Кебл Говарда: «The course of true love» («Путь истинной любви» – англ.) по двум небольшим пьесам: «Compromising Martha» («Компрометируя Марту» – англ.) и «Martha plays the fairy» («Марта в роли феи» – англ.). Она значилась в программе вместе с короткой пьеской «Барбарой» Джером К. Джерома.
Эти повседневные дела занимали молодого учителя гораздо больше, чем нестабильная политическая ситуация в России. После войны с Японией Император Николай II, воспитанный как абсолютный самодержец – роль, не подходящая ему, что было известно более решительной Императрице, – был вынужден согласиться на переход к полуконституционной монархии с законодательным органом – Думой. Во всей огромной империи, превратившейся в нечто аморфное, рушились вековые традиции, в то время как Россия шла навстречу невиданной катастрофе. Царствующий Император Николай II по своей натуре был добрым помещиком, человеком, который, несмотря на все свое обаяние, оказался чересчур мягким для правителя государства. Все эти вопросы не интересовали Чарльза Сиднея Гиббса, пока однажды утром он вдруг не получил приглашение прибыть в Царское Село. Однако его первая встреча с Императрицей Александрой Федоровной состоялась лишь год спустя, а до тех пор он работал в окружении придворных Императора.
Царское Село расположено в пятнадцати милях21 к югу от Санкт-Петербурга. За охраняемой казаками высокой оградой Императорского парка простирался скрытый от посторонних глаз великолепный мир благоухающих лилиями садов и огромных стриженых газонов. Мир озер, террас, скульптур, гротов и триумфальных арок. На территории Царского Села находилось два дворца: огромный бело-голубой Екатерининский, построенный Екатериной Великой, и удаленный от него более чем на четверть мили Александровский, вполовину меньше первого, построенный позднее по заказу внука Екатерины II Александра I. Императорская семья жила в одном крыле Александровского дворца. Здесь находился почти легендарный сиреневый будуар Императрицы22, на стенах которого висело множество икон и фотографий. Над будуаром располагались гостиные, столовые, спальни и ванные комнаты императорских детей, с которыми будуар соединялся персональными лестницами.
В одни прекрасный день осенью 1908 года Гиббс облачился во фрак, обычный в то время для появления при дворе, и государственный советник Петр Васильевич Петров23 отвез его в Александровский дворец в Царском Селе. Здесь строгая фрейлина при Великих Княжнах София Тютчева24 представила его ученицам: Ольге Николаевне, которой недавно исполнилось тринадцать, Татьяне Николаевне и Марии Николаевне; позднее они также присоединятся к сестре. Анастасия Николаевна в свои семь лет была пока неспособна к серьезным занятиям. Она начала учиться годом позже. Цесаревича Гиббсу доводилось видеть, когда он вновь и вновь входил в комнату, чтобы с серьезным видом пожать руки гостям.
Ольга Николаевна больше всего напоминала отца. Более уверенную в себе Татьяну Николаевну, привязанную к матери, младшие дети называли «гувернанткой». Мария Николаевна была жизнерадостной, но c ленцой, а Анастасия Николаевна очень озорной и всегда всех смешила. В течение последующих пяти лет Гиббс не занимался с Цесаревичем Алексеем Николаевичем.
Три старшие сестры были просты во вкусах и сообразительны, когда знали, что нужно сконцентрироваться. В целом, отношения с ними складывались легко. Английским языком они раньше занимались с учителем-шотландцем25, и именно этот акцент Гиббсу предстояло исправить. Дисциплина в присутствии фрейлины должна была строго соблюдаться, говорить следовало осторожно. С первой серьезной проблемой Гиббс столкнулся, когда начались занятия с Анастасией Николаевной. Все еще худощавая (вскоре она начала расти очень быстро), стремительная в движениях, с глазами, в которых светился ум, она обладала прекрасной выдержкой и полностью владела своей мимикой. Такого он не встречал ни в одном ребенке. Гиббс помнил курс детской психологии, прослушанный в Кембридже, и старался использовать как можно больше описанных в нем новаторских методов, но они не спасали от неукротимых и зачастую внезапных проявлений ее нрава. Однажды после сорванного урока он отказался ставить ей пятерку. На минуту он с интересом задумался, что же может произойти. Затем Анастасия Николаевна решительно вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась с одним из тех искусно составленных букетов, которые всегда стояли в приемной. «Мистер Гиббс, – с торжествующим видом произнесла она, – Вы измените оценку?»
Секунду подумав, англичанин отрицательно покачал головой. Гиббс описал этот случай много лет спустя в письме от 1928 года Великому князю Александру Михайловичу, зятю Императора, жившему тогда в Париже26.
Одно утро особенно запомнилось Гиббсу. Накануне вечером в Царском Селе давали детский костюмированный бал. Гиббс, во фраке и с белым галстуком, ждал за письменным столом прихода Анастасии Николаевны. Когда она вошла в комнату, ее лицо было черным, как у трубочиста. С собой она принесла маленькую золотую лестницу, которую положила рядом в ожидании начала урока. Гиббс, решивший не обращать на это внимания, собирался начать говорить, когда внезапно услышал смех за большой двойной дверью в конце комнаты. Дверь распахнулась, и вошли три старшие Великие Княжны со своей матерью. Императрица, казалось, была в ужасе. «Анастасия! – повысила голос Александра Федоровна. – Иди и приведи себя в порядок!» Трубочист кротко исчез. Когда она вернулась, с лицом, красным, как рак, от оттирания, золотая лестница все еще лежала рядом с ее партой, но все предпочли сделать вид, что ничего не заметили, и урок продолжился в присутствии Императрицы. Через много лет у Гиббса появится повод вспомнить это утро.
Вскоре он узнал индивидуальные черты характера каждого члена семьи и придворных. Императора Гиббс видел редко. Когда он встречал Императрицу, она казалась ему красивой, величественной. Александра Федоровна держалась настолько скромно, насколько это было возможно в ее положении. Несмотря на великолепие Царского Села, казаков конвоя, этикет, многочисленную прислугу, атмосфера Александровского дворца чем-то напоминала атмосферу английского загородного дома, и такая обстановка удивительным образом подходила Императорской семье. (Хотя готовили плохо, это никого не беспокоило, и меньше всего Императрицу.) Для учителя английского языка месяцы пролетали быстро. В рабочие дни Гиббс либо отправлялся в Царское Село, где давал, по меньшей мере, два урока, либо оставался в Санкт-Петербурге и уделял время другим профессиональными обязанностями. Гиббс жил все той же упорядоченной жизнью, вел подробные счета (внося в них каждую копейку) и общался с соотечественниками. Заниматься с царскими детьми становились все легче по мере того, как они узнавали и принимали Гиббса. Его овдовевший и вышедший на пенсию отец был рад узнать, что Чарльз занимает такое ответственное положение при дворе.
В 1913 году Императрица попросила Гиббса начать занятия английским языком с девятилетним Цесаревичем, который до того времени не желал произносить на этом языке ни единого слова. Незадолго до того Пьера Жильяра, швейцарца, который с 1906 года преподавал Великим Княжнам французский язык, также попросили приступить к занятиям с Алексеем Николаевичем27.
Этот мальчик с золотисто-каштановыми волосами (официально – Великий Князь Алексей Николаевич, наследник престола) со временем должен был унаследовать обязанности своего отца. С того дня, как Император стал преемником Александра III, он пережил ряд серьезных политических кризисов в качестве главы дома Романовых или, по словам Мориса Баринга28, «…последнего монарха из династии, родившейся под несчастливой звездой, Помазанного Императора, по праву помазанника Божия, от ледяных просторов Арктики до Аральского моря, от Варшавы до стен Татарии».
Это были студенческие беспорядки 1899 года, серия крестьянских бунтов, трагедия войны с Японией, восстание 1905 года с последующей всеобщей забастовкой и мятежом на флоте, душевные терзания при учреждении Думы и много всего другого. Но именно здоровье Цесаревича было постоянной, не затихавшей болью (это оставалось тайной, которую следовало хранить как можно дольше, не допуская, чтобы о ней узнали). Когда Цесаревичу было всего шесть недель, в семье узнали, что ребенок болен гемофилией. После любой раны или малейшего ушиба кровь не свертывалась, как это происходит обычно. Внутренние кровотечения причиняли страшную боль, и Алексей Николаевич, на время становившийся инвалидом, был прикован к постели. За ним, любящим приключения, надо было постоянно следить. Императрица, склонная к уединению и малообщительная, отдалилась от светской жизни еще больше. Именно из-за Цесаревича она всецело доверилась Православной Церкви, из-за него она искала духовного наставника и всем сердцем приняла дар целительства сибирского крестьянина Григория Ефимовича, прозванного с юности Распутиным29. Самоуверенный, неопрятный и полуграмотный, он был известен как «человек Божий», мог с помощью молитв облегчать страдания Цесаревича. Этого человека с чарующими серыми или, скорее, светло-голубыми глазами (однажды их назвали «блестящими, стальными») стали считать злым духом, стоящим позади Российского трона и правительства. Чем большим нападкам он подвергался, тем преданнее поддерживали своего друга Николай II и Императрица, которые считали его спасителем Царевича, а через него, по иронии судьбы, – всего народа. Чарльз Сидней Гиббс рассказал историку Георгию Каткову30, что однажды во время войны он наблюдал, как Николай II вскрывал Императорскую почту в Cтавке в Могилеве. Бросая письмо в корзину для бумаг, Николай Александрович воскликнул: «Еще один донос на Григория. Я получаю их почти каждый день и выбрасываю, не читая».
С течением времени образ Григория Распутина неизбежно упрощался, приобретая мелодраматические черты. Он не мог иметь всего того тайного политического влияния, которое ему приписывалось. Но число врагов Распутина, убежденных в его неискренности и алчности, угрожающе увеличивалось. Распутин не занимал никакой официальной должности, было достаточно того, что он пользовался расположением Императора, и его принимали при дворе в течение одиннадцати лет31. Из них пять последних лет его возвышения, которым он, прежде всего, был обязан своей способности облегчать боль больного Цесаревича, совпали со временем роковой гибели Российской Империи.
Глава III
Наследник престола
Чарльза Сиднея Гиббса просили добиться успеха в том, в чем даже Императрица потерпела поражение, и теперь перед англичанином стояла сложнейшая задача. Занятия с маленьким Цесаревичем проходили в Александровском дворце в личных покоях Императорской Семьи. Поначалу мальчик относился к своему наставнику с недоверием и некоторым подозрением.
Прошло немало времени, прежде чем уроки стали проходить так, как этого желал Гиббс, поскольку в то время Цесаревич страдал от самого тяжелого приступа гемофилии за всю свою короткую жизнь. В течение всего 1913 года Цесаревич медленно восстанавливался после страшной травмы. Этот год был отмечен празднествами в честь 300-летия Дома Романовых, с того дня, как Михаил Федорович, основатель царской династии, взошел на престол в 1613 году. Несчастье произошло во время пребывания семьи на отдыхе в Восточной Польше осенью 1912 года. Еще в Беловеже, прыгая в лодку, мальчик ударился внутренней стороной левого бедра об уключину. Боль, казалось, ослабла, но через две недели, когда Царская Семья уже находилась в Спале, она возобновилась с ужасной силой. В области паха и бедра возникло угрожающее кровоизлияние. В течение многих дней Цесаревич находился в мучительном бреду. Его обезумевшие от горя родители пытались, и, в целом, небезуспешно, сохранить его болезнь в тайне. Выходили медицинские бюллетени, в которых не говорилось ничего определенного. В одну из октябрьских ночей конец был близок32. Тогда Императрица в ужасе отправила телеграмму Распутину, находившемуся дома в Сибири, умоляя его помолиться за Цесаревича. Он немедленно телеграфировал: «Бог увидел Твои слезы и услышал Твои молитвы. Твой сын будет жить. Болезнь не опасна, как это кажется. Пусть доктора Его не мучают»33. Через день кровотечение прекратилось. Этому так и не было дано рационального объяснения. Императрица никогда не считала, что сообщение Распутина было случайным совпадением: для Александры Федоровны он был орудием Божиим. Алексей Николаевич действительно выздоровел, хотя еще почти год не мог ходить34, и в Москве в разгар празднования 300-летия Дома Романовых его на руках нес в Кремль казак охраны35.