Период первый. Детство

Мать сняла со своей шеи маленький золотой крестик на прочной цепочке и торжественно-протяжным голосом, видимо подражая церковным ритуалам, прошептала:

– Благословляю тебя дочка этим крестом святым на жизнь долгую, счастливую и честную. Пусть сопутствует тебе удача. Благослови тебя Боже. Пусть хранит тебя твой ангел от злых и завистливых людей, – и попыталась надеть крестик дочке на шею.

Люся, протестуя, подняла руки:

– Ну что ты мама, не надо!

– Прими, дочка. Не обижай на прощанье. Вдруг не даст Бог свидеться, мы обе жалеть будем, если ослушаешься.

Люся прижалась к маминой груди и впервые за последние дни горько расплакалась. Последнее время она была сурово сосредоточенной, и заплакала впервые:

– Мамочка, родная, пойми я не потому, что безбожница. Ты ведь в Воронеж вернешься, а там ещё неизвестно что будет. Крестик же епископом освященный, ты сама рассказывала, что от беды он тебя в жизни отводил. Пусть он у тебя останется.

– Прими, дочка, – настойчиво и как-то отрешенно повторила мать.

– Хорошо, хорошо, мамочка. Все обойдется, все будет нормально, вот увидишь, – продолжая плакать, убеждала Люся не столько мать, а сколько себя.

На следующий день, перед самым отъездом Софьи Ильиничны, объявили, что началась война. Она отложила свой отъезд, хоть и рисковала очень. Ещё раз, с учетом новых сложностей пыталась наставлять дочку.

Вечером с Люсей случилась истерика. Она кричала, что страна в опасности, что необходимо быть честными перед страной и партией, что подло бежать при первой же неприятности, как крысам с тонущего корабля. Её успокоили, напоили чаем, а мать всю ночь до утра рассказывала о том, что честной и к стране, и к другим людям можно быть не только в тюрьме НКВД, но и в Тамбовском селе. И что при этом пользы Родине можно принести несравненно больше.

Зиму я не любил. Холодно. На улицу выходить разрешают, только если дома кто из родителей остается. А если дома никого нет, приходится день-деньской сидеть в хате одному. Во двор и то разрешалось выходить только по нужде. А просто так выйти, погулять в своем дворе, когда остаешься один дома, не полагалось.

В эту зиму мне повезло. Дедушка и бабушка были дома. Наш двор определили для заготовки колёс. Ещё до морозов во двор завезли кривые стволы дуба. Зимой тоже в колхозном лесу выпиливали те дубы, которые выросли до нужных размеров. Прямые дубовые бревна возили на санях-роспусках к колхозной конторе. А те места, в которых стволы были неровными, отрезали пилами и привозили к нам во двор. Из этих чурбанов вытесывали заготовки для обода колеса и тесали спицы.

Работали у нас пятеро. Все наши родственники. Мой дедушка и дедушка Антон – родной брат моего дедушки. Два дедушкиных двоюродных брата: дедушка Федор и дедушка Иван. Пятым был одноногий дедушка Андрей, муж родной дедушкиной сестры бабушки Явдохи. Бабушку нашу тоже на работу не стали гонять. Она считалась кухаркой у этих плотников.

Приварка из колхоза давали мало, и дедушки приносили харчи из дому, а бабушка готовила из принесенного обед. Пока не навалило снега, работали во дворе, а во время дождя тесали обода в дедушкином столярном сарае. По морозам плотничать стали в хате. В сенях, вдоль чулана, стояли обметенные от снега чурбаны. А в хатыни, расположившись кругом, тесали из них заготовки. Мерили к ободу. Отпиливали ножовками лишние концы. Из отпиленного, если позволяла длина, кололи чурки и тесали спицы. Если куски были короткие, то их откидывали бабушке на дрова. А самые коротенькие я собирал себе на игрушки.

Из не слишком гнутых чурбанов тесали заготовки для больших задних колес. Из сильно согнутых получались заготовки для передних. Втулки к нам привозили уже готовые, плотникам оставалось только продолбить в них дырки для крепления спиц, и колесо можно было собирать. Я каждый день видел их работу. Понимал, зачем они тешут, строгают, пилят и долбят. Изготовление колес вообще оказалось очень простым делом.

Дедушки никогда не работали молча. Все время подшучивали друг над другом, рассказывали разные интересные истории или обсуждали колхозные дела. Мне нравилось, что у нас во дворе и в хате стало веселее. Очень любил слушать их разговоры. Иногда даже кто-нибудь из них говорил:

– Женька, не надоели мы тут тебе? Все слушаешь, все выслушиваешь. Имей в виду, много будешь знать – скоро состаришься.

– Шел бы в кивнату, поиграл чем.

Их поддерживал и наш дедушка:

– Женя, и правда, ты иди в кивнату. А то в хатыни мы выстудили. И двери постоянно открываем, и чурбаны с мороза холодные. Хоть на печь залезь, хоть внизу обрезками поиграй. Только дверь за собой закрывай, а то и кивнату выстудим.

После этого мне ничего не оставалось, как уходить в теплую кивнату. Но долго я там не сидел. То воды выходил попить, то по нужде. И опять оставался в хатыни.

На плотников часто ругалась бабушка. Она у нас вообще любит со всеми ругаться, и её за это все соседки и родственники боятся. А я не боюсь. Да меня она почти и не ругает, а даже часто заступается, если дедушка или мама ругают за что. Вот и теперь она придралась к ним:

– Слушайте, вы тише не можете лупить своими топорами? Всю доливку17 в хатыне испортили. Когда переходили в хату, обещали доливку не портить.

– Посмотри сама, мы и так не на доливке тешем, а на горбылях, – ответил дедушка Антон. – Да и испорченного не видно.

– Не видят они. Да у меня от вашего грохота аж чугуны на припечке18 прыгают. Вот разозлюсь и выставлю вас на мороз в сарай.

– Как же ты нас можешь выгнать, если тебе самой приятно в обществе таких видных мужиков, – улыбнулся дедушка Иван. – Муж тебя спрятал к старикам в огородную бригаду, от глаз мужичьих подальше. Небось, тебе уже и не снилось в обществе таких молодецких хлопцев побывать. А тут вот счастье и подвалило.

– Это вы-то счастье? Да вы наказание на мою голову.

– Да ты только подмигни, любой из нас по твоей указке хоть на край света. А при случае, когда Стефан выйдет за чем из хаты, и погладить тебя сможем по спинке или ниже

– А вы не думаете, что я первая поглажу, кочергой! По всей спине. От начала до конца.

– Вот ты скаженная. Ума не приложу, как это Стефан не сбежал ещё от тебя.

– Да уж, какая есть.

– А что, давайте перенюхаем это дело табачком пока, чтобы у неё чугуны успокоились, – предложил дедушка Федор.

– И то правда, – согласился наш дедушка, – давно уже тешем.

Плотники отложили в сторону свои топоры, а дедушка Андрей попросил меня:

– Подай-ка мне с пол-кружки водички. Ты что-то нас не поил ещё сегодня.

Быстро зачерпнув из ведра воду, я подал её дедушке и сказал:

– Пейте на здоровье.

С той поры как тесать стали в хате, подавать воду плотниками стало моей любимой обязанностью. Подавая, я помнил, что положено говорить, когда подаешь человеку воды попить. Надоедало за целый день десятки раз повторять одно и то же, но я ни разу не забыл сказать то, что положено. Меня благодарили и говорили, что я расту учтивым парнем.

Тем временем плотники достали табакерки. Табакерками у всех служили маленькие, жестяные баночки, из-под оружейного масла, с двумя закручивающимися крышками. Только у одного дедушки Федора табакерка была покупная. А дедушка Антон свою баночку так разукрасил, что его табакерка стала красивее покупной. В средину он впаял какой-то красивый, красный камень. Говорил, что на счастье. Всю баночку покрасил белой краской, которая почему-то называлась «слоновая кость». А с той стороны, где был припаян камень, нарисовал зеленые листья и стебельки. Крышки на табакерке тоже были разные: одна зеленая, а другая красная.

Дедушка Иван позвал меня:

– Женька, а ты что, не будешь с нами сегодня табак нюхать?

– Буду, если дедушка даст, – ответил я.

– Что ты все время дедушкин нюхаешь? У него ж табак не настоящий. Намешает туда и зверобоя, и чабреца, и полыни какой-то. Табака и не слышно. Такой табак только дамам нюхать. Ты ж у нас не дама? – спросил дедушка Иван и сам же добавил, – конечно, не дама. Ты мужик, хоть пока и маленький.

Я спросил у нашего дедушки:

– Можно мне попробовать их табака?

– Попробуй, если хочешь, – разрешил он.

Дедушка Иван насыпал мне в ладошку из своей табакерки большую горку табака и посоветовал:

– Бери в пальцы побольше и нюхай сильней!

Я уже был хитрый, и табак нюхал не первый раз. Взял двумя пальцами немножечко табака, прижал пальцем ноздрю, а во вторую, другой рукой засунул пальцы с табаком, разжал их и вдохнул не глубоко. Табак показался не слишком ядреным. Взяв теперь чуть большую порцию табака, я нюхнул второй ноздрей. Через мгновение в носу зачесалось, закололо, я закрутил головой и начал громко чихать. Из глаз выступили слезы, а я все чихал и чихал.

Этот табак пробирал не сразу, но был гораздо ядреней дедушкиного. Чихал я ещё долго, и как меня не уговаривал дедушка Иван нюхнуть ещё немного – так и не решился.

Бабушка оторвалась от своих дел, подошла к плотникам и заявила:

– Вы так тут аппетитно чихаете, что аж завидки берут. Нюхну и я с вами, а то у меня что-то нос совсем заложило.

– Если нос заложило, нюхни моего, – предложил дедушка Антон, – у меня, под красной крышечкой, табак специально от насморка приготовлен.

– А ну тебя с твоей красной крышечкой. Я уже знаю. Там у тебя табак с крутоносом19 – нюхнешь, и глаза на лоб вылезут.

– Возьми у меня, – достал свою покупную табакерку дедушка Федор.

– Спасибо, не надо. Я вот Жене помогу донюхать его порцию. А то у него и на следующую зиму останется.

Бабушка пересыпала табак с моей ладошки на свою ладонь. За три раза занюхала его в обе ноздри. Глаза у неё тоже заслезились. Я ждал, сильно ли будет чихать она. Но она чихнула один разочек и все. Сказала:

– Ну вот, теперь прочистила свою дыхалку, – и пошла опять к печи.

Этой зимой меня впервые отправили носить «вечерю». К Рождественским святкам все готовятся заранее. Ещё с лета запасают мелочь. Если у кого появлялись деньги, то люди не забывали при случае поменять бумажные деньги на копейки. Чтобы зимой было, чем одаривать и «вечерников»20, и «рождествовальников»21, и «меланковальщиков»22, и «посыпальщиков23». Стараются припасти к этому времени и конфет покупных. У кого не было конфет, для угощения заранее кололи мелкими кусочками сахар. Если у кого и сахара не было, то они пекли для раздачи мелкие пампушки.

В прошлом году, хоть я и был ещё маленький, мне разрешили на святках пойти со старшими ребятами «водить Меланку». Готовились у Маруськи дома. Верховодила всеми её старшая сестра Лидка. Я был у них с самого начала, всё видел, и дедушка даже разрешил отдать для ряженых мой кожушок. Меланкой нарядили Юрку Задорожного. Ему накрасили свеклой щеки. Голову повязали цветастым платком, из-под которого выпустили длинную косу из пакли. В косу вплели ленты. А поверх платка повязали ещё и кокошник из картонки.

Маруську нарядили Васильком. На голове у неё была Юркина шапка. На ногах Толиковы штаны, а обулась она в Лидкины сапоги, которые той были уже малы. А Маруське с шерстяным носком и толстыми стельками из сена, оказались в самый раз. Ещё на неё надели мой кожушок и подпоясали его красным кушаком. Сажей нарисовали большущие усы. При этом все смеялись, потому что Меланка оказалась почти в два раза выше своего Василька.

Толику Ковалеву вывернули кожух на изнанку, на голову надели вывернутую шапку с опущенными ушами. Он считался медведем. Остальные ряженые были цыганами. Я пошел в длинном, покупном пальто.

Начинать решили с Дерюгиных. Хозяин работам милиционером в Митрофановке, дома бывал не часто. А его жена тетя Оля и девки считались приветливыми и гостеприимными людьми. Жили они в большущем кулацком доме, который стоял прямо у скотопрогона. Пока шли к ним, я не заметил, как потерял варежки. Маруська увидела первая и спросила:

– А ты что, без варежек?

Я сказал, что положил их в карман, но в кармане их не оказалось. Предлагали вернуться поискать, но было уже темно, и шли мы не по тропинке, а по снегу. Ребята решили, что их не найти теперь.

У Дерюгиных долго кричали под окном, чтобы нас пустили меланковать. Уже собирались идти дальше, когда дверь открылась, и тетя Оля позвала:

– Заходите. Только мы приезжие, обычаев ваших не знаем и не готовились.

Сначала мы, как и положено пропели: «Меланка ходила, Василька просила…» потом крепко выпивший дядя Миша заставил петь простые песни. Потом он обнимал и пробовал поцеловать нашу Меланку, но Юрка вырвался и отступил к самой двери. Одарили Дерюгины хорошо. Дали пряников много и денег бумажных. Ребята посчитали, сказали, что почти по тридцать копеек приходится на каждого.

Когда спускались с высокого крыльца, меня кто-то толкнул, я упал лицом в сугроб, и в рукава набралось много снега. Сначала я даже не плакал. Райка Ковалева вытерла мне лицо платочком, и мы пошли дальше. Но потом снег в рукавах пальто стал таять на руках, а на улице был мороз, и мне пришлось заплакать. Ребята посовещались и решили, что Лидка отведет меня домой, пока мы недалеко ушли. А остальные поведут Меланку к Руденко. Когда Лидка меня привела домой, дедушка её выслушал и предупредил:

– Смотри, не вздумай завтра с утра принести Женьке его долю с Меланки. Он же с вами не ходил, да и день завтра такой, что первым в дом мужчина должен прийти. Я к вам Женьку пришлю сразу, как он проснется. Чтобы вам год был удачный.

А в этом году я был уже большой, и бабушка ещё задолго до Святок сказала, что я уже могу носить кутью родне. Заранее выучила меня тому, как надо говорить, когда приносишь кутью.

Нужно было громко и отчетливо сказать: « Здравствуйте Вам в Вашей хате. Наши родители предают Вам вечерю, желают счастья и здоровья». После того, как хозяева попробуют мою кутью и подарят подарки, полагалось сказать: «Спасибо Вам за Вашу доброту». Мы с ней хорошо разучили эти слова. К Рождеству я уже выговаривал их правильно и четко.

Для кутьи бабушка натолкла в супе зерен яровой пшеницы. Мама хотела, чтобы сварили из риса, но бабушка не разрешила:

– Это теперь молодые, одна перед другой хвастают. Та из риса варит. Та конфеты в кутью кладет. А положено из пшеницы её варить. Чтобы сочиво было. И не конфеты добавлять, а мёд! Мы сварим, как положено.

Вечерю носят вечером, перед Рождеством. Положено носить поздно. После первой звезды. Но таким как я разрешалось носить вечерю засветло. Первым положено нести вечерю крестным. Мой крестный работал кузнецом, а жил далеко на Бочанивке24. Мама договорилась, что я принесу ему вечерю прямо в кузню. Для крестного бабушка положила на дно холщевой сумки, стягивающейся вверху шнурком, мисочку с кутьей и ложку. На эту мисочку поставила миску побольше, в которую положила соленых огурцов, пелюстки25, кусочек мелко нарезанного сала и краюху хлеба. Сбоку поставила четверку водки. Потом спросила у дедушки:

– Как думаешь, стакан класть им или не стоит?

– Ещё чего? У хорошего кузнеца не один стакан за горном припрятан. А в крайнем случае и из кружки выпьют. Только рано ты его собираешь. День ещё на улице ясный.

– Ничего, – ответила бабушка, – он ещё маленький.

– Зачем Вы такое говорите. бабушка, – попробовал обидеться я.– Посмотрите, какой я уже большой.

– Большой, большой, – согласилась она. – Просто наш дедушка не подумал, что крестный твой может перед Рождеством пораньше закрыть свою кузню.

Бабушка помогала мне одеваться. Держа в руках мои валенки, спросила у дедушки:

– Что ему, валенки надевать, или может новые ботинки надеть?

– Конечно ботинки. На улице не слишком холодно, – уверенно сказал дедушка, – да ему ж к людям в хаты заходить. Валенки отсыреют сразу.

Пока бабушка доставала ботинки, расшнуровывала их и протирала смоченной в жиру тряпочкой, я сбегал в вэлыкихату26 и достал из-под кровати новые галоши в коробке. Бабушка увидела их и спросила:

– А галоши зачем?

– Чтобы по-городскому было. Мама говорила, что в городе люди всегда на ботинки галоши одевают.

– Ну, это когда грязь на улице. А у нас морозы весь пост держались. Грязи сейчас нигде нет.

– Ой, бабушка, Вы не бойтесь – я грязь найду!

С моих слов громко засмеялся дедушка и остальные плотники. А дедушка, вытирая глаза посоветовал:

– Чтобы он на городского был похож, ты вот что лучше сделай. Выдерни ему из носков халоши27 штанов и надень их напуском на ботинки. Будет и по-городскому, и снег в ботинки не засыплется.

Бабушка помогла мне одеть пальто. В этом году оно было на меня не такое длинное. Прямо из рукавов пальто торчали варежки на тесемочках. После прошлогодней пропажи, новые варежки мама пришила к длинной тесемке и пропустила её через рукава пальто. Теперь, если я даже снимал их, они болтались у меня ниже рукавов. Надела варежки мне на руки. На ладонь, поверх варежки два раза обмотала шнурок сумки и посоветовала:

– Неси осторожно. Смотри, не падай, а то водка разобьется и вечеря перемешается.

Я гордо, но осторожно дошел по улице до Дерюгиных, затем по скотопрогону спустился вниз почти до самых Верб28 и подошел к кузне. Дверь кузни была открыта, жар в горне освещал крестного и молотобойца. На наковальне лежал раскаленный добела кусок железа. Крестный одной рукой держал плоскогубцы с длинными ручками и двигал ими железо по наковальне. В другой руке у него был небольшой молоток, которым он бил по железке, указывая молотобойцу, куда наносить очередной удар большущим молотом.

Молотобоец бухал молотом размеренно и глухо. При каждом замахе молот описывал круг и обрушивался на наковальню сверху из-за его плеча. Каждый раз, пока молотобоец делал замах, крестный успевал два раза легонечко стукнуть молотком по тонкому концу наковальни. У них получалась очень красивая мелодия. Нашему дедушке она тоже нравилась. Я слышал, как он говорил мужикам про крестного:

– Кует Гришка неважно, а перезвоны выводит шельмец, не хуже звонаря церковного.

Летом пацаны любили ходить смотреть, как работает кузнец. А чтобы их из кузни не прогнали, всегда брали с собой меня. Все мы уже хорошо знали и как шины на колеса натягивают, и как втулки окольцовывают, и как рванты29 на люшню30 сажают, и как лошадей куют.

Остановившись на пороге кузни, я проговорил положенные слова. Но из-за звона меня не расслышали, а остановиться они не могли, пока железо не остыло. Наконец крестный положил свой молоток на наковальню плашмя, и молотобоец устало опустил молот на землю.

– Что ты там стоишь, как не родной, проходи, не бойся, – позвал меня крестный.

Пока я шел к лавке у горна, все время думал, стоит мне повторить ещё раз всё как положено или не нужно. Но крестный сам спросил меня:

– А это что у тебя в сумке?

– Это родители передали вечерю, – пояснил я.

– Ну, раскрывай, показывай, что они там передали.

Я поставил сумку на лавку и попробовал распутать шнурок. Он помог мне открыть сумку, заглянул внутрь и довольно крякнул:

– Хо. Ради такой вечери можно и работу отставить, – повернувшись к молотобойцу, добавил, – Мой руки. Борис, сейчас святой вечер себе устраивать будем.

После того, как они повечеряли, крестный сложил пустую посуду в сумку, а потом открыл дверцу шкафчика, в котором у него лежали сверла да лерки, и достал оттуда небольшой сверток. Разворачивая газету, он пояснил:

– А это тебе за вечерю. Рубаха новая. Крестная Катя шила, а я ей помогал. Нитки в иголку вдевал и пуговицы подавал. Должна быть впору, по мерке шила, – развернул и приложил рубаху мне к груди. Посмотрел на меня, на рубаху и добавил:

– В самый раз будет. Я тебе сейчас её в сумку положу, чтобы не потерял.

– Ой, не надо, крестный, – попросил я, – лучше её за пазуху положить, а то она в сумке там вымажется. Она такая белая!

– За пазуху, так за пазуху, – согласился он и засунул мне сверток за пазуху, так чтобы часть рубахи выглядывала наружу. А потом спросил:

– Ты погостишь с нами или домой идти будешь?

– Что Вы? Мне задерживаться никак нельзя. Я же всей родне теперь вечерю буду нести, – гордо объявил я.

– Как? И к нам придешь? Деду Ивану тоже принесешь?

– Не, на Бочанивку меня пока одного не пускают. Но ничего, дедушка же Иван у нас колеса тешет, и они уже обедали.

– Конечно, если обедали, то обойдутся и без вечери, – согласился крестный.

– Так я пойду?

– Конечно, иди. У тебя вон сколько дел сегодня.

Когда я вернулся домой, плотников уже не было. Бабушка сказала, что сегодня святой вечер, и они ушли с работы раньше. Меня заставили раздеться. Сказали, что нужно обогреться, хоть я совсем не замерз. Долго рассматривали подаренную мне рубаху. Затем бабушка помыла миски, в большую миску положила новую порцию кутьи и налила в неё немного воды с растворенным в ней медом.

Дедушка спросил:

– Ты меду не пожалела? Сладкая вода?

– Я его в горячей воде растворяла, а потом остудила, она хоть и кажется жидкой, а сладкая очень.

– А полила что так мало? Как украла.

– Мне не жалко. Только он ещё не проследит, где-нибудь наклонит, и выльется все в сумку. А так и кутья сладкая, и вода не выльется. Поэтому и миску не до верху наполняла.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Круча – глубокий или не слишком глубокий овраг, с довольно крутыми склонами, на которых из-за постоянных осыпей грунта не растет никакая растительность. У кручи, зарастающей травой и кустарником, берега становились пологими, и она превращалась в яр.

2

Кураина – трава шаровидной формы, осенью, высохнув, она отрывается от корня и перекатывается ветром на большие расстояния.

3

Дратва – крепкие льняные нитки, предназначенные для пошива, ремонта обуви и для подшивки валенок.

4

Тыква с водой – специальный сорт тыквы, имеющий форму гитары и очень прочные, твердые, одревесневшие, но тонкие стенки. Применялась для переноски и хранения долго не нагревающейся воды. Для этой цели верхнюю, меньшую выпуклость срезали близко к перемычке, а в широкую часть опускали палочку с привязанной посредине веревочкой. Такая палочка, упираясь в перемычку, позволяла легко и удобно переносить тыкву с водой за веревочку как за ручку.

5

вечерять – ужинать.

6

холодный борщ – местное название окрошки, в состав которой входило много вареной винегретной, столовой или даже сахарной свеклы.

7

татко – отец.

8

Молодые – жених и невеста, молодожены в течение медового месяца.

9

Ярка – молодая, не рожавшая овца.

10

Кивната – в традиционной трехкомнатной хате юга Воронежской области, задняя, небольшая и самая теплая комната, в которой размещались полати, соединенные с ложем русской речи и лежанка, обогреваемая горизонтальным дымоходом от печки с плитой.

11

Хатына – в традиционной трехкомнатной и в двухкомнатной хате юга Воронежской области, первая после сеней комната, в которой у порога было место для ведер с водой, располагались печка с плитой и топка русской печи, висели образа, стоял обеденный стол, лавка вдоль стены, место где стояли рогачи, чаплийка, кочерга и обязательно лохань для помоев.

12

Торба – полотняная сумка на широкой полотняной ленте, одевается на плече.

13

Рушник – льняное, вышитое полотенце.

14

Заполочь – нитки черного и красного цвета, для вышивания традиционных украинских узоров.

15

Шишка – сдобная круглая булочка с 5, 7 или 9 конусными выпуклостями наверху. Использовалась только на свадебных церемониях для приглашения на свадьбу, а на свадьбе давала право для приветствия молодых и обязывала делать подарок молодоженам.

16

хай (укр.) пусть, разрешаю, согласен

17

доливка – глинобитный, хорошо утрамбованный пол в хате. Доливку постоянно (летом еженедельно, а зимой реже) мазали раствором из коровьего навоза с небольшим количеством заранее раскисшей в воде глины.

18

припечек – в русской печи гладкая площадка, расположенная под дымоходом, между лицевой часть печи и топкой.