Ребенок сердца твоего. Альманах одного поэта

– Ну, Фрейда-то мы тогда точно не читали, слава богу, как говорится, – улыбнулся я. И мы продолжали беседовать ни о чём уже, потому что о чём-то говорить было трудно, мы сидели за столом вдвоём, все гости ушли, поминальная трапеза по маме закончилась с полчаса назад, до ночного поезда на Одессу было еще часов пять, не меньше. Мы уже поплакали. И было как-то легко, как в детстве, когда прятались от дождя…

И у меня сейчас дождьОн живее бесшумного снегаОн говорит, говорит, говорит без умолкуИ не уснешьИ не выйдешь по улицам бегать —Раннее-раннее утро.И пусть это длится так долгоКак ожидалось.И чувствуют пальцы раскрытой рукиБелых движенье жемчужинКасанье небесной реки

Ещё я тогда попытался рассказать сестре о том, как не приехал хоронить своего учителя, Мастера Лео. Потому что… Она перебила меня:

– Да, тебе лучше подальше от этого процесса. Когда с папой прощались, ты всё время хватал его за руку, у тебя забирал дед, очень сердился, а ты вроде бы как не понимал. А ведь восемь лет уже было тебе. Такая обида была. Ты мне сказал: «Почему дед сердится на меня, а не на папу? Он же ушёл. Это нехорошо. Почему на меня, за что? Как он поймёт меня, если не смотрит? Я всегда, когда надо было, тянул его за руку, и он отвечал».

– Я помню. Нас отодвинули в сторону, священнику надо было пройти. Ты тогда мне сказала: «Не трогай больше, ему и так неспокойно».

– Странная беседа получается. Мы говорим друг другу то, что другой сказал, как будто самим нельзя об этом говорить ещё раз. А что у тебя получилось с Учителем Лео?

– А, да. Я тогда уже уехал на Ямал, оставил всю нашу чертову труппу погорелого театра, пошел работать строителем, продолжал писать, начал печататься, перешёл в профессиональные журналисты. Прощай, богема. Хотя, у нас свой бомонд, свои «взбрыки» от избытка нереализованных претензий. Все гении, а пишем на один день в завтрашнем номере газеты. Но всё равно это реальнее театра. И я начал решительно вычеркивать всё, что говорил Мастер Лео, единственное, что оставил от уроков «короля эпизодов», так это умение зеркально воспроизводить именно тот фрагмент. Это естественно: даже по учебнику актёрский взгляд «изнутри» спектакля по определению не может разработать образное решение «за всех», за спектакль, будь ты хоть примадонна, но – ты внутри. А требуется творческий взгляд «извне», – режиссёра и художника-сценографа, – в газете – это редактора взгляд. Когда я был редактором, то сам не мог писать, разве что старые наброски ставила ответственный секретарь по своему усмотрению. Я опять слишком увлёкся, да? В общем она мне прислала вторую телеграмму уже через месяц после похорон Мастера Лео.

– Кто она?

– Да эта самая чертова кукла, Маргарита.

– Фарфоровая?

– Очень похоже. По крайней мере при первой встрече так её и увидал.

Она – как будто из фарфора,

Из настоящего, который звенит так легко,

Словно впитал гончара с любимой женой разговоры

О том, что нельзя волноваться, что может пропасть молоко.

Она – как будто из не времени,

Из настоящего, которое ещё не успело родиться,

Словно сама ещё не уверена и не хочется быть беременной,

И если желтая роза к разлуке, то пусть примета не пригодится.

Она – как бутон полураскрытый,

Из настоящего сада, который уже не Эдем,

Слова застывают на каплях дождя ожерельем небесной амриты.

…так вы говорите, настоящий фарфор должен светиться и в темноте?

…мы уже не одни за столиком уличного кафе «Тавричанка». Вернее – я не один. Сестры ведь уж третий год как нет, но говорить с ней теперь стало проще, даже об очень глубоко личном. Наверно, я вслух заговорил, громко, потому что Елена, она была за соседним кофейным столиком, сказала:

– Есть и у меня фарфоровая история. у моей крестной мамы была коллекция фарфоровых птиц. на разборной стене (которую выносили в случае свадеб или похорон, но при этом она не казалась шаткой или временной, нормальная прочная стена) были прибиты полочки, на которых жили эти птицы. зима, метель, на улицу не пускают. старший кузен мастерит рогатку и расстреливает птиц. потом им всем приклеивали головы суперклеем. они и сейчас такие живут – со шрамами на шеях.

– Этого мальчишку тоже привлекла хрупкость фарфора, тоже радовала одержимость возможностью разбить. Как и моего героя. Это же не обо мне, я лирический журналист, литератор, пишу, проговариваю то, что пишу. А хоть не страшно получается?

– Чуть-чуть страшно…

– Да мне тоже, в неведомое когда пытаешься – как минимум холодок.

– И всё-таки хочется дальше, да.

2. Кингчесс

…да, я сразу узнал её на пороге, когда я позвонил в дверь в квартире Учителя Лео, она открыла. Я не то чтобы удивился, у меня всё перехватило внутри. Она тоже меня узнала. Странно. Я заходил к ней всего один раз с Котей Мураками, она была троюродной сестрой, что ли, этого Муркета. Он выпросил денег, и мы ушли дальше пить. Я с ней не разговаривал, запомнил только, что на полках в прихожей стояло много стеклянных и фарфоровых безделушек, статуэток и очень мелодично звенели стеклянные, тоже с фарфоровыми шариками, занавески, они были вместо дверей в комнаты. И какой-то сандаловый, что ли, дымок от палочек. Потом в кафе Муркет спросил:

– Запал, да?

– Нет, это у меня от запаха сандала перехватило, терпеть не могу всякие эти ладаны, похоронное бюро на дому, что ли? У меня типа аллергия на это.