Бумажная девушка

В выстроенном в форме буквы Г двухуровневом коттедже был подземный бассейн. Несмотря на беспорядок, дом излучал умиротворение: светлая мебель из клена, очень светлый паркет и обильный естественный свет. В обстановке – одновременно винтажной и дизайнерской – искусно сочетались предметы современной и традиционной мебели, типичной для того времени, когда Малибу был всего лишь пляжем для сёрфингистов, а не золоченым логовом миллиардеров.

На скрючившегося в позе эмбриона на диване Тома было страшно смотреть: всклокоченный, бледный, с бородой Робинзона Крузо, он не был похож на изысканные фотографии, украшавшие обложки его романов.

– Подъем! – протрубил Мило.

Он подошел к дивану. Низкий столик был завален смятыми или сложенными рецептами. Доктор София Шнабель, «психиатр звезд», работавшая в кабинете в Беверли-Хиллз, снабжала добрую часть местной реактивной публики более или менее легальными психотропными препаратами.

– Том, проснись! – крикнул Мило, бросаясь к изголовью друга.

Он тщательно рассмотрел этикетки упаковок с лекарствами, разбросанными по полу и столу. Адская смесь анальгетиков, транквилизаторов, антидепрессантов и снотворных. Смертоносный коктейль XXI века.

– Черт побери!

Охваченный паникой, боясь отравления лекарствами, Мило схватил Тома за плечи, чтобы вырвать его из искусственного сна.

Он тряс его словно грушу, и в конце концов тот открыл глаза.

– Какого черта тебе у меня понадобилось? – пробормотал Том.

2. Два друга

Я говорил вечные фразы, которые повторяют, когда пытаются помочь разбитому сердцу, но слова этому не помогают. (…) Ничего из того, что можно сказать, никогда не сделает счастливым того, кто чувствует себя в черном дерьме, потому что он потерял ту, которую любит.

Ричард Бротиган[2]

– Какого черта тебе у меня понадобилось? – пробормотал я.

– Ты меня беспокоишь, Том! Уже несколько месяцев ты не выходишь отсюда и глушишь себя успокоительным.

– Это моя проблема! – заявил я, принимая сидячее положение.

– Нет, Том, твои проблемы – это мои проблемы. Мне казалось, что это и есть дружба. Разве не так?

Сидя на канапе, прикрыв лицо руками, я пожал плечами, наполовину пристыженный, наполовину отчаявшийся.

– В любом случае, – продолжал Мило, – не рассчитывай, что я позволю женщине довести тебя до такого состояния!

– Ты мне не отец! – ответил я, с трудом поднимаясь на ноги.

У меня закружилась голова, я едва устоял на ногах и вынужден был опереться на спинку канапе.

– Это так, но если мы с Кароль тебе не поможем, кто это сделает?

Я повернулся к нему спиной, не попытавшись ответить. В трусах я прошел через гостиную в кухню, чтобы налить стакан воды. В моем фарватере Мило отыскал большой мешок для мусора и открыл холодильник, чтобы разобраться с продуктами.

– Если у тебя нет намерения покончить с собой с помощью просроченного йогурта, то я бы посоветовал тебе выбросить всю молочку, – сказал он, нюхая баночку творога с подозрительным запахом.

– Я не заставляю тебя его есть.

– А этот виноград? Ты уверен, что Обама уже был президентом, когда ты его купил?

Затем Мило принялся наводить подобие порядка в гостиной, подбирая самый объемный мусор, упаковки и пустые бутылки.

– Почему ты это хранишь? – с упреком спросил он, указывая на цифровую рамку с диорамой фотографий Авроры.

– Потому что я У СЕБЯ ДОМА, а У СЕБЯ ДОМА я не обязан перед тобой отчитываться.

– Возможно, но эта женщина разбила тебя на тысячу кусков. Ты не считаешь, что пора спустить ее с пьедестала?

– Послушай, Мило, тебе Аврора никогда не нравилась…

– Это правда, она мне совершенно не нравится. И, скажу откровенно, я всегда знал, что в конце концов она тебя бросит.

– Ах вот как? Могу я узнать, почему?

Слова, которые он долго хранил в сердце, со злобой вырвались из его рта:

– Потому что Аврора не такая, как мы! Потому что она родилась с серебряной ложкой во рту. Потому что для нее жизнь всегда была игрой, тогда как для нас она всегда была боем…

– Если бы все было так просто… Ты ее не знаешь!

– Прекрати ей поклоняться! Посмотри, что она с тобой сделала!

– Разумеется, с тобой такого произойти не могло! Если не считать твоих девиц, в твоей жизни никогда не было любви!

Помимо нашего желания мы заговорили громче, и теперь каждая реплика звучала как оплеуха.

– Но то, что ты испытываешь, не имеет ничего общего с любовью! – вышел из себя Мило. – Это другое: конденсат страдания и разрушительной страсти.

– Я хотя бы рискую. Тогда как ты…

– Это я-то не рискую? Я прыгнул с парашютом с Эмпайр-стейт-билдинг. Это видео разошлось по интернету…

– И что это тебе принесло кроме большого штрафа?

Как будто не услышав меня, Мило перечислил:

– Съехал на лыжах с Белой горы в Перу, спустился на параплане с Эвереста… Я вхожу в число тех немногих людей в мире, кто поднялся на гору Чогори…

– Если речь идет об игре в камикадзе, то да, в этом ты мастер. Но я-то говорю о риске любить – этот точно тебе не по зубам. Ты никогда не отваживался даже с…

– ПРЕКРАТИ! – рявкнул он и схватил меня за ворот футболки, чтобы помешать закончить фразу.

Мило замер в этой позе на несколько секунд, сжав кулаки и злобно глядя на меня, пока он не осознал ситуацию: друг пришел мне помочь, но был всего в двух шагах от того, чтобы врезать мне кулаком по физиономии…

– Прости, – сказал он, разжимая пальцы.

Я пожал плечами и вышел на просторную террасу, выходившую на океан. В доме, скрытом от посторонних взглядов, был прямой выход на пляж. Туда вела принадлежащая только мне лестница, на ступенях которой стояли терракотовые кашпо с умирающими растениями. Уже несколько месяцев у меня не было сил их поливать.

Я взял старые очки от солнца «Рейбан Вайфарер», забытые на столе из яванского тика, чтобы защитить глаза от слепящего сияния, и рухнул в качалку.

Мило зарулил в кухню и присоединился ко мне с двумя чашками кофе, протянул мне одну.

– Ладно, довольно этого ребячества. Давай поговорим серьезно, – предложил он, присаживаясь на стол.

Устремив взгляд на волны, я не оказывал никакого сопротивления. В это мгновение мне хотелось только одного: чтобы Мило побыстрее рассказал мне то, ради чего он пришел, и отвалил, чтобы я мог пойти выблевать мою тоску в раковину, а потом снова проглотить пригоршню пилюль, которые унесут меня далеко от реальности.

– Сколько мы с тобой знакомы, Том? Двадцать пять лет?

– Около того, – сказал я, делая глоток кофе.

– Еще когда мы были подростками, ты всегда был голосом разума, – начал Мило. – Ты не дал мне наделать немало глупостей. Без тебя я бы уже давно сидел в тюрьме, а может быть, уже умер. Без тебя Кароль никогда бы не стала полицейским. Без тебя я не смог бы купить дом для моей матери. Короче, я знаю, что всем обязан тебе.

Смущенный, я отмахнулся от его аргументов:

– Если ты пришел для того, чтобы нести весь этот вздор…

– Это не вздор! Мы сумели устоять, Том: перед наркотиками, перед насилием банд; смогли перемолоть испорченное детство…

На этот раз аргумент попал в цель, и я вздрогнул. Несмотря на успех и подъем по социальной лестнице, во мне все еще жил пятнадцатилетний подросток, который так и не уехал из квартала Макартур-парк, с его наркодилерами и лестничными клетками, полными криков. А еще там всюду был страх.

Я повернул голову и посмотрел на океан. Прозрачная вода сверкала тысячей оттенков от бирюзового до ультрамаринового. Лишь несколько волн, гармоничных и регулярных, волновали Тихий океан. Его спокойствие резко контрастировало с нашей полной перипетий юностью.

– Мы чистые, – продолжал Мило. – Мы заработали деньги честным путем. Мы не носим под пиджаком оружие. На наших рубашках нет ни капли крови, как нет и следов кокаина на наших банкнотах…

– Не понимаю, как все это связано с…

– У нас есть все, чтобы быть счастливыми, Том! Здоровье, молодость, увлекательная работа. Ты не можешь все искорежить из-за женщины. Это слишком глупо! Она тебя не заслуживает. Побереги свою печаль до тех дней, когда настоящее несчастье постучит в нашу дверь.

– Аврора была женщиной моей жизни! Как ты этого не понимаешь? Почему ты не уважаешь мою боль?

Мило вздохнул:

– Что ж, если ты хочешь, я скажу. Если бы она действительно была женщиной твоей жизни, то это она сегодня была бы здесь, с тобой, чтобы помешать тебе погрузиться в разрушительный бред.

Он одним глотком выпил свой эспрессо и констатировал:

– Ты сделал все, чтобы ее вернуть: умолял, пытался заставить ее ревновать, потом ты прошел через унижение перед всем человечеством. Пойми же, все кончено: она не вернется. Аврора перевернула страницу, и тебе следовало бы сделать то же самое.

– У меня не получается, – признался я.

Мило как будто задумался на мгновение, и на его лице появилось одновременно озадаченное и загадочное выражение.

– Что ж, я полагаю, что у тебя просто не осталось выбора.

– Как это?

– Прими душ и оденься.

– Для чего?

– Съедим говяжьи ребра в «Спаго».

– Я не слишком голоден.

– А я веду тебя туда не ради еды.

– А ради чего тогда?

– Для поднятия тонуса – поверь, он тебе понадобится, когда я наконец скажу тебе то, что должен.

3. Съеденный человек

Нет, Джеф, ты не один,Но перестань плакатьВот так перед всеми,Потому что она почти старуха,Потому что она крашеная блондинкаИ – снова бросила тебя (…)Я знаю, что у тебя болит сердце,Но это надо вынести, Джеф.Жак Брель[3]

– Почему перед моим домом припаркован танк? – спросил я, указывая на импозантный спортивный автомобиль, чьи чудовищные колеса давили на тротуар Колония-роуд.

– Это не танк, – оскорбился Мило, – это «Бугатти Вейрон», модель «Черная кровь», один из самых мощных болидов в мире.

Малибу. Солнце начала второй половины дня. В деревьях шумит ветер

– Ты опять купил машину! Ты что их, коллекционируешь?

– Это не машина, старик. Это произведение искусства!

– Я называю это «ловушкой для телок». Неужели еще находятся девушки, с которыми проходит этот трюк с тачкой?

– А ты думаешь, что мне нужны уловки, чтобы подцепить классную девчонку?

Я скривился. Никогда не мог понять увлечения моих собратьев-мужчин купе, родстерами и прочими автомобилями с откидным верхом…

– Идем, посмотрим на зверя! – предложил Мило. Его глаза засверкали.

Чтобы не разочаровывать друга, я заставил себя обойти машину. Поджарый, близкий по форме к эллипсу, «Бугатти» походил на кокон, а немногочисленные наросты на нем сверкали на солнце и спорили с черным, как ночь, кузовом: хромированная решетка радиатора, металлизированные зеркала заднего вида, сверкающие диски колес, за которыми горели голубым пламенем дисковые тормоза.

– Хочешь взглянуть на двигатель?

– Еще бы, – вздохнул я.

– Ты знал, что таких машин всего пятнадцать штук в мире?

– Нет, но я счастлив это слышать.

– Он разгоняется до ста километров в час за две секунды, а максимальная скорость почти четыреста километров в час.

– О, да, несомненное преимущество во времена дорогого бензина, полицейских радаров, расставленных через каждые сто метров, и тотальной заботы об экологии планеты!

На этот раз Мило не сумел скрыть своего разочарования:

– Ты настоящий брюзга, Том! Человек, совершенно не способный ценить легкость бытия и получать удовольствие от жизни!

– Такой человек необходим, чтобы уравновесить наш дуэт, – парировал я. – Так как ты уже выбрал роль беззаботного весельчака, я взял ту, что оставалась.

– Давай, садись.

– За руль?

– Нет.

– Почему?

– Потому что у тебя отобрали права, и тебе это отлично известно…

* * *

Автомобиль выехал из тенистых аллей Малибу-колони и помчался по Пасифик-коуст-хайвей, проходящей вдоль берега. «Бугатти» скользил по дороге легко. В его салоне, затянутом патинированной кожей с оранжевыми отблесками, было тепло. Я чувствовал себя абсолютно защищенным, словно драгоценность в уютном ларце, поэтому закрыл глаза, убаюканный старым соулом Отиса Реддинга[4], звучавшим по радио.

Я осознавал, что это спокойствие, мнимое и хрупкое, обеспечили мне несколько таблеток транквилизаторов, которые я успел сунуть под язык после душа. Но моменты передышки бывали настолько редкими, что я уже научился их ценить.

С тех пор как Аврора бросила меня, мое сердце источила болезнь, похожая на рак. Она надолго поселилась в нем, словно крыса в кладовке с продуктами. Печаль – каннибал и хищник – пожирала меня, пока не оставила пустым: без единой эмоции и воли. Первые недели страх перед депрессией держал меня настороже, заставляя бороться против подавленности и горечи. Но и он покинул меня, а вместе с ним ушли достоинство и желания, даже простое желание сохранить внешние приличия. Эта внутренняя проказа грызла меня без остановки, смывая краски жизни, вытягивая все соки, гася каждую искорку. При малейшем намеке на то, что я готов снова контролировать мое существование, язва превращалась в гадюку, вливая в меня при каждом укусе порцию яда, который коварно проникал в мой мозг в виде болезненных воспоминаний: нежная кожа Авроры слегка дрожит, ее свежий аромат опьяняет, ресницы трепещут, золотистые песчинки отражаются в ее глазах…

Потом и сами воспоминания притупились. Я оглушал себя лекарствами, и все стало размытым. Я плыл по течению, проводя все дни на диване, запершись в темноте, в доспехах медикаментов, сраженный тяжелым искусственным сном, который в плохие дни заканчивался кошмарами, населенными грызунами с острыми мордами и морщинистыми хвостами. Я просыпался в поту, напряженный и трясущийся, охваченный единственным желанием снова убежать от реальности с помощью новой дозы антидепрессантов, еще более оглушающей, чем предыдущая.

В этом коматозном тумане протекали дни и месяцы, которых я не замечал, бессмысленные и пустые. Но реальность не отступала: моя боль оставалась все такой же тяжелой, и за год я не написал ни строчки. Мой мозг застыл. Слова бежали от меня, желание меня покинуло, воображение истощилось.

* * *

Рядом с пляжем Санта-Моника Мило свернул на межштатную магистраль номер десять в направлении Сакраменто.

– Ты видел результаты бейсбольного матча? – наигранно-весело спросил он, протягивая мне свой айфон, в котором был открыт спортивный сайт. «Ангелы» победили «Янки»!

Я рассеянно глянул на экран.

– Мило!

– Что?

– Смотри на дорогу, а не на меня.

Я знал, что мои мучения ставят моего друга в тупик. Он столкнулся с тем, чего никак не мог понять: с моим умственным пробуксовыванием и той внутренней неуравновешенностью, которые мы все носим в себе, но которых, как он ошибочно считал, я был лишен.

Свернув направо, чтобы подняться к Вествуду, мы въехали в «Золотой треугольник»[5]. Известно, что здесь нет ни больниц, ни кладбищ – только чистейшие улицы с бутиками с заоблачными ценами, посещать которые нужно было по предварительной записи, как врача. С точки зрения демографии Беверли-Хиллз – уникальное место: здесь никогда никто не рождался и не умирал…

– Надеюсь, ты голоден, – сказал Мило, вылетая на Кэнон-драйв.

Мощные тормоза остановили «Бугатти» перед шикарным рестораном.

Протянув ключи служащему парковки, Мило, опережая меня на шаг, уверенно пошел в ресторан, где явно был постоянным клиентом.

Некогда плохой парень из Макартур-парка воспринимал возможность зайти позавтракать в «Спаго» как социальный реванш и делал это, не бронируя столик заранее, тогда как простому смертному пришлось бы озаботиться заранее, недели за три.

Метрдотель провел нас в изысканное патио, где лучшие столики принимали знаменитостей делового мира или шоу-бизнеса. Садясь, Мило незаметно сделал мне знак: в нескольких метрах от нас Джек Николсон и Майкл Дуглас заканчивали свой дижестив, тогда как за другим столиком актриса из комедийного сериала, героиня наших буйных подростковых сексуальных фантазий, жевала лист салата.

Я сел, безразличный к этому «престижному» окружению. Последние два года моя реализованная американская мечта позволила мне познакомиться с некоторыми из моих былых идолов. На частных вечеринках в клубах или на огромных, словно дворцы, виллах я смог пообщаться с актерами, певцами и писателями, которые заставляли меня мечтать, когда я был моложе. Но эти встречи обернулись полным разочарованием и утратой иллюзий. Не стоило проникать за кулисы «фабрики грез». В «настоящей» жизни герои моей юности часто оказывались развратниками, занятыми вечной охотой на «молодые таланты», которые они употребляли, почти сразу же бросали, пресытившись, и пускались на поиски свежего мяса. И еще одно разочарование: некоторые актрисы, на экране полные очарования и остроумия, в обычной жизни лавировали между кокаином, анорексией, ботоксом и липосакцией.

Но какое я имел право судить их? Разве сам я не стал одним из тех типов, которых презирал? Жертва той же изоляции, того же пристрастия к лекарствам и того же универсального эгоцентризма, которые в моменты просветления вызывали у меня отвращение к самому себе.

– Наслаждайся! – с энтузиазмом воскликнул Мило, указывая на канапе, которые нам только что принесли вместе с аперитивом.

Я едва надкусил кусочек хлеба с тонким кусочком мраморного мягкого мяса.

– Это японская мраморная говядина Кобе, – объяснил Мило. – Представляешь, в Японии коров массируют саке, чтобы жир проникал в мышцы?

Я нахмурился, а он продолжал:

– Чтобы их побаловать, в корм добавляют пиво, а для расслабления включают классическую музыку. Вполне вероятно, что стейк, лежащий у тебя на тарелке, слушал игру Авроры. Возможно даже, он в нее влюбился. Видишь, у вас есть кое-что общее!

Я понимал, что друг изо всех сил старается меня развеселить, но даже юмор меня покинул.

– Мило, ты начинаешь меня утомлять. Может быть, ты, наконец, объяснишь, что такого важного ты хотел мне сообщить?

Он проглотил последнее канапе, не дав возможности своим вкусовым рецепторам раскрыться, а себе – распробовать мясо, вынул из портфеля крошечный ноутбук и открыл его на столе.

– Хорошо. Считай, что с этой минуты с тобой говорит не твой друг, а твой агент.

Это была его ритуальная фраза, с которой начиналась каждая наша так называемая «деловая» встреча. Мило был главной пружиной нашего маленького предприятия. Прижав к уху телефон, он жил на скорости сто километров в час, находясь на постоянной связи с издателями, зарубежными агентами и журналистами, в вечном поиске удачной идеи для продвижения книг своего единственного клиента: меня. Я не знал, как он уговорил «Даблдэй» опубликовать мой первый роман. В суровом мире книгоиздания Мило учился своему ремеслу на ходу, не имея ни специального образования, ни образования вообще, чтобы стать одним из лучших только потому, что он верил в меня больше, чем я верил в себя сам.

Мило искренне считал, что всем обязан мне, но я-то знал, что это он сделал из меня звезду, позволив мне после первой же книги войти в магический круг авторов бестселлеров. После первого успеха я получил предложения от самых известных литературных агентов, но я их все отклонил.

Потому что у моего друга Мило было редкое качество, которое я ставил превыше всего: верность.

Во всяком случае, так я думал до того утра, когда услышал его откровения.

4-

Изнанка

Миру вокруг настолько не хватает надежды, что мне в два раза драгоценнее – мир внутри.

Эмили Бронте[6]

– Начнем с хороших новостей. Продажи двух первых томов остаются все такими же высокими.

Мило повернул экран компьютера ко мне: красные и зеленые кривые устремлялись к потолку графика.

– Международный рынок принял эстафету от американского. И «Трилогия ангелов» сейчас становится феноменом планетарного масштаба. Всего лишь за шесть месяцев ты получил более пятидесяти тысяч писем от читателей! Ты можешь такое представить?

Я повернул голову и поднял глаза. Я ничего не представлял. Воздушные облака парили в отравленном воздухе Лос-Анджелеса. Мне не хватало Авроры. Зачем мне этот успех, если мне не с кем его разделить?

– Еще одна хорошая новость. Съемки фильма начинаются в следующем месяце. Кира Найтли и Эдриен Броуди подтвердили свое согласие, и влиятельные лица в «Коламбии» в восторге. Они только что уговорили поработать с ними главного художника «Гарри Поттера» и рассчитывают на выход фильма в июле следующего года на трех тысячах экранов. Я присутствовал на нескольких кастингах: это было великолепно. Тебе следовало пойти…

Официантка как раз принесла заказанные нами блюда – тальятелле с крабами для него и омлет с лисичками для меня, – когда на столике завибрировал телефон Мило.

Он бросил взгляд на высветившийся номер, сдвинул брови, помедлил секунду, прежде чем ответить, потом встал из-за стола, чтобы уединиться под небольшим витражом, соединявшим патио с остальным рестораном.

Разговор оказался коротким. До меня долетали обрывки фраз, прерываемых шумом зала. Я догадывался, что беседа была оживленной, с взаимными упреками и упоминанием проблем, которые оставались для меня непонятными.

– Это из издательства «Даблдэй», – объяснил мне Мило, снова усаживаясь за столик. – Звонили по поводу того, о чем я хотел с тобой поговорить. Ничего особо серьезного, всего лишь проблема с печатью люксового варианта твоего последнего романа.

Я дорожил этим изданием, которое мне хотелось видеть изысканным: готическая обложка из искусственной кожи, акварельные рисунки основных персонажей, еще не издававшиеся предисловие и послесловие.

– Какого рода проблема?

– Чтобы удовлетворить спрос, они в спешке выпустили тираж. Надавили на типографию, и что-то пошло не так. Результат: у них на руках сто тысяч бракованных экземпляров. Их пустят под нож, но, к сожалению, некоторые экземпляры уже отправили в книжные магазины. Они составят письмо, чтобы вернуть книги.

Мило достал из портфеля книгу и протянул мне. Даже при быстром перелистывании страниц брак бросался в глаза, потому что из пятисот страниц романа напечатанной оказалась только половина. История резко обрывалась на странице 266 на незаконченной фразе:

«Билли вытерла глаза, почерневшие от потеков туши.

– Пожалуйста, Джек, не уходи так.

Но мужчина уже надел пальто. Он открыл дверь, даже не взглянув на любовницу.

– Умоляю тебя! – закричала она, падая»

И на этом все. Не было даже точки. Книга заканчивалась на слове «падая», а дальше – более двухсот пустых страниц.

Зная свои романы наизусть, я легко вспомнил предложение целиком:

…

«Умоляю тебя! – закричала она, падая на колени».

– Ладно, плевать на это, – отрезал Мило, берясь за вилку. – Пусть они сами разбираются в этом дерьме и улаживают дело. Самое важное, Том, это…

Я знал, что он скажет, еще до того, как он успел закончить фразу:

– Самое важное, Том, это… твой будущий роман.

Мой будущий роман…

Мило проглотил большую порцию пасты и снова застучал по клавишам своего ноутбука.

– Все только этого и ждут. Взгляни-ка на это!

На экране открылась страничка онлайн-продаж сайта amazon.com. Только по предварительным заказам мой «будущий роман» уже занимал первое место, как раз перед четвертым томом «Миллениума»[7].

– Что ты об этом думаешь?

Я водил курсором по экрану:

– Думал, что Стиг Ларссон умер, и четвертый том никогда не будет опубликован.

– Сейчас я говорю о твоем романе, Том.

Я снова посмотрел на экран, загипнотизированный продажами того, что еще не существовало и, возможно, никогда не будет существовать. Выход моей книги был анонсирован на десятое декабря этого года. До этой даты оставалось чуть больше трех месяцев. Книга, из которой я не написал ни строчки, и в моей голове существовал лишь пространный проект синопсиса.

– Послушай, Мило…

Но мой друг не был настроен давать мне слово:

– На этот раз я тебе обещаю рекламу, достойную Дэна Брауна. Только не живущий на Земле человек будет не в курсе даты выхода твоего романа в свет.

Увлеченного собственным энтузиазмом Мило было трудно остановить:

– Я уже поднял волну на Facebook, в Twitter и на дискуссионных форумах, где твои поклонники соперничают с твоими хулителями.

– Мило…

– Только в США и в Англии издательство «Даблдэй» запланировало выпустить первый тираж в количестве четырех миллионов экземпляров. Большие плакаты предвосхищали фантастическую неделю. Как и с «Гарри Поттером», книжные магазины откроются в полночь!

– Мило…

– А тебе нужно немного выйти из тени: я могу договориться о твоем интервью на эн-би-си…

– Мило!

– Все только это и обсуждают, Том! Никто из писателей не хочет, чтобы его книга вышла одновременно с твоей, включая Стивена Кинга. Он перенес выход своего карманного издания на январь, чтобы ты не отобрал у него читателей!