Наследники казачьей славы

Осенью 1897 года поехали встречать молодых оба рода – Константиади и Коломийцы. Венчали в новой – каменной – церкви. Народ и плакал, и радовался, что наконец соединены эти два любящих сердца, которые сохранили свою любовь в долгие годы разлуки. Святые люди. Славного казака Сергея Диевича Коломийца не стало в 1938 году. Анна прожила долгую жизнь, воспитывая внуков и правнуков.

В 1898 году у Сергея и Анны родился третий сын – Гаврила.

Валентин – сын Гаврилы – в детстве не раз слышал рассказы деда Сергея, как в 1905 году он «ходил на узкоглазых», об отчаянных вылазках пластунов при деревне Донсязя, в долине Цинхе и местечке Цинсяйпао. Вернулся в станицу Сергей Коломиец с отличием на папахе. К этому времени и семья увеличилась. Пять сыновей хотели жить отдельно. Хозяйство растащили по кусочкам на хутора. Сергей перебрался на хутор Михайловский. Земля здесь была иловая, наносная, плодородная. Но на снаряжение и обмундирование денег не хватало. Форму шили под векселя. И когда казаки вернулись с русско-японской войны, многие из них оказались в долгах. Собрались служивые в Северской и написали жалобу атаману Кубанского войска, где сообщали, что вернулись они с войны калеченые, раненые, больные, а с них требуют оплаты векселей. Началось выступление казаков. Целые полки выходили из повиновения. Атаман войска дал указание долги с казаков списать полностью.

БРУСИЛОВСКИЙ ПРОРЫВ

Душный жаркий день. По станице к храму скачет всадник с Вымпелком на пике. Ударили тревожно колокола. Объявлена всеобщая мобилизация. Сергей во второй очереди призыва. Всеобщее воодушевление: «Пора швабам и австриякам дать по зубам, чтобы не лезли к братьям-славянам!» На сборном пункте при осмотре врачи определили, что у Сергея в пояснице сидят осколки с русско-японской войны. Посоветовали: «Посиди пока дома, успеешь навоюешься». Весной 1916 года Сергей снова пришел на сборный пункт, заявил, что не может сидеть дома, когда род Коломийцев на фронте. На коне сидеть было трудно. Через полчаса езды осколки начинали ходить в пояснице, и страшная боль отдавалась по позвоночнику. Направили в батарею коноводом. Батарея беспрестанно была в движении, придавали ее то полку, то дивизии. В Брусиловском прорыве лошади падали от усталости. Солдаты сами впрягались в постромки и тянули пушки. В Карпатах на спуске пушку не удержали. Она сбила Сергея, колесо проехало по ногам. Открытого перелома не было, но кости сильно наджабило. Ходить не мог. Два месяца провалялся в госпитале. Комиссовали. Когда вернулся домой, то увидел страшное запустение. В станице свирепствовал тиф. Люди вымирали семьями. Казаков от болезни умерло больше, чем погибло на фронте. Дух войны улетучивался из станичников. Хотели мирной жизни. Подрастали молодые казаки. У матерей был страх, что заберут их кровиночек и не вернутся они в родные края.

СМУТА

Февральская революция 1917 года. Народ надеялся, что новая власть утихомирит войну. Но провал июльского наступления обозлил станичников. Казаки на сходках возмущались, крестили Временное правительство на чем свет стоит: «Царица дала нам землю, другие цари приумножили ее. Мы им присягали. А кто сейчас у власти?! Те, которые на горе народном множили свои капиталы». С фронта пришел искалеченный брат Гаврилы Иван, который твердил: «При царе в армии был хоть какой-то порядок, дисциплина, худо-бедно обмундировывали, кормили, снабжали боеприпасами, а сейчас – полный развал. Не поймешь, кто командует. Одни кричат: война до победного конца, другие: хватит, навоевались, пошли по домам». Иван доказывал: «Правители, как и цари, приходят и уходят, а народ российский остается. Кто будет защищать Отечество от вражеского нашествия? Турки, наши вечные враги, тут, за хребтом».

В августе с фронта вернулась конная сотня. Жены и дети радовались. Старики возмущались: «На чью агитацию попались?! Кому границу открыли?!» Молодой сотник Пантелей Коломиец отвечал: «Старики, мы за последние сто лет растеряли наши казачьи обычаи, забыли наши корни. Когда-то все были равны перед Богом и друг перед другом, а сейчас только и слышишь: ваше высокоблагородие господин офицер. А ведь раньше мы обращались друг к другу: товарищ, братич. То, что потеряли, надо возвращать. Посмотрите, что делается в станице. Пока казаки воевали, гибли – их семьи разорялись, голодали. А сколько расплодилось мироедов, которые сосут из нас последние капли крови. Так жить больше нельзя! Надо возвращаться к заветам наших предков: жить по совести, делиться друг с другом по-братски. Вспомните, как мы жили, когда прибыли на эту землю. Это была одна семья. В беде и радости мы были вместе, а сейчас родные братья смотрят друг на друга волком, потому что один вывернулся, ему удалось выскочить, обжиться, а другой не успел: то на службе, то в русско-японской войне, а то и пал на полях сражений с германцем. Справедливо ли это?» Старики загудели: «Не было такого в старину. Был один закон: один за всех и все за одного. Все жили одной семьей, в поте лица зарабатывали хлеб и защищали свои поля от врагов!» Иван продолжал: «Царя не посадишь снова на престол, слаб душой оказался. Временщиков тоже не хотим. Власть должна принадлежать народу – снизу доверху выборная, как велось у нас со старины». Старики поддержали: «Верно говоришь, сотник, только как будем выбирать атамана? У нас в станице иногородних стало больше, чем казаков». Иван в ответ: «Предлагаю избрать голову, главу – как хотите назовите, а в помощь ему – советников из наиболее энергичных и смекалистых казаков и казачек». Старики завозмущались: «Этого еще не хватало – казачек в руководство!» Сотник: «Стоп, стоп! Когда казаки были на фронте, кто работал в казачьем правлении? Марфа Коломиец. Верно говорю? Кто вел хозяйство, кто готовил молодежь к жизни? Старикам было некогда: они в поле дневали и ночевали или были в дозорах. Кто ваших внуков и внучек в школе учил? Анна Коломиец. Кто в фельдшерском пункте вас лечил? Аграфена Коломиец. Вот и получается, что, пока мы воевали, наши жены не сидели сложа руки: не только люльки качали, но и жизнь в станице обустраивали». Орина Затруба выкрикнула: «Пусть дед Игнатий голоса не подает! Лучше бы молчал. Вместо того чтобы писарить и делом заниматься, у шинкарки днями просиживал, а по ночам куда бегал, старый кобель!» Ольга Коломиец подтвердила: «Верно служивый говорит. Жизнь не стоит на месте. Много воды утекло. Жизнь требует многие вопросы по-другому решать».

КОЛЕСО РЕВОЛЮЦИИ

В октябре в Петрограде новая революция – события в станице закрутились колесом. Кто-то за советскую власть, кто-то за старые войсковые порядки. Со временем стало еще запутаннее: тут и белые, и красные, и зеленые. Карусель завертелась. Брат шел на брата, сын на отца, кум на свата. Коломийцы поддерживали красных: больше было веры в них. Видели, что городские и железнодорожные рабочие сочувствуют новой власти.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

В 1918 году в Екатеринодаре власть перешла Советам. Сергея избрали председателем станичного совета. Хлопот много. В некоторых станицах стали образовываться коммуны. Сергей съездил, присмотрелся и убедился, что это глупейшая затея. Казаки за всю историю всегда имели свой угол, коня и клочок земли. Веками складывалась определенная психология: семья – святое дело, хоть маленькое, но свое хозяйство, однако защита – сообща. На сходе долго спорили. Иногородние (пришлые) были за коммуну, потому что своим хозяйством толком еще не обзавелись, а старые казаки – категорически против. Решили подождать – жить, как жили во все времена, присмотреться, что из этой затеи – коммуны – получится.

События развивались скоротечно. В марте на Кубани появился генерал Корнилов. Один из его отрядов прибыл в Северскую. Собрали людей на площади. Командир отряда полковник Закруткин выступил перед станичниками. Потребовал восстановления старых порядков – станичного атаманского правления. Народ зароптал: «Кого выбирать: мироедов этих, которые фронт открыли и немцев на Украину пустили? Продовольствие давать не будем. Дай Бог самим до весны дотянуть. Многие семьи с японской еще не оклемались, а тут – германская. Тифозный мор. Каждый второй двор без хозяина». Закруткин приказал привести председателя совета станицы. На круг вышел Сергей и отчеканил: «Нечего меня приводить, я тут. В японскую не бегал, а в германскую – тем более, хоть весь иссечен и переломан. Народ верно говорит. Нечего его насиловать. Пусть сам устанавливает ту власть, которая ему по душе». Полковник взвизгнул: «Выпороть супротивника!» Двое казаков-донцов схватили Сергея под руки. Старики вышли вперед, заслонили, завозмущались: «Мы его выбирали, мы и будем судить, если пойдет против воли народа. Пока умнее в округе нет. Делает все с разумением, не дергается, не торопится. Говоришь, что ты казак донской? Какой же ты казак, если выбранного и поставленного у власти хочешь, невинного, постыдно наказать?» Полковник Закруткин дал команду отпустить деда Сергея, но приказал забрать двадцать выездных лошадей. Предупредил: кто будет перечить – расстреляют на месте, как за саботаж власти.

После схода правление собралось у Сергея, советовались, что делать дальше. Решили молодых казаков призывного возраста с лошадьми отправить к красным в ставропольские степи. Слыхали, что ставропольские казаки организуют отряды сопротивления старой власти, которые возглавляет Семен Буденный, и что из станицы Дмитриевской уже ушел отряд с Иваном Кочубеем. Ночью Гаврила, сын Сергея, и с ним дюжина молодых казаков выехали из станицы и отправились по левому берегу в верховья Кубани. На рассвете около Усть-Лабинской переправились через Кубань. День провели в лесочке за станицей. Пробирались по ночам. Переметные сумы пустели. Лошади перешли на подножный корм, благо по овражкам появилась зелень. Изредка выходили к чабанам, которые знали, что творится в ближайших станицах.

ЧУЖОЙ

В одном из боев у Гаврилы убило его любимого Воронка. Командир эскадрона Григорий Орляхин предложил: «Хошь, возьми моего пристяжного Зевса. Конь что надо. После боя с беляками в поле поймали. Только не спеши вскакивать в седло. Обхаживай потихоньку, привыкай, приноравливайся, постарайся понравиться. Сильно своенравный. Не подружились мы с ним. Одним словом, не подошли друг другу».

Когда молодой – бахвальства много, кажется, что только ты можешь, больше никто. Гаврила подошел к Зевсу – огромному, темно-рыжему жеребцу с белой звездочкой на лбу. Зевс лениво жевал овес из торбы, искоса поглядывая на казака. Гаврила попросил друга Володьку Крыло отвязать повод от прясла и передать ему, а сам ловко запрыгнул на коня. Зевс присел на задние ноги, потом резко выпрямился. Володька передал повод, Гаврила понукнул. Зевс не шелохнулся и продолжал хрумкать зерно. Гаврила дернул за повод – никакой реакции. Ударил каблуками под бока. Зевс мгновенно взвился на дыбы и помчал Гаврилу в степь. Резко рвал влево, вправо, взмывал на задние ноги, припадал на передние, поднимал высоко зад. Набирал скорость, затем резко останавливался – так, что Гаврила еле удерживался в седле, повод выскальзывал из рук. Наконец конь сумел выбросить Гаврилу из седла в левую сторону, но правая нога всадника застряла в стремени. Сделав круг с болтающимся седоком на боку, конь сбавил ход и подошел к коновязи. Володька Крыло бегал за Зевсом, кричал – пробовал остановить. Подбежали казаки, освободили ногу из стремени, сняли обмякшего, перепуганного ездока. Подоспел командир эскадрона Орляхин. Матернулся со злостью: «Я что тебе, сопляк, говорил? Приноравливайся к коню, обходи его, полюбитесь – а потом садись! Запомни, конь верен хозяину, а его седока недавно убили, он тоскует по нему, помнит его голос и запах, а ты… сразу в аллюр три креста!»

Три дня провалялся Гаврила на повозке с сеном. Ребра болели, нога ныла. Постепенно оклемался, подошел к Зевсу. Конь застоялся, ему хотелось резвиться, но никто не садился, боялись. Гаврила выменял несколько кусочков сахару за перочинный ножик. Подошел к Зевсу, тот виновато посмотрел на него. Гаврила протянул на ладони кусочек сахару, Зевс осторожно взял губами.

Целыми днями Гаврила крутился возле Зевса, разговаривал с ним, чистил, ласково похлопывал, расчесывал гриву. Каждое утро приносил по кусочку сахару.

Через неделю Зевс положил голову на плечо Гавриле. Казак тихонько заседлал, осторожно забрался в седло. Зевс весело заржал. Гаврила слез, отвязал повод от коновязи и уже смело вскочил в седло. Наклонился к уху коня и проговорил: «Ну, Зевс, пойдем погуляем». Натянул повод. Зевс медленно прошелся, размялся, потом перешел на рысь. Остановился, повернул голову к седоку, как бы говоря: «Ну, как мы с тобой, хороши?» Гаврила дал команду: «Вперед, аллюр!» Конь птицей помчался по степи… Вдоволь нагулявшись, подскакал к коновязи. Наблюдавшие казаки похвалили Гаврилу: «Молодец, нашел путь к сердцу коня. Подружились – похвально, это на всю жизнь!»

В каких только переделках не был Гаврила, но Зевс всегда его выручал. Когда однажды взрывной волной казака вышибло из седла, Зевс ухватил за пояс и вытащил с поля боя. Обогревал его ночами, когда Гаврила спал под его боком. Во встречной атаке не раз сбивал грудью лошадей противника вместе с седоком, затем затаптывал. Хватал зубами налетевшего врага. Реакция у него была мгновенная. В рубке проскакивал лаву противника насквозь. Гаврила махал клинком направо и налево, не успевая разглядеть противника.

В бою под Каховкой снаряд разорвался у самых ног Зевса. Гаврилу выбросило из седла. Санитары нашли полуживым. Позвоночник был поврежден. Гаврила мог двигаться только на четвереньках. Упросил санитаров попрощаться с конем. У Зевса было вырвано подбрюшие и разворочена грудь, но в нем еще теплилась жизнь. Гаврила прижался к голове Зевса. Тот открыл глаза, и крупные слезы покатились к ноздрям. Гаврила заплакал, причитая: «Родной мой, спаситель мой, прости меня, что не уберег тебя, Зевсушка мой». Санитары сказали: «Мучается животное, давай пристрелим». Гаврила простонал: «Не сметь!» Зевс закрыл глаза, и предсмертная дрожь пробежала по коже от головы к хвосту. Гаврила, всхлипывая, прошептал: «Все, ребята, потерял я верного друга, можете тащить меня в повозку». Три месяца провалялся Гаврила в госпитале в Воронеже. И днем и ночью он ощущал рядом с собой Зевса, его бархатистую теплую кожу, слышал нежное ржание как при встрече. Умирая, говорил сыновьям: «Интересную жизнь я прожил, память оставил в детях своих, одного жаль – нет со мной моего любимца Зевса».

На Рождество 1921 года Гаврила Сергеевич Коломиец, возмужавший, окрепший, вернулся в свой хутор Михайловский Северского района.

СТАНОВЛЕНИЕ

Закончилась Гражданская, стала налаживаться мирная жизнь. Люди устали от войны. Отряд народной милиции, которым руководил Гаврила, вылавливал в камышах так называемых зеленых. Банды разного сброда, пришедшие с остатками белогвардейских войск, летом промышляли около станиц, скрываясь в камышах, а как только замерзали лиманы – уходили в горы.

Первые колхозы на Кубани стали создаваться в 1929 году. Сначала пробовали по типу коммун, думали, что они более подходят к куренной жизни, но казаки не захотели общего стола. Самое тяжкое для казака при вступлении в колхоз – это расстаться с конем, со своим кормильцем и радостью. Но когда в 1938 году в поле появились два трактора-колесника и за две недели вспахали весь пар, который пахали всей станицей, казаки вздохнули: «Слава Богу, не надо идти за плугом под раскаленным солнцем, поддерживать его на легких грунтах и давить на лемех на тяжелых». Лошадей теперь использовали только на подсобных работах. Летом по полю стрекотали жнейки. Казачата ловко управлялись с лошадьми, оставляя ровные рядки пшеницы. Осенью обзавелись паровой молотилкой, цепы, серпы забросили на повита. Перед войной купили сноповязалки. Колхозники зажили справно. Стали строить хаты по городскому типу – рубленными в паз, с тесовой крышей, полы застилали дубовыми плахами.

Колхоз создал свою артель рыбаков, которая вылавливала рыбу в лиманах. Продажа рыбы давала отличный прибыток. В горах имелось три пасеки. Осенью янтарный мед бидонами развозили по дворам. Играли свадьбы. Молодежь после семи классов ехала учиться в город – в фабрично-заводские, ремесленные училища, в техникумы. Валентин в 1940 году поступил в сельхозтехникум.

ВОЙНА

Первый курс закончен. Сданы экзамены. Всем курсом – на Кубань, кататься на пароходе. Прогуляли до рассвета. Попрощались до осени. Девчонки тогда не знали, что осенью многих сверстников уже не будет в живых.

Валентин вырос на полголовы выше отца, кудри закрывали глаза. Стеснялся своего роста, сутулился, отец не раз напоминал: «Казак должен быть строен, как пика!» Когда после катания по Кубани добрался домой – завалился спать на сеновал. Мать долго тормошила, не могла добудиться. Наконец заголосила: «Вставай, сынок! Война! Отец поспешил в правление. Фашисты окаянные, немцы проклятые, напали на нас!» Валентин вскочил, вылил на себя ведро воды из колодца. Стоял и думал: «Куда бежать? Ехать в техникум или идти в правление колхоза?» Пришел отец, увидел растерянного сына, сказал: «Не дергайся, сыну. Война надолго, успеешь навоюешься. Мне 42 года, будут брать во вторую очередь, а она рядышком. Месяца два-три – и я двинусь. Не впервой нам, Коломийцам, врага вразумлять. Пойдем воевать вместе. К осени ты подрастешь, окрепнешь».

Осенью прошел слух, что формируется добровольческий казачий кавалерийский корпус из допризывников и казаков второго призыва, а также снятых с воинского учета. Инициатором создания корпуса выступил 82-летний Трифон, который юнцом уходил добровольцем освобождать народы Болгарии и Сербии, был в закаспийском походе, а с первой мировой вернулся полным кавалером Георгия. Старик держался бодро, хотя все время покашливал – это осталось от газовой атаки немцев.

Осенью 1941 года отец и сын Коломийцы были в сабельной сотне Северского района.

КУЩЕВКА

В период со 2 по 5 августа 1942 года кубанцы вели ожесточенные бои в районе станицы Кущевской с отборными немецкими частями пехотной дивизии «Красная роза» и двумя полками СС. Про эти бои написано много. Надо отметить, что успех зависел не только от умелого командования, но и от морального фактора: враг пришел на родную кубанскую землю. На конях с саблями против танков – это безумие, но это было. Порыв людей был настолько велик, что удержать их было невозможно. Враг топтал родную землю, сжигал хугора, угонял людей в рабство. Противник стоял у порога родной хаты. В Кубанский корпус шли семьями: приходили братья, кумовья, сваты, отец с сыном… – одним словом, кровная родня. Многие друг друга знали. Рядом с Гаврилой Коломийцем были его друзья по станице – Архип Жовнер и Иван Моисеенко.

Перед атакой Гаврила предупредил сына Валентина, чтобы он не отставал ни на шаг. Атака конницы по танковой колонне, двигающейся по ложбине, началась с фланга. Следом за танками вытянулась цепочка автомашин с сидящими по бортам немецкими солдатами. Гиканье и свист покрыли долину. Немцы выпрыгивали из машин, готовясь к стрельбе из-за кузовов, но атака была такой стремительной, что фашисты, не успев выстрелить, падали, рассеченные пополам. Один из танков развернул башню и открыл огонь из пулемета по казачьей лаве. Отец скомандовал Валентину: «К танку! Иначе он перебьет всех наших! Бросаем бутылки с зажигательной смесью! Целься в башню, смотри, не промахнись! Я на моторную часть». Пули, как пчелы, гудели вокруг. Валентин направил коня на танк. Пулеметная очередь полоснула по коню, и тот, двигаясь по инерции, ударился грудью в танк. Валентин успел бросить бутылку на башню. Жидкость вспыхнула и огненными ручейками потекла на смотровые щели. Отец вздыбил коня и кинул бутылку в районе мотора. Двигатель вспыхнул. Гаврила крикнул сыну: «Уходим, прыгай мне за спину!» Прыжок оказался неудачным – Валентин успел только ухватиться за луку седла. В это время рядом с ними оказалась лошадь без седока. Гаврила узнал в ней Дружка кума Ивана. Стал звать: «Дружок, Дружок!» Конь услышал знакомый голос. Остановился, заскреб копытом, признавая своих. Валентин с трудом забрался на Дружка: руки онемели, пока держался за седло отца. Услышали звуки трубы «отбой атаки». Поскакали за холм. Валентин обернулся и увидел горящие факелы танков и мечущихся между ними обезумевших лошадей без седоков.

ОТСТУПЛЕНИЕ

После Кущевки полк попал в полукольцо. Вырываясь, отходили в предгорья Кавказа – за Горячий Ключ. Здесь пришлось несладко. Зачастую вступали в оборонительные бои. Началась окопная война, о сабельных атаках и не думали. Переформировались. Хотя Гаврила и был еще не стар, но после контузии под Каховкой позвоночник давал о себе знать. На коне сидеть было невозможно. Боль иглами била по спине. Видя мучения казака, командир эскадрона Николай Васильевич посоветовал перейти в фуражиры, но Гаврила запротестовал: «Есть и постарше меня. Что, решили списать? Я еще саблю в руках держать могу». Но после очередного перехода сам подошел к командиру и попросил: «Сил нет сидеть на коне, пусть будет по-вашему».

Фуражир – должность собачья: надо добывать корм для лошадей. Если человек терпит, то конь – нет. Без корма на четвертый день заваливается на бок. Отступление – это страшно. Нарушены все связи, никто ничего не знает, крутись как хочешь, а лошади должны быть накормлены и напоены чистой водой. Грязную, вонючую воду из луж лошадь пить не будет.

Сына Вальку, учитывая его учебу в сельхозтехникуме, определили в автотранспортный батальон. Валентин быстро освоился с бензовозом, на котором ездил за топливом для транспортного полка.

СТЕПНЯКИ

После боев за Ростов в начале марта 1943 года корпус отвели на Кубань. Погода зимняя, гололед, бескормица, болезни – лошади гибли десятками. Эскадроны поредели наполовину. Казаки насмешничали над безлошадными: «Растяпа, не уберег коня. Почему вовремя не перековал? Мог и лопатой поработать, добывая из-под снега неубранный хлеб». Хлеб из-под снега – это действительно было спасение. Голодные лошади поедали зерно вместе со стеблями.

В марте на станцию Кущевская пришел состав с лошадьми из Монголии. Казаки побежали смотреть. Состав сопровождали монголы. Многие впервые видели плосколицых узкоглазых людей. Однако некоторые из них неплохо говорили по-русски. Объясняли, что лошади необъезженны, выловлены арканами в степи и погружены в вагоны. Когда открыли вагоны, казаки увидели маленьких, низкорослых лошадок, неухоженных, со скатавшимися гривами, хвостами до пола и копытами как совковые лопаты. Гаврила смотрел и думал: «Как на таком коне в атаку ходить, если через него можно перешагнуть?»

Монголы, стреножив коней, по одному выводили из вагона, заваливали на бок, обрабатывали потрескавшиеся копыта. Пожилой монгол набрасывал уздечку, запрыгивал. Лошадь освобождали от пут, и она, храпя, неслась по снежному полю. Пробовала сбросить седока, но конник был ловкий и умелый. Измотав лошадь, подъезжал к казакам и кричал: «Кому? Получай! Хороший конь! Не пожалеете. Всем хватит. Вспоминать старого монгола будете!» Казаки переглядывались. Гаврила вышел, протянул руку: «Давай! Скажи Чойбалсану спасибо за коня!» За Гаврилой потянулись другие. Два эскадрона были укомплектованы степняками. Казаки на монголах горя не знали. Кони легко шли в атаку по глубокому снегу. В мороз не нужно было согревать попоной: длинная шерсть оберегала от холода. На привалах разгребали снег копытами, находили траву или неубранный урожай. Вместо воды хватали губами снег. Гаврила не мог нарадоваться: забот о лошадях убавилось наполовину. Подобрал жеребца покрупнее, посильнее. Соорудил легкие сани. Чернец, так Гаврила прозвал коня, таскал груза гораздо больше, чем наши выездные кони. Степняки выручили конников в боях за Польшу, в болотах Мазовии. Осень – проливные дожди, дороги раскисли, а степняки знай шагали себе, шлепая широкими копытами по лужам и мочажинам. В заснеженных Карпатах казаки молились на степняков: где не могли пройти ни танки, ни машины, ни наши породистые ухоженные скакуны – степняки с седоками и переметными сумами шаг за шагом преодолевали перевалы.

КУПАНИЕ В ДНЕПРЕ

2 ноября 1943 года корпус Плиева форсирует Днепр южнее Запорожья с задачей прорыва на Никополь. По наведенному понтонному мосту войска шли беспрерывным потоком. Автотранспортный батальон, в котором служил Валентин, шел в колонне как тыловая часть корпуса. Валентин осторожно вел свой бензовоз. Дверца кабины была снята. Когда был уже на середине моста, в воздухе внезапно появились «мессершмитты» и начали расстреливать колонну. Кони в страхе бросались в воду. После переправы полк недосчитался около сотни лошадей. Снаряд разворотил моторную часть бензовоза. Если бы попал в цистерну с бензином – не миновать беды: цистерна взорвалась бы и застопорила продвижение войск. От взрыва Валентина слегка контузило и выбросило из кабины. Зимнее обмундирование быстро намокло, стал заглатывать воду. Стоящие по бортам моста понтонщики с баграми вытащили его и с очередной машиной отправили на берег. Там растерли спиртом, переодели в сухое. К вечеру Валентин догнал колонну, но затемпературил. Удивлялся: в зимние ночи спал на снегу, а тут короткая купель – и захворал. Температура 40 градусов, но баранку не бросал. В глазах рябило, кости ломило, во рту першило, дыхания не хватало. Все время думал: только бы не вывалиться из кабины под колеса. Батальонный санинструктор достал где-то американских красных таблеток. Температуру сбили, но вялость и слабость томила больше недели.