Клык на холодец

Сергей вытянул шею, заглядывая за парапет. В стороне от опор моста желтели соломенные крыши мазанок. Пятнистые хавроньи, краса и гордость сельца Малиновка, копались в грязи прямо посреди улочки, носились туда-сюда мальчишки в портках и вышиванках. Услыхав стук колёс, они задирали головы и приветственно махали локомотиву. Лёха-Кочегар ответил тремя протяжными гудками. Состав проскочил краснокирпичную башенку мостовой опоры, сверху донизу заплетённую проволочным вьюном, плющом и диким виноградом, и со скрежетом затормозил.

– Здорово, Серёга! – высокий парень в выцветшей куртке-энцефалитке приветственно помахал егерю рукой. – Ты, я вижу, не один? Представишь меня даме?

Лиска лукаво посмотрела на спутника.

– Да, конечно. Лиска, в смысле, Василиса… как тебя по батюшке?

– Этого ещё не хватало! – фыркнула девушка. – А я вас знаю. Вы Егор, верно?

– Можно на «ты». – учтиво поклонился молодой человек.

– Ну, пошли церемонии… – хмыкнул егерь. – Кстати, Лиска подруга твоей библиотекарши!

– Лины? Верно, она как-то говорила… вы ведь вместе с ней пришли в Лес?

– Да. Только нас было…

– …девятеро. Да, я знаю. Кто-то умер от эЛ-А, кто-то сбежал. А у вас и Лины оказался иммунитет.

– Может, отложим воспоминания на потом? – перебил егерь. Давай уже, забирайся!

– Сейчас, только дождёмся кой-кого. Ну, где ты там застрял?

Из-за угла дощатого домика, сооружённого прямо на мосту, появился парень. Высокий, худощавый, с длинным лицом, переносицей, начинающейся чуть выше линии бровей и слегка заострёнными ушами. Кожа в утреннем солнце отливала зеленью. И глаза – янтарно жёлтые, с вертикальными кошачьими зрачками.

– Умар? – удивился егерь. – Вот не ожидал, клык на холодец! Решил с нами?

Сильван молча кивнул.

– Ты же взял его в ученики, так? – Егор закинул на платформу рюкзак. – Вот и не отлынивай! А то взял манеру сваливать свои обязанности на напарника…

Умар, сын старейшины Добрынинского кордона, был сильваном, ребёнком, появившимся на свет в Лесу – чем и объяснялись необычная внешность и иные, не столь заметные, особенности организма. Отец отдал его в ученики к егерю, а тот отослал парня вместе с Егором в МГУ – провести с пользой время, пока наставник залечивает рану, полученную в недавней экспедиции.

– А где хозяин? – крикнул из своей будки Лёха-Кочегар. – Хотел перетереть с ним за одно дельце…

Кузнец, издавна державший на мосту мастерскую, слыл лучшим оружейником Леса. Изделия его стоили дорого, и работал он далеко не для всех. Сергей, как и Лёха, Кочегар, владелец единственного на железнодорожных магистралях Леса настоящего паровоза, входили в число избранных.

– С утра укатил на дрезине к Лужникам. – ответил Егор. – Монахи из Новодевичьего Скита позвали, что-то им занадобилось починить. Кстати, Умар, – он повернулся к сильвану, – ты про подарок Кузнеца не забыл?

Сильван молча хлопнул себя ладонью по лбу и скрылся в домике. Пару секунд спустя он появился, держа в руках пару коротких, на толстых древках, рогатин.

– Одна его, другая – тебе. – пояснил Егор. – Я, как приехал, рассказал Кузнецу, что ты остался безоружным. Так он, не поверишь, целый день в кузне просидел: «Негоже, – сказал, – егерю без рогатины ходить». Заодно и Умару сковал.

Сильван подал оружие Сергею. Такие рогатины (вообще-то они назывались «пальма», по типу якутского охотничьего копья) служили егерям Московского Леса своего рода «фирменным оружием». Ковали их только здесь, на Ново-Андреевском мосту – поговаривали, что Кузнец знает особый рецепт стали, с закалкой в крови чудищ Чернолеса, которых ему доставляют специально для этой процедуры. Правда это или нет, Сергей не знал, а Кузнец не признавался. Но пальмы выходили на загляденье – прочные, гибкие, с широкими, слегка изогнутыми лезвиями, по которым змеились тёмно-серые разводы дамасскатуры. Они подолгу держали бритвенную заточку и не выщербливались даже на панцирях ракопауков.

– Не повезло… – Лёха-кочегар с досадой сплюнул. – Кстати, не помните, по какой колее они ехали? А то разъездов до самой Киевской ветки нет, как бы нам в них не уткнуться…

Путейцы, крепкое, многочисленное сообщество, обитающее на Трёх Вокзалах, курсировали на дрезинах и автомотрисах по железнодорожным магистралям бывшего мегаполиса, лишь немного не доезжая до МКАД. Там деревья стояли непроходимой стеной, и любые попытки восстановить участки железнодорожного полотна неизменно оканчивались провалом – с таким буреломом не могли справиться даже бронированные военные бульдозеры и тяжёлые огнемётные танки.

– Вроде, по левой. – подумав, ответил Егор. Он вскарабкался на платформу, стоящую впереди паровоза, и уселся на мешки с песком. – Ну, тогда ничего. – кивнул Лёха и потянул за проволочную петлю. Раздался протяжный гудок.

– Провожающих просим покинуть вагоны. Следующая станция – Лужники! – провозгласил он и выбрался из будки.

– Давай руку, Студент. Я с вами прокачусь, а помощник пока порулит. Перегон тут несложный, справится…

«Вот мчится поезд по уклонуГустой сибирскою тайгой.А молодому машинистуКричит кондуктор тормозной…»

Лёха-Кочегар упоённо выводил слова на знакомый всякому русскому человеку мотив, прикладываясь в перерывах между куплетами к объёмистой кожаной баклаге. Баклага принадлежала челнокам, подхваченным на платформе «Лужники» – они спешили в Сетуньский Стан и обрадовались неожиданной оказии. Эль тоже был сетуньский – настоящий, ячменный, по всеобщему мнению, лучший в Лесу.

Один из челноков снял с закреплённой на платформе жаровни шампуры с олениной и раздал присутствующим. Мясо было свежайшее, парное – Бич, следуя установленной им же самим традиции, явился на рандеву с путейцем со свежей дичиной. Мясо исходило каплями ароматного жира,– косуля попался хорошая, упитанная – напарники, управившись со своими шампурами, по очереди отхлебнули из баклаги. Сильван от эля отказался, сославшись на отцовский запрет. Один из челноков отпустил, было, по этому поводу неуклюжую остроту – Умар в ответ так глянул на него своими кошачьими глазищами, что шутник подавился куском мяса.

« …ой, тише, тише, ради Бога,Свалиться можем под откос!Здесь неисправная дорога,Костей своих не соберешь."Но машинист на эти речиМахнул по воздуху рукой.Он паровоз свой разгоняет,А стук колес сильней, сильней…»

Кочегар аккомпанировал себе, постукивая кулаком по доскам настила. Челноки старательно подпевали, путая слова. Умар сидел возле веселящейся компании и внимательно слушал.

– Опыта набирается…. – шепнул Егор. – Он вообще всё новое впитывает, как губка. Даже такую хрень.

– Почему сразу хрень? – обиделся за машиниста Сергей. Настоящий путейский фольклор, можно сказать – исторический. Лёха говорил, с позапрошлого века…

«…эх, я на этом перегонеСвою машину разгоню,Все регуляторы открою,Рычаг сильнее оттяну…»

– Почему он всё время молчит? – тихонечко спросила Лиска. Она устроилась рядом с егерем. Тот обнял её, укрыв полой куртки – ветер насквозь простреливал высокую железнодорожную насыпь.

– Сильваны – они все такие, слова лишнего не вытянешь. Как он, в Универе-то, освоился?

Вроде, да. – ответил Егор. – Я его у себя поселил, благо есть пустая комната. Поначалу шарахался от всего, потом привык. Только вот девицы…

– А с ними-то что не так? – удивился егерь.

– Умар говорил, что дома отец настрого запрещал даже думать о девушках. А в ГЗ – сам понимаешь, цветник.

– Ясно. Мальчик вырос. Мальчику хочется на травку. И он таки да, дорвался, как сказал бы наш общий друг Шмуль.

Егор покосился на сильвана и ухмыльнулся.

– Поначалу они в очередь у наших дверей выстраивались, особенно первокурсницы. Вбили себе в голову, что если регулярно иметь секс с сильваном, то со временем приобретёшь иммунитет к эЛ-А. Уж не знаю, правда это или нет…

Лиска хихикнула.

– На Полянах то же самое. Когда приходит новая партия замкадышей – такое начинается… Те, правда, ждут немедленного результата – и очень обижаются, когда ничего не выходит.

Сергей вспомнил визит на Поляну Серебряный Бор – костёр на пляже «Улетай», завораживающий ритм барабанов и песок, покрытый ковром переплетённых нагих тел.

«…но вдруг вагоны затрещали,Свалился поезд под откос.Трупы̀ ужасные лежали,Едва похожи на людей.К земле прижатый паровозом,Лежал механик молодой.Он с переломанной ногоюИ весь ошпарен кипятком…»

Лёха-Кочегар старался вовсю. Челноки, успевшие изрядно принять на грудь, переглянулись, повздыхали и полезли в торбы за новыми баклагами.

– Пока не забыл… – Сергей покопался в нагрудном кармане и протянул Лиске бумажный пакетик.

– Это что?

– Новое средство против Зова Леса. Недавно появилось на Речвокзале. Коля-Эчемин презентовал.

– Зачем? Мы от МКАД дальше, чем метров на двести, не отойдём.

– Это ты сейчас так думаешь. А там – хрен его знает, как повернётся.

– Да не нужны мне твои порошки! – девушка сердито оттолкнула его руку. – Что мне вообще сделается за четверть часа?

– Не сделается – тогда и принимать не будешь. – резонно возразил егерь. – А порошочки возьми. Зверски сильная штука, но пока не припёрло – лучше не злоупотреблять. Побочные эффекты, знаешь ли…

Егор вспомнил рассказ Сергея, как однажды он опрометчиво посоветовал своему другу, живущему в Замкадье, дать тяжело больной дочери сильнодействующее лесное снадобье – и это привело к трагедии, как раз из-за «побочных эффектов».

Хорошо хоть, девчонку удалось спасти, переправить в Лес.

–…и запомни – только в самом крайнем случае!

Девушка пожала плечами, но пакетик взяла.

«…Судьба несчастная такаяДля машиниста суждена.Прощай, железная дорога,Прощайте, дочка и жена…»

Путец кое-как допел последний куплет, уронил голову на руки и засопел. Челноки храпели на досках вповалку, и лишь самый стойкий, ещё тянул мотив, заменяя слова другими, знакомыми с детства:

«…а молодого лейтенантаНесли с пробитой головой…»

IV

Столб света скользнул по ржавым рельсам отбойника и упёрся в рухнувшие конструкции пешеходного мостика. Метнулся, описав дугу, упёрся в стволы толстенных, в четыре обхвата каждое, деревьев – и вернулся на дорожное полотно, укрытое сплошным покрывалом ярко-зелёного, отливающего в электрическом свете серебром, мха. Странный это был мох: он наползал с внутренней стороны МКАД до середины разделительного газона, а там словно утыкался в незримую стену. На глаз, живой ковёр имел не меньше полуметра метра в толщину.

Но троице, залёгшей в кювете на противоположной стороне дорожного полотна, было не до странностей местной флоры. Они изо всех сил вжимались в землю – чтобы, когда луч вернётся, спрятать от него хотя бы лица.

Волновались они зря. Сержант, высовывающийся по пояс из люка, ворочал прожектором скорее от скуки, чем рассчитывая кого- то обнаружить. Ещё меньше думали об этом сидящие внутри. Двое бойцов дремали, привалившись к броне, водитель же, позёвывая, крутил баранку – до конца патрулирования оставалось сорок невыносимо скучных минут. Хотя броневики военной полиции и раскатывались по растрескавшемуся за тридцать лет асфальту МКАД, надвое разрезающему Химкинский парк, точно по графику, это давно превратилось в рутину. Хочет кто-то пробраться снаружи в Лес? Да сколько угодно, если ты такой идиот. О пропускном режиме путь беспокоятся на Химкинском Кордоне, куда в обязательном порядке причаливают буксиры, лодки и теплоходы, ходящие до Речвокзала и обратно. Там их осмотрят, проверят документы у пассажиров и постараются поскорее отпустить. Случается, снимут кого-нибудь, не имеющего отметки о допуске, но никакие особые кары таким «зайцам» не грозят. Ну, проведут разъяснительную беседу, ну, выпишут штраф. В худшем случае – подержат пару суток в «обезьяннике», но потом всё равно выставят за пределы Особой Зоны – на «сто первый километр», как говорят в народе.

Броневик, гудя дизелем, прокатился мимо затаившейся троицы и скрылся за поворотом. Секунды тянулись бесконечно; глухая чернота, особенно непроницаемая после яркого света, затопила полотно дороги, скрыв стволы лесных великанов, уходящие вверх, к звёздам.

Тот, что лежал справа, пошевелился, поднялся на четвереньки. Вспыхнул мощный аккумуляторный фонарь.

– Свалили, сучары… Теперь минут пятнадцать никого не будет. Мамед, зажигай, время пошло!

Второй повозился в рюкзачке, достал горелку, прикрученную к маленькому газовому баллону. Под асбестовым колпачком затрепетал огонёк. Спустя несколько секунд асбест раскалился добела, освещая всё вокруг ярким ровным светом.

– Фонарик не забудь оставить. – хмуро посоветовал третий, закидывая на плечо связку лопат. – А то, как в прошлый раз, сунешь в карман, а аккумулятор на той стороне сдохнет. Назад – на ощупь, што ли, топать?

Это была общая беда – батарейки и аккумуляторы любых типов на территории Леса разряжались в считанные минуты. После чего приходили в полную негодность.

– Поучи дедушку кашлять! – огрызнулся первый, но фонарь выключил и убрал в оставленный в кювете рюкзак. – Мамед, будильник на сколько поставил?

– Двенадцать минут, как всегда.

Второй (при свете калильной лампы видно было лицо выходца из Средней Азии) вытащил из кармана маленький механический будильник и продемонстрировал спутникам.

– Тогда вперёд. Тут, шагах в ста, муравейник, я его ещё в прошлый раз приметил. Зверьё так близко к дороге редко подходит, так что можно не опасаться. Мешки наполняем не суетясь, но в темпе. И запомнили накрепко: как зазвенит – хватаем, кто сколько успел, и рвём когти. Надо проскочить до следующего патруля. Следы отпечатаются в этой дряни, – он кивнул на мох, – вояки заметят, слезут, станут осматривать, они всегда так делают. На ту сторону, конечно, не сунутся, не идиоты, но нам от этого не легче – застрянем, и край, через полчаса нас скрутит эЛ-А.

– Базара нет, начальник.– Серый со стуком подбросил на плече лопаты. – Мне, знаешь, тоже неохота загибаться, дома Верка ждёт.

– Тогда, ноги в руки!

Он перепрыгнул через низкий барьер, идущий вдоль осевой и пошагал по мягко пружинящему моховому ковру к внутренней стороне МКАД.

– Да что за!..

Мешок лопнул, содержимое вывалилось на траву. В свете калильной лампы видно было, как мельтешат среди лесного мусора очень крупные, отливающие чёрно-фиолетовым металлическим блеском муравьи. Их были тысячи только на поверхности кучи; они густо усеивали штанины и совки лопат.

– Я же говорил – выбирай понадёжнее! Гляди…

Витёк наклонился и помял край лопнувшего мешка. Толстый чёрный пластик под пальцами расползся в кашицу.

– Так я… эта… – Серый недоумённо уставился на пришедшую в негодность тару. – Я и выбирал крепкий. Дёргал – не рвётся!

– «Дёргал – не рвётся…» – передразнил Витёк. – За яйца себя подёргай! Полиэтиленовую пленку плесень в пять минут сжирает. Вот какой надо было брать! Он и час выдержит, и два.

И продемонстрировал свой мешок – белый, из ацетатной рогожки, наполненный тем, что только что было большим, по пояс взрослому человеку, муравейником. Сейчас лесная цитадель являла собой жалкую руину, разрушенную лопатами пришлых вандалов.

– Как же я теперь… – потеряно пробормотал Серый. – Порожняком, што ль, возвращаться? Может, в куртку насыпать? Хоть что-то…

– Сними портки, завяжи штанины и насыпь. – посоветовал Витёк. – Только смотри, чтоб мураши причиндалы не отгрызли, а то Верка в койку не пустит!

И заржал. Неприятность, приключившаяся с подельником, его только позабавила.

– Слышь, Витёк, а зачем нужны эти мураши, а? – осведомился Серый, кое-как сооружая из куртки подобие мешка. – В прошлый раз только древесные губки брали и этих, как их…

– Грибочервей. – подсказал опытный приятель. – Да я и сам не в курсе. Семёныч сказал: «несите, возьму всё», вот я и решил – чего далеко забираться, если муравейник – вот он? Только надо будет отделить их от трухи, есть способ, покажу. Из муравьёв потом муравьиную кислоту выжимают. Она у здешних какая-то особенная, уж не знаю почему…

– Приграничная интерференция. – заговорил Мамед. – Возле опушки у насекомых свойства другие, не похожи на тех, что глубоко в Лесу. Какие-то там энергетические поля, что ли…

С момента пересечения МКАД таджик не сказал ни слова. И у муравейника – молчал, сосредоточенно орудуя совковой лопатой.

– Чё? – опешил Витёк. – Ты, эта… с кем разговаривал сейчас, а?

Он привык, что напарник хорошо говорит по-русски – в таджикских школах изучение языка великого северного соседа уже двадцать лет стало обязательным – но не подозревал, что тот знает такие длинные слова.

– Муравьиная кислота, говорю, только видоизменённая. – Мамед поддел на лопату кучку трухи и ссыпал в мешок. – Из неё какие-то притирания делают, то ли от ревматизма, то ли ещё от чего. Шибко сильная штука выходит, только хранится недолго.

– Ладно, хрен с ним, пусть хоть «Виагру» гонят, лишь бы башляли. Давайте-ка поскорее, а то время уходит. Глянь-ка, Мамед, сколько осталось – пять минут, семь?

– Не торопись, дорогой. Уже некуда.

Из темноты раздались ехидные смешки. Таджик выронил лопату и отпрянул к дереву, Витёк замер, растопырив руки. Серый попятился, споткнулся и полетел спиной в распотрошённую муравьиную кучу.

В круг света от висящей на ветке лампы вступили пятеро мужчин. Четверо в обычной для Леса одежде – штормовки, джинсы или брезентовые штаны. Низко надвинутые капюшоны и полы шляп скрывают лица, в руках – помпы и охотничьи двустволки.

Пятый, предводитель, резко выделялся среди них. Мешковатые шаровары, безрукавка из толстой кожи, прошнурованная по бокам – не одежда, а доспех, надетый на голое тело. Руки, грудь сплошь покрыты грубо выполненными татуировками в виде переплетающихся символов самого зловещего вида. Партаки когда- то были и на бритой налысо голове, но, видимо, владелец потратил немало времени, чтобы от них избавиться: сейчас там едва различались лишь остатки замысловатого квадрата, составленного из ромбов и крючков.

В руках татуированный держал старомодный коротыш-АКСУ . На поясе – зловещего вида тесак в ножнах, украшенных латунными бляшками с такими же, как на наколках, значками.

– Вставай, болезный. – он качнул стволом в сторону Серого, копошащегося в раздавленной муравьиной куче. – Что ж вы экологию нарушаете, а? Приходите, понимаешь, в Лес незваными, беспредельничаете?

– Собиратели – они всегда так. – подал голос один из брезентовых. – Никакого сладу с ними нет: лезут и гадят, лезут и гадят, замкадыши хреновы.

– Мужики.. мы эта… не хотели… не специально!

Витёк, пытался что-то сказать, но выходил лишь невнятный лепет.

Татуированный ухмыльнулся неприятно, недобро – и бросил к его ногам моток шнура.

– Раз не хотели – веди себя хорошо. Давай, вяжи остальным другу руки, и пошли. До утра надо до Грачёвки дотопать.

Витёк и Серый (тот встал и теперь стряхивал с себя мурашей) – испуганно переглянулись.

– Так.. эта… а Лесная Аллергия? Мы ж подохнем!

– Часика два-три продержитесь. – утешил его бритоголовый. – Я вам и порошочков дам, чтоб уж наверняка. А загнётесь – невелика потеря, Хозяину без разницы, живые вы, или дохлые. Лишь бы протухнуть не успели.

Мамед сполз на землю, обхватил руками ствол дерева и тоскливо завыл.

V

– Всё время кажется, что мы снова на Ленинском! – пожаловался Егор, озираясь по сторонам. – Здесь, правда, пошире и разделительного газона нет, а так – один в один!

Пейзаж действительно был узнаваем. Полосы Ленинградского шоссе, тянущегося между непроницаемыми стенами деревьев, сплошь забиты давным-давно брошенными машинами, все радиаторами в сторону МКАД. Лабиринт сгнившего железа затянут проволочным вьюном и непролазными колючими кустарниками, только змеится между автомобильными трупами узкая, утоптанная тропка.

– Везде же так! – отозвался Бич. Он, вслед за Егором, замыкал маленький караван.

– На всех основных радиусах одно и то же: и на Проспекте Мира, и на Кутузовском и на Дмитровке тоже. А поперечные сплошь позарастали.

Ленинградка значилась в числе самых популярных караванных троп. По ней челноки ходили от Белорусской в сторону развилки с Волоколамским шоссе и дальше, до самого Речвокзала.

– А почему Лиска с нами не пошла? Я-то думал, она хотела быть на суде?

Подругу егеря они оставили на Шелепихе. Дальше им было не по пути: девушка собиралась ждать попутной дрезины в сторону Лихоборов.

– Она-то, может, и пошла бы, но друиды публику на свои процессы не допускают. В Обители вообще пришлых не жалуют, разве что в особых случаях.

– От золотолесцев кто будет?

– Лина, ясное дело. Может, ещё кто из их совета старейшин. Нам-то хрен ли разницы?

– Как так? Разве мы с ними не будем того… очные ставки, или как это у них называется?

– У друидов, Студент, свои порядки. Вызывают по одному стороны и свидетелей, а потом сразу объявляют приговор. Даже между собой не совещаются. Говорят: не мы решаем, кто виноват, Лес решает. А наше, мол, дело – только передать.

– А на самом деле?

– А на самом деле – понятия не имею. Может и не врут, про Лес- то они знают побольше иных-прочих. А уж что с растениями вытворяют – это, Студент, надо видеть!

Егор кивнул. Проведя в Московском Лесу около месяца, он вдоволь наслушался баек о таинственных хозяевах Обителей.

Тропа резко сворачивала в сторону, огибая большой, сплошь обросший лишайниками и проволочным вьюном бульдозер. Видно было, что машина стоит тут уже давно – покрытые рыжей ржавчиной гусеницы вросли в растрескавшийся асфальт, щит отвала, бессильно уткнувшийся в бетонные глыбы, почти весь скрылся под наслоениями мха.

– Это путейцы его сюда припёрли. – пояснил Бич. – Года четыре назад они попытались по просьбе челноков пробить дорогу через развязку – сам видишь, всё завалено обломками эстакады. Только ничего не вышло: повозились – повозились, спалили фрикционы, да и бросили. А потом провалился тоннель Третьего Кольца, и затея окончательно потеряла смысл.

На преодоление проблемного участка ушло несколько часов. Дорогу то и дело преграждали глубокие, заполненные застойной водой омуты, через которые приходилось перебираться по хлипким дощатым мосткам. «Хорошо хоть кикимор нет… – бурчал егерь. – не приведи Лес, попадёт сюда парочка – всё, о тропе можно будет забыть, клык на холодец!»

Наконец, развязка осталась позади. Над деревьями стал виден обгрызенный край «летающей тарелки» стадиона «Динамо». Егерь показал на кроны громадных дубов, возвышающихся неподалёку.

– Обитель там. Но нам сначала в Петровское – это село в парке, за руинами стадиона. Все, кто имеет дело с друидами, останавливается у них в трактире. Бросим там рюкзаки, перекусим, кухня у них – пальчики оближешь… Письмо-то не потерял?

Приглашение прибыть в Петровский замок для участия в процессе в качестве свидетеля Егор получил с почтовой белкой.

– Здесь, при мне.

– Вот и хорошо. Отдашь трактирщику, он отдаст, кому следует. Подождать, конечно, придётся – в Обители спешки не любят.

– И долго ждать?

– Ты куда-то торопишься?

***

– Старый Мосулло, который живёт в Коканде, на улице Горшечников говаривал в прежние времена…

Бич вытер пальцы куском саговой лепёшки, макнул её в оставшийся на тарелке жир и кинул собачонке, умильно взиравшей из-под скамейки. Та благодарно вильнула хвостом и аппетитно зачавкала.

– …он говорил: «Если хочешь похвалить кокандский плов залезай на самого быстрого вороного ишака и скачи скорее ветров из зада иблиса! Доскочи до дома пилав-усте и дай ему немного тенге. А в плов старого шайтана баба Насрулло просто плюнь!»

Бич выудил из мешочка два жёлудя. Добавил, чуть помявшись, ещё один и ссыпал на столешницу. Хозяйская дочка расплылась в умильной улыбке – «спасибочко, господин егерь!» – вытерла розовые ладошки о передник и ловко сгребла непомерно щедрую плату.

Теперь уже никто не припомнит, когда в трактире сельца Петровское зародилась традиция дважды в неделю готовить узбекский плов. А получался он здесь на славу – жирный, ароматный, рассыпчатый, не чета слипшейся массе, которой потчевали в прочих заведениях. Такую и пловом-то назвать зазорно – «шавля», рисовая каша с мясом и морквой.

Где трактирщик ухитрялся добывать коричневый длиннозерновой рис, чеснок и отборную баранину – это была загадка. Но по вторникам и пятницам любой посетитель мог угоститься самым настоящим пловом. Его варили в большом чугунном казане на заднем дворе, и хватало угощения и на местных, и на гостей, и на проезжих, которых в Петровском всегда было немало.

Они подоспели в подходящий момент: казан только внесли в зал и под возбуждённый гул посетителей (по этому случаю в трактир набилось всё мужское население села) начали раскладывать плов по мискам. Устроились у окошка, сложили у стены рюкзаки, составили ружья. К плову подали сидр, пенный, с привкусом мёда и лесных трав, и крепкий – не меньше девяти градусов. Егор с Бичом быстро прикончили кувшин и велели нести второй. Умар же от сидра отказался – попросил воды из колодца, вызвав недовольную гримаску хозяйской дочки.