Мы знали, на что шли

Всё вокруг горело. Горели танки, горели люди. Светлый день сделался серым и непроницаемым. Воздух был тяжёлый. Поднятая взрывами пыль затрудняла дыхание. Жаркий день усиливал запах горелого человеческого мяса. Раненые просили о помощи. Легко раненные оставались на местах и продолжали отстреливаться от наседающих фашистов. Пули и осколки свистели над головой. Солнце палило нещадно. Вокруг ничего не было видно. В ушах звенело и трещало.

Вдруг, пробив голенище моего сапога, осколок вонзился в кость ниже колена. Разрезав финским ножом голенище, Бекир выхватил торчащий осколок, да так что я и охнуть не успел.

Фашистские танки догорали, рядом – их обгоревшие танкисты. Тут же неподвижно стояли и наши танки. В первой атаке немцы и наши батальоны понесли большие потери. И моя батарея потеряла более половины личного состава. Выведены из строя три пушки. Снаряды были на исходе. Связной доложил: повозку со снарядами разбило прямым попаданием. Погиб и ездовой. Стало тихо, пыль осела. Солнце палило всё сильнее. Тяжело раненных отправили в тыл. Погибших товарищей сложили в траншеи. Легко раненные оставались на батарее. Воды не было, фляги пустые. Стволы пушек ещё не остыли, а фашисты перегруппировались и вновь пошли в атаку. На этот раз она сопровождалась меньшим количеством танков, и фашисты не шли, как это было в первой атаке. Короткой перебежкой, припадая к земле и прячась в воронках, они открывали бешеный огонь из автоматов. Снова всё повторялось. У нас кончились снаряды, и мы отбивались гранатами, стреляли из автоматов. Разрывы снарядов содрогали землю.

Положение становилось с каждой минутой всё более критическим, но в это время чуть сзади нас сходу вступила в бой батарея 100-миллиметровых пушек капитана Ганькина (ранее от него я принял 45-миллиметровую батарею).

Беглый огонь 1ОО-миллиметровых пушек и залп «катюш» заставил фашистов вновь отступить. И эта, вторая, атака немцев была сорвана. Батарею отвели на запасные позиции во второй эшелон.

Отбивая атаки фашистов, весь личный состав полка проявил исключительное мужество и героизм и не уронил звания гвардейцев. Потери противника были в несколько раз больше. Трупами немцев была усеяна вся высота и её подступы. На поле остались десятки исковерканных фашистских танков и сотни трупов.

Геройски сражались командиры взводов: Саша Ступак, Николай Ильин, Николай Спивак. Командиры орудий Борис Хромов, Саша Березин и Бекир Байрамов мастерски били фашистские танки.

Геройски дрался батальон майора Николая Анисимова – он лично руководил отражением атак. Солдаты роты противотанковых ружей почти все бились как герои и, сдерживая атаки танков, сложили головы. Командир этой роты, капитан Антон Кадолка, тяжело раненный остался лежать на поле боя среди своих погибших товарищей. Когда фашисты шли по лощине, они добивали наших раненых, но Антона приняли за мёртвого, что его и спасло. Долгие годы все мы считали его погибшим. Через сорок лет на встрече ветеранов в городе Чугуеве Харьковской области я увидел знакомое лицо. Это был Антон Кадолка (ныне живёт в селе Ошмань Гродненской области).

Геройски сражались бойцы миномётной роты моего земляка Василия Евтеева. Их мины, будто свинцовым дождём, накрывали наступающих фашистов.

Как сейчас, так и тогда трудно было установить, какое подразделение сколько уничтожило фашистов, но за двенадцать дней битвы под Курском наши части и подразделения наголову разбили хвалёные отборные дивизии фашистов.

Победа под Курском открыла дорогу на Запад. Бессмертной славой покрыл и себя воины – гвардейцы, сражаясь до конца, не жалея жизни во имя Победы.

Подвиг павших и живых воинов кровью вписан в историю нашего народа. Нам же, оставшимся в живых в огненной Орловоко-Курской битве, предстояло отомстить за смерть товарищей и задушить фашизм в его собственной берлоге – Берлине. Но это всё было ещё впереди.

Глава 13. Об итогах Курской битвы.

Пятьдесят дней продолжалась эта величайшая битва наших войск с немецко-фашистскими войсками. Она закончилась победой Красной армии, разбившей 30 отборных немецких дивизий, в том числе 7 танковых. Эти дивизии потеряли половину своего состава.

Общие потери вражеских войск составили около 500тысячь человек, 1500 танков, в том числе «тигров» и «пантер», 3 тысячи орудий и свыше 3700 самолётов.

Разгром немецко-фашистских войск под Курском имел крупнейшее международное значение и ещё выше поднял авторитет Советского Союза.

Одним из решающих факторов, обеспечивших победу на Курской Дуге, было высокое морально-политическое состояние личного состава наших войск. Этому способствовала напряжённая и кропотливая партийно – политическая работа, проводившаяся командирами, политработниками, партийными и комсомольскими организациями, как в период подготовки битвы, так и в ходе её.

(из воспоминаний маршала г.к. Жукова).

Глава 14. Вперёд на Запад

Отступая, фашисты заблаговременно укрепляли и готовили оборонительные рубежи к обороне. Таким хорошо укреплённым рубежом у фашистов был город Бахмач и его железнодорожный узел.

Наш полк, ломая промежуточные укреплённые пункты, продвинулся к станции Бахмач. Фашисты неожиданно бросили в атаку две роты солдат, их поддерживали два танка. Батарея очутилась в гуще внезапно возникшего боя.

Взвод младшего лейтенанта Саши Ступака вступил в схватку с двумя танками, следом за которыми шли фашистские автоматчики. С первым танком он разделался сам, второй танк поджог солдат роты. Потеряв сразу два танка, фашисты стали отступать, но при этом вели сильный автоматный огонь. Одна из пуль смертельно ранила Сашу, который умер у меня на глазах.

Несмотря на упорное сопротивление, мы ворвались на станцию, и затем огнём пушек помогли наступающим завладеть городом.

Глава15. Форсирование Днепра

Широкий Днепр с крутым противоположным берегом был под постоянным прицелом фашистских батарей и миномётов. Вода фонтаном подымалась от взрывов бомб, тяжёлых снарядов. Ночью, ещё до нашей переправы, кто-то из соседнего полка нашей дивизии сумел, под прикрытием темноты, захватить плывущий фашистский катер. Так же бесшумно, под вражеским флагом, переправили батальон и захватили плацдарм на том берегу, что дало возможность нашему и соседним полкам переправиться через Днепр с наименьшими потерями. За эту дерзкую операцию 15 бойцам и офицерам было присвоено звание Героев Советского Союза. Пятнадцать Героев из одной роты! Такого ещё не было.

Наши сапёры разбирали близлежащие дома и связывали из них плоты, куда мы грузили пушки. И только вкатил я последнюю пушку – услышал свою детскую кличку, а когда обернулся на голос, узнал Алексея Николаевича Игнаткина. Встреча была неожиданная и кратковременная. Не успели мы, как следует обняться, как я был уже на плоту, а следом за нами отчалили ещё два плота и баржа, на которой ранее переправились пятнадцать героев.

Не успели мы добраться до середины реки, как на нас обрушились несколько фашистских снарядов и мин. Одна из мин рванула по плоту, шедшему за нами вслед. Плот накренился, люди оказались в воде. Их подбирали лодки. Причалив к берегу, мы с помощью автоматчиков втащили пушки на берег и сразу же открыли огонь по выявленным огневым точкам. У нас шла интенсивная переправа, и фашисты старались сдержать её, атакуя тех, кто находился на воюющем берегу (то есть нас). И, несмотря на обрушивающиеся на нас снаряды и бомбы, мы закрепили свои позиции на берегу и отбивали все атаки, что помогло переправиться всему полку.

Три дня фашисты нас атаковали, но сбросить нас в Днепр им так и не удалось. И здесь я вновь встретился с Василием Евтеевым, повидал также Григория Атаманчука. Их миномёты и на этот раз хорошо поработали. Все атаки фашистов были отбиты. Берег по всему Днепру был в наших руках. Мужественно сражались и мои батарейцы. Все они были награждены орденами. А мне и моему земляку Василию Евтееву были вручены ордена Александра Невского. Командиру орудийного расчёта Борису Хромову и миномётчику Григорию Агаманчуку были присвоены звания Героев Советского Союза.

По существу, при форсировании Днепра наши воины проявили массовый героизм. О нём трудно писать – его нужно было видеть. После войны, на протяжении многих лет, выступая перед молодёжью в школах, на этих, да и на других встречах я рассказывал о солдатах нашей дивизии, своей батареи, которые мужественно сражались в годы Великой Отечественной войны. Но, когда дело доходило до подвига тех 15 героев одной роты, то в глазах слушателей я видел сомнение, но документально подтвердить ничего не мог. Ведь такого случая, чтобы звание Героя Советского Союза было присвоено сразу 15 воинам одной роты, ещё не было, да, видимо, больше и нет в истории войны.

Каждый год в глазах слушателей я видел сомнение в подлинности моего рассказа.

Проходили годы, десятилетия, и сомнение моих слушателей по поводу пятнадцати Героев постепенно, с годами, как это ни парадоксально, укоренялось и во мне. Как же так? Ведь это чудовищно, что я непосредственный участник тех событий – потерял веру в себя. И вот уже встречаясь с молодыми, я перестал рассказывать им о том подвиге. Мне почему-то тоже стало казаться, что этого не было, а если и было, то, наверное, совсем по-другому. Вот так сомнения «большинства» передаются «меньшинству».

Но вот через 42 года у меня наконец-то появилась возможность расставить точки на «и». Боевой друг прислал мне из Харькова заметку, опубликованную в газете «Труд» от 2 декабря 1983 года (сейчас находится в госархиве г. Людинова). В ней повествуется о подвиге пятнадцати Героев одной роты нашей 75-й гвардейской дивизии.

Ломая сопротивление врага, мы всё дальше продвигались вперёд, на запад. Уже освобождены Киев, Минск, Могилев, Житомир и тысячи мелких и крупных деревень и сёл, Впереди – Польша, а там – и логово фашистов, Германия.

Глава 16. Ловушка, в которую

попал полк

На подступах к городу Калинковичи фашисты дали нам сравнительно небольшой бой, а потому вдруг неожиданно отступили. Была тишина и такое ощущение, что войне конец.

Полк побатальонно тронулся походным маршем. Шли по заболоченной местности, углубившись в лес по одной – единственной дороге. Неожиданно, как град, на наши головы обрушились мины и снаряды. Слева и справа ударили немецкие пулемёты и автоматы. Полк попал в ловушку. Разрывные пули, ударяясь о стволы деревьев, создавали впечатление окружения.

Снаряды и мины ложились кучно и прицельно по всей дороге и лощине. Появилось много убитых и раненых. Одни просили о помощи, другие падали замертво. Паника дала возможность фашистским автоматчикам расстреливать нас в упор. Кони не повиновались, застревали между деревьями. Бессмысленные потери были велики. Нельзя было вести полк без хорошо организованной разведки боевого охранения.

Тупой удар в левую лопатку, и горячая кровь потекла по спине ручейком, Чтобы не упасть, я обхватил стоящее рядом дерево, но руки ослабли, и я упал на землю. Бекир освободил лошадей, застрявших между деревьями, усадил меня на передок от пушки и погнал их галопом. Кровь скапливалась в грудной клетке и затрудняла дыхание. Периодически теряя сознание, я приходил в себя от сильных толчков на ухабах. Большая серая палатка не вмещала всех раненых. Они лежали повсюду, ожидая своей очереди. Тяжело раненные тут же умирали. Дышать с каждой минутой становилось всё труднее. Бекар сидел рядом со мной и понял, что состояние мое, критическое. Наконец он решительно вошел в операционную и потребовал взять меня на стол.

Только один надрез скальпелем, и кровь хлынула фонтаном, облегчая мне дыхание. Это было 27 января 1944 года, а 26 февраля в Москве, в госпитале на станции Сходня, мне сделали операцию. Хирург извлек маленький, величиной горошину, осколок, который тут же, на операционном столе, вложил мне в руку и сказал: «На память».

Но не первый осколок остался мне как, память, а второй, который вошёл в эту же рапу и был в несколько раз больше. Его хирург вынужден был оставить у меня в груди, ибо он находился в непосредственной близости от сердечной аорты. Этот осколок – уж точно память на всю оставшуюся

жизнь. Он каждый раз напоминает о себе и о хирурге.

11 марта, 1944 года я выписался из госпиталя. Направили меня совсем на другой фронт, а это, значит, не видеть мне своего полка, своей батареи. Но на московском вокзале принял решение: отыскать свою дивизию. Когда поезд с Вязьмы повернул в сторону станции Фаянсовая, сердце моё бешено забилось. Появилась надежда увидеть мать. С поезда я не сошёл, а сбежал. Улицы, дома почти все были целы, но, когда завернул за угол дома Исаева, дальше уже строений не увидел. Всё было сожжено – торчали одни печные трубы. Долго простоял на месте нашего дома. Жива ли мать? А если жива, то где её искать?

Соседи сказали, что мать живёт в бункере, оставленном немцами в лесу за Капром. И действительно, в лесу было много бункеров, наполовину вросших в землю. Отыскал тот, где жила мать, и глазам своим не поверил. Сердце сжалось. Когда ступил на порог. Мамаша лежала на нарах, сбитых из берёзовых кольев. На земляном полу была вода. Когда я сказал ей: «Здравствуй!», она повернула голову и заплакала. Лицо её было мертвенно- бледным. Казалось, сделай и хоть шаг навстречу, – не смогу устоять на ногах. Сколько мы так смотрели друг на друга, я и не помню. Плакала она, плакал и я.

Бабушка Минакова рассказала мне, что у матери ревматизм и вставать с нар она не может. Из продуктов у них одна мёрзлая картошка. Сердце моё ещё больше сжалось. Мне нужно ехать на фронт и помочь больной матери ничем не могу. Поехал на станцию Фаянсовая – там был обменный пункт питания. Отоварил все талоны, которые были у меня, и в тот же день, возвратился в бункер. Когда высыпал на нары содержимое вещмешка, мать снова заплакала. Она впервые за три года увидела хлеб, крупу, соль и консервы. На следующий день, перед моим отъездом, мать рассказала, как фашисты сожгли наш дом: «Сначала меня выгнали из дому, а затем полицаи подожгли его. Дом сгорел на моих глазах». Полицаев она не знала – это были чужаки, не сукремльские.

Тяжело было расставаться с матерью и оставлять её в таком безнадёжном состоянии. Но ехать нужно, и немедленно.

Без продуктов, с одной лишь пачкой махорки в кармане, я отправился искать свою дивизию. Мне повезло: нашёл её быстро. Полк занимал оборону в районе города Барановичи. В лесу, на небольшой высоте, были огневые передовые нашей батареи. Впереди – лощина и тоже лес. И здесь проходили окопы фашистов. Окопы нашей роты были от немецких метрах в пятидесяти.

С наших огневых позиций хорошо просматривался передний край противника. От батареи до передовой фашистов было не больше 200-250 метров. Это расстояние прямого выстрела, способного уничтожить замеченную цель с первого залпа.

Когда я пришёл на огневые позиции – радости не было конца: солдаты мои были почти в том же составе, потери за время моего отсутствия были незначительные. Люди радовались моему возвращению. Настроение у всех было хорошее. У старшины нашёлся спирт, и мы выпили за тех, кого нет с нами, а также за мой приезд.

Мало я в этот раз пробыл на батарее. На КП позвонил командир полка, подполковник Завялов, и приказал мне поставить пушки в боевые порядки батальона. Это означало, что пушки придётся перетаскивать (во весь рост) по открытой местности, через лощину, а, следовательно, под прицелом снайперов – «кукушек». Это значило заранее запланировать бессмысленные потери, которых я всегда старался избежать. Что можно предпринять в данной обстановке, когда получен приказ командира полка? Приказ есть приказ, и его нужно выполнять.

Глава 17. Мы знали, на что шли

Выслушав приказ, попросил разрешения самому лично проверить путь, по которому мы должны перетащить пушки. Меня сопровождали мой ординарец Бекир и связной батальона. Я попросил командира расчёта внимательно проследить за нашим продвижением. Шёл и думал: неужели, если меня убьют или ранят, командир полка, несмотря на это, заставит выполнять свой приказ? Или, может быть, отменит?

Не успели мы спуститься в лощину и пройти десятка два шагов, как справа от меня разорвалась разрывная пуля. Сделал ещё несколько шагов – вторая пуля, слева, а следом за ней и третья пробила шинель между ног. И только я скомандовал: «За мной!» и сделал полуоборот, чтобы спрыгнуть в воронку, почувствовал, как слева в паху потекла кровь. Мы все: трое оказались в воронке, которая доверху была наполнена водой. Снайпер всё видел и держал нас под прицелом.

Орудийные расчёты, следившие за нашим передвижением, открыли беглый огонь по опушке леса и вели его до тех пор, пока мы не вернулись на батарею. Перевязали рану – она была неопасная, но меня тревожило то, что в рану могла попасть ржавая вода. Командиру полка доложил, что ранен и, что перетаскивать пушки в это время нет смысла. На это он мне ничего не ответил.

Прощаясь с солдатами, я обещал скоро вернуться и в сопровождении Бекира направился в санчасть, а оттуда в медсанбат. Бекир уехал на огневые позиции. Рана ещё хорошо не зажила, а через две недели я с бинтом на поясе – уже был на батарее. Она размещалась на том же месте.

Кухня наша, случалось, отстояла от нас километра на три (смотря по обстановке), но обед старшина доставлял вовремя, Иногда в расположении кухни мы по очереди мылись и меняли бельё.

Глава 18. Поединок с мессершмиттом

На передовую возвращался верхом на лошади – Зорьке. Предстояло пересечь поле, как вдруг внезапно передо мной чуть в стороне появился мессершмитт. Он летел на небольшой высоте, а когда поравнялся со мной, немного накренился, как будто рассматривая меня. Затем резко стал набирать высоту, делая заход из-за моей спины. Зорька понесла галопом, но мессершмитт уже пикировал. Оглянувшись, почувствовал, что лётчик сейчас нажмёт на гашетку. Я резко натянул поводья, и Зорька встала. Пули прошили землю далеко впереди. И вновь Зорька взяла галоп и, вся вытянувшись, несла меня к лесу, который был уже почти рядом. Самолёт летел сейчас значительно ниже и, когда начал пикировать, я всё время смотрел на него. Видел лицо лётчика – оно было перекошено злобой, как у зверя, жаждущего крови. И на этот раз я смог опередить очередь крупнокалиберного пулемёта. Зорька встала. Я чуть не вылетел из седла. Следующая очередь, предназначенная нам с Зорькой,

также прошила землю далеко впереди, но фашист не успокоился. Наоборот, ещё хуже озверев, снова пошёл на круг, но не успел. На этот раз Зорька пулей влетела в лес. Бока её раздувались как гармошка, а шея вся была «в мыле».

Глава 19. Барановичи

Наши атаки на подступах к городу успеха не имели. Приходилось даже отбивать контратаки фашистов, которые сопровождались обстрелами тяжёлой артиллерии и бомбардировками немецкой авиации.

Полк нёс большие потери. Мы стремились огнём батареи подавить пулемёты фашистов, мешающие передвижению нашей пехоты.

Сильный взрыв. Темно в глазах, и я куда-то лечу. Бекир нашёл меня в кустарнике. Из ушей, носа и сквозь губы сочилась кровь, в ушах звенело, и пропал слух. Это была тяжёлая контузия. Таким меня доставили в госпиталь Бекир и ещё один солдат. Только в госпитале я полнее осознал случившееся.

Постепенно слух стал возвращаться, а восстановление речи ещё шло туго. Лишь через три недели я более-менее выздоровел. Комиссия предложила путёвку на юг, на долечивание, но я отказался и принял решение вернуться в свою дивизию. Госпиталь был армейского подчинения, и из него могли направить совсем в другую дивизию, чего я больше всего боялся. Несколько дней уговаривал сестру, чтобы она тайно принесла мне верхнюю одежду. И однажды она выполнила своё обещание, а рано утром я сбежал из

госпиталя через окно.

В солдатской шинели и в стоптанных сапогах прошёл километра два-три и, обессилев, сел на дороге. «Голосовал» каждой попутке, но ни одна машина не остановилась. Дальше я идти уже не мог: ноги не слушались. Мелькнула мысль вернуться в госпиталь, но тут увидел легковую машину. Я решился и сел посреди дороги. Из машины вышел офицер. Я кое-как объяснил ему, откуда и куда иду, и они взяли меня с собой. Когда мы подъехали к штабу, я определил, что нахожусь в танковом соединении. Когда майор вернулся, я уже дремал. Он приказал солдату накормить меня и сообщил, что справлялся обо мне, и что ночью в нашу дивизию поедет офицер связи и заодно и меня прихватит с собой.

Ночью меня разбудили, а через некоторое время я уже был в своей дивизии. Но, когда добрался до своего полка, мне приказали побыть недельки две при продовольственном обозе, а замкомандира полка по тылу Гисбург велел усилить мне питание. Полк, батарея рядом. Не мог я усидеть в обозе и без всякого разрешения сбежал на батарею. К этому времени город Барановичи был уже освобождён. Полк стоял в стабильной обороне, но по всему было видно, что он к чему-то готовится. Так оно и было. Полк получил задание: побатальонно прорываться к реке Буг самостоятельно, не обращая внимания на соседей ни слева, ни справа. Моя батарея была передана второму батальону майора Львова.

После продолжительной артподготовки батальоны пошли в атаку: каждый своим маршрутом, в своём направлении. На нашем пути фашисты особого сопротивления не оказали, и батальон почти без потерь и очень быстро достиг реки Буг. Кругом тишина, ни одного выстрела. Трое суток мы пытались связаться с полком, но безуспешно. Позже узнали, что и мы, и немцы, вследствие нашего прорыва на этом участке, оказались в двойном окружении. Ни они, ни мы действительного положения вещей не знали. Продовольствия у нас не было: обозы где-то застряли. Есть нечего. Нужны были продукты.

Вдоль дороги, ведущей в деревню, стояла рожь в человеческий рост. В стороне расположился хутор, куда и была послана разведка – в надежде раздобыть продукты.

Прошёл час, а разведка всё не возвращалась. Выстрелов со стороны хутора не было слышно, и мы подумали, что наша разведка в хуторе подкрепляется тем, чем он богат.

Мы с командиром батальона решили взять с собой несколько автоматчиков и сами пойти в хутор. День был исключительный – солнечный, стояла тишина, только легкий ветерок шелестел колосьями хлебов. Нас было человек десять. Половину пути ещё не прошли, как вдруг послышался шорох. На наш оклик поднялись солдаты. Оказалось, они из первого батальона и шли разведать деревню. Мы продолжили путь вместе. По дороге майор грозился наказать своих разведчиков за то, что они так долго сидят в хуторе и ничего не сообщили в батальон.

До хутора оставалось метров сто, как справа снова колыхнулась рожь. Когда мы поинтересовались, кто там, встали разведчики, посланные нами. Они вышли к нам на дорогу, и все вместе мы начали гадать: если в хуторе немцы, то они давно бы уже нас заметили и обстреляли, а там тихо, и мы решили продолжать идти.

Когда я поднёс к глазам бинокль, то увидел человека в нижней рубашке, в подтяжках. Рыжий, машет рукой в нашу сторону, как бы говоря: «Почему вы остановились? Идите!». Только я успел сказать: «Фрицы!», как крупнокалиберный пулемёт ударил по нашей группе. С дороги все бросились в рожь, и только она спасла нас от неминуемой гибели. И ещё нас спасло то, что фашист поторопился со своим приглашением. Не выйди он из-за угла дома, мы пришли бы сами и были бы все в упор расстреляны.

На прямую наводку мы поставили четыре пушки, подготовили столько же минометов и все разом ударили по домику, откуда выходил рыжий немец. Домика как не было, а в хуторе затрещали моторы, и машины стали удаляться в сторону от нас. Немцы, видимо, на этот раз приняли нас за крупную силу и без боя покинули хутор.

В деревне нам собрали немного продуктов. Следующей ночью наши разведчики связались с местными партизанами, которые дали корову и проводника. Днём накормили личный состав, а ночью проводник вывел нас в расположение первого батальона майора Анисимова.

Глава 20. На Ригу

Полки нашей дивизии срочно и быстро походным маршем были переброшены на Ригу. Уже на подступах к Риге, прямо с марша, полк вступил в бой. Каждый дом, каждую улицу фашисты защищали отчаянно. С чердаков и из окон по наступающим били пулемёты и автоматы. Наши орудийные расчёты в буквальном смысле слова выковыривали фрицев из

укрытий, ведя огонь примой наводкой. Наши автоматчики выкуривали фашистов из каждого подъезда и подвала, с каждого этажа.

Окраина города была уже в наших руках, как вдруг неожиданно появились наши краснозвёздные штурмовики, и мы на себе испытали мощный удар нашей авиации. Оперативная ошибка наших соратников дорого обошлась нам.

А в это время бои шли в центре города. Фашисты, сдерживая наш натиск, пытались переправиться через реку, которая разделила город пополам, С помощью взвода автоматчиков батареи пробилась к берегу реки.

На лодках и с помощью подручных материалов фашисты стремились переплыть реку. Их с противоположного берега поддерживали пулемётным и автоматным огнём,