Смертная тоска по нелюбимой женщине. Рассказы и были

Эта двухкомнатная квартира – третья жизнь Василия Петровича, и, пожалуй, – главная.

Он стоит посреди комнаты, курит и пытается ни о чем не думать. Тишина. Затем Василий Петрович садится в кресло, наливает себе рюмочку коньяку. Наверное, нужно сварить кофе. Сварим…

Вечер. Опять служебный кабинет. Василию Петровичу совсем не хочется домой. Сегодня его не тянет ни к родному очагу, ни к Ирине. Он звонит Вере Ивановне, врет, что опять приходится ехать в Днепропетровск. Говорит, что его вызывают утром к губернатору. Вера Ивановна тяжело вздыхает, интересуется, обедал ли он и поужинает ли.

Василий Петрович едет в свою квартиру. Выйдя из машины и махнув на прощанье Петьке, он замечает молодую женщину. Она вся в слезах, вид у нее крайне жалкий.

– Что с вами? Что стряслось? Женщина вытирает слезы.

– Понимаете, приехала из Мелитополя к тете. Не предупредила, а она, оказывается, поехала к сестре в Мариуполь. А у меня сперли сумочку – все деньги, паспорт…

Василий Петрович сочувственно кивает:

– Идемте!

– Куда?

– Ко мне. Не бойтесь, я не опасный. А завтра я отправлю вас домой.

У женщины нет выхода, помявшись, она идет. Да и вид у мужика приличный, на бандита он не похож, вроде как порядочный.

Они вместе готовят ужин – лепят пельмени. И разговаривают.

– Вы замужем?

– Была. Развелись.

– Понятно! А дети?

– Нет.

Потом они пьют коньяк, едят пельмени и весело беседуют. Женщине Василий Петрович определенно понравился. У него интуиция на этот счет работает безотказно. И ему нравится женщина. Стройная, сероглазая блондиночка.

– Простите, я даже не спросил, как вас зовут, – спохватившись, произносит директор.

Она смахивает прядь волос со лба, тихо отвечает:

– Надя. А как вас зовут?

– Василий.

– Вы добрый человек, Василий.

– Не знаю. Может быть…

Как-то само собой получилось – они легли в одну кровать.

Боже, какая она, эта Надя, прекрасная дама! Как пахнут ее волосы. А грудь! Ее хочется целовать и целовать, не отрываясь.

Утром Василий Петрович вызывает Петьку.

– Отвези эту красавицу в Мелитополь.

Порывшись в бумажнике, протягивает Наде три пятисотенные купюры.

– Возьми, ты же без гроша.

– Нет, нет, – смущается Надя. – Получается, что ты мне платишь. А я ведь не проститутка!

– Причем тут это? Возьми! И когда приедешь в следующий раз к тетке, обязательно позвони мне.

Он целует ее, нисколько не стесняясь Петьки. Сажает в машину, захлопывает дверцу.

– Счастливо!

– Спасибо, Васенька! Спасибо тебе!

– Не за что.

Через пару часов Василий Петрович едет домой. Сегодня воскресенье, и на предприятии делать нечего.

– Ну, как там у губернатора? Ругал?

Василий Петрович нежно обнимает жену.

– Нет. Все в порядке. Прости, очень хочу спать.

– Хоть перекуси!

– Я ел, спасибо.

Да, с женщинами Василию Петровичу очень повезло. Жена – красавица, заботливая, верная и надежная. Ирина – вообще чудо, за ее преданный взгляд любой мужик, не раздумывая, отдал бы дьяволу душу, Света – настоящий клад, другой такой не сыщешь… Да и Надя прелестна. Только она – лишь эпизод, маленькое приключение в его, Василия Петровича, жизни.

У него уже закрывались глаза, как вдруг в прихожей раздался телефонный звонок.

– Вася, тебя! – зовет Вера Ивановна. У нее виноватый вид, она смущенно улыбается. – Я не могла тебя не позвать, это твой приятель Алейник.

– Да, да, Алейнику нельзя отказывать, – вздыхает Василий Петрович. – Он нужный человек. – И уже в трубку: – Привет Толик! Что у тебя?

– Нужно встретиться! Есть разговор, – гундосит Алейник в трубку.

– Нужно, так встретимся! Когда?

– Желательно бы, Васек, прямо сейчас!

– Шутишь? Может, лучше завтра с утреца?

– Нет, нет, сейчас! У меня ведь сегодня праздник. Исполняется аккурат десять лет, как я основал свою фирму.

Что делать? Ради Алейника, человека, располагающего полезными связями, имеющего влиятельнейших знакомых, можно пожертвовать не только вечерним отдыхом.

– Коли так, то я готов, – вздыхает Василий Петрович.

– Тогда я высылаю за тобой машину, – удовлетворённо гундосит Анатолий. – Одевайся и спускайся вниз. К подъезду подкатит мой джип.

– Понял!

– Мне придется ехать, – говорит Василий Петрович супруге, которая стоит рядом и вопросительно смотрит на него. – Необходимо решить кое-какие неотложные дела.

Через пятнадцать минут Василий Петрович уже мчит в машине по улицам города.

Праздновать юбилейчик или попросту гужбанить, как называет Алейник пьяные оргии, они по обыкновению едут к нему на дачу.

В особняке, кроме трёх кряжистых амбалов, ещё никого нет.

– А где же девочки? – разочарованно спрашивает Игорь Кириллович, хозяин одного из городских таксопарков, – лепший приятель Анатолия.

– Их привезут через полчаса, – сообщает Алейник, взглянув на наручные часы, инкрустированные янтарём. – А мы давайте пока попарим косточки, а то потом будет не до этого.

Втроем они завалились в сауну, испив перед этим по бокалу пенистого пива.

– Мужиков, кроме нас с вами, не будет, – объясняет расклад Анатолий, распустив своё брюхо на полке. – А вот тёлок… Сейчас прикину, – он стал загибать толстые, короткие пальцы, унизанные перстнями. – Оля, Зоя, Маша, Тамара, Аня, Валя, вторая Валя… Как видите, семеро получается. Я их всех вот только на прошлой неделе принял на работу, необъезженные ещё. Сейчас они считаются чем-то вроде секретарш, но должности им я пока только придумываю. Нужно же как-то оформить, чтобы девчатам трудовой стаж набегал.

Выслушав тираду Алейника, Василий Петрович с Игорем Кирилловичем переглядываются: во даёт мужик!

– Слушай, да тебе нужно премию дать, как лучшему работодателю, – иронически замечает таксовладелец. – У тебя теперь секретарей больше, чем у дворового собаки блох!

Услыхав эти слова, Василий Петрович не выдерживает, начинает ржать, как конь, громко и от души. Его давно на это дело подмывало. Хлопая себя по коленям, смеется и Игорь Кириллович. А за ним разразился хохотом и сам Алейник.

– Секретарша у меня одна, – успокоившись, поясняет он. – Машка. А должности остальным я скоро определю. Дело, братцы, нехитрое, верно?

– Вася, ты молоток! – хвалит хозяина дачи таксовладелец и, потягиваясь, интересуется: – Так ты нам в натуре своих секретарш покажешь? Или будешь только рассказывать, какие они распрекрасные?

– Так они же и будут с нами, все семеро! Я ж говорю, – рапортует Алейник и, оторвав свою тушу от полки, командует: – Братаны, хватит париться! Нас там давно поджидают девочки, водка и шашлыки. Вперед и с песней!

Девочки и впрямь оказываются очаровашками. Нисколько не жеманясь и не ломаясь, они рассаживаются за накрытым столом, стоящим у самой кромки бассейна, наполненного голубой, искристой водой. Василий Петрович и Игорь Кириллович смотрят на них с одобрением.

– Что скажете о моих работницах? – в открытую интересуется Алейник, кивая в сторону своих барышень. – Есть у меня вкус?

– Есть, Анатолий Борисович! Ох, есть! – смеется Игорь Кириллович.

В обществе лучших производственниц Алейника вечер и полночи пролетают, будто один час. Водитель привозит Василия Петровича домой только под утро.

Кое-как добравшись до дивана в гостиной, он падает, как подкошенный.

А утром обнаруживает, что проспал, и Вера Ивановна уже ушла на работу. Первым делом бредет на кухню выпить рюмочку коньяку и чашку рассола – он всегда стоит наготове в холодильнике. Потом, приводя себя в порядок, с ужасом видит на себе множество засосов и пятен от губной помады.

Через час директор сидит за столом в своем кабинете, курит и пьет приготовленный Светланой кофе. Поводов для беспокойства у Василия Петровича сегодня как будто не должно быть. Дела на заводе пошли лучше. Сборочный подтянулся – комплектующие, наконец, пришли, механический работает без брака. В гальваническом, как всегда, порядок. В остальных цехах тоже все нормально.

Нужно бы наведаться к Ирине. Соскучился. Не был у нее уже три дня. Значит, вперед!

– Петя, подъезжай к подъезду! – говорит Василий Петрович в телефонную трубку и, не слушая ответа, бросает ее на рычаг аппарата.

В машине директор размышляет. О себе, о работе, о своих женщинах.

Да, в жизни нынче полный штиль. Все хорошо. Да, да, все хорошо, все просто отлично. Он несколько раз повторяет в уме эти слова, но они до него не доходят. Что-то мутит, бередит душу. Что? Василий Петрович этого не может понять. Пытается, но не может. Ему становится не по себе.

Он просит Петьку остановиться.

– Езжай назад. Дальше я пойду пешком.

Директор медленно шагает по мосту.

– Стоять!

Резкий окрик застал Василия Петровича врасплох. Его даже передернуло. Старший лейтенант полиции, явно хмельной, подходит к нему.

– Так, попался! Это ты украл вчера кусок феррохрома на заводе? Прыткий! Я гнался, гнался, не догнал. Но теперь не уйдешь, сволочь!

Старлей достает из кобуры пистолет.

– Пошли в отделение! И не вздумай бежать. Пристрелю!

– Ты что, дурак? Я же директор завода металлоизделий, разве не узнаешь?

– Молчать!

Василий Петрович больше не пытается что-то объяснить – что говорить с пьяным? Он поворачивается и, не проронив ни слова, бредет по пустынному мосту. Дуло пистолета упирается ему в затылок.

Василий Петрович молча идет. Потом останавливается.

– Так ты будешь стрелять, товарищ старший лейтенант?

Старлей пыхтит, ему муторно, его тошнит. Пистолет он уже давно спрятал в кобуру.

– Угостишь мента, – отвечает, – отпущу!

– Конечно! Чего ж не угостить?

За мостом – кафе. Василий Петрович берет бутылку на двоих, две дольки лимона.

Старлей пьет и тухнет на глазах. Василий Петрович звонит по мобильному телефону. Через несколько минут подъезжает Петька.

– У него в кармане удостоверение, – кивает директор на полицейского. – Посмотри, как фамилия. Позвони в райотдел, узнай адрес. Отвезешь домой. А я пошел к…

Василий Петрович вдруг замолкает. Ему явственно кажется, что он жалеет о… О чем? О том, что старлей его не пристрелил? Об этом? Ну да, что ему стоило нажать на спусковой крючок? Раз – и все кончено.

Опомнившись, директор трясет немного хмельной головой. Господи, что за бредовые мысли? Как они появились? Как могли возникнуть? И почему так тоскливо на душе? Почему так плохо, будто похоронил кого-то из самых близких, самых дорогих сердцу людей? С чего бы это?

Ирина встречает его у порога. Глаза у нее, как всегда, полны печали и скорби. Есть в них и еще что-то. Что именно? Отчаяние? Но откуда ему взяться? Василий Петрович ласково обнимает ее, целует.

– Малышка! Я так соскучился!

– И я… очень…

Ее голос звучит приглушенно немного не так, как обычно. Губы горячие и сухие. Как у тяжелобольной.

– Скажи, ты хоть немного любишь меня? Хоть немного дорожишь мной? – спрашивает Ирина тихо.

– А ты сомневаешься? – в свою очередь интересуется директор.

– Сомневаюсь… немного, – признается она, опустив свои прекрасные глаза.

– Что ты, глупенькая! – успокаивает Василий Петрович. – Разве ж я приезжал бы к тебе, если б ты мне была не нужна? Подумай?

– Подумаю…

Утром директор уходит, пообещав появиться в обед. «Не подведу на сей раз, – думает он. – Обязательно приеду к обеду, пусть хоть потоп! Нельзя так часто огорчать Ирину, она и так сама не своя».

Двенадцать двадцать. Василий Петрович у подъезда Ирининой девятиэтажки. Толпа народу. Полицейский «Ланос». Под стеной чье-то тело, прикрытое мешковиной.

– Что случилось?

– Девочка с крыши спрыгнула, – бабушка в льняном платке вытирает глаза.

Из-под мешковины выглядывают ноги самоубийцы. Белые носки с красной вышивкой.

Директор отворачивается и идет к подъезду.

Стоп! Белые носки с вышивкой! Василий Петрович почти подбегает к трупу, рывком отбрасывает мешковину… Он не ошибся.

– О Боже!

Пошатываясь, на ватных ногах, Василий Петрович поднимается в квартиру Ирины. Здесь, как всегда, чисто и уютно. Ощущение такое, вроде хозяйка только что вышла – на минутку – и сейчас возвратится.

– Господи! Господи! Ну почему?!

Директор, как подкошенный, падает в велюровое кресло и закрывает лицо руками. Как теперь жить – он не понимает.

– Что тебя толкнуло на это, девочка? Разве я тебя не любил?! Я же только и жил что тобой! Зачем ты со мной так жестоко поступила?

Василий Петрович долго сидит, вперив взгляд в никуда.

Улица. Труп все еще под стеной дома. Люди. Галдеж.

Василий Петрович бредет, сам не понимая куда. Ну почему, почему тогда старлей не выстрелил? Почему?! Вот сволочь!

На работе в тот день директор уже не появляется. И дома тоже. Он лежит на диване в своей двухкомнатной квартирке. Лежит, не шевелясь, словно мертвый. Выплакаться бы. Но слез нет.

На другой день Василий Петрович сидит в своем кабинете – осунувшийся, понурый, почерневший лицом. Смотрит в пол. Светлана что-то звонко тараторит. Директор ничего не слышит.

– Обними меня, прижми к груди, – вдруг приказывает он секретарше. – Крепко, крепко! Слышишь?

Светлана глупо ухмыляется. Что это с шефом? Но подходит, обнимает за шею.

– Дверь не закрыта…

– Плевать! – рявкает он надорванным голосом. – Ты нужна мне сейчас не как женщина. Ты нужна мне как мать.

Секретарша стискивает его шею крепче. И только теперь по небритым щекам директора начинают катиться слезы – крупные, как горошины, и мутные, словно болотная жижа.

Василий Петрович появляется дома намного раньше обычного. Только три пополудни. Он сидит за столом на кухне, молча склонившись над тарелкой гречневого супа со свининой, его любимого супа, и не ест. Он тупо смотрит в пространство. Через полчаса, отбросив ложку, поднимается.

– Ты куда, Васенька? – взгляд Веры Ивановны полон тревоги и жалости. С мужем явно что-то не так. Опять, наверное, ругали. Бедный, как он постарел, как увял буквально за сутки!

– Я – на крышу, – почему-то шепотом объясняет Василий Петрович. – Там у нас с тарелкой», с антенной что-то не так. Посмотрю.

Холодный ветер бьет в грудь, обжигает лицо. Стоит директор на краю крыши у хлипкой оградки. Он смотрит не вниз, он смотрит в небо. Вот так, видимо, стояла и Ирина. Бедное, несчастное создание, обделенное судьбой!

Василию Петровичу хочется, так хочется сделать шаг. Шаг в вечный покой, шаг в небытие, шаг к блаженству. Вечному блаженству. Василию Петровичу хочется убежать от своих мыслей, от своего невыносимого чувства вины, от самого себя. Но можно ли так поступить, разумно ли? Люди ведь не поймут. Осудят ведь. Скажут, рехнулся, дурак набитый, с жиру сбесился.

– Вася! Васенька! Что с тобой? Тебе плохо? – Вера Ивановна в одном халатике стоит подле него. Ей, конечно, холодно. На улице – осень.

– Ты зачем пришла? – спрашивает Василий Петрович, прикрывая полой пиджака плечи жены.

– Подумала, что тебе нужно помочь, – в ее глазах неподдельный страх, почти ужас.

– Идем домой…

– Идем, Васенька! Обнявшись, они медленно бредут по крыше.

Где-то гудят провода, свистит ветер. По небу плывут свинцово-серые облака.

Жизнь продолжается…

В прихожей своей квартиры директор останавливается перед большим зеркалом в деревянной оправе. И долго всматривается в свое изображение. Вот оно, его лицо – с крупными морщинами на лбу, мелкими – у потухших глаз. Губы скривлены то ли в презрительной, то ли в ироничной, то ли в горестной улыбке. Широкий нос подергивается. Губы плотно сжаты, так плотно, что даже посинели.

– Нет! – произносит Василий Петрович вслух. – Лицо хорошего человека не может быть таким. Не может! Это лицо негодяя… Мое лицо!

Вера Ивановна стоит рядом, вжавшись спиной в стену, и боится даже вздохнуть. Господи, что же происходит с мужем? Нет, ему нужно немедленно уходить с поста директора. Будь он проклят, этот пост, коль делает такое с человеком! И без директорства можно прекрасно жить. Живут же люди…

Из карих глаз женщины тонкими струйками текут слезы.

Из бесцветных узких глаз Василия Петровича – тоже. И эти слезы преображают его лицо. Оно становится уродливым и зловещим, как у палача, понюхавшего крепкого табака.

– Боже мой! Боже мой! Верочка, как мне жить? – стонет директор. И, всхлипнув, переходит на визг: – Скажи мне, скажи, как мне дальше жить?! Как жить, если совсем невмоготу?

Супруга бросается к нему, виснет на шее. И горячо шепчет:

– Все образуется, Васенька! Вот увидишь, все встанет на свои места. Все будет хорошо!

– Нет! – твердо говорит Василий Петрович. И тычет трясущимся пальцем себе в грудь: – Вот здесь уже никогда не будет покоя. Вот здесь!

– Будет, Васенька, будет, милый! – обещает Вера Ивановна.

Но он упрямо трясет лысеющей головой.

– Нет, не будет! Я знаю точно…

Весь остаток дня и вечер жена уговаривает Василия Петровича успокоиться и ничего не принимать близко к сердцу. Убаюканный ласковыми речами, он наконец засыпает в ее объятиях.

Вера Ивановна с любовью смотрит на спящего супруга. Какой он красивый, какой солидный, какой импозантный! Пусть поспит, касатик, пусть отдохнет от трудов праведных. Намаялся ведь. А завтра опять на работу, опять в этот проклятый бедлам, где все на нервах да на нервах. Тяжелая ноша у Василия Петровича на плечах, ох, тяжелая. Как бы его уговорить бросить ее? Зачем ее тянуть? Зачем портить здоровье, укорачивать себе жизнь? Ради чего?

Осторожно поцеловав мужа в посеревшую щеку, Вера Ивановна кладет свою маленькую, аккуратную головку рядом с его большой головой и закрывает глаза. Ей так уютно и комфортно подле Василия Петровича, такого прекрасного семьянина, надежного и заботливого мужчины, добрейшего, честнейшего из человеков…

Норовистая машинерия

Однажды угораздило учителя пения Костика Мороза втюриться по уши в одну молодую особу женского пола Люсечку Кукушкину. Девочка она была действительно красивая и фигуристая, известные части ее тела так и притягивали взоры парней, мужчин и дедушек. Люсечке очень нравилось такое внимание со стороны сильного пола, но, будучи девочкой умненькой и разборчивой в связях, она неохотно шла на контакт. Отбривала ухажеров резко, но, так сказать, не бесповоротно, то есть как бы давала шанс.

Дала Люсечка такой шанс и Костику Морозу. Когда он в очередной раз подошел к ней в кафе (Люсечка работала там администратором зала) и стал что-то лепетать о ее неземной красоте, она сказала ему так:

– Константин Иванович, вы хоть и холостой мужчина, однако не очень подходите мне в бойфренды, а, тем более, – в мужья. Потому как старше меня почти на двадцать лет. Но я, пожалуй, еще подумала бы, будь вы человеком зажиточным, при деньгах.

– А я зажиточный! – соврал Костик. – Весьма таки зажиточный.

– Ну, Константин Иванович, зачем вы пургу гоните? Разве я не вижу, какой вы богач, по вашему прикиду? – мягко улыбнулась Люсечка.

– Да я одеваюсь так для прикола! – пылко возразил Мороз. – Люблю ходить в старомодной и дешевой одежде. Чтобы не выделяться.

Люсечка смерила его критическим, оценивающим взглядом с головы до пят и хмуро заметила:

– Не хотите выделяться, говорите? Но вы как раз и выделяетесь своей убогостью и безвкусицей. Ну, что это за жених – в заеложенных штанах, стоптанных башмаках и дедовском картузе?! Так ходят только клоуны на арене цирка!

– Да я могу и переодеться! – бросил в сердцах оторопевший Костик. – У меня и костюмы, и кофта модная есть…

– Ладно! – остановила его Кукушкина. – Подъедете сюда на машине, тогда и поговорим. Да не та «Таврии» или «Москвиче», а, как минимум, на «Ланосе». А еще лучше – на «Опеле»!

Костик и рта не успел открыть, чтобы что-то сказать, как Люсечка, крутнувшись на высоченных шпильках, исчезла в подсобном помещении кафе.

В большой задумчивости, растерянности и печали вышел Костик из этой точки общественного питания. В его голове с быстротой молний проносились разные мысли.

Дома он брякнул старенькой пенсионерке-матушке:

– Мама, если вы хотите дождаться внуков, дайте совет!

– Какой совет, сыночек? – спросила старушка с надеждой в голосе – ей давно уже, очень давно хотелось подержать на руках внука или внучку.

– Как мне обзавестись «Опелем»? – выдал Костик, присаживаясь на покрытый пылью футляр аккордеона, стоявший в углу гостиной их двухкомнатной «хрущевки».

– Каким еще опером? – округлила подслеповатые глаза старушка.

– Да не опером, а «Опелем»! – раздосадовано поправил Костик и, нервно теребя пуговичку на своей пестрой кацавейке, пояснил: – «Опель», мама, это машина такая заграничная.

– Боже мой! Машина! – всплеснула руками матушка. – Да за какие шиши ее брать? У нас и на картошку-то не всегда денег хватает.

– Мама! – вскричал Костик. – «Опель» – это вопрос жизни и смерти!

– Как так, сынок? – ужаснулась старушка. – Что ты такое говоришь?

Мороз тяжко вздохнул, вскочил и забегал по комнате вокруг стола.

– Люсечка, ну та, о которой я тебе рассказывал, может вполне реально стать моей женой, – затараторил он. – Но для этого мне необходимо обзавестись иномаркой.

Долго говорили в тот вечер мать с сыном и, в конце концов, нашли решение: поменять свой заброшенный дачный участок на легковой автомобиль.

– В общем, сынок, давай в газету объявление, – подытожила беседу старушка. – Авось, повезет.

Прежде чем это сделать, Костик на следующее утро на перекладных отправился за город – на свою дачу. Они не были там с матерью года три, и нужно было посмотреть, на месте ли будка.

Все было в порядке. Ржавая металлическая коробчонка гордо возвышалась над бурьянами.

В тот же день Мороз отнес объявление в городскую рекламно-информационную газету.

Случилось чудо: вскоре в квартире раздался телефонный звонок.

– Это вы меняете дачный участок на автомобиль? – спросил хриплый мужской голос.

– Мы, мы! – радостно подтвердила мать Костика.

– А какой размер участка? – поинтересовался звонящий. – И где он точно находится?

– Двенадцать соток! – не без гордости ответила старушка. – А находится он, милок, в Марьиной Роще, почти на берегу Днепра.

– Пойдет! – крякнул мужчина на другом конце провода. – Где вы живете, я к вам сейчас подъеду.

Иномарка оказалась не «Опелем», а «Фордом», и лет ему было не намного меньше, чем матери Костика, но выбора, так сказать, не существовало, и обмен состоялся.

Мороз от радости и сладостных предчувствий почти что потерял рассудок. Целый день он драил свое драгоценное приобретение, натирал его пошарпанный и гнутый кузов до блеска. А когда с помощью соседа дяди Васи завел машину, то даже затянул во всю мощь легких арию Ратмира из оперы «Руслан и Людмила».

Водительских прав у Костика, конечно, не было, и быть не могло, но это его не смущало. Попрактиковавшись у дяди Васи трогаться с места и переключать передачи, Мороз проехал метров пятнадцать – от своего дома к углу соседнего.

– Водить машину – дело не хитрое! – с оптимизмом заявил он соседу и, вручив ему бутылку водки, отпустил восвояси.

Прежде чем предстать пред ясные очи Люсечки, млеющий от умиления учитель пения два часа приводил себя в порядок. Крутился перед зеркалом, примерял все свои три рубашки, до блеска натирал единственные туфли, купленные еще во времена его студенческой молодости, расчесывал свои седеющие и изрядно поредевшие кудри.

Наконец все приготовления были окончены. Костик еще раз критически оглядел себя в зеркале и, чмокнув счастливую мать, выскочил на улицу. Через мгновенье, как разъяренный бык, взревел мотор «Форда».

Мороз доехал только до первого перекрестка… Там незадачливый горе-водитель растерялся и, не справившись с управлением норовистой иномарки, зацепил «Газель», потом «Шкоду-Октавию», а затем наехал на опору светофора.

С долгами бедный учитель пения рассчитывался больше двух лет. За это время Люсечка Кукушкина выскочила замуж и уехала с супругом в другую местность.

Костик тоже потом с горя женился. На своей коллеге – учительнице младших классов Зое Христофоровне.

Вот такая невеселая история…

Ксюшечка, которой не везет

Ксюшечка женщина красивая и, можно сказать, неотразимая, но ей жутко не везет. Причем, не везет так сильно, хоть плачь. Мужчины подолгу не задерживаются возле нее: или отчего-то сбегают, или приходится самой от них уходить.

Ксюшечка, давно и страстно желает обзавестись супругом и устроить свою жизнь, как положено любой нормальной женщине. Сколько бессонных ночей провела Ксюшечка в обнимку с подушкой, мечтая о том, как она станет жить в браке с положительным во всех отношениях человеком, как организует их быт, как обустроит домашний очаг и окружит супруга любовью и достойным попечением…

Попадались, попадались Ксюшечке надежные, благополучные мужчинки, да вот беда – через неделю-другую они куда-то испарялись. Или их уводили завистливые и коварные подруги…