Сталин и Дальний Восток

Западные государства знают, что в отдельности выступить против СССР рискованно. Если начнется война между СССР и Японией, западные соседи СССР: Польша, Румыния и лимитрофы вступят в войну не сразу, они присоединятся к Японии, улучив благоприятный момент. Франция не пожалеет усилий для активной поддержки этих государств. Остальные государства займут позицию, благожелательную в отношении Японии».

Касахара считал, что если японская империя намерена существовать в качестве Великой Японии, ей нельзя будет избежать войны с СССР, и полагал, что имперское правительство должно проводить свою политику с расчетом как можно быстрее начать войну с СССР. Исходя из условий империи войну необходимо было провести в стремительном темпе, добиваясь быстрой развязки, осуществив продвижение до оз. Байкал. Что же касается дальнейшего наступления на Запад, то это должно было быть решено в зависимости от общей обстановки, которая создастся к тому времени, и особенно в зависимости от состояния государств, которые выступят с Запада.

Военный атташе предлагал вести стратегическую пропаганду. «В связи с этими задачами наши разведывательные органы нужно дислоцировать не только с целью собирания сведений об СССР, но и под углом зрения проведения политических комбинаций против СССР. С этой точки зрения остро ощущается необходимость учреждения наших военных органов в Румынии. В смысле собирания информации об СССР Румыния не представляет особой ценности для нас, но с точки зрения проведения комбинаций она имеет громадное значение, так как в случае японо-советской войны Румыния вместе с Польшей будет сковывать акции Красной армии против нас. Исходя из наших военно-оперативных планов против СССР, нам нужно хорошо знать ситуацию в этой стране и иметь правильное представление о румынской армии».

Сталин направил документ членам Политбюро «Из рук в руки. (Каждому отдельно). С обязательством вернуть в ПБ»[40].

В это время японское военное руководство в Маньчжурии встало на путь постепенного наращивания провокаций. В 1936–1938 гг. на маньчжуро-советской границе был зарегистрирован 231 инцидент, в том числе 35 крупных боевых столкновений.

30 января 1936 г. на участке Гродековского пограничного отряда две роты японо-маньчжур углубились на полтора километра в глубь советской территории в районе пади Мещеряковской, однако были выбиты обратно. В ходе боя, по советским данным, противник потерял 31 чел. убитыми, с нашей стороны погибли четверо пограничников.

24 ноября 1936 г. на том же участке границу нарушил японский конно-пеший отряд численностью около 60 чел. После схватки с пограничниками японцы были отброшены, потеряв 18 чел. убитыми и 7 ранеными[41].

Генеральным штабом Японии, с учетом данных разведки, был уточнен подготовленный ранее план «Оцу». На 1938–1939 гг. намечалась концентрация основных сил в Маньчжурии. На первом этапе планировавшихся боевых действий против СССР предусматривалось захватить города: Никольск-Уссурийский (с 1935 г. – г. Уссурийск), Владивосток, Иман, а затем Хабаровск, Благовещенск, Куйбышевку-Восточную. При этом одновременно было запланировано вторжение в Монгольскую Народную Республику.

С учетом складывающейся обстановки Сталиным принимается решение об усилении обороноспособности Дальневосточного края. С этого времени начинается чехарда назначений и переназначений в партийных и силовых блоках ДВК.

В январе 1937 г. первый секретарь Далькрайкома ВКП(б) Л. И. Лаврентьев из-за излишнего либерализма был снят и заменен более «жестким» партийным руководителем И. М. Варейкисом, который по приезде потребовал от начальника УНКВД ДВК Т.Д. Дерибаса немедленного разоблачения краевого правотроцкистского подполья. Командующим Особой краснознаменной дальневосточной армией в то время был широко известный Маршал Советского Союза В. К. Блюхер.

8 мая 1937 г. Политбюро приняло решение для усиления чекистской работы на Дальнем Востоке перевести В. А. Балицкого с должности наркома внутренних дел УССР на должность начальника УНКВД ДВК. При этом ему подчинялась посланная ранее туда решением ЦК ВКП(б) группа чекистов во главе с комиссаром государственной безопасности 2 ранга Л. Г. Мироновым.

Т.Д. Дерибас, возглавлявший до этого УНКВД ДВК, отзывался в распоряжение НКВД СССР. Вопрос о его дальнейшем использовании должен был решиться по его приезде в Москву[42].

Однако 19 июня снимают Балицкого, 7 июля его арестовывают, а затем приговаривают к расстрелу. Немного позже, 31 июля 1937 г., начальником УНКВД ДВК был назначен Г. С. Люшков, хорошо зарекомендовавший себя на прошлой работе. Дела по УНКВД ДВК он принимает у Дерибаса. Его назначение на Дальний Восток было неслучайным. Сталин не доверял Блюхеру. Ему нужен был человек, который бы «присматривал» за маршалом.

По-видимому, была еще одна причина этого перевода. Работая в Азово-Черноморском крае, Люшков собирал информацию на И. М. Варейкиса (см. гл. «Побег начальника УНКВД ДВК Люшкова в Маньчжурию»). При переводе его в ДВК он не мог не продолжать этого делать. Сталин это также понимал. Он нуждался в объективной информации. Таким образом, Люшков вынужден был «присматривать» не только за Блюхером, но и за первым секретарем Далькрайкома ВКП(б).

В это время начинаются операции по массовым репрессиям. Согласно оперативному приказу НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 г., было принято решение о репрессировании бывших кулаков, уголовников и антисоветского элемента. Операцию решили начать по всем областям Союза 5 августа 1937 г., в ДВК – с 15 августа 1937 г. Всю операцию предполагалось закончить в четырехмесячный срок, а в ДВК – не позднее 1 апреля 1938 г.

При организации и проведении операций весь репрессируемый антисоветский элемент разбили на две категории. К первой категории относились наиболее враждебные элементы. Они подлежали немедленному аресту и после рассмотрения их дел на заседаниях «троек» – расстрелу. Ко второй категории относились менее активные враждебные элементы. Они подлежали аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них – заключению на те же сроки в тюрьмы.

Прежде всего репрессиям подвергался контингент, отнесенный к первой категории. Следствие требовалось проводить ускоренно и в упрощенном порядке с обязательным выявлением преступных связей арестованных. По его окончании дело направлялось на рассмотрение «тройки». Дальневосточному краю выделялся лимит по первой категории 2000 чел., по второй – 4000 чел. Утвержденные цифры являлись ориентировочными. Однако наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД не имели права самостоятельно их превышать. В случаях, когда обстановка требовала увеличения утвержденных цифр, они обязаны были представлять соответствующие мотивировочные ходатайства. Уменьшение цифр, а равно и перевод лиц, намеченных к репрессированию по первой категории, во вторую и наоборот разрешались.

«Тройки» вели протоколы своих заседаний, в которых записывали вынесенные ими приговоры в отношении каждого осужденного. Протоколы заседаний «троек» направлялись начальникам оперативной группы для приведения приговоров в исполнение. Общее руководство по проведению операций возлагалось на первого заместителя наркома НКВД СССР комкора М. П. Фриновского. В Дальневосточном крае председателем «тройки» был назначен Люшков, а членами Птуха и Федин[43].

20 августа 1937 г. Сталин, видимо, устав ждать от секретаря Далькрайкома Варейкиса сообщений об обстановке в крае, сам направил ему в Хабаровск шифртелеграмму. Он недоумевал: «по сведениям ЦК в вашем крае идут аресты по линии парторганизаций. Нельзя ли узнать, кто именно арестован, кем думаете заменить арестованных и каково вообще ваше отношение к арестам. Не кажется ли вам странным ваше молчание»[44].

На следующий день, 21 августа Варейкис поспешил дать объяснение. По его мнению, все, что происходило до последнего Пленума ЦК по линии арестов, чистки края и парторганизации от врагов, он докладывал ЦК на Пленуме и во время Пленума. При этом признал, что за время после июньского Пленума не информировал ЦК, и обязался впредь все регулярно сообщать. Он писал, что в связи с арестом Дерибаса, Западного и начальника УНКВД Приморья Визеля, Амурской области Давыдова, начальника Особого отдела ОКДВА Барминского выяснилось, что органы НКВД покрывали участников контрреволюционного японо-троцкистского фашистского заговора, часть которых еще якобы осталась в составе руководящих работников[45].

В своем следующем письме Варейкис подробно информировал Сталина о положении в Дальневосточном крае. По его словам, положение было плохим с партийным и советским руководством, особенно по войсковому строительству. Сослался он и на то, что бывший секретарь Лаврентьев все запустил. «Враги тормозили укрепление ДВК. После февральского Пленума был вскрыт краевой троцкистско-правый японский шпионский центр, в который входили: Лаврентьев, Крутов, Дерибас, Лейберг (член бюро крайкома, бывший начальник Дальневосточной ж. д.), Сангурский (заместитель командующего ОКДВА), Аронштам (нач. ПУаРМа ОКДВА), Гербек (шпион, агент двух контрразведок – немецкой и японской) в ДВК работал четыре года уполномоченным Наркомлеса».

Варейкис признался, что выдвигать новых людей очень трудно, т. к. партийные руководители и он сам еще плохо знают людей. Осторожность эта оправдывается тем, что в составе секретарей райкомов, председателей райисполкомов и других городских и районных работников немало есть еще прямых ставленников Лаврентьева и Крутова.

Неблагополучно, по его мнению, обстояло дело и в комсомоле. Секретарь крайкома комсомола Листовский работал в ДВК пять лет, характеризовался разложившимся человеком, троцкистом, японским шпионом. В 1926 г. его отозвал ЦК ВЛКСМ, прислали Чернявского с Северного Кавказа, оказалось, что он проходит в группе правых, в компании с Пивоваровым на Северном Кавказе. Его сняли. Распустили бюро крайкома ВЛКСМ. Политическое, бытовое, моральное разложение в среде руководящего состава работников комсомола поощрял Лаврентьев, он спаивал секретарей крайкома комсомола, таскал их по банкетам, которые здесь чудовищно процветали. В настоящее время секретарем крайкома ВЛКСМ избран Аман, присланный ЦК ВЛКСМ. Дела в комсомоле пошли значительно лучше.

Была вскрыта троцкистско-правая вредительская организация на железных дорогах ДВК.

Вредительство в крае, по мнению Варейкиса, было направлено главным образом на срыв войскового строительства. Ему «пришлось» сменить почти все кадры военных строителей. Из плана строительства в 370 млн руб. на 1 сентября выполнено только на 97 млн руб. В течение сентября – ноября Варейкис надеялся подтянуть особенно строительство аэродромов, ангаров, складское строительство. Однако весь план войскового строительства и в этом году выполнен не будет. Это очевидно, сетовал первый секретарь Далькрайкома ВКП(б).

В связи с событиями в Китае больше внимания уделялось помощи армии и флоту. Работе по проверке мобилизационных планов и подготовке края к обороне[46].

19 сентября 1937 г. Люшков, в свою очередь, сообщил в центр свое мнение о партийном руководстве края: «Вообще не чувствуется, чтобы крайком ВКП(б) активно включался сам и мобилизовал парторганизации на активное разоблачение врагов или подхватывал проводимые УНКВД аресты для выявления всех связей. Во всем этом имеет значение стиль работы самого Варейкиса, мало соответствующего обстановке ДВК, – слишком много заботы о себе и своем отдыхе…»[47]

Варейкис, видимо, чувствуя недоверие к себе, поставил перед ЦК и Сталиным вопрос о порядке согласования арестов партийных работников, считая неправильным, когда их арестовывали без согласования даже с первым секретарем крайкома. В доказательство привел один пример: «ночью 24 сентября тов. Люшков (начальник УНКВД) передал мне по телефону, что он должен арестовать бывшего зав. ОРПО крайкома Федина, уехавшего на работу в Уссурийский обком. Я спросил Люшкова: „А почему его надо арестовать?“ Ответ: „Получил приказ тов. Ежова“. Я ответил: „Тогда арестуйте его немедленно“.

25 сентября по установившемуся в крайкоме порядку созвал руководящий состав бюро для обсуждения поступающих за день директив ЦК, запросов с мест и тому подобных возникающих вопросов, требующих немедленного решения или принятия срочных мер. Участвуют обычно: первый и второй секретарь, председатель крайисполкома, Блюхер, Хаханьян, Люшков. На этом заседании из состава перечисленных лиц второго секретаря в данном случае не было (он командирован в Амурскую область). Я сообщил, что ночью мы арестовали Федина, и предложил исключить его из состава крайкома и из партии как врага, но предложил, чтобы Люшков информировал нас, в чем дело. Но он от информации по существу отказался, заявив: „Ничего не могу сказать, арестовать получил приказ“. Доверяя целиком приказам, поступающим от тов. Ежова, мы, разумеется, без колебаний исключили из партии, одобрили санкцию на арест члена бюро, данную первым секретарем ночью по телефону. Само собою, разумеется, и впредь будем без всяких колебаний поступать так.

Однако мне кажется неправильным, когда даже первый секретарь поставлен перед фактом приказа и не имеет возможности вникать в дело по существу. Я допускаю, может быть, исключение, но к чему сводится согласование с секретарем, без знакомства, как в данном случае было, даже с мотивами ареста – к простой формальности. Может быть, это произошло потому, что я недавно выдвигал этого Федина. Тогда тем более недопустимо, я стараюсь придерживаться ленинско-сталинского правила, коль узнаю, что человек двурушник, изменил партии – ответ один – немедленный разрыв и беспощадная борьба с ним – вплоть до расстрела, как бы к такому человеку ранее ни относился. Только так должен поступать каждый большевик, тем более руководитель.

Ясно, что в данном случае я почувствовал некое недоверие, а руководить можно только при полном доверии к тебе, поэтому счел необходимым Вам об этом сообщить»[48]. 28 сентября 1937 г. Сталин ответил: «Первое. На днях направим в Далькрай требуемых вами работников на секретарские должности. Второе. Приказы Ежова об арестах в Далькрае проходят обычно с санкции ЦК ВКП»[49].

Вслед за этим 30 сентября 1937 г. секретарь Далькрайкома Г. М. Стацевич стал информировать Сталина о положении в ДВК. По его словам, за последние полтора месяца секретари обкомов партии Амурской, Уссурийской, Хабаровской, Нижнеамурской областей были арестованы. Ранее во время областных конференций всем им было выражено политическое недоверие за явную связь с врагами, однако под нажимом крайкома ВКП(б) они остались на прежних должностях. Секретарь Сталинского райкома ВКП(б), проваленный на конференции за связь с врагами, был взят Варейкисом к себе помощником, однако позже был арестован. Второй его помощник по военным вопросам Соколов был снят как второй секретарь горкома по тем же причинам и вызывал большое подозрение по своим связям с врагами. В аппарате крайкома существует якобы большая засоренность.

Он далее писал, что Варейкис запретил созывать пленумы тех обкомов и райкомов, где были арестованы секретари, очевидно боясь, что на них будет развернута критика и мобилизация партийных масс на дальнейшее разоблачение врагов. Только этим можно объяснить, что в районах фактически не началась разоблачительная работа по выяснению врагов. Свою записку Стацевич предусмотрительно выслал фельдсвязью.

В другой записке от 2 октября 1937 г. Г. М. Стацевич подробно информировал Сталина о том, что Варейкис не выполнил указания ЦК, чтобы вся работа Далькрайкома ВКП(б) должна была быть пронизана военными вопросами. Сообщалось также, что продуманного плана мероприятий по гражданским учреждениям и перехода их в случае войны к обслуживанию и помощи Красной армии у Варейкиса нет.

Он считал, что «по развертыванию сети госпиталей нужен подробный план с указанием зданий, отводящихся для этих целей, чтобы можно было в 5–6 дней развернуть госпиталь. Такие здания намечены, но их состояние таково, что потребуются месяцы на их оборудование. Куда переселять организации, занимающие сейчас эти помещения, неизвестно.

Особенно остро стоит вопрос о дорогах, имеющих военное значение. Летом во время так называемой „Константиновской заварушки“ с японцами, когда потребовалось подтянуть артиллерию, то из-за отсутствия более или менее сносных дорог артиллерия прибыла к месту назначения с опозданием на несколько часов. Бюро Далькрайкома ни разу не слушало вопроса о местных дорогах, нет конкретного плана ремонта с перечислением участков, кто отвечает за ремонт».

Разоблачение Крутова, Лаврентьева и других требовало от Варейкиса немедленно проверить кадры, ликвидировать последствия вредительства. Однако Варейкис не выполнял решения февральского Пленума ЦК партии.

По его мнению, директива ЦК о том, чтобы в каждой области и крае провести показательные процессы над вредителями сельского хозяйства, до сих пор не выполнена. В связи с этим, по его мнению, совершенно непонятно поведение Варейкиса.

Краевая газета, по мнению Стацевича, не разоблачала врагов. За полтора месяца ни в одном номере газеты не было ни одной статьи, разоблачающей троцкистско-бухаринских шпионов. Все поступающие материалы и письма с разоблачениями врагов не получали огласки. Факты пересаживания с одного места на другое руководителей, обанкротившихся своими связями с врагами, не только не разоблачались на страницах газеты, но некоторые из них получали положительную оценку на страницах газеты за хорошую работу.

Редактор газеты Швер привезен Варейкисом. Федин – зав. ОРПО крайкома, арестован, также привезен Варейкисом, ранее работал у него помощником в Воронеже, затем в Сталинграде был зав. ОРПО. Первый секретарь Амурского обкома Косокин работал с Варейкисом около семи лет. Беккер – первый секретарь Приморского обкома, родственник Варейкиса. Гришенин – заведующий отделом печати крайкома – работал у Варейкиса помощником в Воронеже. Дроздов – зав. совторготделом – также работал помощником у Варейкиса в Воронеже и Сталинграде. Рохлин – второй секретарь Уссурийского обкома – родственник жены Варейкиса. Часть руководящих работников в крае также вызывала политическое сомнение.

Стацевич описал стиль работы Варейкиса, который работал с 11 утра до 6 вечера и очень редко вечерами, и так работал весь аппарат. Напряжения в работе у него не было. Руководство таким огромным и сложным краем было поставлено на самотек. В заключение делался вывод, что Варейкису политически доверять нельзя. «Вся линия и практика его работы построена не на выкорчевывании врагов, а на покровительстве им»[50].

Сегодня совершенно ясно, что задача по сбору компрометирующей информации на Варейкиса перед Стацевичем была поставлена Сталиным. Самостоятельно заниматься этим он бы не рискнул. А Сталину эта информация, видимо, была нужна для принятия окончательного решения: оставлять Варейкиса у руководства краем или нет.

Компромат, поданный Стацевичем, способствовал тому, что 3 октября 1937 г. Политбюро приняло решение освободить Варейкиса от обязанностей первого секретаря Далькрайкома ВКП(б) ввиду перехода его на другую работу. Исполняющим обязанности первого секретаря Далькрайкома был рекомендован второй секретарь Г. М. Стацевич[51].

В свою очередь, заведующий отделом печати и издательств Л. З. Мехлис внес свою лепту, сообщив Сталину, Кагановичу, Андрееву, Жданову и Ежову о том, что редактор газеты «Тихоокеанская звезда» А. В. Швер на протяжении ряда лет был политически тесно связан с троцкистско-бухаринскими шпионами Рябовым и другими. Редактируемые им в разное время газеты воронежская «Коммуна», «Сталинградская правда», «Тихоокеанская звезда» отличались тем, что они носили ярко враждебный подхалимский характер. Никогда в редактируемых Швером газетах не было острой борьбы против троцкистов и правых. Мехлис объяснял это тем, что Швер чужой и враждебный партии человек.

Отдел печати ЦК ВКП(б) внес предложение: за связь с троцкистско-бухаринскими шпионами и засорение редакции «Тихоокеанской звезды» враждебными и политически сомнительными людьми снять Швера с работы редактора и исключить его из партии. При этом прилагался проект постановления[52].

4 октября 1937 г. Стацевич направил шифртелеграмму на имя Сталина, в которой сообщал, что, обсудив статью в «Правде» от 30 сентября «Кто редактирует „Тихоокеанскую звезду“», бюро крайкома, признав правильным критику редактора газеты Швера и его заместителя Б. Я. Кукуя, исключило их из партии, передав дело Швера органам НКВД.

«Бюро в своем решении констатировало, что такое положение с руководством газетой явилось следствием и отражением отсутствия подлинно большевистского руководства со стороны крайкома ВКП(б) и его первого секретаря Варейкиса. Бюро крайкома и его первый секретарь не выполнили указаний Сталина, данных на февральском Пленуме ЦК о повышении бдительности, о ликвидации идиотской болезни беспечности. Бюро крайкома решило полностью опубликовать свое постановление в местной печати, но поскольку часть решения касается первого секретаря Варейкиса, опубликование задерживаем до ваших указаний. Статья „Правды“ была получена после отъезда Варейкиса на Пленум и обсуждение проходило в его отсутствие»[53].

Заведующий отделом печати и издательств Мехлис внес на утверждение ЦК ВКП(б) кандидатуру нового редактора «Тихоокеанской звезды» корреспондента «Правды» по Таджикской ССР Верховского, «который проделал значительную работу и сейчас мог бы быть переброшен на Дальний Восток»[54].

27 марта 1938 г. Блюхер сообщил Сталину, Ворошилову и Молотову об окончании работы Пленума крайисполкома, созванного для решения вопросов, связанных с севом. Выяснилось, что тракторов в МТС отремонтировано примерно 85 %. По совхозам положение было не лучше. Как в МТС, так и в совхозах неотремонтированные машины требовали серьезного ремонта и запасных частей.

Далее Блюхер писал: «Вчера же узнал, что в результате состоявшегося разговора между Стацевичем и Маленковым 28 марта в Москву должен выехать Легконравов с материалами о состоянии колхозов Дальнего Востока, лично считаю, что выезд Легконравова в Москву возможен лишь только в том случае, если решено разобрать поступившие на него заявления по месту его прежней работы, в которых его обвиняют в покровительстве работавшим в крайисполкоме врагам народа. Эти материалы действительно имеются и Комиссией партийного контроля при ЦК ВКП(б) были пересланы в Хабаровск Стацевичу. Но если вызов Легконравова с этими материалами не связан, то считаю, что Легконравову необходимо на время посевной быть в крае. Отъезд Легконравова из края, бесспорно, скажется на руководстве севом, а самое главное, создаст положение, при котором, в случае срыва плана посева и его качества, трудно будет найти ответчиков за плохой итог посевной, т. к. даст возможность Стацевичу свалить вину на Легконравова, а последнему, в связи с поездкой в Москву, снять с себя вину и переложить на крайком. Поэтому, если нет причин, связанных лично с Легконравовым, то нужно, по-моему, Легконравова оставить в крае, а в Москву вызвать т. Анисимова. В этом случае будут ответчики за ход сева на месте, и дело сева от этого выиграет, а представительство тов. Стацевича в Москве Анисимовым будет обеспечено».

Почему Блюхер переключился с вопросов, связанных с армией, на вопросы сева, не совсем понятно. Наверное, это было связано с ненавязчивой передачей компромата на руководство края.

Далее он сообщил, что армия, сокращая норму выдачи свежих овощей, выделяла краю для посева 5000 т картофеля и 1000 т – Тихоокеанский флот. «Почти столько же, сколько выделяет ТОФ, должны дать пограничники и Дальлаг. Если этого будет мало, то армия за счет сокращения нормы свежих овощей в пайке сможет выделить еще 3–4 тыс. т. Если будет одобрение ЦК, то армия готова была помочь в трактористах и водителях»[55]. Вот на такие самопожертвования и лишения своих красноармейцев готов был согласиться с одобрения партии маршал Блюхер.

Позже, как и все, Блюхер начинает информировать инстанции. Так, 13 апреля 1938 г. он разговаривал с первым заместителем наркома обороны СССР, членом Главного военного совета РККА командармом 1 ранга И. Ф. Федько «по проводу» и просил срочно передать Сталину следующее: «Мои последние наблюдения за работой и поведением тройки работников, о которой речь шла в моей телеграмме тов. Сталину от 27.3 № 01/0071, эта тройка в указанной телеграмме упоминается в ее конце, – приводит меня к выводу о том, что ей политически доверять нельзя. Эти сомнения закрались у меня давно, мне кажется, что у этих людей, начинающих в своих выступлениях с имени ЦИКа и Сталина и этим кончающих, очень плохие дела на практике, или, во всяком случае, вызывающие очень большое подозрение. Я несколько раз слышал автобиографию этих людей по их выступлениям на собраниях и каждый раз у меня оставались от их рассказов сомнения. Двое главных из них в дни Гражданской войны все время болтались на западном и юго-западном фронтах, работая то в 12 армии, то в Мозыревской группе, то в 16 армии.