Простая тайна. Заметки о современном христианстве

Странная какая-то ситуация, парадоксальная… Приходит человек на службу, исповедуется, причащается, целует крест, уходит и… Включает дома компьютер и пишет письмо священнику из другого города, которого никогда не встречал и даже фотокарточки, возможно, не видел. Или – заходит в храм, ставит свечи, молится, проходит мимо встретившегося ему настоятеля, выходит на улицу и далее – то же самое. Странно, правда?..

А происходит так по большей части оттого, что человек, имеющий к священнику немало вопросов, не знает толком, как к нему подойти, не говоря уже о том, как эти вопросы задать, – и не потому, что это особенно трудно, а просто навыка нет, не по себе как-то или опыт какой неудачный был. Однако все это вполне преодолимые препятствия. Я бы даже так сказал: нуждающиеся в преодолении. Остро.

Проблема доступа

Церковная жизнь без полноценного общения со священником вряд ли может вообще должным образом состояться. Человек приходит в Церковь, практически ничего не зная о ней. Книги, тот же интернет, средства массовой информации, безусловно, могут оказать ему какую-то помощь, что-то прояснить, но живого собеседника не заменят. Тем паче не заменят они пастыря, имеющего определенный жизненный и духовный опыт, способного увидеть, кто стоит перед ним и какое слово, какое участие и совет ему потребны.

Распространенная – в частности, в интернете – точка зрения такова: батюшкам чаще всего некогда, о чем они коротко скажут, сквозь зубы, на бегу, поэтому рассчитывать на их внимание особенно не приходится. И вообще не очень им интересно с разными «захожанами» общаться, да и с прихожанами тоже… Зато им очень нравится сидеть дома и иногда до поздней ночи, а иногда с раннего утра стучать по клавиатуре компьютера, отвечая очередному вопрошающему. В этом, видимо, корысть какая-то есть, заинтересованность. Вот, правда, какая, не совсем понятно. В Сети на вопросы отвечать – это ведь не иномарку дорогую освятить, не пару состоятельную повенчать – дохода никакого!

Шутки шутками, а на самом деле священников, неравнодушных к тем, кого посылает к ним за помощью и назиданием Господь, совсем не так мало, как кажется. И найти их самих и «доступ» к ним не так уж и сложно. Не исключено, что в некоторых особенно больших приходах стоило бы даже специальную инструкцию разместить: как это лучше сделать. Ну а пока этого нет, попробуем здесь что-то похожее на эту самую инструкцию изложить.

Время и темы

Для людей, еще не очень хорошо знакомых с церковной жизнью, необходимо сразу сделать следующее разъяснение: чтобы поговорить со священником, надо предварительно разобраться, как, где и в какое время его найти.

Существенную помощь в этом плане может оказать висящее у входа в любой храм расписание богослужений. Совершенно естественно предположить, что когда есть в храме служба, есть там и священник, а во время между службами он может находиться на требах или быть занят какими-то иными делами. Так же естественно предположить и то, что непосредственно во время службы пообщаться не получится, потому что священник будет занят. И перед службой будет не очень удобно, потому что он может подойти незадолго до ее начала. А вот сразу после – вполне возможно.

Но можно поступить и еще проще: подойти к продавцу за свечным ящиком и вместо того, чтобы задавать ему вопросы обо всем – и о Церкви, и о жизни (как нередко бывает), – спросить только об одном: когда можно прийти для того, чтобы побеседовать со священником на интересующие темы.

Темы… С этим на самом деле тоже надо бы определиться, причем данное замечание касается уже не только людей, делающих в Церкви первые шаги, но и тех, кто находится в ней далеко не первый день. О чем уместно говорить с батюшкой и о чем не очень? Вполне уместно и даже необходимо – о том, что такое христианство как таковое и как жить по-христиански в нашу столь непростую эпоху, что такое церковная жизнь и как ее начать, как правильно молиться, исповедоваться, причащаться, что читать, как учиться бороться со страстями, чем руководствоваться в той или иной ситуации, связанной с нравственным выбором. И еще о многих подобных вещах. А вот о чем не очень уместно или даже неуместно совсем, так это о вопросах бытового, материально-технического или правового характера: стоит ли менять машину, продавать квартиру, как отсудить захваченную соседом по даче часть участка, положить ли деньги в банк, вложить их в недвижимость или просто перевести в валюту. И так далее.

За такими советами, как ни странно, к духовенству обращаются совсем нередко, не учитывая почему-то при этом, что далеко не каждый священник способен совмещать в себе разом экономиста, юриста и специалиста по разрешению кризисных ситуаций. Хотя стоит признать, что подчас и приходится совмещать: мало ли в наше и правда совсем непростое время людей, которых никто и нигде больше не выслушает, кроме батюшки в церкви, и никто больше не поможет. Куда тут деваться… Но лучше бы все же без непрофильных вопросов. Впрочем, бывает, разумеется, и так, что человек хочет по житейскому вопросу не совета попросить, а благословения и молитв, и это совершенно естественно.

Терпение вкупе с милосердием

По мере того как человек начинает узнавать церковную жизнь, ему становятся понятны те ситуации, за которые прежде он мог обижаться на священников, куда-то спешивших. Прежде всего потому, что он постепенно узнает, что священнику есть куда спешить. Иногда он спешит соборовать, исповедовать и причащать умирающего, иногда – в отделение детской реанимации крестить новорожденного с трудно совместимым с жизнью диагнозом.

У него может быть то или иное епархиальное послушание, которое требует его присутствия в определенном месте и в определенное время, у него вообще может быть немало обязанностей и дел. А еще может быть язва, требующая питания строго по часам, или диабет, или ишемическая болезнь сердца, или гипертония, причем не всегда в преклонном возрасте. Это все, к сожалению, не редкость. Ну и семья еще может быть собственная и дети, которых надо забирать из школы. Или супруга в роддоме… И много еще всего такого. Почему? Потому что он всего лишь навсего человек.

И посему не стоит на него сердиться за «невнимание» и «неуловимость». Лучше проявить терпение вкупе с милосердием. Узнав, когда его можно застать в храме, не надо «набрасываться» на него сразу со всем, что накипело за долгие годы, правильней просто сказать:

– Мне хотелось бы с вами поговорить. Как и когда это удобнее сделать?..

Исповедь и беседа – разные вещи

Для ведущего нормальную церковную жизнь христианина, регулярно исповедующегося и причащающегося, встреча со священником проблемой, конечно, не является. Он регулярно видится с ним: подходя к Чаше, у аналоя с крестом и Евангелием. Но, как ни странно, сложности с общением все равно подчас возникают.

То, что у Чаши, во время причащения, поговорить с батюшкой не получится, дело понятное. А вот исповедь кажется для разговора временем вполне подходящим.

Ошибочно, конечно. И не только потому, что исповедников может быть много, а времени у священника мало. Бывает и так, что народу всего ничего и времени достаточно. Дело в другом: исповедь и беседу смешивать не стоит, слишком разные это вещи по самому характеру своему, по тому настрою, который необходим для первого и для второго. Лучше поступить иначе. Сначала исповедоваться, дождаться, когда будет прочитана разрешительная молитва. А уже потом спросить:

– Батюшка, у меня есть вопросы, могу ли я их сейчас задать?

Если обстоятельства позволяют, то и слава Богу. И очень хорошо, если хотя бы какая-то часть этих вопросов будет касаться предметов духовных: той же борьбы со страстями, чтения, молитвы. После исповеди, когда обнажились раны души, нужды конкретного человека, священнику гораздо проще будет дать ему правильный совет, верное наставление. (В связи с этим же нелишним будет, думаю, сказать о такой странности современной церковной жизни: то и дело приходится встречаться с людьми, которые исповедуются у одного священника или даже вообще у разных, а за советом и поговорить приходят к другому, у которого никогда не исповедовались. Это примерно то же, что, пройдя обследование в одной клинике и не забрав оттуда ни одной выписки, отправляться на консультацию в другую…)

Если же времени ответить на вопросы в этот момент нет, то надо договориться, как уже выше было сказано, на потом – на то время, когда будет удобно и священнику, и прихожанину.

* * *

…Я уверен: большинство из нас, пастырей, время для беседы обязательно найдет. Очень многие из нас действительно серьезно относятся к тем, кто приходит к нам со своими духовными нуждами. Да и заинтересованность, если честно, тоже, разумеется, есть: так ведь хочется видеть плоды своего служения, хоть малые, хоть скромные самые… А их трудно увидеть, если не будет этих бесед, этого общения, этой совместной и единой, насколько возможно, со своей паствой жизни.

Сети «правил», «разрешений» и «запретов»

«Православие – религия запретов»… С таким мнением сталкиваться приходится то и дело: человеку внешнему, ничего не понимающему в церковной жизни, в христианстве как таковом, все представляется не чем иным, как совершенно неоправданными, иногда смешными, иногда неразумными, а иногда прямо-таки изуверскими запретами. Женщине не следует заходить в храм без платка и в брюках – смешно! Постом запрещается вкушение скоромной пищи – разве же это не глупость: вредно ведь! Нельзя вступать в брак столько раз, сколько хочется, нельзя изменять супругу или супруге, даже если полюбил кого-то другого, – изуверство ведь, надругательство над любовью!

И вот о чем не могу не сказать: как бы ни возмущалось мое сердце, когда я слышу подобные речи, я понимаю, отдаю себе отчет в том, что в них заключено рациональное зерно, по-своему они очень логичны и разумны. То есть в каком-то смысле я с ними согласен.

Нет, я не считаю, что традиции ничего не значат и можно ходить в храм в чем угодно – хоть в штанах, хоть в шортах, хоть вообще без штанов. И не думаю, что пост – пережиток, с которым следует скорее расстаться. И почему личная жизнь человека должна предполагать не только следование за неожиданно возникающими импульсами и эмоциями, но и ответственность, и хранение целомудрия, я понимаю очень хорошо.

Но вот именно в этом-то все и дело: я понимаю, а они нет! И я знаю, почему не должен чего-то делать, а что-то, наоборот, должен, а они не знают, потому и удивляются, возмущаются, смеются. Мне ясен смысл заповеди, говорящей «не вкушай», а тем паче «не укради» и «не убий», я отдаю себе отчет, почему все это плохо. Это не только нехорошо по отношению к другим людям или ко мне самому, но, что гораздо важнее и страшнее, поступая вопреки заповеданному Богом, я становлюсь чужд Ему, оказываюсь перед пропастью, которая отделяет меня от Него, или стеной, заслонившей Его от меня.

И я совершенно не воспринимаю заповеди с частицей «не» в качестве запретов, как не воспринимаю подобным образом и другие такого же рода «не». Разве спортсмен не отказывается в период подготовки к очередным соревнованиям от вредной для него пищи, разве не подчиняет свою жизнь строгому распорядку, не становится до определенной степени аскетом? И делает он все это не потому, что тренер говорит ему: «Запрещаю!», а потому, что знает по опыту: если не придерживаться этих правил, то придешь к финишу позже всех, команду подведешь, схватку проиграешь. А если слушается первоначально тренера, подчиняется ему, то вышеуказанный опыт быстро приходит и все становится в его сознании на свои места. Запрет становится не запретом, а благом: возможностью, преимуществом, выгодой, даже хитростью, элементом мастерства, секретом успеха.

Апостолы Петр и Павел. Икона. Греция. XV в.

И если в спорте, который созидает по преимуществу тело и в гораздо меньшей степени – душу, это так, то насколько же верно это в отношении упражнений духовных, а точнее – жизни духовной, христианской! Все испытывайте, хорошего держитесь (1 Фес. 5, 21) – это слово апостола Павла универсально, о чем бы речь вообще ни шла.

Беда, мне кажется, на самом деле не в том, что кто-то, не зная этой жизни, внимательно приглядываясь к ней или же вскользь посмотрев на нее, неправильно интерпретирует отдельные ее моменты. Переступив порог и войдя в Церковь, эти люди во всем смогут разобраться, научатся правильному пониманию христианства, забудут все эти «бессмысленные запреты» – точнее, не будут их больше так воспринимать. Смогут, научатся, забудут… Если только не окажутся, придя в Церковь, среди тех, кто, прожив в ней долгие годы, из детских пеленок так и не вырос, для кого в христианстве все по-прежнему делится на «можно» и «нельзя». Вот тогда-то и будет беда.

И мне кажется, что это едва ли не первый пастырский долг наш – учить людей жить в Церкви осознанно, разумно и ответственно. Не шарахаться между «накажут» и «наградят», а научаться познавать волю Божию, приобретать опыт, который позволит понять: поступая так, я ощущаю мир и сердечный покой, а действуя вопреки, я мира лишаюсь. И не пренебрегать, конечно же, наставлениями тех, кто прошел этим путем до нас и достиг вожделенной цели – спасения. Я имею в виду святых отцов, оставивших нам свои слова и писания, – у кого ж нам еще учиться жизни христианской, как не у тех, кто в ней очевидно преуспел!

Жизнь в Церкви – удивительна, парадоксальна, она не укладывается в наши привычные представления о том, что есть жизнь в принципе, у нее есть свои правила, но есть и то, что выше правил. Стоит формализовать ее – и ничего от нее не останется, стоит утратить свободу – и все в ней исказится.

Из жития преподобного Пахомия Великого мне буквально врезался в память такой эпизод. Преподобный заметил как-то, что на трапезе совершенно перестали подавать вареную или вообще более или менее питательную пищу. Он призвал к себе повара и расспросил его о причинах этого, и тот объяснил: «Братия наши такие подвижники, что нет нужды в готовке, достаточно воды, трав, зелий и сухарей». Пахомий не принял такого ответа. Он сказал, что повар лишил братий возможности подвизаться (!), отняв у них выбор, и повелел, чтобы трапеза вновь стала достаточной, разнообразной, дабы те, у кого есть такая нужда, питали и подкрепляли должным образом свою плоть, а произволяющие – упражнялись в воздержании.

Иными словами, лишь тогда, когда есть свобода, выбор, есть и место для подвига. Оно есть тогда, когда человек знает, что может поступить так, а может иначе, и не люди, не Церковь, даже не Господь, но лишь он сам решает – как, руководствуясь тем же, чем и апостол: Все мне позволительно, но не все полезно (1 Кор. 6, 12). Только когда наши действия не обусловлены ни страхом, ни «правилом», ни «разрешением», ни «запретом», а лишь стремлением быть со Христом, они могут быть Христу по-настоящему угодны. А иначе… Иначе, запутавшись в сетях этих самых «правил», «разрешений» и «запретов», можно прожить жизнь совершенно зря, подвизаться, но незаконно, неразумно, бесплодно и никакого венца не стяжать.

За искушение паче, нежели за утешение

Все, наверное, знают, какое непростое время – Страстная. Именно в эту пору горечь, еюже нас сопротивник напоевает[2], особенно горька, скорбь – особенно скорбна, боль – болезненна. Думаю, у каждого есть какой-то свой особый опыт подобных искушений – не исключительный, но личный. Что-то такое, что врезалось в память, прочно заняло в ней место и никогда не забудется…

В 1995 году, будучи еще мирским человеком, я отправился на Страстной седмице в Оптину пустынь. Не помню даже, как это получилось: в работе выдалось «окно», начальство отпустило, никакие препятствия не помешали. Для меня это вообще была первая Страстная, прожитая вполне сознательно от начала до конца, да еще и в монастыре.

Все было в целом как обычно: ранним холодным утром – короткий и радостный путь из Предтеченского скита в монастырь на полунощницу, служба, потом до вечера разные, не требующие особой квалификации и особых познаний послушания. Усталость, совсем не похожая на ту, что осталась дома, в Москве. Чувство, что вот-вот заснешь прямо на ходу. И – вечернее богослужение.

В первый раз я услышал там, как поется «Чертог»[3]. Наверняка и раньше слышал, но не так, а как-то иначе – так, что сердце не откликалось, не забывалось, не отступало все. Все, кроме одного ощущения, что ты и правда стоишь перед этим удивительным, прекрасно украшенным чертогом. Видишь его великолепие, его неизреченный свет… Но он не освещает тебя и ты не войдешь внутрь – у тебя нет сотканной из него одежды, и там, внутри, нечего тебе такому, обнаженному, делать. И такая боль… Все уже определено, взвешено, ясно: не войдешь! Хотя нет… Есть надежда. Надежда на то, что Сам Господь просветит одеяние души моей и так же Сам введет в этот чертог, спасет. Почему? Нипочему, просто, туне, по милости Своей, такой утешительной, такой непонятной, такой все преодолевающей.

И чувствовалось, как замираешь на этой грани, тонкой полоске, струнке между страхом и надеждой, отчаянием и упованием…

И не до сна уже было. И усталость больше не прижимала к земле. И дышалось так полно, так чисто, как никогда прежде – не грудью, не легкими, а чем-то еще.

Но вот наступила Великая Среда. А вместе с ней пришло какое-то странное, ни до ни после не переживавшееся в такой мере состояние. Словно какая-то плита меня, душу мою, раздавила. Ощущение погибели. Точно на веки вечные определилась уже моя участь – погиб! Такой мрак, такая тяжесть навалилась… Ни просвета, ни утешения. Все напрасно, все бесполезно, все уже решено.

Я не думал так, я так чувствовал. И что-либо оценивать, анализировать был абсолютно не способен. Я все равно пошел на службу, потом побрел на послушания, с кем-то о чем-то говорил, но казалось, это все был не я. Мгла безнадежности окутала меня, а вместе со мной и всех близких и дорогих для меня людей, которых, конечно, не было рядом, но за которых я и там молился… Точно и они, как и я, заодно со мной все погибли.

Никакие мысли – о любви Божией, о том, что пока человек находится в этом мире, он не должен терять надежды, о том, что это враг так утесняет и омрачает душу, – не то чтобы не имели силы… Их просто не было.

Это было чрезвычайно сильное переживание оставленное™, обреченности. Не решусь сейчас сказать «ада», но тогда, пожалуй, именно так бы это и выразил.

И длилось это весь день.

А вечером, в скиту, все, кто готовился причащаться наутро, собрались читать правило – не вместе, каждый сам по себе, но в одно и то же время. Молился, если можно так это назвать, и я. Вопреки состоянию, вопреки ощущению, вопреки даже самому себе.

А потом пошел попить из колодца, что в скиту, воды. И тут со мной заговорил один из давно живших там трудников, Кирилл. О чем – даже не помню, ни о чем особенном. Просто. Но так тепло и сердечно, что казалось, будто он понимал, что со мной. И стало легче. Немного. Так что удалось заснуть.

Утром – все тот же мрак, тяжесть, совершенно невыносимые. Исповедь, какая-то невнятная, будто через вату. Литургия. Единственное, что удалось тогда услышать и на чем остановиться, – слова из проповеди по запричастном стихе, о том, какова любовь Божия, но какова и ревность…

Причастие. И вдруг – опять без мыслей, без рассуждения – такая радость! Мир изменился, ожил, весь осветился ярким, по-весеннему праздничным солнцем, и вместе с ним – я. Хотелось обнять, прижать к сердцу каждого человека в храме, с каждым поделиться этим захватившим душу весельем. Я не ждал этой перемены, не рассчитывал на нее. Вообще ни на что не рассчитывал. И тем более чудесной она была.

Я уезжал в тот день в Москву. Добирался от Козельска на перекладных. Физически должен был вымотаться. Но нет, усталости не было. И радость, и ощущение того, что светит ласковое солнце и я купаюсь в его лучах, не пропадали, хотя наступал уже вечер…

Многое потом изменилось, после этого Четверга. Пришло понимание того, какой лютой может быть эта брань – утраты надежды, отчаяния. И как важно ее просто пережить, перетерпеть, продолжая делать все то, что должно. И как в одно мгновение может Господь все изменить – и изменит. И как может утешить – и утешит, если не побежишь, конечно, искать утешений других – бесполезных, пустых.

Оно, то искушение Страстной седмицы, и правда было очень тяжким – словами этого никак не передашь. Они вообще очень несовершенны, а когда нужно говорить о скорби или о радости – особенно. Но я за него очень благодарен и по сию пору Богу. Даже больше, чем за утешение…

Опыт последнего напутствия

.. Мне сказали, что у свечного ящика меня спрашивает какой-то человек. Я подошел, увидел перед собой интеллигентного мужчину лет сорока пяти – пятидесяти. Он сказал, что в соседней с ним квартире умирает одинокая старушка, а приехавшие к ней родственники почему-то никак не решатся дойти до церкви и пригласить батюшку, вот он и решил сделать это за них. Оказалось, что агония длится уже очень долго, но бедная женщина никак не может умереть, очень мучается, потому и подумал мой собеседник, что если и не удастся ее исповедовать и причастить, поскольку находится она в полубеспамятстве, то, по крайней мере, хорошо было бы пособоровать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Стихира на стиховне утрени Великой Среды.

2

Молитва по Каноне покаянном ко Господу нашему Иисусу Христу.

3

«Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя!»