ПлоХорошо. Окрыляющие рассказы, превращающие черную полосу во взлетную

Выжили в полном составе, наедине друг с другом, 24/7 только те, для кого любовь оказалась улицей с двусторонним движением.

Кто понимал, что… Дальше можно фиксировать мысли как фантики для жвачки «Love is».

Любовь – это готовность к компромиссам.

Любовь – это не ждать от человека больше, чем он может дать.

Любовь – это принимать недостатки партнера как данность, а не как драму.

Любовь – это легализовать за партнером (и за собой) право на неидеальность и на возможность не оправдывать чужих ожиданий.

Любовь необходима во все времена, но в сложные – истинная любовь становится настоящим капиталом, отдельной валютой, каждая унция которой бесценна.

Погреться о безусловную любовь другого человека – это главный источник жизненного кислорода.

Весной 2020 появился новый мем, что теперь, прежде чем решитесь выйти замуж или жениться, подумайте: сможете ли вы, если что, с этим человеком сидеть на карантине.

Это смешная шутка на самом деле совсем не шутка: карантин оказался самой что ни на есть правомерной проверкой на прочность для настоящей семьи.

Можно взять этот лайфхак на вооружение всем, кто собирается пожениться, и обязательно отрепетировать хотя бы недельный карантин за месяцок до свадьбы. Чтобы убедиться в правильности выбора и искренности чувств.

Всем любви!

Ждать

Однажды я смотрела видеоурок игры на гитаре. Он длился 20 минут.

И назывался логично и честно: «Двадцатиминутный урок игры на гитаре».

Там преподаватель сел перед камерой с гитарой в руках и сказал:

– Дорогие зрители, в комментариях к моим урокам вы часто жалуетесь, что у вас нет времени научится играть на гитаре. Я вас услышал. Это видео длится 20 минут. Вы видели это, но все равно открыли его, значит, подсознательно готовы потратить 20 минут на этот урок. Так вот, раз главная ваша проблема в отсутствии времени для обучения игре на гитаре, я решил подарить вам… это время.

20 минут. Немного, конечно, но хоть что-то.

После чего преподаватель поставил гитару на стул и вышел из кадра. И еще девятнадцать минут этого видео в кадре просто стояла гитара, прислоненная к стулу.

«Клянусь, это самый лучший урок игры на гитаре из возможных!» – написал кто-то в комментариях. Я засмеялась, решив, что это сарказм.

А вдруг нет?

Интересно, много ли людей действительно играли на гитаре эти 20 минут.

Если честно, я думаю, что не много.

Этот урок – шикарный тест на мотивацию.

Кризис 2020 для всех нас стал тестом. На истинность наших желаний и мотивацию к их исполнению. На возможность заглянуть внутрь самих себя и узнать, что наши мечты оказались вовсе не нашими, да и не мечтами вовсе.

Однажды я опаздывала за сыном в детский сад. Это было в первый и последний раз. Воспитатель был предупрежден, ситуация под контролем.

Но мне было изнуряюще плохо. Я понимала, что на глазах сына разобрали всех детей из его группы. Что он оглядывался на дверь, и каждый раз в нее заходила не я.

И вот сейчас он один, играет в игрушки или смотрит в окно, распластав ладошки по холодному стеклу. В его глазах немой вопрос: «А за мной придут?»

Возможно, прямо в тот момент он получал психологическую травму, а я стояла в пробке и ничего не могла сделать.

Припаркую тему, а в конце рассказа вернусь за ней.

Леша три года подряд мне рассказывал свою идею для стартапа. По секрету. Я в кругу посвященных – это ценно.

Леше казалось, что его идея – бомба, и что, если ее узнают другие люди, они побросают свои дела и побегут реализовывать его идею, и кто-то сделает это даже раньше самого Леши.

– Только ты никому не говори! – предупреждал он каждый раз испуганно.

– Леш, а вот за три года, что ты с ней спишь, ну, с идеей твоей, ты хоть как-то продвинулся? Ну, что-то сделал, чтобы реализовать? – с любопытством уточняю я.

– Я коплю знания. Присматриваю инвестиции. Жду момент. Заканчиваю проект на основной работе. Вот закончу, потом времени побольше будет…

– А, ну ясно.

Лена пишет диссертацию. Много лет. Пишет, пишет, пишет. Всем вокруг, кроме Лены, очевидно, что диссертация ей не нужна. Потому что если нужна, то возьми и сделай. А не тяни резину многолетней прокрастинации.

– Лен, что с диссером? – спрашиваю я во время созвонов.

– Я в вечном цейтноте, никак не найду время. Вот в отпуск пойду, если никуда не уеду, сяду за диссер.

– А, ну ясно.

Катя собирается худеть. Но пока никак: совещания за совещаниями, головы не поднять, приходится кусочничать, пить кофе с сушками. Катя ждет перевода в соседний департамент, там будет попроще.

Павел хочет выучить английский.

– Паш, хау ду ю ду?

– Пока деньги коплю на нормальные курсы, – смеется Паша.

Вокруг меня много людей, которые что-то собираются делать. Это прекрасные люди, хорошие, уважаемые, порядочные.

Но на их мечты, цели и планы пока нет денег, нет возможности и времени.

Они жили и ждали. Ждали, когда будет.

Ждать – это откладывать на потом. На тот день, когда в одной точке сойдутся и возможности, и желания.

Ждать – это немножко инфантилизм. Если, конечно, ожидание не оправдано обстоятельствами.

Например, у моей близкой подруги родился ребенок с пороком сердца. Нужна была операция. Но им сказали ждать. Хотя бы три месяца. Малыш должен вырасти, окрепнуть, набрать вес.

Вот тут да. Тут нужно ждать. Тут ожидание – это действие, сложное и осознанное.

А просто ждать, когда ситуация сама изменится – это распластать ладошки на холодном стекле и высматривать маму. Она придет и решит. Решит все твои проблемы, как решала в детстве.

Но чаще всего ждать ничего не нужно. Нужно брать и делать.

Ожидание – это часто еще и страх облажаться, помноженный на осознание рисков.

Моя подруга очень хотела прыгнуть с парашютом. Хапнуть адреналина. Но изучала статистику нераскрытых парашютов и откладывала. Очень боялась умереть. Упасть с неба плашмя на землю.

Потом ее бросил любимый муж, и терять стало нечего.

Она пошла и прыгнула. Двенадцать лет ждала, а тут пошла и сделала.

– Вообще ничего особенного, – сказала она о впечатлениях, – будто исступленно пьешь воздух и сидишь на коленях у чужого мужика (это она про инструктора).

Кризис 2020-го принес с собой новую жизнь и новые возможности.

Люди на месяцы оказались заперты в самоизоляции.

Появилось время, которого раньше не было. Многие сервисы дали бесплатные доступы и подписки к своим ресурсам.

Ну вот же, пожалуйста!

Худей! Учи язык! Пиши диссертации! Пили свой стартап!

Кризис – время ускориться, а не сдаться.

Многим из нас дали время и возможности, и мы узнали страшное. Мы узнали, что… не хотели.

Что проблема была не во времени и возможностях, а в том, что МЫ. ЭТОГО. НЕ. ХОТЕЛИ.

Думали, что хотели. Нам казалось, что хотели. Но нет.

Оказалось, что даже бесплатный английский и время на регулярный фитнес и на диссертацию не приблизили нас к результату и что онлайн-продукты придуманы для высокомотивированных людей.

Помните припаркованную тему?

В кризис мы все превратились немножко в детей, забытых в саду. Мы ждали, что кто-то придет за нами и спасет, заберет из этой передряги и исправит. Но никто не пришел.

И нам, быстро поседевшим детям, надо как-то самим брать себя на ручки, забирать из сада и справляться с травмой.

И знаете, мы наверняка справимся. Если научимся верить в себя, слышать себя, понимать, что мы хотим на самом деле, доверять себе и не ждать помощи извне.

Когда моя дочь потеряла слух после перенесенного менингита, мы сделали ей операцию. И теперь у нее под каждым ушком вшиты электроды – это протез слуха. Называется кохлеарная имплантация.

Двадцать два электрода со стороны каждого ушка – это как бы слуховые нервы. Звук поступает прямо в мозг и потом обрабатывается в речевом процессоре, классифицируя звуки на важное и неважное.

Ребенок учится понимать: вот мамин голос – важный, приоритетный. А стук колес поезда – менее важный, неинформативный. А вот птичка поет. Надо спросить у мамы, что за птичка.

Дети учатся слышать и понимать мир.

Для того, чтобы слышать и понимать самого себя не существует кохлеарной имплантации. Когда в собственное сердце вшивается переводчик шепота собственного сердца. Нет таких электродов. Надо расшифровывать свои истинные желания самим.

Но это интересное занятие для тех, у кого есть на него время.

«Сейчас не время», – часто думаем мы, перед тем как отложить что-то, что казалось нам важным.

А я думаю: всегда не время для человека, который просто не хочет.

Умеете играть на гитаре?

Жить

Мы год копили на семейный отдых.

Полетели втроем в Египет: я, муж и сын.

Море, солнце, ол инклюзив.

Я предвкушала счастье.

Настояла на покупке тура сильно заранее, потому что длительное предвкушение удовольствия тоже входит в стоимость.

Прилетели в Шарм-эль-Шейх, заселились в отель, искупались в море.

У меня тут же сгорел нос, но на концентрацию счастья такие мелочи не влияют.

Вечером взяли такси, поехали гулять в город. Шли по улице и наслаждались местным колоритом.

Сыну было четыре года. Он попросил мороженое.

Веселый смуглый дяденька стоял за прилавком в костюме эскимо. Он наскреб специальным круглым половничком пломбира в вафельный рожок, протянул ребенку мороженое, а к нему – пластмассовую разноцветную ложечку. Очевидно же, что ложечкой есть даже вкуснее.

Мы с мужем шли по другому континенту, по удивительной улице, запруженной необычными, непохожими на москвичей, жителями; впереди вприпрыжку скакал наш сын и ел мороженое.

Я испытывала искрящееся дистиллированное счастье.

Вдруг сын обернулся и что-то спросил у меня, при этом он держал ложечку около рта.

Я заметила, что ложка будто… откусана, в ней не хватает острого треугольного кусочка пластмассы.

А мороженщик точно давал нам целую, я запомнила.

Я бросилась к сыну, схватила его за плечи:

– Ты откусил ложку? Отвечай! Откусил?

– Фто? – напуганные глазищи ребенка наливаются слезами.

– Ты проглотил? Проглотил? Острый кусок пластмассы проглотил?

У меня бешено колотилось сердце. Я представила, как треугольный кусок ложки попадает внутрь и распарывает пищевод моего ребенка. Минута – и внутреннее кровотечение.

А я в чужой стране и понятия не имею даже, как вызвать скорую!

Меня сильно затрясло, муж побледнел, сын ничего не понял, но на всякий случай заревел.

– В отель! Такси бери, мчим в отель, там хоть инет есть, – ору я мужу.

Мы срываемся с места, бежим к машине, прыгаем внутрь, напугав водителя, напряженные, озадаченные, экстренно мчим по пробкам к спасительному вайфаю.

В лобби я пишу гиду сообщение, а потом, не дождавшись мгновенного ответа, звоню.

Я понимаю, что, если скажу обтекаемое: «Кажется, ребенок проглотил кусочек пластмассы», никто не придет и не спасет. Это звучит нестрашно, будто всполошенная мамашка просто кудахчет, создав проблему на пустом месте.

– Ребенку распороло пищевод, – сухо сообщаю я в ответ на беззаботное «алло» гида.

– Что-о-о?

Гид прилетел в отель через 15 минут, мы прыгнули в его машину, схватив с собой деньги и документы, и помчали в больницу.

По медстраховке, которая у нас, разумеется, есть, мы вправе обратиться не в любую клинику, а в ту, что указана в страховке.

«Только бы не ветеринарка», – испуганно думаю я. В голову лезет только страшное.

С врачом мы говорили через гида – он переводил.

Нет, нельзя рентген. Нет, нельзя УЗИ. Нет, нельзя МРТ. Это бесполезно. Такой кусочек не увидим. Ждите от двух до семи дней, как вошло, так и выйдет. Вот таблетки. Нет, не ребенку, а матери. Пусть успокоится. Дети вон стекла глотают и ничего.

Я смотрела на врача, как на пришельца с другой планеты, и никак не могла понять, как он сохраняет такое ледяное спокойствие в экстренной ситуации, когда у ребенка в любой момент может случиться внутреннее кровотечение! Что за уровень медицины такой? Мезозой?

Я вдруг все поняла.

– Миш, он просто не хочет лечить нашего ребенка! – прошептала я побелевшими губами, впадая в отчаяние.

– Скажите ему, что мы дадим денег! – попросил гида напуганный муж. – Взятку или как тут? Пусть не по страховке, а как частников лечат. Обычно с частников дерут даже за ненужные процедуры. Вот пусть узи-шмузи делают…

Гид перевел врачу этот пламенный спич, тот засмеялся.

При чем здесь деньги? Просто наблюдайте за ребенком, приезжайте, если станет хуже. Но это практически исключено. Все само выйдет. У меня следующий пациент, не задерживайте.

Нас навязчиво выставили из кабинета.

На обратном пути в машине было разлито гробовое молчание. Хотя гид был веселый: он трактовал ситуацию как «все обошлось». Я была подавлена. Я трактовала ее как «всем плевать».

Уставшие муж и сын дремали.

В номер мы вошли за полночь.

– Ну, звоните, если что, – сказал гид и сбежал в свою жизнь.

Сын спал, свернувшись комочком. Муж распластался на кровати и храпел.

Меня до макушки затопил страх.

У меня нет запасных детей, только вот этот, самый любимый на свете мальчик. Я слушала дыхание сына и не могла расслабиться. Уровень тревожности на максимуме.

Прикорнула под утро.

Перед тем как заснуть, сходила на ресепшен и раздобыла… горшок. Сыну почти четыре года, и он давно ходит в обычный туалет, но тут другой случай.

Мы теперь ждем. Чуда.

Муж с сыном проснулись бодрые.

– Мы сейчас позавтракаем и пойдем в аквапарк! – заявил муж.

«Нет, я разведусь с этим равнодушным бессердечным человеком!» – со злостью подумала я.

– Какой аквапарк? А если вдруг что?

– Что? – не понял муж. – Ты предлагаешь сидеть в номере и смотреть на ребенка? Поставить отдых на паузу? Нам сказали наблюдать! Вот я и буду наблюдать, как мой сын катится с горки, а не сидит, бледный, в номере.

И они пошли в аквапарк.

Потом на море.

Потом на обед.

Я ходила за ними как тень, но не жила, а ждала.

Это разное. Я не веселилась, была напряжена, без устали высматривала в ребенке признаки бледности. Но сын был весел, счастлив и подвижен, и никаких признаков недомогания не демонстрировал.

Перед дневным сном он сходил на горшок, и я коршуном бросилась на «добычу», искать пластмассу. Но ее не было. Было много переработанного продукта жизнедеятельности, а пластмассы – ни грамма.

Значит, она еще внутри. Продолжаем наблюдать.

На третий день муж предложил съездить на экскурсию в город. Увидев мои расширяющиеся от ужаса глаза, успокоил:

– Ты можешь взять с собой горшок, раз ничего, кроме этого, тебя не интересует.

Муж вышучивал мой страх, как бы обесценивал его. В ответ на мои истерики говорил, что выбирает услышать, что сказал врач, а не внутренний паникер. Что он тоже переживает, но предпочитает концентрироваться на хорошем, а не плохом.

– Просто ни гиду, ни врачу нет дела до нашего сына, – хмуро бурчу я, вернувшаяся минуту назад из туалета, в котором распотрошила горшок с очередной порцией долгожданного г…вна, но не нашла в нем ничего нового.

Мы поехали на экскурсию в город.

Я ничего не запомнила.

Есть такой анекдот про мужика, который прилетел в Голландию и пил там беспробудно. На вопрос друзей, как ему Голландия, он честно ответил: «Ну и пьют в этой вашей Голландии!» Вот и я так.

Я не запомнила Шарм-эль-Шейх и его колоритные красоты, запомнила оранжевый горшок с треснувшей спинкой.

Муж с сыном брали от этого отдыха все. Там рано темнело, уже где-то к 18:00 сгущалась тьма, и они вечерами брали фонарики и шли на экскурсию… по крышам близлежащих отелей.

Это было весело и интересно. Они приходили, взбудораженные приключением, каждый раз с новыми находками: то глиняную фигурку повара принесут, то пойманного сверчка, то забытые кем-то нарукавники.

Я же даже не загорела толком, хотя загорать очень люблю. И купаться.

И радоваться жизни.

Но я была занята более важным делом – страдала. Была бледна и подавлена.

На седьмой день я пошла исследовать утренний стул сына и обнаружила там кусочек пластмассы.

Он вышел! Совершенно спокойно и безболезненно.

Я сползла по стене в ванной комнате и разрыдалась. Меня отпускала паника, сдувалась, как воздушный шар.

Я наплакалась всласть и… пошла собирать вещи – вечером самолет.

Муж с сыном ушли в аквапарк, полетать с горок на прощание.

Я упаковала наши пожитки в чемодан, села на кровать и вдруг осознала страшное: я пропустила отпуск.

Просто не заметила его.

Заметила страх, панические сны, усталость от ожидания.

А солнца и долгожданного счастья – не заметила.

Мой муж жил, а я ждала… г…вна. Вся неделя – тягучее ожидание новой порции.

И все. Все семь дней превратились в это содержание горшка.

Но самое страшное тут даже не это, а то, что я сама это выбрала.

Муж тоже любит сына и тоже волновался. Но он выбрал жить.

Он не превращал свое «сегодня» в «черное сегодня» ожиданием «черного завтра». А я превращала.

Яркий день – в черное, дурнопахнущее сегодня, и завтра, и послезавтра.

Это такая метафора бомбическая.

Вся наша жизнь полна опасностей. Никто от них не застрахован.

Болезни, аварии, эпидемии, пандемии, ДТП, форс-мажоры, цунами, землетрясения, сосульки, падающие с крыш, обстоятельства непреодолимой силы.

Все это может случиться с каждым. И каждый волен выбирать, как ему жить: вжав голову в плечи в ожидании, что в любой момент обвалится потолок, или кирпич прилетит по темечку, или просто жить и радоваться весне.

Означает ли эта тактика, что кирпич не прилетит? Нет. Она лишь означает, что ты сконцентрирован на будничном счастье, а не на кирпиче. На том, что у тебя есть, а не на том, чего нет.

Жить и не ждать г…вна – это знаменатель таланта быть счастливым.

Счастье – это выбор.

Как просто и как мудро.

Я усвоила урок.

Я теперь всегда выбираю счастье, по крайней мере, стараюсь. А если замечаю, что срываюсь в деструктивные мысли, сама над собой шучу: «Опять оранжевый горшок притащила? Он у тебя встроенный, что ли?»

Живите ярко, дышите морем, а не г…вном.

А если вдруг завоняло, то заметьте это и избавьтесь от встроенного горшка с его содержимым.

Помните, счастье – это выбор, который вы делаете каждый день!

Не сдаваться

Самый сложный в финансовом плане год пришелся на мои пятнадцать лет.

Денег не было, еды не было.

Осенью на даче мы с мамой накопали два мешка картошки. Это была наша инвестиция в зиму.

Мама отчаянно искала варианты подработки, приезжала домой разбитая и уставшая, ложилась на диван плакать.

Папа пил. Где находил алкоголь и на что выменивал – непонятно. Продавать в доме было уже нечего.

Мама шипела на папу вечерами, думая, что я не слышу: «Лучше бы о дочери подумал, водку на макароны выменял».

Но я все слышала.

И понимала.

И мне было страшно.

Казалось, что еще немножко, и мы станем умирать с голоду.

Штаны мои совсем износились, обувь чавкала, заикаться об этом было бесполезно: только добить маму бесконечным списком незакрытых потребностей.

В тот день мама пришла домой рано и объявила побелевшими губами:

– У меня украли деньги.

– Какие деньги?

– Я заняла, а у меня из кошелька вытащили.

– Как? Где? Когда?

– Это важно? – зло спросила мама.

И легла. По дому разнесся стойкий запах валокордина. Она тяжело дышала.

Нет, не важно. Важно лишь то, что мы теперь не просто на нуле, а в минусе.

Я пошла на кухню, сварить картошки на ужин. Еда меня успокаивала.

Особенно когда меня трясло от страха.

Ночами в тот период я долго не могла уснуть: мысли об ужасах безденежья безжалостно атаковали.

Из-за недостатка информации, наивности и недалекости я совершенно не учитывала имеющихся активов (дача, квартира), в моем понимании было так: как только закончится еда, мы просто ляжем и умрем.

Ведь нет того телефона, позвонив по которому можно сказать, что по вот такому адресу нечего есть, и тебе привезут пельмени.

И почему-то я четко помню, что мне было очень стыдно. Хотелось скрыть, что денег нет, изображая беззаботность. И как-то особенно обидно было замечать у одноклассников новые портфели, сапоги и кофты.

Меня это триггерило. Слово такое модное – триггер. В переводе означает: цепляло, било по мозолькам.

Помню, что было самое начало февраля.

Я смотрела в окно на угрюмую бесснежную мглу и чистила картошку.

Почистила девять картофелин. По три на каждый рот. И поставила варить.

И тут…

Я импульсивно решила пересчитать оставшуюся картошку. Чтобы понять, сколько времени у нас на неголод.

И пересчитала.

Получилось что-то около трехсот картофелин.

Если есть только картошку каждый день, то хватит на целый месяц. А если есть не по три, а по две картошки, то на два. А если есть не каждый день…

Меня это успокоило. Два-три месяца гарантированно есть, что есть.

Это хорошо. Это время, за которое что-то непременно изменится к лучшему.

Обстоятельства. Или я.

В ту ночь я заснула легко и крепко.

Дальше я стала думать.

Мне пятнадцать. Кто может взять меня на работу? Неофициально.

Помыть пол (я умею), принести что-то (я сильная), присмотреть за кем-то (я ответственная) или что-то в этом роде. Может, на рынке?

Маме говорить ничего не стала. Скажу, если найду подработку. А если не найду, зачем ее расстраивать?

Я стала искать. И пересчитывать дни в картошки.

Я была очень стеснительная девочка, сложно вступала во взрослую коммуникацию, плюс подростковые прыщи, щедро и хаотично заполонившие мое лицо, заставляли меня ходить, низко опустив голову.

Но картошки каждый день оставалось все меньше. И это заставляло меня стучать в палаточки на рынке и спрашивать:

– А вам не нужны помощники?

Когда картошек осталось чуть меньше двух сотен, я нашла тетю Клару. Она работала на Домодедовском рынке, торговала конфетами. Не самый ходовой, но веселый товар.

У тети Клары был роман с грузином, который торговал овощами на другом конце рынка.

Тетя Клара бегала на свидания, а меня оставляла дежурить вместо себя.

Платила конфетами и сезонными овощами от ухажера. В зарплату входило условие – хранить тайну. Если спрашивали про Клару, полагалось отвечать, что у нее крутит живот.

Клара обесценивала любовь до диареи, чтоб никто не догадался. Но рынок – это маленькая мафия, там ничего не скроешь, и, когда я на вопрос соседок отвечала про живот, все понимающе хмыкали и шутили, что живот ее болен гогиной (производное от ангины и Гоги).

Меня устраивало. Я сидела в теплой палаточке с обогревателем и делала уроки. С карамелькой за щекой. Домой приносила шоколад, зелень и иногда мясистые помидоры.

Сначала врала маме, что угостили.

Потом призналась.

Мама рыдала в голос: «Моя дочь – отличница, идет на красный диплом – на рынке! В грязи!»

– Почему в грязи? – защищала я чистоплотность тети Клары. – Там чисто и тепло.

Я проработала там сто картошек. Ой, то есть чуть меньше месяца. Потом мама нашла работу, а тетю Клару уволили за то, что она крутит хвостом, а конфеты не продает.

А еще мы с мамой поехали на дачу и рано посадили новую картошку. Потому что была ранняя весна.

А я еще, хоть и ненавижу возиться в земле, посадила грядочку с укропом.

Я очень благодарна тому опыту и мешку картошки.

Я так много поняла в свои пятнадцать.

Неопределенность пугает сильнее, чем голод.

Если я не могу изменить общую неопределенность, я могу создать прямо в ней островок определенности, например, посчитать свою картошку.

Картошка – это ресурс.

Плохая новость: он ограничен. Мешок, всего мешок.

Хорошая новость: он есть. Мешок! Целый мешок!

Можно учиться питаться меньше и реже – и растянуть свой мешок картошки на подольше.

А можно искать возможности дополнить мешок новой картошкой, превозмогая комплексы и обнаруживая в себе смелость, о которой раньше даже не подозревал.

Чем меньше картошки, тем ты смелее и находчивее. Тем яростнее ты решаешь проблемы, открывая себя для самого себя. Я и не подозревала, что я такая крутая, в относительной сытости это было неочевидно.

Когда совсем сложно, открывается второе дыхание и дополнительный ресурс. Я знаю это точно, я несколько раз проходила точку предельной паники и неподконтрольности ситуации.

Лучший в мире финансовый коуч – жареный петух.

И пустой мешок картошки.

И понимание, что ты можешь больше, чем кажется.

Двадцать лет прошло, а меня до сих пор успокаивает мысль о том, что внутри живет суперсила, просто ее нельзя использовать вхолостую.