Власть огня

Тиндейл взглянул на Лотуса.

– Похоже, у нашего сына поэта появился конкурент.

Во время занятия Тиндейл вызывал меня еще несколько раз, а также Пауэра и Кора, и понял, что Пауэр переводит по памяти, а Кор лишь краем уха слышал о грамматике. Однако он ни разу не вызвал Ли.

В конце занятия, отпуская студентов, он пробормотал:

– Задержись на минуту, Ли.

Ли, съежившись, остался сидеть за столом, слегка склонив голову, а мы все вышли из класса.

Я задержалась в коридоре, все внутри у меня сжалось от плохого предчувствия. Может, стоило подождать Ли? Убедиться, что с ним все в порядке после разговора с Тиндейлом?

Но хотел ли он этого?

Хотела ли я этого?

Нет. Я была абсолютно уверена, что мне это не нужно.

– Эй… Антигона? – Ко мне подошла Ханна Лунд. Склонившись набок, она придерживала тяжелую сумку с книгами, заправляя соломенный локон за ухо. Несколько девушек из класса ждали ее чуть в стороне, наблюдая за нами. – После занятий мы идем в библиотеку делать домашнюю работу. Хочешь присоединиться?

Я не сразу поняла, о чем она спрашивает.

Студентка из золотого сословия, вне всякого сомнения, происходящая из семьи патрициев, приглашала меня присоединиться к ней и ее друзьям? И при этом еще волновалась так, словно боялась услышать мой отказ? Я забросила сумку на плечо. Ханна была выше меня; обычно они все были выше меня, эти патрицианские дети. Мне пришлось вскинуть голову, чтобы встретиться с ней взглядом и заметить ее неуверенность.

– Да… С удовольствием.

Ханна радостно улыбнулась.

Пускай Ли сам разбирается с этим Тиндейлом.

Я не беспокоилась о нем до тех пор, пока он не перестал появляться в трапезной. В тот вечер он не явился на ужин, а на следующее утро пропустил завтрак. Я увидела его лишь на занятиях чуть позже, круги у него под глазами сделались еще темнее, вид у него был изнуренный.

Что же сказал ему Тиндейл?

В тот день наездники Четвертого Ордена должны были впервые посетить заседание Верховного Совета, ну или, по крайней мере, это было впервые для некоторых из нас. Я не сомневалась, что Ли уже бывал на этих заседаниях в течение года. Мы слушали, делали записи, а позже, на занятиях с Первым Защитником, должны были задавать свои вопросы.

Эти занятия проходили в конференц-зале рядом с его офисом. Как и из большинства внутренних покоев, из его окон открывался вид на Огненную Пасть – глубокую дыру, ведущую к драконьим пещерам. Во времена старого режима этот проход напрямую соединял покои Трех Семейств с логовами драконов, находящимися от нас на расстоянии звука от свистка. По другую сторону стены из узорчатого стекла виднелся каменный балкон, раcколотый напополам, когда на его край опустился дракон. Оттуда открывался вид на окна, опоясывающие стены покоев. В других частях Дворца, особенно в залах, открытых для народа, оригинальные геральдические символы драконорожденных были уничтожены, однако здесь сохранились окна с витражными стеклами, расписанные красными розами – символами аврелианского дома. Кабинет Атрея выглядел очень аскетично: простая, но добротная деревянная мебель и кресла с твердыми спинками.

Мы встали, когда он вошел в комнату.

– Прошу, садитесь, – произнес Атрей. – Не станем тратить время на формальности.

Мы снова уселись, и Атрей тоже занял свое место, распрямляя воротник простой туники, подчеркивающей суровые, ястребиные черты его сероватого мудрого лица. Он прославился своим аскетическим образом жизни не меньше, чем своими деяниями: осиротевший ребенок из патрицианской семьи, затем ученый в Дамосе, советник при дворе триархов и в конце концов вождь Революции, в результате которой был свергнут прежний режим. Он славился тем, что называл Каллиполис своей женой, а Революцию – своим детищем. Стражники же должны были стать его наследием.

– Я слышал о вас только хорошее, – сказал Атрей, – и для меня большая честь участвовать в заключительном этапе вашей подготовки. Наши занятия будут включать в себя множество обсуждений, начиная от философии и заканчивая поэзией. Это сослужит вам хорошую службу как будущим государственным деятелям: наука полезна для ума, красота – для души.

Он положил перед собой на стол две книги. Одна – его собственный «Революционный манифест», написанный за год до Революции, вторая – «Аврелианский цикл» на драконьем языке.

– Но начнем с обсуждения практических моментов. У вас есть вопросы по поводу заседания Верховного Совета?

Я подняла руку.

В отличие от Перкинса, Атрей сразу заметил меня.

– Антигона?

Ли

Какая ирония – столько лет оставаться в тени, а затем так неудачно попасть в поле зрения старого семейного репетитора.

Как только студенты вышли из аудитории, Тиндейл выглянул в коридор, а затем закрыл дверь. Его шаги гулким эхом отдавались в пустой комнате с каменными стенами.

Я пытался вспомнить, чем когда-нибудь насолил ему, за что сейчас он мог бы меня наказать, но в голову ничего не приходило. Когда мы в последний раз виделись, мне было всего семь лет, и занимался он в основном с моими старшими сестрами.

– Ты жив.

В его голосе прозвучало явное облегчение. Он стоял передо мной, опершись ладонями о первый стол в том ряду, где сидел я, и смотрел на меня так, словно видел призрака.

Так, значит, он не собирался выдавать меня. Я вдруг понял, что все это время сидел затаив дыхание, и с облегчением выдохнул.

– Как тебе удалось выжить?

Он перешел на драконий язык. И хотя теперь я мог свободно дышать, меня охватило раздражение. Если он был так рад, что я выжил, зачем рисковал моей безопасностью ради языковых предпочтений? Кто-нибудь мог подслушивать нас под дверью. Они бы сильно удивились, услышав, как сирота из Чипсайда говорит на чистейшем драконьем языке.

– Атрей вмешался, – ответил я на каллийском.

У Тиндейла округлились глаза.

– Он тебя спас?

Я кивнул.

– А твоя семья… он спас кого-нибудь еще?

Он по-прежнему говорил на драконьем, и меня удивила настойчивость его последнего вопроса.

– Нет.

Он все еще ждал, глядя на меня, но я не мог придумать ничего лучше, как сказать:

– Для остальных было уже слишком поздно.

Я попытался произнести эти слова, не думая о них, но образы близких людей вдруг все заслонили у меня перед глазами, и аудитория померкла.

Тиндейл отвернулся, словно испытывая похожие чувства.

– Прости. Я не хотел говорить об этом, но, думаю, теперь нет смысла скрывать. Я… – он обреченно усмехнулся, – я любил твою сестру.

Мою сестру. Какую именно? Я задумался и внезапно понял, о ком он говорит. И, словно прочитав мои мысли, он добавил:

– Пенелопу.

Внезапно воспоминания о ней обрушились на меня. Ее имя, ее лицо. Мне странно было слышать, как имя сестры произносит другой человек, словно после долгих лет молчания о моей семье часть меня перестала верить в то, что кто-то еще мог их знать.

Он продолжал говорить, но не потому, что хотел этого, а потому, что просто не мог заставить себя остановиться:

– Еще тогда было понятно, что у моих чувств не было… будущего. Хотя я был ученым, но из низов, а она вот-вот должна была обручиться с каким-то аврелианцем, не помню его имени… Но я любил ее. О драконы, я так любил ее. Хотя и знал, что она никогда бы не ответила мне взаимностью, да и не смогла бы остаться со мной. Я никогда никого так не любил, как ее.

Пенелопе было шестнадцать, когда она погибла. Я не знал о помолвке и никогда не думал о ней как о женщине, которую мог полюбить и взять в жены мужчина. Она просто была моей старшей сестрой. Моей красивой, веселой сестрой, которая предпочитала игры со мной взрослым разговорам. Волосы Пенелопы были темными, как у меня, но длинными и вьющимися и падали ей на плечи, как покрывало, когда она приседала передо мной, чтобы стать со мной одного роста.

Я вдруг понял, что сейчас стал на год старше ее, когда она погибла.

– Когда я услышал о том, что произошло в день дворцового переворота… я просто…

Он не договорил, просто умолкнув, и для меня все тоже стихло вокруг.

Я сидел не шевелясь, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Наклонившись вперед, я положил локти на стол, уткнулся лицом в ладони, дожидаясь, пока прекратится это кружение. Хуже всего были звуки, которые накатывали на меня вместе с образами.

Тиндейл так глубоко погрузился в размышления, что едва ли заметил, что со мной происходит. Наконец он снова продолжил свой сбивчивый рассказ. Я ощущал, как его слова проливаются на меня, и постепенно все остальные звуки в моей голове исчезли, а образы растаяли.

– После того как все это случилось, мне казалось, что я сойду с ума, – говорил Тиндейл, его голос звучал хрипло и немного надтреснуто. – Дворцовый переворот стал одной из самых ужасных и кровавых трагедий в истории города. Да, виновные были наказаны, но сколько невинных людей пострадало только из-за того, что родилось в определенных семьях.

– Атрей наказал их, – сказал я, и собственный голос прозвучал откуда-то издалека. – Казни, пожизненные заключения. Для людей, кото…

Я умолк.

– Да, он бросил их в тюрьмы, – ответил Тиндейл, и в его голосе прозвучало нетерпение. – И заставлял нас радоваться этому. День дворцового переворота, страшной резни, напоминание о «бесстрашном начале нового режима». Это темное пятно, позор нового режима, которого Атрей просто не мог допустить. Но когда это произошло, тогда я все понял.

– Поняли что?

– Что он не лучше других. А в конце концов станет еще хуже. Повелители драконов, по крайней мере, славились своим благородством. У них не было ни капли этого трусливого, бюрократического лицемерия.

Тиндейл не производил впечатления человека, заинтересованного в более детальном уточнении. Внезапно меня охватило негодование. Я помнил, что уже когда-то испытывал нечто подобное. Я помнил прежние мечты и былые неудачи. Но тогда я был еще ребенком, а Тиндейл – взрослым. Если он уже тогда был уверен в своей правоте, то мог бы что-нибудь предпринять.

– Если бы вы хотели, то могли бы отправиться на Новый Питос. Если были уверены, что при старом порядке было лучше.

– Я пытался, – ответил Тиндейл.

Я замер, а затем резко спросил:

– Но?…

– Но мне сказали подождать.

Это была совсем не та причина, которую я ожидал услышать.

– Кто?

– Люди, с которыми, я думаю, ты бы захотел встретиться. Люди, – Тиндейл сделал ударение на последнем слове, – которые ждут своего часа.

Солнце опустилось совсем низко, и его оранжевые лучи проникали в комнату, освещая столы и силуэт Тиндейла, отбрасывая драгоценные капли яркого света, пронзая витражное стекло окон.

– Вы говорите о Новом Питосе. О полуаврелианцах.

Я слышал скептицизм в своем голосе, несмотря на бешено бьющееся сердце. Я прочитал слишком много передовиц в «Народной газете», полных подобных заговорщических теорий. Националистические настроения, подогреваемые этими теориями, легко было отследить, и эту вполне предсказуемую химическую реакцию Министерство Пропаганды могло при желании задушить на корню.

– Это пустая угроза. Они бессильны.

– Или же хотят, чтобы так считали в Каллиполисе.

Мы уставились друг на друга, и я промолчал. Хотя мое сердце продолжало бешено колотиться. Я вспомнил слова Перкинса на последнем занятии дипломатией: «Мы и понятия не имеем, что они готовят, скрытые за плотным пологом тумана над Северным морем».

– Атрей знает, кто ты? – спросил Тиндейл.

Я покачал головой.

К моему удивлению, Тиндейл улыбнулся.

– Замечательно! – воскликнул он. – У тебя появится отличная возможность.

«Отличная возможность для чего?»

Мотив мог быть только один.

– Ты хочешь с ними встретиться? – спросил Тиндейл. – Уверен, они будут рады снова тебя увидеть. Уверен, они скучали по тебе.

У меня сжалось горло.

«Кто эти они? Кому еще удалось выжить? Узнают ли они меня?…»

– Я уверен, они не откажутся от твоей помощи, – добавил Тиндейл.

* * *

Проливной дождь и непроглядный туман окутывали Северное море. Мы проводили тренировку эскадрилий: Крисса возглавляла отряд на небесных рыбах, Кор – на драконах грозового бича, я же вел вперед аврелианцев. Воины моей эскадрильи мчались друг за другом сквозь пелену дождя, стараясь держать строй, несмотря на плохую видимость, мы торопились прорвать плотный заслон облаков. Голубое небо и яростное солнце показались ослепительными, когда мы наконец вырвались из плена туч. Пэллор стряхнул воду с крыльев с довольным фырканьем, я ощущал его тяжелое дыхание и, сдернув шлем, смахнул дождевые капли с глаз. Мы провели перекличку, когда все аврелианские наездники прорвались сквозь облака, промокшие и дрожащие, но сохранявшие строй. После переклички у нас с Пэллором появилась минутка, чтобы отдышаться.

И вот тогда я увидел это. На горизонте показались другие драконы.

Поначалу мне не показалось это странным, я решил, что эскадрильи разделились и некоторые могли улететь дальше на север, чем планировали.

Пока я не заметил блеск золота.

Аврелианцы.

Но я только что провел перекличку среди своих аврелианцев.

И это означало, что те, кто маячил на горизонте, не имели отношения к военно-воздушному флоту Каллиполиса.

А затем я увидел и другие цвета: блики голубого, пятна черного. Большая флотилия на драконах трех пород.

Они приближались. Становясь все больше, их силуэты четко вырисовывались на фоне ясного неба.

У меня встали дыбом волосы на затылке.

Целая флотилия открыто показывалась нам.

«Они выжидали время».

И внезапно во мне вспыхнули одновременно чувства удивления, радости и тоски, передаваясь Пэллору, который издал пронзительный вопль. Мои чувства вырвались из его глотки.

А когда вопль стих, сквозь свист ветра до меня донесся новый крик. Это была Энни:

– Все вниз!

Она размахивала кулаком, подавая сигнал тем, кто был слишком далеко, чтобы услышать ее голос. Остальная часть эскадрильи начала отступать под прикрытие слоистых облаков. Сквозь туман, окутавший мое сознание после всплеска, я вдруг осознал, что никогда раньше не слышал, чтобы Энни отдавала приказы, потому что командиром эскадрильи был я. Но я застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от надвигавшегося на нас флота. А те мысли, которые я сумел отделить от эмоций Пэллора, сосредоточились на одном.

«Мой народ. Моя семья. Близко…»

– Макс, Дейдра, найдите Кора и Криссу и скажите им, чтобы они отозвали свои эскадрильи – учения окончены! Передайте, что у нас прямо по курсу иностранный флот с боевыми драконами, в полутора километрах на север!

А затем Энни резко развернула Аэлу, загородив нам с Пэллором вид на новопитианскую флотилию. Она тоже стянула с головы шлем, и я увидел ее смертельно бледное лицо с огромными от ужаса глазами. Потемневшие от дождя волосы прилипли к ее лбу, вода струилась по ее лицу. Впервые, глядя на меня, она выглядела испуганной.

– Ли, уходим!

4

Алетея

Прошел год с тех пор, как мальчик оказался в приюте. И хотя они с девочкой по-прежнему планировали путешествие на Новый Питос, эта фантазия перестала заслонять собой все вокруг. Он стал успевать в школе, хорошо справлялся с дополнительной работой, а кошмары стали сниться реже. Новый Питос отошел на дальний план в его воображении так же, как и воспоминания о семье.

А затем, в первую годовщину убийства его семьи, в городе устроили парад. И этот день был объявлен национальным праздником. В Дворцовый день отмечали переломный момент Кровавого месяца: день, когда люди разрушили стены Дворца после того, как отравили драконов.

Стоя на главной площади, мальчик увидел единственного выжившего дракона, которого оставили для заключительного представления, и тут же узнал его.

Самка дракона, принадлежавшая его отцу, была одной из самых крупных на старом флоте. Алетея выделялась среди остальных драконов грозового бича своим необычным окрасом: крыльями с красными кончиками и красным шипом на голове. Мальчик помнил, как поглаживал ее твердую чешую, положив ладонь между ее огромными черными глазами.

Но сегодня некогда могущественное чудовище невозможно было узнать. Ей сдавили горло, чтобы она не могла извергать пламя, крылья подрезали, и теперь она стала всего лишь огромным, размером с повозку, зверем с мощными челюстями. Их тоже намертво скрепили цепями. Мальчик смотрел, как дракона тащили на помост – цепи сдавливали его, и он низко опустил голову. А затем человек, который спас его и теперь называл себя Первым Защитником, начал говорить о том, что сделал этот дракон. Он говорил о сожженных деревнях, крови невинных жертв, бессмысленном и незаслуженном насилии, от которого пострадало бесчисленное множество людей. О том, что люди страдали от драконов в течение веков. Он сказал, что это больше никогда не повторится.

Но мальчик не слушал его. Он видел, как задыхается дракон его отца.

А затем он услышал странный звук и обернулся. Стоявшая рядом девочка плакала. Она не сводила глаз с Алетеи, слезы струились по ее лицу.

Мальчик обнял ее и крепко прижал к себе, решив, что она испытывает ту же боль, что и он, глядя на унижения когда-то могущественного зверя.

Обнимая девочку, он смотрел, как топор отсек голову дракона его отца.

* * *

Чуть позже в тот же день мальчик заметил ту девочку во дворе: она сидела под деревом, закрыв глаза. Он подумал, что она спит, но девочка вдруг подняла веки и взглянула на него.

– Ты плакала сегодня на площади, – сказал он.

Он чувствовал, что должен поговорить с ней, чтобы убедиться в том, что в тот момент она разделяла его чувства и горе.

Он уже был готов все ей рассказать. Пришло время, решил он. Казнь Алетеи потрясла его до глубины души. Настало время уходить. И он хотел взять эту девочку с собой.

Она взглянула на него с таким видом, словно пыталась понять, готова ли все рассказать ему. Но постепенно собралась с духом. Ее лицо застыло, сделалось решительным, и она произнесла медленно и спокойно:

– Тот дракон убил мою семью.

Ли

Энни на Аэле старалась держаться ближе к Пэллору, когда мы возвращались в Каллиполис. Эскадрилья мчалась следом за нами. Энни ни о чем не спрашивала меня, и, воспользовавшись этим молчанием, я пытался избавиться от эмоциональной связи с Пэллором. Обнимая дракона за шею, я низко пригнулся в седле, пытаясь освободиться от ощущения ее близости, но это было нелегко. Пэллор чувствовал мою боль и не хотел отпускать, стараясь утешить. А тем временем вихрь мыслей кружился в моей голове…

Тиндейл был прав. А я все это время убеждал себя, что разговоры об угрозе со стороны Нового Питоса – это не более чем слухи, запущенные Министерством Пропаганды для легковерных представителей низших сословий…

Кто они, эти наездники, которые подлетели к нам так близко, что я мог бы с ними поговорить?

Неужели это другие выжившие после Дворцового дня?

Возможно, мои родственники?

Когда вдали замаячил Дворец, Энни наконец решилась заговорить. Ее слова звучали неразборчиво, лицо было скрыто защитным забралом шлема. Она повысила голос, пытаясь перекричать грохочущий шум дождя.

– Ли. Ты освободился от Пэллора?

Ее проблема, о которой она, возможно, не догадывалась, в том, что она не понимала, как сложно мне было освободиться от влияния Пэллора, и сейчас я все еще пытался это сделать. В отличие от других наездников, я редко поддавался всплеску эмоций, тем более длительному. Это было неправильно, и сейчас он это чувствовал.

Я стиснул зубы.

– Почти.

– Мы должны оповестить Дворец о том, что видели.

Я понял, куда она клонит, но промолчал. Меня ужасала мысль о военном совете, о том, что предстояло встретиться с Атреем прямо сейчас…

– Значит, ты…

«Значит, ты собираешься донести на меня?»

Будь я в лучшей форме, то сдержался бы и не задал ей вопрос, почти сорвавшийся с моего языка. Но я был ослаблен всплеском, и я дал волю охватившей меня панике. Энни коротко взглянула на меня. Но не попросила закончить вопрос.

– Будет неправильно, если ты не придешь. Возьми себя в руки.

Энни дернула поводья, отрываясь от остальной группы, и я бездумно последовал за ней. Внутренние покои раскинулись прямо под нами – башня с рядами окон, залитых дождем, из которых открывался вид на Огненную Пасть, где располагался вход в драконьи пещеры. Спустившись, Энни остановилась, оглядывая аврелианские балконы и пытаясь понять, где находится вход в покои Первого Защитника. Наконец я заговорил, указывая на один из балконов:

– Здесь.

Атрей занимал покои, которые в моем детстве принадлежали аврелианскому триарху. В детстве мне показали балкон, который треснул под весом его дракона.

Энни заметно напряглась, но не стала спрашивать, откуда я это знаю.

Мы спешились и отпустили драконов. Несколько мгновений Пэллор упорствовал, не желая уходить, последствия всплеска эмоций давали о себе знать. Я снял шлем, притянул голову Пэллора к себе и прижался лбом к его серебристой, мокрой от дождя брови, а затем окончательно разорвал нашу эмоциональную связь. Он тихонько заскулил, и я стиснул кулаки.

Затем Пэллор медленно двинулся следом за Аэлой в темноту Огненной Пасти. Когда драконы растворились во мраке пещеры, вход в которую закрывала плотная завеса дождя, я ощутил невыносимую головную боль.

И тут же смог мыслить ясно.

Они живы. Кто-то из них действительно выжил. И, как и намекал Тиндейл, у них были драконы.

А значит, у них был шанс вернуть себе Каллиполис.

Я еще раз мысленно произнес местоимение «они» и тут же придумал ему альтернативу, приятным волнением взбудоражившую мою кровь: «Что, если не они, а мы…»

Подняв голову, я заметил, что Энни смотрит на меня, зажав под мышкой шлем. Пряди влажных волос прилипли к ее лбу, а на лице застыло выражение, которое я не мог понять.

Разочарование? Отвращение? Гнев?

Отвернувшись от меня, она шагнула вперед и постучала в дверь в стеклянной стене. Секунду спустя дверь распахнулась. Изумленный ассистент Атрея уставился на нас, двух до нитки вымокших подростков в огнеупорных костюмах, стоявших на балконе, у которого не было другого входа.

– Мы немедленно должны поговорить с Первым Защитником и генералом Холмсом, – заявила Энни.

Встреча проходила как в тумане. Один раз взглянув на меня, Энни решила все взять в свои руки. Мы сидели в зале совещаний с Атреем и генералом Холмсом – министром обороны – за просторным дубовым столом, за которым обычно заседали члены Верховного Совета. Я встречался с Холмсом во время городских обходов, но почти не сомневался, что Энни видела его впервые. Если Атрей всегда был гладко выбрит и скромно одет, то у Холмса была вьющаяся каштановая бородка и множество сверкающих орденов и знаков отличия. Он заработал себе имя, участвуя в революционном движении на стороне Атрея, но, в отличие от последнего, происходил из низов, обладая животной силой, в противоположность Атрею с его высокими принципами, и прославился своей жестокостью.

Я всегда считал, что не стоит вдаваться в подробности. Холмс симпатизировал мне, мы работали вместе несколько лет, а все остальное было несущественным.

Но сегодня, когда я смотрел на него, думая о драконах Нового Питоса, все это вдруг обрело значение.

Делая вид, что столь серьезное общество ее совсем не пугало, Энни сидела, выпрямив спину, в подробностях описывая новопитианский флот. Она сумела посчитать количество боевых драконов, несмотря на то что попутно отдавала приказы воинам нашей эскадрильи. В общем, у нее вышло пять небесных рыб, девять аврелианцев и семь драконов грозового бича. Однако они были слишком далеко для того, чтобы можно было определить их возраст.

Наконец Холмс спросил:

– А после того, как вы их увидели, вы попытались вступить в бой?

Я вдруг ощутил, что он смотрит на меня. Он ждал моего ответа, потому что я был командиром эскадрильи. В это мгновение меня окатила волна паники: вот оно. Это конец. Единственный всплеск разоблачил десять лет притворства и раскрыл во мне потенциального изменника, которым, по сути, я и был.

Однако когда Энни заговорила, она произнесла совсем не то, что я ожидал:

– Ли приказал всем спуститься под прикрытие облаков и возвращаться в Каллиполис.

Я исподтишка бросил на нее изумленный взгляд.

Она не выдала меня. Энни прикрывала меня.

Розовые пятна, проступившие на ее щеках, стали единственным свидетельством того, чего ей это стоило. После долгих лет, когда ее недооценивали, списывали со счетов в министерстве этой страны, в частности, люди, сидевшие напротив нас, Энни доказала, что способна адекватно действовать в сложной ситуации, готова руководить и достойна назначения, к которому ее так настойчиво не хотели допускать. Но она скрыла свои способности ради моего спасения.