Сандалики

На одной из дискотек Герман пригласил Лёлю на медленный танец. Она смутилась и пробормотала вежливый отказ. Прежде ей не приходилось танцевать под романтичные композиции, и она боялась оттоптать партнёру ноги. Герман сделал вид, что не расслышал её сбивчивых протестов, и потащил в центр зала, как на буксире. Он обхватил талию Лёли ручищами, прижав к спине косу, так что её голова запрокинулась. Танец не получился: скорее это было обоюдно некомфортное раскачивание. Лёля не подозревала, что она настолько неуклюже двигается, впервые ощутила себя деревянной заготовкой без единого сустава.

К облегчению Лёли, мучительный танец закончился довольно быстро и остался практически незамеченным одноклассниками. А вот Маша не упустила возможности насыпать на свою душевную рану очередную порцию соли. Она прожигала неловко перетаптывающуюся пару глазами с начала и до конца песни.

С тех пор Лёля плясала только дома в одиночестве или в своих мечтах, где у неё получались изумительные телодвижения и феерические па, а партнёр вертел ею сноровисто, словно гуттаперчевой куклой.

* * *

Припарковав машину во дворе, Лёля буквально влетела в подъезд, подгоняемая плотными потоками ветра. Громко хлопнула железной дверью и быстро забежала на третий этаж. Обогнать неприятные мысли о запахе духов не получилось.

Приняв душ, Лёля решила обойтись без вечернего подглядывания за чужими жизнями и легла в постель. Свет от фар автомобилей и уличной иллюминации бродил по потолку, вырисовывая необычные узоры, предлагая поиграть в угадывание сюжетов историй теней. Лёля прерывисто вздохнула. В этот раз появление слёз она заметила, только когда они заскользили мокрыми дорожками, спускаясь по вискам. Оказалось, плакать лёжа на спине затруднительно: слезы попадали в уши и щекотали, вызывая смех, правда, не радостный, а скорее истеричный.

Входящий вызов на телефоне Лёля увидела не сразу: мобильник стоял на беззвучном режиме. Она нахмурилась и хотела сбросить звонок, так как время перевалило за час ночи, но потом резко передумала и приложила трубку к уху.

– Алло.

В телефоне зашуршало, послышались звуки сигналящих машин и людской гомон. На фоне шума голос звонившего едва различался.

– Девушка, можно такси на Горького триста сорок?

– Шутите? Какое ещё такси, куда вы звоните?

– В службу такси, – уверенно заключил незнакомец, отдаляясь от источника шума, голос звучал уже чётче.

Лёля легла удобнее и устало потёрла шею.

– Вы ошиблись номером. Это не такси.

В трубке снова зашуршало. Теперь в разговор вмешивался ветер.

– А может, я не ошибся, – нагло предположил невидимый собеседник. – Может, случайности не случайны?

– Молодой человек, мне некогда с вами беседовать. Если вы не заметили, на часах уже далеко за полночь.

– Ну, ты же не спишь. Подожди, не клади трубку. Я зайду в кафе: из-за ветра говорить невозможно.

Лёля хотела возмутиться, что незнакомец так легко и без разрешения перешёл на «ты», но почему-то не сделала этого, терпеливо дожидаясь, когда разговор продолжится.

Из мобильника послышался едва различимый голос официантки, принявшей заказ на капучино, спокойная фоновая музыка и наконец чёткий, немного запыхавшийся голос ночного незнакомца:

– Так почему ты не спишь?

Лёля ответила не сразу. Она вслушивалась не столько в слова, сколько в сам голос. Удивительно богатый на оттенки, бархатистый, глубокий и одновременно смешливый. Он мог принадлежать кому угодно, но представлялся почему-то высокий красивый блондин.

– Потому что мужики козлы, – неожиданно ответила Лёля и ойкнула, закрыв ладонью рот.

– Протестую, – искренне возмутился собеседник. – Что-то я в себе козлинности не замечал. Так ты поэтому плачешь?

– Я не плачу, – отрезала Лёля и тут же предательски громко всхлипнула.

– А гнусавишь тогда почему? Насморк?

– Французские корни.

Незнакомец громко засмеялся, поблагодарил кого-то за вкусный кофе и вернулся к допросу.

– Кто же тебя так расстроил, красавица?

Лёля убрала ладонь с лица и почувствовала, что улыбается.

– С чего ты решил, что я красавица? Ты же меня не видишь. Может, я старая, кривая, беззубая, пахну лекарствами и кислой капустой.

– Как хочу, так и представляю. Будешь принцессой Несмеяной. Мне показалось, что ты улыбнулась.

Лёля возмущенно засопела.

– С чего ты взял? Улыбку невозможно услышать.

– Ещё как возможно, – категорично отрезал приятный голос. – А ты меня как будешь представлять?

Лёля задумалась, на секунду отодвинула от уха трубку, удивляясь самой себе. С чего вдруг она вообще беседует с этим странным человеком? Почему не сбросила звонок сразу же? Сюрреализм какой-то. Он ведь действительно может быть кем угодно. Да хоть маньяком или просто ненормальным! Она решительно вознамерилась нажать отбой, но услышала голос из телефона:

– Несмеяна, ты ещё здесь?

Лёля включила громкую связь и положила телефон на подушку рядом с головой. Глядя на расцвеченный огнями потолок, задумчиво проговорила.

– Я представляю тебя похожим на принца Патрика.

– Это который пел песню о голубой розе? – послышался изумлённый голос.

– Да. Из сказки «Не покидай…»

Невидимый собеседник снова рассмеялся. Искренне и заразительно. Лёля поневоле улыбнулась и тут же подумала, что завидует такому красивому смеху и лёгкости, с которой незнакомец выражает эмоции.

– Да, ты и правда старая, беззубая и кривая. Эту сказку не помнит никто из нынешнего поколения.

– Ты забыл, что я ещё пахну лекарствами и капустой, – мрачно добавила Лёля, решив, что её собеседник, скорее всего, ещё школьник. Говорливый и прямолинейный. Голос казался взрослым, но кто этих современных старшеклассников разберёт?

В мобильнике стихла фоновая мелодия, и послышался отдалённый голос радиоведущего, а сквозь него раздалось постукивание ложки о край чашки.

– Ладно, запиши меня в телефоне как Патрика. Я действительно похож на принца. Высокий, голубоглазый, в меру скромный блондин. Расскажешь, какой козёл тебя обидел?

Лёля скосила взгляд на трубку, лежащую на подушке, тяжко вздохнула.

– Я плачу от общей несправедливости мироздания.

– Э-э-э… Мирозданию я не смогу накостылять.

Лёля хмыкнула и поймала себя на мысли, что чувствует улыбку собеседника. Именно так – чувствует. Ею овладели необъяснимая смелость и желание поделиться гнетущими мыслями.

– Вот ты же мужчина?

– С утра был.

Лёля легла на бок, подложив под голову руку, и обратилась к телефону, словно к живому существу.

– Тогда объясни мне, почему мужчины изменяют? Это на самом деле врождённая полигамность, задуманная природой? Как можно целовать кого-то без любви, просто потому что захотелось? А потом ещё одну, через несколько дней – другую.

Телефон молчал, но Лёля слышала дыхание собеседника. Видимо, её вопрос оказался слишком интимным и призывал к откровенности, к которой смешливый незнакомец не был готов. Она уже подумала, что он не будет отвечать, но всё-таки спросила:

– Почему молчишь? Слишком личный вопрос?

– Я просто жевал булку. Не хотел, чтобы ты слушала моё чавканье. Погоди, ещё кофе глотну. Сейчас будет жутко раздражающее прихлёбывание, – в трубке раздался намеренно громкий глоток, полный блаженства.

Лёле почудился аромат кофе.

– Любишь кофе?

– Не меняй тему. Мы же о поцелуях говорили, – он понизил голос до интимного шёпота, но в следующей фразе не было ни капли дурашливости. – Я не понимаю, почему некоторым так сложно не изменять, и почему их тянет целовать кого ни попадя. Для меня всё просто: кого любишь, того и целуешь, остальных просто не хочется.

Лёля затихла, обдумывая такую элементарную истину. Мобильник снова ожил громким смешком.

– Несмеяна, ты там уснула, что ли?

– Нет, но, между прочим, пора.

– Пора, – нехотя согласился собеседник. – Можно задать один-единственный вопрос, но самый важный? Ответ на него откроет всю правду о тебе, и я сразу пойму, что ты за человек.

Лёля взволнованно закусила губу, судорожно перебирая в голове возможные неудобные вопросы. Вдруг он спросит о её первом поцелуе или о самом необычном месте, где она занималась сексом. Или ещё хуже: есть ли у неё шизофреники в роду?

Она с опаской придвинула телефон и, чувствуя, как горят уши, разрешила:

– Спрашивай.

– Какого цвета у тебя носки?

Лёля изумлённо переспросила:

– Трусы?

Незнакомец снова заразительно рассмеялся.

– Какая, однако, ты испорченная старушка. Ай-яй-яй. Разве я что-то спрашивал про трусы? Я спросил, какого цвета у тебя носки. Не те, что ты надеваешь на работу или в люди, а те, что носишь дома.

Лёля перевела взгляд на шкаф, будто могла увидеть полку сквозь закрытую дверцу.

– Оранжевые, – призналась она с таким трудом, будто действительно поведала сокровенную тайну.

– Я тебе ещё позвоню, – уверенно пообещал собеседник, словно информация о носках на самом деле подтолкнула его к этому решению. – Спокойной ночи, Несмеяна. Не плачь, а то лицо завтра опухнет, как у чукотского пчеловода. В твоём возрасте нельзя реветь и нужно высыпаться.

– Спокойной ночи, Патрик.

Раздался короткий писк, оповещающий о разъединении. Лёля ещё какое-то время смотрела на телефон и глупо улыбалась. Незаметно для себя она задремала, погружаясь в сон, как в объятия.

Глава 4. Семья

Поездки в родной дом Лёля воспринимала, как лиса возвращение в капкан, из которого выбралась, откусив себе лапу. Уже прошёл месяц, с тех пор как она в последний раз навещала семью. Телефонные атаки мамы учащались с каждым днём. Лёля реагировала на все вызовы, бросаясь к мобильнику, и разочарованно опознавала мамину физиономию на экране. Она не сразу призналась самой себе в том, что ожидает звонка ночного собеседника. Но после удивительной близости, возникшей ночью четыре дня назад, он больше не позвонил ни разу. Лёля нарекла незнакомца Патриком, сохранив номер. И часто ловила себя на мысли, что вспоминает его реплики, перебирая их в памяти, как драгоценные камни.

Укладывая в машину сумку, Лёля бросила обеспокоенный взгляд на детскую площадку. Соседка уже сидела на качелях с таким видом, будто выполняла монотонную приевшуюся работу. Растрёпанные волосы сверху приминали объёмные наушники: школьница предпочитала музыку, а не общение с ровесниками. Когда во дворе оказывались другие ребята, она никогда не присоединялась к их компании, даже не останавливала качели. Бабушки во дворе прозвали девушку псих-одиночка. Настоящее же имя помнили разве что родители этой странной особы.

Лёля зябко передёрнула плечами: погода не располагала к прогулкам. Кудрявые облака заволокли небосвод, как пенка капучино. Уже третий день серые тучи висели угрожающе низко и обещали разродиться снегом в любую минуту. Воздух застыл, насытившись влагой в ожидании первого в этом году настоящего снегопада.

Юркнув в выстуженный салон, Лёля повернула ключ зажигания. Автомобиль сначала вредничал: трясся, как в лихорадке, даже как будто рыдал, но всё-таки завелся. Видимо, не обойтись без поездки на СТО, иначе в один прекрасный день она останется наедине с трупом своей машины, без шансов на реанимацию.

По дороге в отчий дом Лёля набиралась терпения, уговаривала себя не реагировать остро на замечания мамы, слушать, но не вслушиваться. Но уже с порога наращённый защитный панцирь рухнул и осыпался осколками у ног.

Нина Валерьевна критически оглядела дочку, аккуратно заправила выбившиеся пряди волос за уши и только потом обняла.

– Ты не в том возрасте, когда можно пренебрегать полноценным сном.

– Да я высыпаюсь.

– Вижу.

Лёля побрела вслед за мамой, почувствовав себя нашкодившей ученицей. Как только она переступала порог родительского дома, возникало ощущение, будто вернулась в прошлое: ей снова пятнадцать, и каждый шаг требует одобрения.

Квартиру в многоэтажке Нина Валерьевна давно уже сменила на частный сектор. Подработка репетитором пришлась очень кстати и ускорила процесс накопления средств на двухэтажную мечту с балконом.

Просторный дом выглядел как декорация к фильму. Здесь не было ни одной случайной вещи, купленной под влиянием эмоций. Всё в доме дышало гармонией и сочеталось друг с другом. Несколько лет Нина Валерьевна потратила на создание интерьера: тщательно подбирала элементы декора, шторы и диванные подушки с мебелью. Каждая комната была выдержана в определённых цветах и носила соответствующее название. Больше всего Лёля не любила большую гостиную, в изобилии украшенную розами всех мастей. Объёмные букеты из матерчатых цветов занимали напольные вазы. Лёля до сих пор помнила, сколько времени тратила на избавление искусственных бутонов от пыли.

А вот мама гордилась обстановкой каждой комнаты, охотно демонстрировала гостям последние приобретения и делилась историями покупок. Особенно её восхищало собственное умение экономить. Нина Валерьевна могла назвать как минимум три точки, где продаётся такая же вещь, только дороже, чем удалось урвать ей. А вот о том, насколько нужен очередной сувенир, она не задумывалась.

Лёля сразу обратила внимание на подпорки для книг в виде половинок дерева и новый цветочный горшок с необычным орнаментом. Она собиралась похвалить новые безделушки, но почему-то передумала. В ней проснулась какая-то тяга к мелкой мести: она знала, что мама ждёт слов похвалы, и назло не стала их произносить.

Лёля медленно, не задерживаясь, окинула комнату взглядом, но внезапно снова посмотрела на панорамное окно. За письменным столом спиной к двери расположился отчим. Поначалу Лёля приняла его за предмет меблировки, настолько он был неподвижен и погружен в ноутбук. Невысокий, пузатенький, как сахарница с ручками. С гладкой, как крышка этой самой сахарницы, макушкой. Нина Валерьевна называла мужа по отчеству – Викторович, хотя он был на семь лет моложе жены. Постепенно все начинали обращаться к нему именно так, даже Лёля.

Нина Валерьевна вышла замуж в третий раз, когда Лёля заканчивала институт. С новым отчимом она не враждовала, приняла его появление легко, хотя родным и близким он так и не стал, задержавшись на стадии хорошего знакомого. Лёля никогда не откровенничала с ним, а он, в свою очередь, не пытался её поучать. Они общались как коллеги, одинаково придавленные властью деспотичного начальника. Только вот Викторович не казался несчастным, роль иждивенца в собственном доме его вполне устраивала.

Нина Валерьевна прокашлялась, привлекая к себе внимание. Дождавшись, когда муж повернётся, строго заметила:

– Отклейся уже от ноутбука, что ты там опять заказал? Очередную ерунду? Приходит всякий шлак, а я потом оплачиваю.

Уже три года Викторович находился в поисках работы. Имея диплом механика, использовал его как закладку в книге. Большую часть дня просиживал в интернете на различных сайтах, где периодически отоваривался оригинальными и порой совсем не пригодными в реальной жизни вещицами. Нина Валерьевна постоянно дёргала мужа, пытаясь оттащить от ноутбука, позорила, обзывая транжирой, но стоило Викторовичу на самом деле отлучиться от компьютера больше чем на полдня, загоняла его обратно, чтоб не путался под ногами.

Викторович поспешно закрыл окна на экране ноутбука и развернулся.

– Между прочим, тебе заказал овощерезку, – немного виновато улыбнулся он. – Привет, Лёля. Как доехала? Резину меняла? Обещают, что буквально на днях к нам придёт зима.

– Не меняла ещё. Да я и езжу редко. Она заводится плохо.

– Посмотрю, что там с твоей машинкой.

Викторович поднялся, задвинул кресло, сложил ручки в подставку, выровнял стопку листков. Стол снова выглядел как выставочный экспонат из Икеи11. Ни следа беспорядка: всё параллельно и перпендикулярно. Лёля саркастично хмыкнула: быстро мама выдрессировала отчима.

Викторович выскользнул из комнаты, чмокнув по пути жену. Нина Валерьевна нахмурилась, но в углу её рта притаилась улыбка.

Мама пересекла широкую гостиную, у стола оглянулась на Лёлю. Присмотрелась к ней внимательно, чуть сдвинула брови, набредя на какую-то неприятную мысль.

– Почисти картошку, будем запекать в духовке. Салат я уже сделала, осталось только заправить.

Лёля надела фартук, вымыла руки и приступила к выполнению задания. Мама расставляла на столе тарелки, не переставая поглядывать на дочку.

– Ты куда столько срезаешь? Горох останется.

Лёля заметила, что, задумавшись, ополовинила картофелину. Неумение экономить Нина Валерьевна причисляла к смертным грехам, и Лёля постоянно носила звание грешницы, потому как экономить не умела совершенно.

Когда Лёля поставила противень в духовку, мама наконец начала традиционную воспитательную беседу о бессупружнем существовании дочери.

– Как Герман поживает?

Прежде чем ответить, Лёля заняла руки протиранием бокалов. Вроде бы безобидный вопрос на самом деле содержал скрытый смысл. Герман сам по себе маму мало интересовал, а вот по отношению к Лёле – очень даже. Уже почти семь лет как Лев впал в немилость. Поначалу Нина Валерьевна возлагала на него большие надежды, радовалась возможности пристроить мягкохарактерную дочь под крыло перспективного спортсмена. В разрыве отношений винила Лёлю и, когда он вернулся в жизнь дочери, активизировалась в попытках сбыть её замуж.

Через год она поняла, что лучший друг дочери расставаться с этим невразумительным статусом не намерен и связывать себя семейными узами не планирует. Герман тут же разонравился Нине Валерьевне. Теперь его репутацию могло бы спасти только предложение руки и сердца на фоне Эйфелевой башни и желательно с объявлением об этом событии по центральному каналу.

Лёля отставила хрупкий бокал в сторону и взялась за следующий.

– Герман вернулся с соревнований. Его ребята победили.

Нина Валерьевна взяла вытертый дочерью бокал и покрутила его на свету. Чуть поджала губы и принялась вытирать заново.

– Тебе уже тридцать лет, это, знаешь ли, не тот возраст, когда строят планы. Пора их уже осуществлять, а не грезить о радужном будущем.

– Мне двадцать девять, – поправила Лёля.

С цифрой тридцать она никак не хотела соглашаться, открещивалась от грядущего юбилея с каждым днём всё яростней.

Нина Валерьевна молча перетёрла за Лёлей все бокалы, подсунула салфетки и продолжила воспитательную беседу:

– А что насчёт работы? Пора подумать о более серьёзной должности с возможностями карьерного роста.

– Мне нравится работать в магазине, – попыталась оправдаться Лёля. – Зарплата там…

– Знаю, знаю, – бесцеремонно перебила Нина Валерьевна. – Только из-за зарплаты я согласилась. Но ты же не планируешь до конца своих дней проработать кем-то в роде «принеси-подай»?

На какое-то мгновенье в Лёле вспыхнуло непривычное желание возразить, но осуждающий взгляд мамы погасил его мгновенно. В чём-то она была согласна с родительницей: работа не приносила наслаждения, оставаясь источником дохода и не более. От мысли, что и в сорок лет она будет противостоять маниакальной жажде Василия Николаевича облачится в крокодиловый монолук12, становилось грустно. А вот чего она хочет на самом деле, в чем видит своё призвание, Лёля не знала. Да и времени разобраться в собственных желаниях всегда оказывалось недостаточно: с одной нелюбимой работы она мигрировала на другую без передышек в виде безработицы.

– Не собираюсь, наверно, – неуверенно проговорила Лёля.

Нина Валерьевна выдержала пять минут, потом забрала чуть измятую стопку салфеток и сложила из них замысловатые кораблики.

– Так что там с Германом, он думает о серьёзных отношениях или нет?

– Мам, всё сложно, – Лёля устало смахнула прядь со лба. – Только не вздумай с ним обо мне говорить…

Нина Валерьевна не успела опустить слегка виноватый взгляд. Неприятная догадка тут же пребольно стукнула Лёлю в лоб:

– О боже, ты уже поговорила с ним? Когда ты успела? Мам!

Лёля судорожно стянула фартук, бросила его на стул и выбежала из комнаты.

Давно ей не было так стыдно. Пожалуй, всего три раза в жизни такое и случалось. Волна гнева, густо замешанного на волнении и жутком смущении, захлестнула с ног до головы. Лёля накинула пальто и выбежала из дома. Остановилась в нерешительности на пороге и ринулась к гаражу. Оббежав каменную постройку, приникла к стене и дала волю слезам.

Мама не в первый раз вмешивалась в её личную жизнь. Нахраписто, как вездеход. И каждый раз Лёля испытывала жгучий стыд и расхлёбывала последствия. В этот раз мамино вторжение могло растоптать те жалкие крохи чувств, что Герман иногда демонстрировал, обычно предпочитая прятать под толстым слоем дружбы.

Лёля хорошо помнила тот первый раз, когда мама, как обычно из лучших побуждений, проделала подобный трюк.

* * *

С десяти лет Лёля вела дневник. Поначалу записывала в него любимые стихотворения и простенькие цитаты из девчачьих анкет вроде: «Белый лебедь – белый пух, не влюбляйся сразу в двух». Постепенно записи стали пополняться откровениями личного характера. Всё, что Лёля не могла озвучить, чем боялась поделиться с Машей, записывала. С каждым годом дневники разрастались, углубляясь самокопанием. Помимо событий, которых в жизни прилежной Лёли происходило не так уж и много, она писала об одноклассниках, учителях, даже об актёрах.

Когда в её жизни появился Герман, страницы дневника запестрели любовными переживаниями. Лёля не понимала, что происходит, сомневалась в каждом взгляде и жесте и не могла разобраться в собственных чувствах. Герман слыл мечтой большинства девчонок, о нём сплетничали на переменах под лестницей, ему же посвящали похабные стишки на стенах в женском туалете. От далёкого недосягаемого кумира в виде знаменитого певца он отличался не так уж и сильно. Вокруг него постоянно вертелись преданные фанатки, не пропускавшие ни одной игры. Они добросовестно разрисовывали плакаты для поддержки любимой волейбольной команды и надрывали горло, выкрикивая не название сборной, а прозвище капитана – Лев.

Но после дня самоуправления Герман почему-то снизошёл до тихой и воспитанной Лёли. Он не флиртовал с ней, не заигрывал и даже не пытался распускать руки, хотя слухи о нём ходили не такие уж и невинные. Их дружба носила платонический характер и пока ещё не доросла даже до первого поцелуя. Герман не торопился, выжидал. Почему он медлит, Лёля не знала и, естественно, искала причины в своём характере. Всего за месяц она убедила себя в симпатии к Герману и с трепетом ожидала от него действий.

По девичьи наивные переживания и мечты она выплеснула в дневник, расписав подробными цветистыми рассуждениями об ожидаемом первом поцелуе и о страхе перед близостью. На соседних страницах сокрушалась о тающей дружбе с Машей, винила себя за чувства к Герману и осуждала самого виновника размолвки. Запуталась окончательно и обильно сдобрила последние страницы слезами.

Однажды, вернувшись из школы, Лёля заметила свой дневник не в стопке тетрадей, где он маскировался под школьные талмуды, а на полке. Волна страха прокатилась по спине, приподнимая волосы на затылке, в животе похолодело. С опаской протянув руку к дневнику, Лёля раскрыла его на первой попавшейся странице. Как назло, тетрадь распахнулась именно на последних записях. От высохших слёз страницы сморщились, и дневник услужливо открывался на пылких признаниях в любви к Герману.

Лёля спрятала дневник под матрас и села сверху. Оставалась призрачная надежда, что тетрадь с сокровенными мыслями просто выпала во время уборки и мама не читала его. Только вот на следующий день Германа вызвали к директору, где ему предстояла беседа ещё и с завучем. Нина Валерьевна похвалила его за сдержанность по отношению к дочери и прозрачно намекнула, что такая сдержанность приветствуется. В противном случае у него могут возникнуть проблемы с поездками на соревнования. Администрация школы закрывала глаза на многочисленные пропуски, и эта привилегия может кануть в небытие, если Герман позволит себе тесное знакомство с дочерью завуча.

Лёля могла бы и не узнать о мамином поступке, если бы та сама не призналась, что читала дневник. Ничего предосудительного она в этом не видела и считала проявлением родительской заботы. Деловито сообщила, что Герман – хорошая партия: красив, физически здоров, и семья у него подходящая. Посоветовала не упустить такую выгодную партию и вести себя достойно.

О воспитательной беседе с Германом Лёля узнала гораздо позже, уже после первого поцелуя, и тогда её повторно накрыло волной смущения и гнева.

* * *

И вот сейчас, спустя столько лет, она снова вынуждена бороться с приступом стыда и злости, порождённым стараниями мамы организовать её личную жизнь.

Лёля запахнула пальто плотнее, подняла воротник. Холод щипал оголённые щиколотки: она не переобулась и выбежала в домашних тапочках. Лёля уже надумала возвращаться в дом, когда увидела занимательное действо. С другой стороны гаража, словно вор, крался отчим. Лёлю он, естественно, не видел, скользил, контролируя обзор со стороны дома. Чиркнул зажигалкой и только потом повернулся. Увидев Лёлю, Викторович застыл в нелепой полусогнутой позе, зажжённая сигарета повисла на нижней губе.