Полная версия
Измена
Подготовить материалы решили с единственной целью – продемонстрировать победителю в холодной войне добрую волю, заработав на этом очки. Что с большой вероятностью затронет умы и сердца американцев и причинит наименьший вред российским спецслужбам, как не красивая передача такой информации? В реальности никакие секреты раскрыты не будут, однако интерес американской публики будет приятно взбудоражен.
Дело вёл Глеб – в девяносто первом у аналитиков особой работы не было – начальники в первую, и единственную, очередь мечтали только о том, как бы усидеть на месте. На постановку задач подчинённым времени не оставалось. Не то чтобы руководство всерьёз опасалось закрытия нашего ведомства на волне борьбы с остатками коммунистического режима – от военной разведки никакой новый правитель отказываться на станет, а «душителями свобод» мы не считались. Но новая метла по-новому метёт, мало ли что кому покажется. Поэтому когда чья-то умная голова предложила сделать американцам очередной подарок, начальство за идею ухватилось. А ухватившись, обратилось к Глебу.
Будучи хорошим аналитиком, Глеб почувствовал странности сразу. Пахло палёным от каждой бумажки. В деле не стыковались заключения разных комиссий, не сходились мнения различных служб, не совпадали показания свидетелей.
Всё бы ничего. О нестыковках в самом знаменитом покушении двадцатого века только ленивый не писал. Но Глеб заметил главную странность. А именно, профессионалы, которым по долгу службы полагалось работать тщательно и придирчиво, вели себя на удивление глупо.
Если спецслужбы принимали участие в покушении, они обязаны были спрятать свои следы так, чтобы и комар носа не подточил. Если умеют в президента страны стрельнуть, то для них стереть следы своей деятельности – раз плюнуть. А тут каждый уважающий себя журналист в каждой желтой газетёнке приводит улики, подтверждающие причастность рыцарей плаща и кинжала, причем улики яркие, выпуклые, – чуть щёлкни по литавре, и пойдёт труба гудеть.
Оправдания же спецслужб звучат на редкость бестолково, по-детски. Вне зависимости от того, в пушку у них рыльце или нет.
Пресса есть пресса – в погоне за наживой чего только не придумаешь. Но реакция властей совершенно не поддавалась логическому объяснению.
Если только не принять абсурднейшую версию – заговора не было, но вера в его наличие кому-то была крайне необходима.
Тогда возникает простой вопрос: если кто-то – причем кто-то из самых верхов, кто-то, расследующий покушение на президента Соединенных Штатов Америки, – если этот кто-то не желает на корню разбить абсурдную версию широкого заговора с целью убийства Джона Кеннеди, то для чего эта версия создана? Что прикрывает? От чего отвлекает внимание? Какие факты настолько важны, что власть подставляется под удар, создаёт и поддерживает впечатление своей причастности к убийству?
Поставив этот вопрос, Глеб продолжил работу по собственной инициативе.
Ему поручили всего лишь собрать бумаги, хранившихся в архивах советских ведомств, отсортировать их, выбрать наиболее эффектные для американцев (и наиболее безобидные для нас). В первую очередь материалы, связанные с годом жизни Освальда в Минске, куда того определили после предоставления ему убежища в пятьдесят девятом году, за четыре года до покушения. Затем реляции, докладные записки в ЦК, справки, донесения, вырезки из газет, тассовские релизы, донесения из посольств… Всё то, что уже не принесёт никакого вреда за давностью лет, однако пробудит у американцев интерес и преисполнит чувством благодарности.
Но Глеб был аналитиком. Глеб был хорошим аналитиком. Работая, он не мог пропускать несуразности. Поэтому, почуяв, что в глубинах скрывается бомба невероятно разрушительной силы, попросил меня этим делом заняться, избавив от остальной рутины.
* * *Все сведения, необходимые аналитику, можно получить из открытой печати. Это аксиома. Чем больше о деле пишут в газетах, тем легче найти разгадку. Когда не видишь нужной информации, это всего лишь означает, что она в другом месте. Если время позволяет, ты это место найдёшь.
Через месяц, перекопав все московские архивы и поняв, что из них больше ничего выудить не удастся, я поехал в Нью-Йорк. Разрешение Глеб пробил быстро. Визу ставили в дипломатический паспорт, вписав меня в состав какой-то российской делегации то ли в ЮНЕСКО, то ли Всемирной организации здравоохранения.
Я не собираюсь рассказывать сказки. Правильная версия пришла мне в голову сразу же. Для этого не надо было быть очень умным.
Точнее, ввёл правильную версию в схему Видока сам Глеб, как только сообразил, что кроме событий, лежащих на поверхности, в деле есть нечто, тщательно охраняемое от посторонних глаз. Поступил стандартно, согласно правилам.
Элементарно, Ватсон… Если быть очень привередливым, то у Глеба только одна заслуга – он понял важность скрываемой информации. А поняв, поставил на раскопки меня.
И я тоже прикоснулся к истине…
Справка: комиссия УорренаСледствие по делу об убийстве президента США Джона Кеннеди Конгресс США поручил комиссии Уоррена, названной так по имени её председателя Ирла Уоррена. Комиссия была создана 29 ноября 1963 года по предложению депутата Чарльза Гудела. После споров о составе утверждена в количестве семи постоянных членов и четырёх кандидатов.
Официальное заключение комиссии состоит из 26 томов. К тому же в качестве приложений фигурируют ещё несколько десятков томов дополнительных материалов. Всего в досье 254 тысячи страниц. В них приведены 3100 отчётов и рапортов спецслужб, описаны 264 следственных эксперимента, приводятся протоколы допросов 522 свидетелей. Общий вес хранящихся в архивах бумаг и улик по делу составляет свыше семи тонн.
Материалы комиссии общедоступны. Утверждения об их секретном характере – вздор! Мнение о недоступности материалов основано на первоначальном решении, согласно которому протоколы должны были сохранять секретность в течение семидесяти пяти лет. Однако, начиная уже с шестьдесят четвёртого года, гриф секретности постепенно был снят со всех материалов.
Все члены комиссии имели отношение к государственным службам – Аллен Даллес в течение девяти лет возглавлял ЦРУ, Джеральд Форд (будущий президент США) контролировал ЦРУ со стороны конгресса, Ричард Рассел занимал пост председателя сенатского комитета по контролю над вооруженными силами, Джон МакКлой работал в министерстве обороны, к тому же занимался вопросами, связанными с работой полиции. Иными словами, в комиссии Уоррена были собраны прекрасные организаторы, вплотную знакомые с системой расследований серьезных дел. В помощь им были приданы сотни следователей и экспертов.
В десятках томов официального заключения очевиден серьёзный, вдумчивый, профессиональный подход. Упоминаются все версии, включая абсурдные. Но даже неприкрытая чепуха не отвергается просто так. Вывод о несоответствии истине делается, только когда улики проверены, свидетели допрошены, следственные эксперименты проведены.
При внимательном изучении выводов комиссии сомнений в их правдивости не остаётся.
Понятно, кому и зачем необходимо на всех уровнях утверждать, что выводы следствия весьма спорны, – для репортёров и любителей теорий заговора это хлеб насущный. Непонятно, почему сами власти мнутся и не пытаются толково оправдаться, поддерживая вот уже десятки лет мнение о том, что комиссия Уоррена скрыла реальные факты.
(Часто в исследованиях по делу Кеннеди упоминается церковный комитет конгресса, в него, мол, входят представители разных религий. Якобы церковный комитет занимался собственным расследованием покушения и пришёл к иным выводам. На самом деле речь идёт о так называемом Church Committee. Название не имеет отношения к церкви (church по-английски – церковь). Комитет был назван по имени его председателя Франка Чёрча. Он расследовал обвинения в заговорах, направленных на ликвидацию зарубежных лидеров. Комитет Чёрча проверял на конституционность признание президента об участии США в подготовке десанта на Кубу; анализировал решение о блокаде Кубы, принятое 3 февраля 1962 года; рассматривал сведения о причастности США к убийству в ноябре 1963 года Нго Динь Дьема, южновьетнамского диктатора. Россказни о параллельном расследовании – результат путаницы в умах, а то и выдумки досужих репортёров).
2.3. Рассказ
Португалия, южное побережье. 7 марта 2004 года.
Мари слушает. Отца она любит больше, тут ничего не поделаешь. Глеб – редчайший человек. Такие люди рождаются раз в столетие, и только у таких людей рождаются такие дочери.
Разница между Глебом и Мари огромная: у Мари нет аналитических способностей, она не умеет решать сложные задачи и разгадывать загадки. Мари не сможет скроить из разномастных газетных вырезок точную вязь событий, с достоверным предсказанием дальнейшего их развития и формулированием точных рекомендаций.
Впрочем, Мари любит кроссворды, а ещё во время Второй мировой англичане набирали аналитиков из числа победителей конкурсов кроссвордов. Однако умение разгадывать шарады – только основа. Затем требуется долгая и нудная подготовка.
У Мари есть одна общая черта с Глебом: она умеет любить и испытывать боль за любимых. И Мари очень добра. От неё исходит притягательная сила, лечащая любую хандру, заставляющая самого злого и обиженного жизнью человека приходить в себя и оглядываться.
* * *Мари понимает, что ситуация необычна. Я никогда не говорил с ней о работе. Никогда не рассказывал о методах анализа. Если сегодня, сейчас, на этом пляже она вдруг впервые слышит от меня такой рассказ, следовательно, происходит нечто невероятное.
Закуриваю. Мари тоже берёт сигарету – тоненькую трубочку Vogue. Подношу зажигалку, Мари автоматически кивает, затягивается.
– Версия о том, что президент остался жив, казалась слишком фантастической, чтобы рассматривать её серьезно. В план-список, конечно, она попала, но только чтобы отсечь после получения первых серьёзных контраргументов. Повторю, версия не мне принадлежит. Из трёх десятков возможных ответов на вопросы о странностях дела Кеннеди, этот вариант у нас считался наиболее безумным. Наряду с инопланетным заговором. У меня, кстати, мелькала мысль, что абсурдные варианты добавляются в схему с единственной целью – начальству всегда можно с гордостью доложить о подтверждении ложности трёх версий. Начальство всё понимает, но ему тоже приятно, что аж три версии отмели… – дело движется, есть о чем отчитаться.
– Подожди, Вадим… О чём ты? Я сегодня впервые услышала, что ты занимался расследованием убийства Кеннеди. А ты начинаешь с самого невероятного…
– Нет. Мы с твоим отцом не занимались расследованием убийства. Мы готовили материалы для передачи американцам. В ходе работы наткнулись на странный клубок противоречий. И в Аргентину я поехал, сообразив, что именно там находится кончик ниточки. Насколько ниточка окажется реальной зацепкой, знать я не мог. Возможно, эфемерная надежда. Однако без поездки вывод сделать было нельзя.
В этот момент мы сидим на горячих камешках и курим, отдыхая после первого часа пути. Мари поднимает голову и смотрит мне в глаза. Потом резко произносит:
– В Аргентину ты брал меня в качестве прикрытия? Это у вас так называется?
– Нет. Кого волновало в Аргентине, один человек приехал или с подругой?
(Немного кривлю душой, конечно. Если бы вдруг аргентинцы решили обратить внимание на странного русского дипломата, то увидели бы человека, днём бегающего по агентствам недвижимости, а вечера проводящего в обществе привезённой из Москвы леди с другой фамилией, несомненно, чужой жены. Обычные проделки среднего клерка. Но и Мари я сейчас не лгу – без неё я невероятно скучал и больше не мог выдержать даже неделю).
Не сомневаюсь, что Мари всё поймёт, но для понимания необходимо время. Именно поэтому мне приходится терпеливо и нудно, бродя по кругу, вспоминая подробности, возвращаясь к уже изложенным деталям, рисовать ей картину происходящего.
Когда Мари разберётся в ситуации, я смогу на неё опереться.
* * *В нашей жизни не всё так просто. Иногда у Мари проскальзывает нотка горечи: ей кажется, что я не только холоден, но и равнодушен к её заботам и тревогам.
Однажды, когда я был в командировке, в доме кончились деньги. В шкатулке на моём домашнем рабочем столе хранится стопка банкнот на чёрный день. Когда я созвонился с Мари, чтобы расспросить о повседневных печалях и радостях, она пожаловалась на безденежье.
Мне и в голову не пришло напомнить о шкатулке. Ведь та не заперта, деньги на виду – бери и трать… Но Мари так не умеет. Ни взять без спроса, ни попросить разрешения. Только спустя годы я узнал, что тогда она обиделась на моё безразличие.
Когда мы вместе едем отдыхать, идём в кино или ресторанчик, Мари воспринимает как должное, что деньги трачу я, поскольку моя зарплата выше. Если у меня карманы пусты, Мари заплатит за билеты сама или купит приглянувшуюся книгу, которая, по её мнению, мне нужна (это удивительно – Мари удаётся улавливать мельчайшие оттенки моих увлечений в каждый момент жизни). Но Мари так и не научилась объединять наши средства. Что за этим стоит? Боязнь остаться одной? Подспудное недоверие даже ко мне? Опора только на собственные силы, когда человек принимает как должное любой подарок, вплоть до поездки куда-нибудь в Таиланд или Испанию, но не считает себя купленной куклой?
Для меня сделать Мари подарок, заметить искорку радости в её глазах – главное удовольствие в жизни. Но у Мари иногда проскальзывает нотка горечи, штришок сомнений. Поэтому мне трудно. Мне надо убедить Мари в том, что у меня нет другого выхода – без её помощи нам обоим не выбраться. Поэтому я продолжаю рассказывать ей то, что скрывал все эти годы.
2.4. Манипуляция с абсурдом
Москва. Осень 1991.
Наверно, отправной точкой для Глеба стал момент, когда он наткнулся на «ошеломляющие» доказательства участия в покушении не менее двух снайперов.
И сразу же у него глаза на лоб полезли. Не потому, что Глеб этой версии не знал – даже те, кого убийство президента Кеннеди не слишком трогало, наслышаны о двух убийцах, в противовес «лживому» утверждению следствия, что действовал убийца-одиночка. И не потому что сколько Глеб ни старался, никаких доказательств в пользу двух стрелков он так не нашёл.
А потому что попытки властей поддержать выводы комиссии Уоррена звучали жалко, беспомощно и наивно. Власти оправдывались настолько тупо, что складывалось впечатление, будто Освальд – второстепенная фигура (если он вообще имел какое-то касательство к покушению), а истинные зловещие убийцы надёжно властями укрываются.
Из года в год, из книги в книгу, из статьи в статью кочуют одни и те же удивительные подсчёты секунд, необходимых на перезарядку карабина. Мол, Освальд не мог стрелять в одиночку, так как не успевал свой Mannlicher-Carcano перезарядить.
Глеба не удивило появление версии о нескольких стрелках – ведь всех интересует, сколько человек стреляло и где снайперы располагались. Удивило то, что самому Глебу хватило пары дней, чтобы убедиться, что стрелял один человек – Освальд.
Журналистов и писателей понять можно – хлеб у них нелёгкий. Читатели верят на слово, проверять утверждения не торопятся. Это тоже понятно – читатель любит факты погорячее. А вот почему власть, вместо того, чтобы раз и навсегда закрыть тему, объяснив простейший фокус, застенчиво заикается, – вот что мучало Глеба, пульсировало в мозгу, не давало успокоиться. Ведь речь шла об одном из важнейших аргументов, опровергающих выводы официального следствия. А власть стыдливо отворачивается, подставляя себя нападкам.
Ошеломили Глеба и выводы Комитета по расследованию тяжких преступлений (есть такой в нижней палате конгресса) – в конце семидесятых этот комитет под давлением общественного мнения провёл повторное расследование убийства президента.
Комитет пришёл к заключению о возможности участия нескольких стрелков. Причём вывод делался на основании всё тех же подсчётов времени, необходимого для трёх выстрелов. Не успевал Освальд перезарядить свой карабин три раза за те секунды, что шла стрельба! Не мог! А выстрелов было три! Значит, кто-то ещё стрелял. Комитет конгресса тоже не заметил бросающийся в глаза идиотизм подсчёта.
Глеб же абсурдность исходной посылки увидел сразу. Проверил и перепроверил выводы. Убедился в смехотворности доказательств. Сначала подивился тому, что никто абсурда не замечает. Затем пожал плечами и сказал себе, что такого не может быть, – хоть один здравомыслящий человек у властей должен был найтись.
Раз смешные подсчёты не опровергаются, следовательно, задача ставилась иная – не разбить дурацкие домыслы, а посеять сомнения в выводах комиссии Уоррена, создать впечатление, будто бы в официальном заключении что-то нечисто.
* * *Толпа впечатлительна. Манипулировать людьми легко. При работе с толпой нет необходимости в серьёзных аргументах. Людская психология устроена так, что человек принимает на веру самую тупую информацию, если она отвечает его запросам.
Если человек влюблён, то с готовностью верит пустым клятвам и заверениям в вечной любви. Если болен, то скорее поверит обещаниям псевдоцелителей, чем серьезным врачам.
А если человеку хочется услышать нечто любопытное, нарушающее размеренный ход скучно-постылого однообразия, то он готов поверить любой наукообразной теории.
Растиражируйте заявление о полевых экспериментах, в которых принимали участие независимо друг от друга десятки оружейников, доказавших невозможность трёхразовой перезарядки карабина за несколько секунд, и народ начнет в массовом порядке истово этим бредням поклоняться. Рождается вера в заговор с целью убийства президента.
Главное, чтобы бредни излагались с серьёзной миной. Это непреложное условие завоевания безграничного доверия! (Хотя если речь идёт о клятвах в вечной любви и мольбах не бросать её, то женщине дозволяется пустить слезу – помогает!).
Справка: сколько было снайперовУ версии о наличии двух или более стрелков, покушавшихся на президента США, четыре основных аргумента:
1. Всего стреляли трижды. С момента первого выстрела до последнего прошло 5,9 секунды. Это ясно видно на снятой случайным свидетелем киноплёнке, это подтверждено следственными экспериментами. Один снайпер не мог сделать три выстрела, так как на подготовку к одному выстрелу из карабина Mannlicher уходит не менее трёх секунд. То есть на три выстрела убийца должен был потратить девять секунд. Проводя опыты на полигонах, десятки снайперов-профессионалов пытались стрелять быстрее, но безуспешно.
Вопрос: как Ли Харви Освальд умудрился сделать три выстрела менее, чем за шесть секунд?
2. Десятки свидетелей показали, что явно слышали выстрел с поросшего травой холма на другой стороне площади, а не из книжного склада, откуда стреляли согласно официальному заключению. Другие свидетели слышали выстрелы и из склада, и с холма…
Вопрос: почему следствие проигнорировало показания этих свидетелей?
3. Некоторые свидетели явно видели дымок от выстрелов, поднимающийся с холма.
Вопрос: почему следствие не обратило внимания на заявления этих лиц?
4. Полицейские нашли на холме ещё одну винтовку!
Вопрос: почему в официальных выводах об этой винтовке ничего не говорится?
Эти четыре пункта и считаются убедительными доказательствами, опровергающими выводы комиссии Уоррена о стрелке-одиночке Освальде. Все эти пункты легко разбиваются:
1. За 5,9 секунды перезарядить карабин три раза и сделать три выстрела невозможно. Это верно. Но ведь учитывать надо только два выстрела – второй и третий! Время, затраченное на подготовку к первому выстрелу, в расчёт не принимается, так как Освальд заряжал карабин и целился до открытия огня. Нельзя учитывать и время, затраченное на выброс третьей гильзы. Таким образом, за 5,9 секунды было произведено всего два выстрела. А это средний показатель для недавнего морского пехотинца. Первым выстрелом Освальд поражает цель, два следующих – промахи, – несмотря на то, что медленно движущийся автомобиль находится на расстоянии 80 метров. Но даже знаменитые 5,9 секунды выдуманы прессой. На самом деле, стрельба длилась до восьми секунд. На плёнке Запрудера выстрелы следуют от кадра 210 до кадра 313. Длительность экранного времени от первого выстрела до последнего – 7,6 секунды. У Освальда оставалось время даже на четвёртый выстрел.
Вывод: затраченное на стрельбу время и её результаты соответствуют официальной версии.
2. Действительно, десятки свидетелей слышали звук выстрелов с холма. Следователи опросили двести десять человек из толпы. Шестьдесят из опрошенных подтвердили, что слышали стрельбу с холма. Еще около пятидесяти слышали выстрелы и с холма, и из склада. Но достаточно сверить схемы расположения этих свидетелей по отношению к холму и складу, чтобы убедиться в том, что речь идёт об элементарном эхе.
Вывод: свидетели, слышавшие выстрелы с холма, слышали эхо.
3. Дымок на холме, замеченный десятком человек, имел место. Чтобы понять, что это за дым, достаточно в жаркий погожий день найти в центре города травяной холм и посмотреть на него. С холма обязательно будет виться дымок… испарений. Воздух вибрирует, и это можно принять за дымок. Если рядом начнут палить из винтовки, а потом наблюдателя расспросить о виденном, то не стоит удивляться замеченному дымку от выстрелов.
Вывод: дымок на холме – не дым от пороха, а обычные испарения в жаркий день.
4. Винтовка, обнаруженная на холме. Первоисточник слуха определить не удаётся. Нет никаких фамилий, фотографий, свидетельских показаний. Возможно, слух родился после того, как репортёры заметили полицейских, несущих карабин Освальда мимо холма. Возможно, в винтовку на холме причудливо трансформировался найденный в помещении книжного склада игрушечный автомат, принадлежавший сынишке одного из работников. В любом случае никаких подробностей нигде не приводится. Кто нашел вторую винтовку? Когда? Кто первым об этом заявил? Ответа нет. Всюду, в любой публикации только ссылаются на предыдущую.
Вывод: довод придуман репортёрами в погоне за сенсацией. А может, и не репортёрами, а может, и не ради сенсации…
Несмотря на то, что все доказательства участия нескольких стрелков легко разбиваются, власти их не опровергают. В 1979 году Комитет конгресса по расследованию тяжких преступлений на основании именно этих доказательств делает вывод о возможности заговора.
Между тем писатель Бернард Корнвел в одной из книг о майоре Шарпе (знаменитая серия о наполеоновских войнах) описывает, как Шарп рисуется перед новобранцами, заявляя, что может за минуту выстрелить из ружья три раза, тогда как по регламенту полагается сделать один выстрел, а очень хорошие стрелки успевают сделать два. Шарп за минуту стреляет трижды! Солдатики поражены. И только старый сержант ухмыляется в усы. Он-то знает, в чем фокус – в первый раз Шарп заряжал ружьё до начала отсчёта…
Даже в историческом романе демонстрируется невинное мошенничество при подсчётах секунд. Власти США до сих пор не удосужились опровергнуть надуманные аргументы, подогревающие общественное мнение вот уже десятки лет.
2.5. Семья
Португалия, южное побережье. 7 марта 2004 года.
«Все счастливые семьи похожи друг на друга…» Если все остальные счастливые семьи похожи на нас, то любопытно, сколько счастливых семей останется в живых через пару суток?
Мари в ответ на шутку посмеивается. Вообще-то, шутки мои ей не нравятся – она их воспринимает слишком серьёзно, а шутки у меня бывают резкими, иногда на грани жестокости. Часто Мари мягко просит не шутить. Но для меня чёрный юмор – отдушина, выплеск злости и раздражения из-за абсурдности ситуации. Конечно, так нельзя, я понимаю, что мои шутки могут быть неприятны. Но ничего поделать с собой не могу – мы все выплёскиваем раздражение на самых близких. Иначе облегчить душу не получается. Видимо, близкий человек должен принимать на себя часть наших настроений.
* * *В чём-то Мари обычная женщина. Однажды давным-давно, в первые дни нашей любви, ей показалось, что я собираюсь её бросить – тогда мы ещё только притирались друг к другу. Она горько плакала, просила не уходить.
Я увидел, что она меня любит не меньше, чем я её. И с тех пор у нас не было размолвок. Или почти не было. В этом отношении мы – исключение из правил. Даже счастливые семьи иногда поругиваются. Мы же не ругались. Почти ни разу. А когда ругались, то виноват был я и только я – выходил из себя по пустякам, спускал на Мари ненужных собак, выпускал пары. Причина всегда лежала в стороне: нелады на работе… зуб болит… погода подкачала…
Но Мари невероятная женщина. Несколько поползновений к ссоре закончились ничем как раз из-за её реакции. Чего стоило спокойствие Мари, мне никогда не узнать, но после того, как она дважды или трижды не дала ссоре развиться, ссориться стало неинтересно.
