Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 2

Валентин Цикунов, бывший в то время семнадцатилетним практикантом «Буреи» после первого курса Сахалинской мореходки, через два года встретил Володю Наулко на престижном месте заместителя начальника отдела кадров пароходства, ясное дело, члена КПСС.

Экскурсия

Совсем немного времени осталось до тридцатилетней годовщины развала Советского Союза, одной из двух супердержав недавнего времени, когда все пятнадцать республик, составлявших самую большую страну мира, разбежались по своим углам, отягощенные многочисленными системными ошибками, взаимными упреками, гонкой вооружений и неэффективностью производства.

Казалось бы, обретя независимость, каждая из них пойдет семимильными шагами в светлое будущее, обретя добрые отношения с соседями и наверстывая упущенное за советское время. Но, к сожалению, этого не случилось.

Консерватизм и шаблонность мышления, привитые за семьдесят предыдущих лет, потеря чувства собственности, напрочь убитой за годы коллективизации и последующих громогласных пятилеток, до сих пор не отпускают, и, судя по всему, потребуется еще не одно поколение, чтобы выйти из порочного круга.

Все большая часть населения, разочарованная систематически невыполняемыми обещаниями и сползанием уровня жизни, мечтает о твердой руке, и число сторонников «великого вождя всех времен и народов», Сталина, продолжает расти и достигло почти половины сегодняшнего населения России. Выросшие за эти годы два поколения знают о Советском Союзе только по рассказам родителей и из книг, многое видят, как в преломленной призме, обращая внимание лишь на привлекательные и угодные им достижения того времени. Идет ползучая реинкарнация образа великого вождя. Превознося фигуру Сталина, подавляющее большинство переносит ее на окружающий мир, но ни в коем случае не на себя. А это и есть самая большая ошибка, которая и позволила усатому идолу уничтожить многие тысячи нестандартно мыслящих людей и своих бывших соратников, создав отряды преданных меченосцев, которые после выполнения возложенной на них миссии были также уничтожены, освободив место для очередных страждущих. И каждый из них наверняка думал, что Красный Молох не коснется его, и свято, бездумно верил указаниям вождя. Но проходило совсем немного времени, и наступала его очередь, и очередной адепт режима, совершенно опустошенный, шел как агнец на заклание, все еще безоговорочно веря своему божеству. И даже перед смертью многие из них выкрикивали здравицы Сталину, полагая, что они стали жертвой какой-то чудовищной ошибки, настолько сильны были их вера и слепое подчинение идолу.

Лишь его странная смерть позволила остановить в какой-то мере этот беспредел, но корни той политики проросли глубоко, и корчевание происходит очень тяжело, несмотря на прошедшие десятилетия. Возвращение к старому уже невозможно в силу множества причин, да и Россия слишком велика, чтобы повторить Северную Корею. Тем не менее забывать страницы нашей истинной истории не только безнравственно, но и очень опасно, прежде всего для самой страны, на фоне многочисленных кощунственных поступков определенной части общества, ненавидящих первопроходцев, впервые вскрывших и показавших настоящее лицо диктатора и его системы: памятники Солженицыну обливают черной краской, неоднократно разбивают небольшой бюст, установленный во Владивостоке поэту Осипу Мандельштаму, погибшему где-то здесь, но неизвестно где похороненному. Великий вождь так и не простил ему «Кремлевского горца». Перечислить всех, против кого направлен «праведный» народный гнев, просто невозможно, достаточно вспомнить, каким обструкциям подвергались такие известные писатели и поэты, как Василий Аксенов, Владимир Войнович, Фазиль Искандер, Виктор Ерофеев, Белла Ахмадулина и многие другие.

Неудивительно, что из российских и советских пяти Нобелевских лауреатов по литературе, начиная с Ивана Бунина, четверо скрывались в эмиграции, и лишь один Шолохов умудрился прожить в свое удовольствие, выдавая такие перлы, как «Поднятая целина», которую и близко-то сравнить по качеству с его единственным шедевром «Тихий Дон» невозможно, как будто писали разные авторы.

Еще живы свидетели, да и участники, совсем недалекого советского времени, и некоторые из них все еще помнят сталинизм во всей его красе и размашистости. И на страницах этого рассказа появилась возможность еще раз взглянуть на реалии и факты того времени глазами непосредственных свидетелей, воочию видевших и знавших далеко не масляные картины нашего прошлого.

Лето 1990 года выдалось на редкость теплым и относительно малодождливым. Капитан теплохода «Нижнеянск» Дальневосточного пароходства Валентин Алексеевич Цикунов на своем мощном, почти 180-метровом «броненосце» с усиленным ледовым арктическим классом (почти ледоколом) уже успел сделать один арктический рейс из Владивостока в Певек с различными грузами и готовился ко второму в тот же самый порт. Первый рейс прошел успешно, и судно, следуя полным ходом, на всем протяжении рейса не встретило обычных для сезона паковых или однолетних льдов, оставивших ледоколы без работы. У капитана было хорошее настроение, хотя, впрочем, как и зачастую, он опять остался без летнего отпуска.

Его судно типа «Норильск» или «СА-15», «морковка» на местном пароходском сленге, стояло под погрузкой контейнеров во Владивостокском порту на бар нашей самой известной после Волги реки Колымы и на все тот же арктический Певек. Причиной хорошего настроения капитана являлась неожиданная скоротечность рейса, при повторении которого у него еще оставались шансы ухватить кусочек лета и золотую приморскую осень. Первый рейс и в самом деле продолжался немногим меньше месяца, при том что от Владивостока до Певека 4000 морских миль, и «Нижнеянску» потребовалось всего лишь десять суток, чтобы покрыть такое гигантское расстояние, следуя средней скоростью 18—19 узлов на двух своих двигателях, проходя за сутки в среднем 400 миль. Правда, количество сжигаемого мазута превышало 50 тонн в сутки, но если надо – то надо, тем более что считать эффективность перевозок, особенно северных, еще не научились.

А лето и в самом деле удалось: на всем протяжении от Владивостока до Певека не было ни штормов, ни привычных туманов, и камчатские вулканы даже на стокилометровом расстоянии поражали своей величавой осанкой, а снежные вершины на фоне голубого неба казались выходцами из параллельных миров. Видимо, циклоны в этом году то ли забастовали, то ли взяли отпуск за много предыдущих лет непрестанного труда. Поневоле вспоминается затертая с давних времен поговорка: «Если бы море всегда было таким, то все евреи бы плавали». Вот так прямо народная мудрость склонилась к банальному шовинизму.

Учитывая благоприятный долгосрочный прогноз погоды и вспомнив про уже порядком подзабытое обещание, когда-то данное дочери, окончившей девятый класс, капитан, посоветовавшись с женой, решил взять ее с собой в следующий рейс и немного приоткрыть Арктику для своих чад, тем более что и его сын после окончания четвертого курса высшей мореходки в числе 25 курсантов также шел с ним в этот раз. Да и дома тоже будет спокойнее – пусть жена отдохнет, а сын с дочерью будут под присмотром отца. Узнав о скором круизе, дочь от радости едва не придавила своего невысокого папаню, не привыкшего к открытым проявлениям нежности, обняв его за шею.

Большая капитанская каюта на большом судне позволяла совместное проживание не только дочери, но и сына. Все трое ближайших родственников свободно разместились в ней, не испытывая никаких бытовых неудобств. К тому же рядом находились сауна, солярий и бассейн. Капитану и его отпрыскам было совсем не скучно в этом рейсе, он и припомнить не мог, когда еще приходилось так близко и долго общаться с почти взрослыми детьми, замечая их любопытство и с удовольствием отвечая на многочисленные вопросы.

Закончив погрузку и обычную рутинную процедуру оформления грузовых документов и отхода в рейс, глубоким вечером судно снялось в рейс и малым ходом направилось на выход из бухты Золотого Рога среди многочисленных мерцающих огней почти субтропического лета.

Тишина ночной прохлады, яркое звездное небо и постепенно нарастающий напор встречного ветра от увеличивающейся скорости судна долго не могли заставить молодежь разойтись по спальным местам, несмотря на неоднократные напоминания отца. Для них, и особенно для дочери, это было открытие нового, неизвестного мира и присущих ему же ощущений. Валентину удалось уговорить дочь идти спать уже под утро, когда, пройдя спящую Находку, «Нижнеянск» начал подворачивать к северу в направлении пролива Лаперуза. Так и проспала она до обеда следующего дня.

А затем открылся и сам пролив, который проходили уже в светлое время: слева остров Сахалин, справа вдалеке – Япония, различимая и без бинокля в условиях хорошей, почти осенней, видимости. Исключительная видимость в Приморье, да и на Сахалине, бывает в сентябре—октябре, когда воздух чист, свеж и прозрачен, будто его и нет.

И на этот раз проскочили весь путь за десять дней, не встречая ни льдов, ни сколько-нибудь значительных штормов, туманов и противных ветров. Гладь воды напоминала штилевую, в которой отражались редкие облака и яркие блики солнца, слепившие глаза. Ну и, конечно же, стаи дельфинов: их обтекаемые черновато-серые лоснящиеся тела легко выпрыгивали из воды, направляясь по известному только им курсу. Но завидев идущее судно, совершали поворот «все вдруг» наперерез, обращаясь к своему любимому занятию: нырянию и плаванию у самого форштевня в буруне разрезаемых брызг. Известно, что дельфины в движении редко превышают скорость в 40 км в час. Скорость судна лишь немногим уступала, и они вскоре уходили в сторону от неуступчивого партнера. Стаи чаек преследовали судно почти на протяжении всего пути – близость берега позволяла им сопровождать нашу «морковку», не удаляясь в океан. Иногда, найдя косяк какой-либо рыбной мелочи в верхних слоях воды, они всем скопом, истошно крича, пикировали в воду, хватая свою часть добычи и забывая о сопровождаемом судне. Чайки сопровождают любое судно не из простого любопытства: они прекрасно ориентируются по времени приема пищи экипажами и ожидают остатков пиршества, когда судовая обслуга выйдет на корму с ведром и начнет выбрасывать съедобные остатки завтрака, обеда или ужина. Тогда начинается несмолкаемый гвалт, и, стараясь вырвать кусок побольше друг у друга, они иногда в пылу междоусобной борьбы теряют его, и тот падает в воду, начиная медленно тонуть. Тогда одна из них, или же совершенно посторонняя, сомкнув крылья, бросается в воду, почти не поднимая брызг, и достает лакомство уже из глубины.

В Певеке не по-полярному светило солнце, заставив раздеться до рубашек и аборигенов, и приехавших за длинным северным рублем рабочих молодцов. Сапоги, резиновые и кирзовые, по-прежнему оставались самой популярной обувью в городе: растаявшие остатки сугробов и ледяных наростов развезли несусветную грязь, форсировать которую в иной обуви было невозможно, да и деревянные тротуары не проглядывались под журчащими ручейками, сбегающими с окрестных пригорков и угольных терриконов, добавляя свою лепту в и без того не идеальную экологию.

Простояв около суток на якорной рейдовой стоянке, «Нижнеянск» на следующее утро был ошвартован к причалу, где началась выгрузка привезенных ящиков – или контейнеров, для не знающих морского портового сленга. Поскольку каждый контейнер выгружали на автотранспорт, согласно плану-графику порта, предстояло простоять у причала четверо суток.

Капитан вспомнил своего старого товарища Бориса Чудинова, начальника старательской артели, проживающего в Певеке с женой и двенадцатилетним сыном. Его артель, как и многие другие, занималась вторичной переработкой отработанных пород с последующим обогащением. Проживал он в панельном доме в хорошей трехкомнатной квартире, что совсем неплохо для севера. Артель «просеивала» породы, уже прошедшие через государственное рудное предприятие, а сам прииск находился в 150 километрах от Певека. В золотоносных районах много артелей работают таким способом, т. е. получают лицензию на переработку участков, отработанных уже государственными первопроходцами, снявшими «сливки» с целомудренного пласта или золотоносной жилы. Эти артели и идут вслед за госдобычей, вооруженной самым дорогостоящим оборудованием и мощными многотонными драгами. Ничего подобного они себе позволить не могут – не те финансирование и размах. Но они противопоставляют техническому обеспечению свои рвение, усердие, титанический труд и желание заработать, что и подтверждается их почти всеобщей рентабельностью. Они извлекают из уже переработанной руды все, что в ней осталось, а осталось в ней немало, судя по той же рентабельности.

Мягко говоря, государственные предприятия начинали разработку перспективного участка, а потом по какой-либо причине бросали его и переходили на более перспективный, стараясь по-быстрому сделать план. Потому и остаются вторичные участки, иногда даже более богатые, чем еще не начатые новые.

Как водится, капитан пригласил своего старого друга вместе с семьей посетить судно, что с благодарностью было принято. Борис с семьей остались очень довольны и к тому же познакомились с отпрысками Цикунова. Валентин всегда был хлебосольным хозяином – постарался он и на этот раз. И как продолжение, последовало ответное «алаверды». Во время домашнего застолья, когда после нескольких рюмок в очень приятной компании люди на глазах добреют и готовы оказать любую услугу, о которой раньше и подумать не могли, Борис предложил экскурсию для экипажа на его прииск с заездом в один из давно заброшенных лагерей, где добывали открытым способом редкие металлы.

На следующее утро к борту подкатил тридцатиместный автобус, и уже предупрежденные капитаном накануне, свободные от вахт и работ, члены экипажа заполнили его. Около 10.00 автобус уже катил вглубь сопок Чаунской губы. Водитель автобуса оказался местным, из бывших заключенных, сидел здесь свою «десятку» еще в пятидесятых годах. Не отвлекаясь от довольно разбитой пыльной дороги, он рассказал, что в Певеке находилось управление «Севлага», в которое входили несколько лагерей от устья Колымы до порта Провидения, и, в свою очередь, оно замыкалось на Магаданское управление лагерного хозяйства. Заключенные из этих лагерей занимались добычей полезных ископаемых и редкоземельных металлов, которых на Чукотке было предостаточно, но добыть их было непросто.

На полигон, площадку размером примерно с квадратный километр, выгоняли в любую погоду, исключая совсем уж бурано-ураганные дни, несколько сот заключенных, и они ломами долбили вечную мерзлоту, сгребали лопатами в кучки мерзлые отколовшиеся комки этой многострадальной земли, грузили в сани, в которые впрягались порядка пятидесяти человек, и вывозили к месту складирования.

Во время экскурсии вместо заключенных там работали бульдозеры «Caterpillar» и «Komatsu», и сдается нам, что каждый из них был намного эффективнее сотен заключенных. Но вождю всех народов они и не требовались: он решал главную задачу – найти достойное дело для тысяч приговоренных к большим срокам политических заключенных для их перековки и превращения в достойных граждан страны, которую он представлял, правда, если выживут.

Спецконтингент, как официально именовали обреченных, обычно завозили с началом арктической навигации с июля по сентябрь для пополнения лагерей людским ресурсом и материально-техническим снабжением. Как правило, пароход, привозивший заключенных, вез и снабжение для лагерей. Сошедшие на новую планету сами же выгружали груз и тащились до своего лагеря пешком, неся в руках или за плечами все, что можно было поднять, катили бочки с ГСМ, тащили волоком или на листах железа все, что можно было утащить, – зимой все пригодится, да и взять что-либо там негде, а если учесть продолжительность здешней зимы – с сентября по июнь-июль, – то можно представить себе ценность самой незначительной безделушки.

Через пару часов автобус подкатил к лагерю, где в 40-х и 50-х годах открытым способом добывали урановую руду. Представьте: среди сопок вдруг открывается горизонтально плоская площадка почти правильной круглой формы, как чаша, диаметром около пяти километров, и на середине этой чаши возвышается сопка высотой 80—100 метров с диаметром в верхней части около трехсот метров и у основания около пятисот. На верху сопки расположен лагерь на две тысячи человек – четыре барака по пятьсот человек в каждом, и весь ее верх перегорожен колючей проволокой пополам. На свободной ее половине находился карьер в форме чаши на расстоянии 30—50 метров от края этого псевдовулкана. Вплотную к краю карьера примыкала эстакада, по которой внутрь карьера на глубину 50—70 метров спускались клети с ящиками для руды. Эстакада была изготовлена из бревен и стального каркаса с грузовыми блоками наверху и большим колесом с ручками сбоку. Никакой механизации не было, и заключенные вручную крутили эти ручки, вытаскивая руду и опуская уже порожнюю клеть обратно, а также использовали этот механизм для подъема и спуска работающих. Рядом с подъемником находился вырез 10-метровой ширины, идущий до самого дна карьера, куда укладывали руду, готовую к отправке, предварительно отделив от нее наиболее крупные куски пустой породы. При наступлении холодов ее перевозили машинами и волокушами в порт, а летом, после вскрытия Лены, отправляли на судах типа «река-море» в ленский речной порт Осетрово или по рекам Обь и Енисей к обогатительным фабрикам. Местные старожилы до сих пор гордятся, подчеркивая, что первая в СССР атомная бомба была изготовлена из урана, добытого из этой сопки.

Сопка состоит из породы, богатой ураном, и заключенные ковыряют ее круглый год. Зимой, когда мороз скует ледяным покрывалом реки и тундру, урановую руду вывозили автомашинами.

Ежегодно сюда завозили заключенных по 2200 человек специальным этапом, именно для этого лагеря. Пароход с контингентом выгружали в Певеке, и дальше они шли пешком до лагеря все свои километры, унося с собой всю мелочевку. Остальное, более тяжелое снабжение и оборудование, доставлялось в лагерь позднее, уже по замерзшему зимнику, автомашинами или тракторами с волокушами. Такой способ передвижения этапа к конечному пункту назначения был универсальным для всех лагерей.

Самым тяжелым для заключенных был пеший поход по тундре с полной нагрузкой на каждого человека. Именно поэтому первоначальный этап состоял из 2200 человек, из которых дойдут лишь 2000. Исходя из многолетнего опыта, конвоиры знали, что примерно двести человек погибнут в дороге по разным причинам. Трупы тех, кто не выдерживал и умирал по дороге, использовали как бревна: укладывали на грунт и присыпали сверху землей. Вся дорога до лагеря устелена трупами, и удивляться здесь нечему: большая часть дорог на колымской трассе как две капли воды похожи одна на другую, и способ бесчисленных захоронений везде был одинаковым. Видимо, это было одобрено в высоких кругах: пусть послужат Родине даже своим прахом.

В этот лагерь отбирались наиболее сильные и относительно здоровые заключенные из политических, чтобы их ударным трудом обеспечить максимально возможную добычу руды для скорейшего создания своей собственной атомной бомбы и ликвидировать отставание от США в этом варварском соревновании за счет жизней тысяч своих собственных граждан, хотя и осужденных, но не переставших быть людьми и не ведавших о своей дальнейшей участи, обреченных на невидимую, но с каждым часом приближающуюся смерть. Никто из них и в мыслях не представлял смертельную способность гамма-лучей убивать все живое, даже в самых малых дозах накапливаясь в организме.

Через год, к следующему завозу контингента, в живых от всего этапа оставалось не более двухсот человек, да и те уже были не жильцы, а просто еще живые трупы, апатичные и уставшие от такого существования, желающие скорейшей смерти, дабы покончить с мучениями. За год от радиации умирало около1800 человек, и это повторялось с 1944 по 1958 годы, до момента, когда добыча урановой руды на комбинате была прекращена. На протяжении четырнадцати лет один этап сменял другой, почти полностью вымерший за год, и это всего лишь на одном прииске смерть от радиации забрала около тридцати тысяч человек, не считая оставшихся, которым тоже оставалось совсем недолго с разрушенным напрочь здоровьем. Можно быть уверенными – никто из них до материка так и не добрался, и останки их так и остались навеки в суровом Колымском краю.

Убийственные лучи радиационного излучения, и особенно смертоносное гамма-излучение, не видят разницы между плотью заключенных, конвоиров и работников НКВД. После многократного ослабления гамма-излучение превращается в рентгеновское, которое также в больших дозах смертельно для людей. Оно безжалостно действует на все живое, но поражающие его факторы уже значительно ослаблены, и для нанесения серьезного вреда требуются уже гораздо большие дозы. Оно и применяется в рентгеновских аппаратах в малых дозах и почти безвредно для человека. И только на следующем этапе рентгеновское излучение, еще более ослабленное, превращается в фотоны света, которые мы получаем с нашего светила. Вот таким образом смертельное гамма-излучение трансформируется в солнечный свет, дающий нам тепло, согревающее планету и, по большому счету, дающее жизнь нам и всему сущему на Земле. Таким образом, чисто схематически и очень кратко можно объяснить процессы в не самой большой термоядерной вселенской печке – Солнце. Хотя, для справки, Земля поглощает всего лишь одну двухмиллиардную часть солнечной энергии – тех самых фотонов, преобразованных в солнечный свет.

Работники НКВД, конвоиры и охрана были не сильны в ядерной физике, и какие-то невидимые лучи для них были грамотой за семью печатями. Они приехали в этот забытый Богом край зарабатывать новые чины, награды, повышенные зарплаты и персональные пенсии, чтобы по окончании срока службы вернуться на большую землю живыми и здоровыми и наслаждаться прелестями жизни и полученными привилегиями, свысока посматривая на обычный люд больших и малых городов, ищущий, у кого бы перехватить десятку до следующей зарплаты.

Для охраны наверху были построены два небольших барака между большими бараками заключенных, в которых дежурила суточная смена: там же они и находились в течение всей смены. Внизу под сопкой располагались несколько домиков, штаб НКВД и общежитие для всех солдат и офицеров с семьями, но обычно там проживало не более двух-трех семей. Остальные предпочитали находиться в более теплых краях, получая ежемесячный аттестат от своих мужей. Впрочем, штат охраны выбирал себе временных жен из женских лагерей, находящихся в Певеке. В основном это были жены «врагов народа», получившие немалые сроки за связь со своими мужьями. Оттуда же, как и из западных лагерей европейской части страны, шло пополнение гаремов старшего начсостава НКВД. У женщин просто не было выбора, и приходилось соглашаться, в противном случае их ждало неминуемое мучительно долгое существование с наиболее вероятным смертельным исходом.

Все же кое-какие рекомендации по защите от радиационного излучения органы насилия получали, но даже при их полном и точном выполнении это было что слону дробина: на примитивном уровне, средства для защиты не отпускались, многие свойства радиации были неизвестны, да и отношение самих охранителей к тому, что не видно, только что описано выше. Общее количество охраны и офицеров на руднике не превышало 50—70 человек, и к следующему лету почти половина отправлялась в мир иной вслед за теми, кого они так усердно охраняли. Не спасали ни погоны, ни винтовки с автоматами, ни даже светлый лик вождя, висевший в каждом кабинете, ни его верный опричник Лаврентий, который и курировал весь проект создания атомной бомбы. Радиация не щадила никого, и не умершие в течение года умирали в последующие годы. Если и удавалось каким-либо образом оттянуть смерть, то совсем ненадолго.

Все прибывшие на рудник уже через неделю-другую были обречены, урановая руда хотя и слабо радиоактивна, но долгосрочное, непрерывное пребывание в зоне ее действия быстро наматывало смертельные дозы, и уберечься от нее было практически невозможно. Конечно, заключенные получали большие дозы, непосредственно работая с рудой в незащищенной скудной одежде, да и физическое их состояние несравнимо с сытыми охранниками. Это и создавало какую-то разницу во времени наступления смертельной болезни, тем более обреченные умирали постепенно, что позволяло органам ссылаться на их слабое здоровье, жестокий климат, недостаточное наркомовское питание и тяжелый труд, т. е. манипулировать. Многие смерти охранного персонала объяснялись повальным пьянством, тяжелым климатом, отсутствием многих витаминов и тоской по большой земле. Таким образом удавалось на протяжении долгого времени умиротворять свои собственные надежные кадры, на которых режим и держался. Хотя наверху, безо всякого сомнения, знали истинную причину столь высокой смертности, но публичной огласке это не предавалось, и на все существовала «естественная убыль», которая применялась и к людям. Но все жертвы перекрывались одним словом – «надо». Стране нужна была своя собственная атомная бомба, и ради нее жертвовали тысячами жизней. Очень кстати пришлось ко двору очередное гениальное изречение вождя: «Смерть одного человека – трагедия, смерть тысяч – всего лишь ошибка», как бы давшее завуалированную отмашку продолжать, не считаясь с количеством жертв, и органам были развязаны руки, а они и рады стараться.