Бриллиант «Dreamboat»

– Я полагал, контрразведка большевистских агентов разыскивает, а не ветреных женихов прекрасных девиц. Или я ошибаюсь, господин прапорщик?

– Контрразведка много чем занимается! – добавил металла в голос Белоносов. – Извольте отвечать! – мышонок-прапорщик нападал, хватал тонкой лапой кота за усы – старичок смешно зашевелил густыми пепельного цвета бровями.

– Браво, молодой человек, орлом просто! Теперь вижу – вы настоящий зубр контрразведывательных операций, даже трепет берёт. Ну что ж, из глубочайшего уважения к Вашей службе, отвечу: человека этого, что на карточке фотографической запечатлён, я видел впервые и не совсем уразумел, чего он от меня добивался, право слово. Подсел он ко мне, когда я трапезничал, и стал про какие-то стародавние дела расспрашивать. Про родственника моего дальнего, Петра Еремеева, я его больше года не видел, а этот утверждал, что Пётр где-то в городе. Зимой, как Советы власть взяли, должен был Пётр приехать, да что-то ни слуху ни духу. Послал я Виктора вашего к Митьке Захарову, они с Петром старые приятели, может он чего расскажет, и более не видел.

– Где Захарова найти? – продолжил расспросы прапорщик.

– На соседней улице, третий дом от церкви, там живёт. Явился с войны весь пораненный, влачит, так сказать, незавидное существование, а прежде справный мужчина был.

– Что ещё спрашивал у Вас Виктор?

– Должен был, якобы, Петр не один явиться, а у Виктора к тому человеку дело, какое, правда, не сказывал. Вот и всё, больше ничем помочь при всем желании не способен, уж извините старика. – Он тяжело и протяжно вздохнул, возвращая Насте фотографическую карточку. – Желаю Вам, барышня, отыскать вашего жениха в скором времени и добром здравии. Совет, как говорится, да любовь.

Когда они уже уходили, старик, словно нехотя, произнёс в спину.

– Я бы Вам, милая, настоятельно советовал побеседовать с Оленькой Ремберг. Самая интереснейшая дама в городском театре.

– Она что-то знает? – обернулась Настя.

– Понятия не имею, – скривился Фома Фомич. – Просто такого красавчика, как ваш Виктор, наша хищница Оленька ни за что не пропустит. Не должна была пропустить.

Время было совсем позднее, но Жорж вновь проявил настойчивость: расставаться с Настей ужасно не хотелось. Захаров живёт рядом, пройти-то всего ничего, а назавтра целое дело будет, да и сейчас-то он точно дома, а днём его ищи-свищи – и они всё-таки отправились к инвалиду германской войны, возможно, совершив тем самым непоправимую оплошность.

Глава 13

Капитан Малинин устало и равнодушно рассматривал стоявших напротив врагов. Противника. Пятерых местных оборванцев, понуро опустивших вниз глаза. Личности колоритные, признал он, чудо-богатыри, красные герои! В лаптях! Вида самого грозного, куда уж!

– Кто такие? – спросил Малинин, брезгливо переводя взгляд с пленных на пышущего карминовым румянцем казака Загоруйко и обратно.

– Краснопузые, ваше благородие! – молодцевато отрапортовал Загоруйко. – Комбедовцы. Повесить на ближайшей осине – и дело с концом!

Усталость имеет мерзкое свойство накапливаться. Понемногу, постепенно, исподволь. Сначала её вовсе не чувствуешь, потом ощущается лишь лёгкое недомогание, едва-едва уловимый дискомфорт, и кажется, что всё это мелочь, пустяк, зряшное волнение. Но она не переставая давит на плечи, утяжеляет обувь, делает равнодушным, безынициативным, появляется апатия, непротивление трудностям, хочется закрыть глаза и отключиться от действующей реальности, заснуть прямо там, где стоишь. Малинин на ногах держался только из злости. Из упрямства, из принципа, из уважения к себе самому и своим бойцам. Мысли отсутствовали, ноги налились свинцом, словно к сапогам привязали чугунные ядра, глаза протестовали против света, требовали темноты, отдыха, сна. Пятые сутки они, имеющие грозное название разведывательно-диверсионная группа особого назначения, почти не спали, питались на ходу от случая к случаю и все время шли, шли, шли. Путали следы, возвращались назад, рискуя утонуть, бродили по болотам, снова шли вперед и снова возвращались. Налет на склад боеприпасов провели удачно: часовых сняли легко, бесшумно и бескровно, просто вырубили полусонных красных солдатиков, связали, установили заряд динамита и отошли. Рвануло знатно, зарево полночи красило небо в багровые цвета, только большевикам это сильно не понравилось, и они порешили во что бы то ни стало наглую группу капитана Малинина отыскать и уничтожить. Не так и далеко до своих было: не более тридцати вёрст, один хороший марш-бросок, однако у красных кто-то опытный оказался, явно из своих, бывших: не теряя времени, мгновенно пресёк панику и организовал преследование. В общем, отрезали их, загнали глубоко в лес и обложили поисковыми группами. По дорогам конные разъезды стерегут, а в лесу пешие отряды на пятки наступают. Будто бы других дел у противника нет. Прорваться не вышло, слишком уж сильный численный перевес был у красных, а Малинин, как скопидом, людей берег истово, за просто так терять не хотел ни одного, уводил от столкновения, огрызаясь редкими выстрелами. И хотя помня, как Отче наш, что патронов много не бывает, так что с собой боеприпасов набрали под завязку, экономил каждый, словно предчувствуя нехорошее. Попробовать укрыться и переждать погоню не пытались: у преследователей появились собаки, их беспокоящий лай заставил отказаться от мысли замаскироваться – собаки любое укрытие обнаружили бы без труда. Провизия кончилась через сутки, они ведь много не брали с собой, и так выгадывали, как могли. Их грамотно оттесняли вглубь вражеской территории, и запасы таяли буквально на глазах. Афоня Петров, старый товарищ, якут, проводник, выводил какими-то неведомыми тропами, но невидимый противник словно мысли читал, а точнее, думал аналогично и все их ходы наперед предвидел. Правда, если бы не Афоня, их давно загнали бы в ловушку, но хитрый якут по-звериному, интуитивно-загадочно вёл мимо засад, лишь один раз едва-едва не попались. Малинин вытащил ситуацию из категории безнадёжных, он сам не понял, как почувствовал залёгших впереди стрелков, успел оттолкнуть идущего следом подпоручика Смольянинова и открыл огонь навскидку с двух рук из двух наганов в кажущуюся пустоту, резко перемещаясь вбок скрестным шагом в полуприсяде, прикрыв собой группу. Афоня растворился между деревьев, отвлекая интерес противника на себя беглым, но точным огнём карабина, а остальные откатились назад. Расстояние до засадников было изрядным и револьверный огонь не мог причинить вреда, даже если стрелял такой мастер, как капитан Малинин, но красные не выдержали – и завязалась изрядная перестрелка. Малинина зажали огнём ручного пулемета и винтовок, но Афоня пулеметчика снял – и они снова отошли без потерь, если не считать растраты боеприпасов. Теперь погоня висела на загривке, дышала в затылок, связывала движение, Малинин спиной чувствовал взгляды противника. Снова углубились в болота, шли, без рассуждений доверившись чутью Афони Петрова. И снова их ждали на выходе из болот, снова загнали назад, вглубь трясины ружейно-пулемётным огнём, снова они шли точно след в след за Афоней. Кто же командует облавой, думал Малинин, кто? Увидеться бы с тобой, неведомый визави, наверняка знакомы. Себе Малинин не врал, противник был явно классом выше его самого, и Малинин уже сомневался, что им удастся выбраться живыми. Подпоручики Смольянинов и Владиславлев совсем выбились из сил, плелись следом безразлично, словно лишённые разума, чувств, эмоций. Малинин осознавал, что появись сейчас рядом красные – оба сдались бы без боя. Прапорщик Лужнин, самый юный, всегда смотревший на Малинина с немым обожанием и буквально телячьим восторгом, пока крепился, видимо, обожание не давало окончательно пасть духом, но силы оставляли и его, он спотыкался на ровном месте, шел тяжело, без обычной лёгкости и резвости. Малинин объявил очередной короткий привал: все повалились в траву и застыли, хрипло и бессильно дыша.

– Плохо, командир, – шепнул Афоня. – С ними, – он кивнул на молодых офицеров, – не уйдем.

– Вижу, -зло процедил Малинин. – И что ты предлагаешь?

– Разделиться надо. Я уведу погоню, а ты выводи группу.

Малинин покачал головой:

– Не выйдет, Афанасий! Вывести можешь только ты, без тебя нас очень быстро отловят.

– Подожди, командир, не руби сгоряча! Вы отойдёте к болотам, затаитесь, я помотаю погоню сутки по лесу, вернусь за вами, а детишки отдохнут, силы восстановят, тогда уйдём вместе, иначе никак!

– А если тебя подстрелят? – вопрос был риторический, ответа не требовал, но Малинин категорически не желал дробить группу, тем более расставаться с Афоней. Хотя и чувствовал, что якут прав.

– Против нас действует кто-то свой, – сказал Малинин. – Слишком уж грамотно нас преследуют. Чувствуешь? Он наверняка твой вариант просчитал и постарается тебя отрезать и уничтожить нас. А один ты им не страшен, даже если и уйдёшь. Нельзя нам делиться, Афанасий.

– Так есть шанс, командир, а иначе вымотают и додавят. Решайся. По-иному не выйдет.

Лай собак и треск сучьев под ногами преследователей послышался рядом, Малинин поднял группу и погнал вперёд. Бегом, бегом. Афоня жестом показал: отрывайтесь, я уведу в сторону погоню, потом догоню! – и исчез в густом кустарнике. Грохнул карабин, ему ответил нестройный залп трехлинеек и злобный стрёкот «Льюиса». Малинин продолжал уводить группу, но преследователи на трюк Афони не купились, основная часть гонителей по-прежнему висела у развед-диверсионной группы на загривке, лишь небольшой отряд, даже не отряд, ватага, двинулась за Афоней. Малинин ощутил предательский холодок в груди и мысленно начал подсчитывать оставшиеся патроны. Выходило скверно. Нагонят их быстро, а для полноценного боевого столкновения боеприпасов не хватит. Вчетвером они продержатся несколько минут, и если до того их не подстрелят – придется идти врукопашную. Нет, они, конечно, бойцы хоть куда, всех троих он лично натаскивал, но что толку. Отчаявшись взять живыми, их просто перестреляют.

Речка возникла неожиданно, даже не речка – тоненький ручеёк, они пошли вдоль по воде, и вдруг Малинин понял, что свершилось чудо: преследователи больше не наступают на пятки, их потеряли, на какое-то время можно перевести дух. Не успел он это осознать, как появился довольный Афоня: завел преследователей подальше, сделал крюк, след оборвал и двинул наперехват. Улыбка во все лицо, а глаза хитрые-хитрые. Малинин вспомнил, что в редкие мгновения благодушия подполковник Вешнивецкий называл якута хитроглазым и не без причины. Малинин улыбнулся воспоминаниям, посмотрел на лежащих без движения подпоручиков и прапорщика. Когда-то давно, в другой жизни, в ином измерении, в чужой реальности подполковник Вешнивецкий взял их, молокососов, юнкеров вчерашних, «чайников», и изготовил, словно скульптор из глины вылепил, боевую контрразведывательно-диверсионную группу. Отбирал по одному ему ведомым признакам, из множества одного, но, как потом понял Малинин, влюблённых в свое дело. Сам он, Серёжа Малинин, например, оказался превосходным стрелком, хотя раньше за ним особого рвения к стрелковым наукам не наблюдалось. Северианов же проявил особый талант в рукопашном бое, равных ему Малинин не встречал, сам с ним спарринговать страшился, хоть и работал Северианов мягко, удары лишь обозначал, между тем Малинин его практически никогда не мог достать, каких попыток не предпринимал. Где Вешнивецкий добыл Афоню Петрова – так и осталось загадкой, но Афоня один стоил всех. Нюх у него был, как у доберман-пинчера, стрелять он мог с закрытыми глазами, на слух, по примятой травинке определял направление движения группы противника, казалось, видит якут в темноте. А ещё он обожал читать. В любую свободную минуту Петров доставал из вещмешка книгу и увлеченно, по-детски забыв обо всем на свете, глотал страницу за страницей, облизывая указательный палец, перед тем, как перевернуть очередной лист. Может от этой его любви к чтению, изъяснялся Афанасий на русском языке чисто, даже иногда литературно, избегая слов-паразитов.

Развели небольшой бездымный костёр, Афоня мгновенно насобирал одному ему ведомых трав, кореньев, даже несколько грибов отыскал; и очень скоро все с хищным звериным аппетитом хлебали из котелка непонятное, но ужасно вкусное варево. Сразу потянуло в сон, Малинин разрешил молодым отдыхать, и те мгновенно уснули.

– Плохо, командир! – сказал Афоня. – Нас не потеряли, нас специально отпускают подальше, ослабляют поводок, усыпляют – значит, жди беды.

Малинин и сам это понимал, беспокойство глодало душу голодным волком.

– Нас ждут, определили направление движения, по запаху варева вычислили, сейчас обкладывают качественно, чтобы наверняка. Вы отдохните пока, я сползаю, посмотрю как и что вокруг происходит. Если вдруг случится чего – отходите к болотам, прорываться не пытайтесь – не выйдет.

Якут вернулся, сияя надраенным самоваром, и Малинин почувствовал, что беды позади.

– Есть шанс, Сергей! – то, что Афоня назвал его по имени, а не как обычно, командиром, говорило о многом.

– Впереди заслон, человек двадцать, с пулеметом, разместились грамотно, ждут, позади нас большой отряд, я понимаю, погонят в засаду. Только засадники уже нас похоронили и расслабились, вздохнули свободно, курят, махрой издалека тянет, а мы-то еще живы. Есть один вариант, но очень зыбкий: пройти рядом с ними, под самым носом, сквозь пальцы просочиться, мы-то с тобой проползём легко, а вот молодёжь…

Малинин раздумывать не стал, поднял чуть посвежевших офицеров и повёл группу за Афоней. Шли сторожко, след в след, почти беззвучно. Когда Афоня замер, Малинин понял, что наступает кульминация, итог операции. Или им повезёт, или здесь закончит своё существование развед-диверсионная группа.

Они подбирались к затаившимся красным с подветренной стороны, и теперь Малинин сам различал запах махорки, ружейного масла и человеческого пота. Курить в засаде – дело последнее, Малинин кивнул Афоне:

– Ты первый, потом остальные, я – замыкающий. Огня не открывать!

Спустя два часа, оторвавшись наконец от назойливого дыхания в затылок, Малинин понял: на этот раз обошлось! Он гнал группу бегом, не снижая скорости, без привалов и долгих остановок, сейчас все решало время. Успеют выйти к своим – все будет прекрасно, не успеют – придётся снова отходить и начинать по-новому.

Но все, как будто, обошлось. Вырвались они из лесу, добежали до небольшого хутора, там уже казаки. Можно отдохнуть, расслабиться, поверить, что в этот раз повезло…

Красные стояли, хмуро глядя вниз, Загоруйко мечтательно щурил усы. Сзади толпились до полутора десятка солдат, хищно разглядывая пойманных коммунистов, а какой-то слащавый мужичонка в купеческому картузе тыкал кнутом в грудь молодой женщины и сладостно приговаривал:

– Вот она, ваше благородие, наиглавнейшая змеюка. Жинка главного комиссара.

Юный хорунжий с азартом и некоторым даже любопытством хлестнул женщину нагайкой, целя в лицо, но она в последний момент отшатнулась непроизвольно, и удар лишь ожег плечо.

– Ого! – С неподдельным, даже детским любопытством посмотрел хорунжий на женщину и снова взмахнул плеткой. Несчастная мышка хочет поиграться с матерым котом? Извольте-с! Ноздри хищно раздувались, зрачки расширились, офицер был явно неадекватен, хотя спиртным не пахло. Либо кокаин, либо просто пьян от крови и чувства непомерной власти. Стоящие вокруг довольно улыбались, похохатывали; и Малинин вдруг со всей отчетливостью понял, что в следующий раз красные их обязательно изловят, не выпустят, ибо воевать уже будут не за советскую власть или мировую революцию, а за конкретных расстрелянных селян. Лицо побагровело, кровь ударила в виски, Малинин резко шагнул вперед, прихватив хорунжего за запястье, как сквозь вату услышал резкий окрик Афони:

– Командир!

Хорунжий изрядно удивился: занесённая для удара рука словно попала в стальные клещи. Он обернулся, готовый стряхнуть непонятно откуда взявшуюся назойливую муху, и увидел два безжалостно прищуренных глаза, два испытывающих крайнее презрение зрачка, словно два пистолетных дула.

– С «мирняком» воюешь? – зловещим шёпотом спросил Малинин. – Всех большевиков перебил, остались только эти? Других не нашёл? Проскачи вперёд верст десять – там как раз дожидаются. Или только с бабами воевать умеешь?

Рядом с красавцем хорунжим пропылённый с ввалившимися щеками, измазанным жжёной пробкой в виде тактического грима лицом и мятым обмундированием, Малинин явно проигрывал статью, да и группа его больше смахивала на кучку дезертиров, либо окруженцев, однако выправку офицерскую камуфляжем не скроешь, и поведение тоже способствовало.

– А ну встать, как положено, мерзавец! – рявкнул Малинин разъяренным офицерским басом, и белёсый хорунжий едва не обмочился, а похохатывающие солдаты враз присмирели и изобразили строевую стойку. – Как стоишь, сволочь, а ну смирно! С тобой целый капитан разговаривает!

Со стороны они смотрелись весьма колоритно: отряд красномордых, раскормленных карателей и пропылённая, измотанная долгим преследованием пятёрка малининцев. Однако лишь полный идеалист рискнул бы сейчас поставить на красномордых и сытых казачков. И численный перевес не являлся определяющим фактором.

Солнце резвилось, светило слишком игриво и радостно, о чём-то своем щебетала птичье сборище, а опьяняющий, дурманящий ноздри аромат степных трав провоцировал весьма романтическое настроение. Юрий Антонович Перевезенцев, Новоелизаветинский поэт и прозаик сказал бы высокопарным слогом, поэтической строфой припечатал: «В такой замечательный летний день так не хочется умирать!». Как будто радостное или, наоборот, печальное состояние природы имеет способность определять время, когда смерть похлопает по плечу костлявой рукой. Понятное дело, никто не спрашивает у курицы о её планах на день: имеет ли она желание попасть сегодня в суп, или, может быть, возражает. Курица – она и есть курица. Участь её предрешена. И мнение комбедовцев тоже не интересовало казаков: хотят ли они быть расстрелянными именно сейчас или нет, – роли не играет. Пока господа офицеры бранятся, пусть используют последние минуты по своему усмотрению: на небо посмотрят, вспомнят прошедшую жизнь, или молитву творят. Но вот каратели уж совершенно определённо не планировали на сегодня таких эксцессов, как возможная смерть. Причём, не от большевистской пули, а от своих. Малининской же пятерке играться со смертью в гляделки было в полной мере обыденно и вполне привычно, капитану достаточно лишь сигнал подать – и завертится кровавая карусель. Сборищу дворовых псов весьма затруднительно одолеть пятерых озлобленных матёрых волков.

Афоня неодобрительно покачал головой, но карабин незаметно изготовил к бою, и другие офицеры разведгруппы положили руки на кобуры.

– Верно, ваше благородие, – степенно проговорил пожилой урядник. – Зверствовать ни к чему, лишнее. Заряжай! – зычно скомандовал он солдатам. Противно и нестройно заклацали затворы, загоняя патроны в патронники: вверх, на себя, от себя, вниз.

– Целься!

– Оставить! – резко шагнул навстречу поднявшимся в горизонтальное положение стволам Малинин, и добавил уже неуставное. – Совсем офонаренели, скоты?!!! Разряжай!!!

– Нельзя никак, ваше благородие, – рассудительность заметил урядник. – Краснопузых кончить необходимо. Иначе они завтра нам в спину стрелять станут.

Возможно, урядник был прав. Возможно. Если сегодня отпустить троих – завтра их будет уже тридцать три. Или даже сто тридцать три. Но не урядника пятые сутки кряду преследовали лучшие следопыты красных. Не на блондинистого хорунжего ставили пулеметные засады, не этих бойцов с безоружным «мирняком» мариновали в болотах, словно переспелую клюкву. Боевой русский офицер, считал Малинин, не опустится до расстрела мирных крестьян, даже если они действительно имеют какое-то отношение к красным. Каждому своё: кому с частями особого назначения силами меряться, куражом тягаться, а кому экзекуциями заниматься. Только лучше им не встречаться.

– Молчать! – взбешённым бультерьером рявкнул Малинин. – Пшли вон!

– Гляди, вашбродь, тебе жить, – с нескрываемым презрением сказал урядник. Каратели развернулись и быстро пошли прочь.

– Патронов у нас практически нет, эти не дадут, – задумчиво кивнул Афоня в спины уходящим. – А красные могут прийти по нашему следу, и против них нам обороняться нечем. Перебьют нас – и завтра хорунжий сотоварищи вернутся, тогда уж за нас рассчитаются: не троих, а полдеревни перебьют, остальных пороть станут. И, между прочим, будут правы.

– И что? – резко обернулся к якуту Малинин, сверкая яростью. – Предложения?

– Никаких, – спокойно ответил Афоня. – Только констатация факта. Ты же знаешь, командир, что прав, и я знаю, и ребята, мы все тебя понимаем и поступили бы точно также. Но в настоящее время ситуация патовая.

Подполковник Вешнивецкий научил якута многомудрой игре в шахматы, и теперь Афоня перемежал свою речь непонятными для некоторых, кроме железки и виста ничего не признающих, терминами.

– Нужно уходить, – сказал якут. – Но «мирняк» ты без защиты оставить не можешь, а красные могут появиться с минуты на минуту… – Он не договорил, рассусоливать не было нужды – они мыслили одинаково.

– Прав твой солдат, ваше благородие, – неожиданно подал голос один из приговорённых, хмурый пожилой мужик, с разбитым лицом и свежим рубцом через щёку, хорошо глаз не выбили, – следом нагайки. – Ты пришёл и ушёл, благородство сегодня проявил, а они завтра вернутся, когда тебя рядом не будет. Они от крови пьяные, от безнаказанности, вот и учинят смертоубийство и разорение. А ты, видать, кровушки досыта напился, не веселит она тебя более.

– Что? – резко обернулся Малинин.

– Видок у вас тот ещё, – как ни в чем не бывало, продолжал мужик. – Потрёпанный, пропылённый весь. Только вы не пораженцы и не дезертиры, ты, например, вашбродь, побриться не забыл. Вас пятеро: четыре офицера и только один солдат. У каждого по два ливольверта, у солдата не трёхлинейка, а кавалерийский карабин. Ходите вы слишком легко, невесомо, бесшумно. Без лошадей, значит, по лесу двигались. Патронов у вас нет, стало быть, расстреляли все. Мирных не трогаете…

– Продолжай! – кивнул Малинин.

– Из тыла Красной Армии идёте, – сказал мужик. – Какую- то большую пакость сотворили. Каратели – это так, нашим на один зубок, а вот вас надо в первую очередь истреблять, вы опасные.

– Не боишься мне такое говорить? – прищурился зло Малинин.

– А ты, вашбродь, руки об меня марать побрезгуешь. Да и не интересен я тебе. Не твоего уровня противник.

Малинин бессильно скрипнул зубами. Очень хотелось надавать наглецу по сусалам, только это не выход, да и не станет он мордовать безоружного и заведомо слабого, тут хуторянин прав. Не так их воспитывал подполковник Вешнивецкий. Малинин отвернулся.

– Ты бы, мил человек, помолчал, что ли, не гневил Бога, – ненавязчиво ввинтился в разговор юрким ужом Афоня. – Грубишь, издеваешься, а мы тебя, вроде как, не обижали. Если ты храбрый да удалой – беги домой, хватай ружьё да возвращайся силами меряться, чего языком зря колотить. Постреляешь нас – вот и выйдет тебе удача и полное удовольствие.

Мужик усмехнулся нехорошо.

– Нет уж, дурных ищите-свищите поодаль. Я супротив вас много не сделаю, обожду.

– Валяй, – устало махнул рукой Малинин. – Если вдруг в спину задумаешь стрелять – не взыщи!

Громко застучали копыта – это уходила разъярённая полусотня карателей. Казаки были злые, не вкусившие комиссарской крови, не потешившие душу, проклиная, вероятно, чистоплюйство и глупую привередливость капитана Малинина. Он не сомневался, что завтра же об этой его, с их точки зрения, глупой выходке будет доложено по начальству, а ещё через некоторое время станет известно всей армии, да ещё с таким подробностями, про которые он и сам до сих пор не догадывался. Только на это Малинину было глубоко начхать, его сейчас больше беспокоили обстановка и состояние собственного подразделения.

– Доберутся до ближайшего села – и там разгуляются во всю ивановскую. А назавтра вернутся сюда и добавят удовольствия. Уходить вам надо, господа комбедовцы, или кто вы там, – невесело проронил Афанасий. – Да и нам не грех. Бабу-то за что хотели жизни лишить? – повернулся якут к представителю комитета бедноты.

– Муж у неё комиссар. За красных воюет.

– Чего ж с собой не забрал?

– Забрал, да она рожать домой вернулась, как ваши нагрянули – ребёнка не оставила.

Малинин почернел лицом. Повернулся, внимательно рассмотрел молодую женщину, безразлично переступающую босыми ногами.

– Сын, дочь?

Женщина молчала, словно не слышала капитана.

– Дочка, – ответил за женщину комбедовец. – Третьего дня родилась.

Странно, но этот человек нравился Малинину. Вроде бы неприятель, явный военный противник, супостат, но держится достойно, не дрожит и не трепещет осиновым листом. Заслуживающий признания оппонент, короче говоря, Малинин уважал таких. Убеждённый, идейный враг.