Наконец, каждому заказано, что написать для сохранения необходимой исторической цепочки. И всякие звенья общей цепи создаются поколениями, оттачиваются, шлифуются, чтобы занять свое место в человеческой летописи. Или он спятил, добиваясь абсолютной правды? Никогда ее не было. История должна отстаиваться, осмысляться новым поколением, приукрашиваться политиками и только потом попадать на страницы учебников.
Кот прислушивается. В последние дни появилась мышка и часто напоминает о своем присутствии, но только на кухне – в частные владения не заходит, соблюдает суверенитет. Однако ее бесконечные трапезы не ограничиваются ночным временем. Сказывается психологический климат в коммуналке. Климат… уже развлечение, не доступное посредственному человеку.
И еще он ощущает присутствие прежнего владельца комнаты – Александра. Или ему так хочется быть не одиноким, что он воссоздал портрет вполне привлекательного зрелого человека с независимым характером, с которым есть о чем поговорить. Иногда Кот смеется, заглянув в своеобразное зазеркалье и увидев сцены, далекие от пуританства. И теперь он чувствует, как стены напрягаются, и тяжкий вздох наполняет пространство. Стон…
– За что мне такое наказание! – доносится вопль вредителя Паши.
Наверное, он так много напакостил, что сам запутался в причинах своего недомогания, – думает Кот. Мысли рассыпаются, призраки развеиваются под натиском бытовой действительности. Он снимает со стены гитару, трогает струны, но в звуках нет ничего настоящего. Сладкий обман сопутствует земному бытию.
II
16 сентября. Вечер.
Письмо начинается с двусмысленного обращения: Милый Степан Михайлович! Я… Так вот просто, как бы нечаянно, могут появиться семейные конфликты, возникнуть новые межличностные отношения. Мало ли какие фантазии самонадеянных людей обретают реальное воплощение. И виной всему непродуманные слова.
Алексин вытянул под кухонным столом уставшие за день ноги, покосился на жену. С тех пор, как она оказалась без работы, ее интересы переключились на специальные книги по криминалистике… Хочу работать с тобой. Инженеры не пользуются спросом. Чудеса!
– И что?
– Тебе, милый, этот почерк должен кого-то напоминать, но я не ревнива.
Что она имеет в виду? Он сам удивляется своей привязанности к семье, порой звонит домой два раза на дню – справляется о здоровье и настроении.
– Какое-нибудь банальное разбирательство. Если госучреждения не вникают в подобные обращения, то люди используют меня как последний шанс доказать свою правоту.
– Не прибедняйся. Тебе позавидует любой следователь. – Людмила Николаевна ковырнула вилкой салат. – Многолетний опыт да еще любопытная информация. Романы не надо читать. Я и то завидую.
– Вот как!? – удивился Степан Михайлович, откладывая в сторону недочитанное письмо. – Я все рассказываю, хотя не всегда имею на то право.
– Видеть и слышать – разные понятия. Но ладно, – вздохнула Люся, – почитай вслух. Посмотрю на твое волнение.
– Какое волнение!? Ну вот, читаю… Милый Степан Михайлович! Я… Что за черт! – Он поперхнулся, посмотрел через стол на жену. – Так это Зуева пишет. Та самая.
– Наконец дошло. Но ты читай, читай… Первую строчку можешь еще раз повторить. Вижу, она тебе полюбилась.
– Милый Степан Михайлович! Я пишу в связи с печальным событием и только потому, что именно вы не можете оставить человека в беде. История пятилетней давности подтвердила благородство вашего сердца, заинтересованность в судьбах таких изгоев, какими оказались я и Валера. После известных вам событий мы пытались наладить совместную жизнь, но безуспешно. Что-то в нем надломилось. Наконец он сам предложил на время расстаться, купил комнатку в отдаленном районе, где и поселился. Подавленность, стремление к уединению стали его естественным состоянием. Я наблюдала за ним со стороны, но помочь ничем не могла. В последнее время он общался с сомнительными людьми, а во время осенней грозы, то есть неделю назад, исчез… Что!? – Алексин покосился на Людмилу. – Пишет, что сбежал. Тоже мне, удивила!
– Читай до конца!
– …Подробности при встрече. Мой адрес… Все! А может, не все.
– Говори толком. Что не все?
– Я думал, они погибли в Чертовке – их нет на свете, а они землю топчут. Чертяги!
Людмила бросила на мужа пронзительный взгляд, но ничего не сказала. Задумчиво помешала ложечкой остывающий чай, сделала маленький глоток. Все-таки не сдержалась, с укором произнесла:
– Конечно, я не особенно радовалась, когда ты проявлял чрезмерное внимание к авантюрной парочке, но и равнодушия терпеть не могу… она за помощью обращается.
– Без них я спал спокойно, и опять они. По их вине чуть тебя не потерял, кое-как нашел.
– Тебе никто не нужен? Вижу, с возрастом ты становишься сухарем. Даже у этих изгоев есть ребенок. А что мешает нам?
Задала вопрос, а взглядом истребляет. Самка! Преданная, во имя семьи готовая на все. Отсутствие работы сделало ее особенно активной в быту. Вся не использованная энергия разом обрушилась ему на голову, подавила все его семейные инициативы и уже распространяется на его работу.
– Прямо-таки! Вадеев не родной отец ребенку, а ты еще совсем юная, – пошутил он. – Вот заработаю хороший гонорар… нет, несколько гонораров, и…
– Хватит! Во-первых, ты берешь меня в свой частный сыск в качестве сотрудницы. Во всех романах у детектива имеется сногсшибательная секретарша, с которой у него время от времени происходит флирт. Ты тоже не имеешь права быть исключением. Во-вторых, в паузах между делами мы будем заниматься любовью. Глядишь, ко времени крупного гонорара у нас появится красивенький и умненький ребеночек.
По всей видимости, она серьезно взялась за него. Светлый завиток короткой прически воинственно поднялся, движения обрели хищническую пластичность, взгляд выражает непоколебимость. И Степану Михайловичу становится не по себе от мысли, как он быстро из главы семьи превращается в слабовольного подкаблучника. Но почему жертва? Он усмехнулся. Редко кому удается иметь в одном лице неотразимую в своих проявлениях жену-любовницу и преданную в работе помощницу. Поскоблил скрюченным пальцем посеребренный висок, на симпатичном моложавом лице появилась хитроватая улыбка.
– Как бы не пришлось пожалеть. На работе церемониться не стану. Дома – пожалуйста! Можешь из меня веревки вить, но там, – он махнул рукой в неопределенную сторону, – военное положение.
Взгляд у Людмилы внезапно увлажнился, из приоткрытого рта вырвался сладострастный стон, от чего Степан Михайлович встрепенулся, растерянно покосился в сторону приоткрытой двери, в которую заглядывала мама Людмилы Николаевны.
– Как я, Степочка, люблю тебя за твое великодушие! Пойдем скорее в постельку.
– С ума сошла! Постесняйся своей матери, – по-мальчишески покраснел он, но Таи Гавриловны и след простыл. Похоже, она восторгается решительностью дочери и теперь посмеивается, сидя у телевизора.
Он шутливо опустился на колени, подполз к ногам милой Люсеньки. Она погрузила руки в его светлую шевелюру, чмокнула в кончик носа.
– Иди, расстилай постель. Я быстренько уберу со стола.
На нее посыпались поцелуи, и если бы не присутствие в квартире мамы Таи, то процесс осуществления мечты Людмилы Николаевны по обретению замечательного ребенка мог начаться тут же – на кухне. Им и в голову не приходит задуматься о причинах вновь вспыхнувшей страсти, омолодившей их на пять лет.
Утро.
Цокольное помещение в одном из девятиэтажных домов в гуще жилого массива. Через маленькие горизонтальные оконца пробиваются первые солнечные лучики, пересеченные грязными дождевыми потеками. При тусклом освещении бросается в глаза большой старомодный канцелярский стол и современный телефон с автоответчиком. У одной из двух покарябанных дверей замер в почетном карауле шкафообразный стальной сейф. За этой же дверью небольшой коридорчик с узкими дверцами в санузел и кладовку, еще дальше – лестница с выходом во двор.
Исцарапанные и замызганные стены вряд ли могут вдохновлять на серьезную работу, поэтому Людмила скривила губы в подобие саркастической улыбки.
– Только не говори, будто занимаешься здесь делами. В таких условиях не может быть хороших идей.
– Вот как! Надеюсь, пояснишь, – не утруждая себя мыслительным процессом, поинтересовался Алексин.
– Ну-у… – Ее голос прозвучал удивительно сладостной мелодией, и он окаменел завороженный. – Я имела в виду ребеночка.
– О, господи! Люська, ты сведешь меня с ума. Уже свела. Пока мы шли дворами с трамвайной остановки, я инстинктивно возмущался отсутствием детей на игровых площадках.
– Я рада! Из тебя может получиться образцовый отец. Но прежде не мешало бы вымыть пол. Завтра переклеим обои. Здесь у нас будет по-домашнему уютно. В соседней комнате организуем уголок отдыха. С баром, конечно. Надо же тебе вдохновляться, если не хватает естественного пыла.
– Ты все продумала, но упустила маленькую деталь: мы здесь обязаны работать. Кстати, посмотри бухгалтерские бумаги, они в полном беспорядке. Для штатной единицы нет денег.
– Ох, милый, ты еще и нищий, – посочувствовала Людмила Николаевна. – Ладно, я способная, быстро усвою бухгалтерскую науку. Главное – уметь подсчитывать расходы, прибыль на твоей совести.
– Все же проще, чем бегать за бандитами.
– Одно другому не мешает! – невозмутимо отрезала то ли жена или уже новая сотрудница.
Степан Михайлович хотел возразить, но лишь безнадежно махнул рукой. Вынул из стола папку для деловых бумаг, вложил в нее несколько чистых листов и с чувством некоторого превосходства обронил:
– Думаю, ты здесь не соскучишься. Сама убедилась, работы выше головы.
– Конечно, милый. – Она подошла совсем близко, вытянула губы в трубочку, касаясь его подбородка. – Счастливого пути!
Он поторопился к выходу. Пока поднимался из подвала, чуть не свернул головой балку, на которой флюоресцировала красная надпись «Не габарит». Куда не сунусь, всюду не габарит! – с возмущением подумал Алексин. Теперь-то уж точно Люся его так обстрогает, что он везде станет по размерам.
Как-то сразу всплыли все его неудачи за последний год – с тех пор, как создал частное сыскное агентство «Алекс». Работа сводилась к мелким заказам случайных клиентов, в основном – сбор компромата. Жалкие гонорары не привлекали сотрудников. Даже бухгалтер, всегда непритязательная и невозмутимая Алевтина Федоровна, решилась на автограф под одним словом – Ухожу! Нечаянно добытые деньги тают также быстро, как снег под жгучим солнцем. Постоянными остаются его многолетняя любовь к Люсеньке и ее терпеливое ожидание его профессиональных успехов.
Не делает ли он ошибку, допуская ее к своей работе? Если дела пойдут в гору, то могут возникнуть конфликты с бандитской средой или даже с конкурентами. Правда, события в Чертовке явились для нее хорошей проверкой на прочность и… своеобразной закалкой, но… А что!? Сама настаивает. И он вынужден согласиться. Пусть сидит в конторе, если нравится.
Вслед за сомнениями нахлынули воспоминания – свежие, как если бы события вокруг фантастического дома, названного в народе Чертовкой, происходили месяц назад или даже вчера. Прежде всего, отношения с легендарной парочкой – Любой Зуевой и Валерой Вадеевым. И наиболее яркой фигурой в сомнительной истории оказалась Люся – его Жанна д'Арк. Только благодаря ее присутствию его преступная халатность выглядит всего лишь неудачным экспериментом, а время обретает романтическую окраску. Как хороши, как свежи были розы…
Размечтался и потерялся во времени, опомнился у места назначения. Вышел из автобуса. А как садился, не запомнил. На всякий случай осмотрелся по сторонам. Остановка за кинотеатром «Аврора», не далеко от вокзала, среди старой застройки. И место тихое, и подальше от любопытных глаз.
Зуева… женщина из легенды. Околдовала, привлекла парня и неожиданно потеряла. Вот как! И поселилась в тихом районе? Хотя нет, квартира всегда ей принадлежала, поменять не захотела – это с ее-то характером. Жилые дома – все пятиэтажные хрущевки, покрашены одинаково – светлой охрой. Чистый подъезд, перед лестницей – вытканный коврик. Даже удивительно, как в России такое может быть. Не хватает швейцара, зато как в Швейцарии. Второй этаж.
За дверью колокольчиком рассыпается известная мелодия, но никто не торопится раскинуть навстречу объятия. И все равно ощущение одухотворенного присутствия. Он поворачивается медленно, чтобы оставить кому-то шанс. Какой и для чего?
Последовательно складывается внешний облик: сначала дамский кулачок на фоне кожаной куртки болотного цвета, потом – стройные ноги, обтянутые той же кожей, остроносые туфельки на каблучках-иголочках… Он вскидывает голову, смотрит в грустные зеленые глаза. Нет прежней настороженности в предчувствии близкой опасности, неподвижная гладь в бездонных колодцах – среди веера дымчатых волос. Зуева, в свою очередь, внимательно рассматривает его, молча отыскивает в сумочке, опять же болотного цвета, ключи, открывает дверь. Кивком головы приглашает внутрь.
– Вот! – показывает рукой на вешалку, развеивая сказочный мираж, сама скидывает курточку, разувается, удаляется.
Его скромная экипировка не может соперничать с модной импортной одеждой, показушно выставленной у входа. Похоже, его клиентку с ее потерявшимся приятелем можно смело вносить в книгу рекордов Гиннеса по способности выкарабкиваться из любых жизненных хитросплетений. Прохвосты! Он раздраженно бросил плащ на стопку картонных коробок у двери, повернулся в сторону комнаты, а Люба уже возвращается из кухни, куда уносила пакет с провизией. Увидела последний жест, тактично пояснила:
– Не обращайте внимания на это, – она взглянула на фирменную одежду. – Приходится торговать, иногда сама надеваю. Не накладно и эффектно, хотя хвалиться нечем. Рынок завален вещами, а покупателей нет. Месяцами зарплату не выдают.
Степан Михайлович с удивлением слушает невеселое признание. Нет прежней роковой женщины, перед ним уставшая от ежедневных забот добытчица необходимых средств к существованию. Она замечает его сочувствующее понимание, стыдливо краснеет и резко отворачивается. Помня ее вызывающую наглость, он перестает понимать что-либо. Пять лет назад она сама могла смутить кого угодно.
– Что случилось?
– Ничего! Проходите в комнату.
Он прошел по узкому коридорчику и оказался в небольшой комнатке с единственным квадратным окном на восточной стороне. Солнечные лучи падают на старенький диван с красной обивкой, отражаются от полированной мебели, высвечивают многочисленные книжные корешки на полках. Степан Михайлович осторожно присел на край дивана, вытянул затекшие ноги. Обстановка кажется привычной, возможно – он еще вчера открывал дверь в уютную комнатку, сидел у черно-белого экрана телевизора «Весна». И нет ничего удивительного, он видит в окружающей его обстановке знакомую ему психологию хозяйки. Но как бы расценила его ощущения Люсенька?
Судя по живописи и графике на стенах, Вадеев основательно поселился не только в текущей жизни, но и в перспективных замыслах Зуевой. Поэтому не может смириться с его бегством? Уверена в его здравии и, возможно, владеет информацией о месте его пребывания. Тогда обращение к детективу становится вовсе непонятным, как и беспокойство женщины.
– Сын в школе?
– Где же еще! Только в другом городе.
– Вот как!
– Живет у моей сестры с двоюродным братиком. Надо с Валерой определиться, потом тоже туда уедем. Думаю, вы сами этого хотите, поэтому я решилась к вам обратиться.
– Уже не предполагал снова с тобой повстречаться. Прямо-таки, святое семейство.
– Какое семейство!?
– Насколько я догадываюсь, вы оба покинули Чертовку, не дожидаясь катастрофы… и ребенок с вами. Жить да радоваться. Он что же, не доволен тобой?.. Не вижу с твоей стороны активности.
– Знать бы, к чему стремиться! Он заявил, что обязан побыть один. Не может со мной спокойно жить, при мне его преследуют чувство вины и отсутствие вдохновения. О создании семьи и вовсе говорить не приходится, только к сыну испытывает прежнюю привязанность. Сказал, Николке повезло, что он не пошел в своего биологического отца. А сам-то? Хорош, нечего сказать!
– Вот как! А я вижу на стенах неплохие картины.
– Видите ли, он считает, лучшее произведение то, которое еще не создано. Последовательно уходит от прошлого, оставляя в прошлом меня и сына. После Чертовки мы пытались приспособиться к новому общественному устройству. Куда там! Для достижения гармонии ему необходима независимость. Смешно? Сбежал!
– Давно ушел?
– Около полутора лет будет. И я потеряла его из виду.
– Странно.
– Что… странно?
– Столько времени… удивительной выглядит уже твоя привязанность. Если тебе известно…
– Кто может знать наверняка? – Она поморщилась, как от оскомины. – В последнее время ударился в философию, часто поглядывал за окно. Кот – одним словом. Я так и называла его, он не возражал – даже улыбался. А найти и вернуть прошу даже не физическую оболочку, а его человеческую сущность.
– Всего то!? – невольно усмехнулся Степан Михайлович.
Почему-то не удивился необычности заказа. Наоборот, сам он хорошо вписывается в поставленную задачу, высоко оценивает ясность формулировки. Но пора уходить, беседа растравила женщину. Островок, в котором она хотела обрести свою гавань, оказался злой шуткой, с исчезновением Вадеева пропадает смысл собственной жизни, будущее для нее становится неопределенным. И верит Алексину? Верит и спекулирует обладанием информацией, порочащей его честь и достоинство.
– Не стану скрывать, последний раз я видела его рядом с новым местожительством в первых числах сентября. Проследила, но сама показываться не стала. Странным он выглядел. Не заметила в нем прежней отрешенности, появилась давняя, уже забытая, одержимость – будто он возвращается на грешную землю. Это меня и беспокоит. В квартире хозяйничает некто Лариса, а фамилия… Мерзликина. Со слов их соседки, опасная женщина, и я обратилась к вам.
Степан Михайлович получил необходимые сведения и поторопился уйти дальше от гнетущей обстановки, невысказанных требований и бог знает чего еще. На выходе кое-как попал в туфли, зацепил рукой плащ, в прямом смысле выпрыгнул из квартиры. Проходя знакомыми дворами, поймал себя на мысли, что не плохо бы взглянуть в зеркало, посмотреть, что осталось от него после встречи с этой испепеляющей в прошлом женщиной. Испепеляющая? Да, чувствуется внутренний огонь, хотя всеми силами старается скрыть разрушительную энергию. Если дать волю, кого угодно сведет с ума.
Напрашивается вывод об иллюзорности гонорара. И естественно возникает вопрос о судьбе миллионов долларов, имеющих отношение к событиям в Чертовке. Не на них ли рассчитывал Степан Михайлович, когда соглашался с необычным заказом? Черт возьми! Тошно думать о деньгах, он бы не взял их от Зуевой. Есть другой вариант, но об этом потом. По крайней мере, он помолодел на пять лет, ему оказалось доступным дважды ступить в одну и ту же реку. А если те же грабли? Вот как!
Полдень.
Четырехэтажная застройка в старом заводском районе. Одинаковые фасады, привычная серость. Во дворах чумазые ребятишки да группы подвыпивших безработных. Как атрибут бедного, обделенного вниманием чиновников, района – бездомные собаки. Воздух насыщен выхлопными газами и микроскопической пылью, проникающей даже внутрь домов. Убогая архитектура пятидесятых годов, разве что квартиры просторнее, и высота помещений позволяет шире расправить плечи, почувствовать себя свободней.
Дом, в котором поселился Вадеев, ничем не отличается от других, но с торца первый этаж облицован черным мрамором и красным гранитом по цоколю. Кованые решетки на окнах первого этажа и дорогое оформление входа без вывески – характерная черта смутного времени, когда ниоткуда появляются состоятельные фирмы, по понятным причинам не желающие акцентировать на себе внимание.
Степан Михайлович обошел парковку с новенькими иномарками и оказался в тихом уютном дворе. Вошел в первый подъезд, поднялся на третий этаж, протянул руку к дверному звонку. Всего лишь импульс, а дверь сразу же бесшумно открылась.
На фоне темной прихожей ярко высвечивается бледное лицо с тревожным взглядом. И что это за женщина, затмившая свет от лампочки… Нависла над Алексиным, уже приготовилась захлопнуть дверь в ответ на его подозрительно вкрадчивое молчание. Знать бы причину тревожного ожидания.
– Здравствуйте… э-э, барышня! – Ему стало противно от собственного блеяния. Надо взять себя в руки или переквалифицироваться в дворники. – Я к Вадееву. Тут живет?
Женщина не торопится пропускать. Лишь в глазах медленно зарождается слабое облачко, отражающее нечто похожее на мысль.
– Может быть, вы плохо слышите!? – начинает раздражаться Алексин. – Хотел бы видеть Мерзликину.
– А… проходите.
Сказала и не двинулась с места. Сомнамбула, что ли? Степан Михайлович не стал церемониться, потеснил ее плечом, прошел внутрь. Она никак не отреагировала, продолжает смотреть на него, как в телевизор.
– Я Лариса.
– Вы!?
Такого нельзя вынести. Необъятное монументальное изваяние – Мерзликина? Невероятно! Да нет же, обыкновенная. Пухленькая. Маленькие ручки… Что за черт! Во всем-то хочется видеть исключительность.
– С вами что-нибудь случилось?
Он сочувственно тронул ее за плечо, подтолкнул в сторону кухни. Она не упорствовала, проследовала до табуретки у окна. Скромно присела, одернула на коленях махровый халат, замерла в позе доверчивой ученицы. Взгляд остановился на его руке, упертой в край кухонного стола.
– Я по поводу вашего соседа по квартире… Вадеева. – Алексин вынул из внутреннего кармана удостоверение, помахал перед ее лицом, чтобы как-то вывести из заторможенности. – Буду благодарен любой информации о его жизни и деятельности.
Она вздрогнула, и, несмотря на свою массивность, по-детски вскочила с табурета, исчезла за дверью своей комнаты, вернулась с фотографией. Ее лицо оживилось, заметно порозовело, и Степан Михайлович подумал, что у Зуевой, даже при ее неотразимости, есть основания для ревности. Возможно, именно ревностью объясняется ее обеспокоенность судьбой приятеля.
Знакомая картинка. Вадеев держит левой рукой паренька лет восьми, а правой обнимает Зуеву. Мгновенно вспомнилась автокатастрофа. Обгоревшие трупы и счастливые лица на фотографии. Тогда Алексин не подозревал о коварной изворотливости криминальной парочки, пролил жалостливую слезу, мысленно прощаясь с возможностью когда-нибудь познать тайну двоих. Однако они воскресли в новом качестве, построили Чертовку, еще и дров наломали. Каким-то образом фотография попала к Мерзликиной, не Вадеев же ей подарил. Или имеет доступ в его комнату? И уж совсем непонятно, чем вызвано ее смятение и по какой причине подчеркнутая осторожность при встрече незнакомых гостей.
– Он к ней ушел. – Она ткнула пальцем в лицо Зуевой.
– Вот как! Осталось немного – отыскать даму с мальчиком, – усмехнулся Степан Михайлович, понимая безнадежность дальнейших расспросов. – Непременно их найду, ведь я сыщик и друг вашего соседа.
– Да-да, – шепотом пробормотала она, – вы друг, но ничего про него не знаете… и у него есть страшная тайна.
– Ничего не пойму! Человек поселился в коммунальной квартире. Так? – Степан Михайлович уловил кивок. – Купил комнату? Понятно. Но при чем здесь вы? Как у вас оказалась фотография?
– Попросила что-нибудь почитать, и он положил в книгу фотку.
– Могу посмотреть его комнату? Кому-то он должен доверять ключ на время своего длительного отсутствия. – Не сомневайтесь, он бы мне тоже доверил.
Мерзликина ушла и вернулась с ключом. Но когда Алексин открывал дверь, его одолевали сомнения, стоит ли проявлять самоуправство, связанное с проникновением в чужое жилище. Свободный человек не обязан посвящать кого-либо в свои планы или докладывать о месте своего пребывания. Но эта сумасшедшая даже не посмотрела документы. Знать бы причину. И Зуева со своей противоречивой страстью – то она жить не может без Вадеева, то отпускает на все четыре стороны и невозмутимо предполагает его связь с Мерзликиной. В поступках женщин нет убедительности, потому что они сами не стремятся к открытости, а ему отводят в своих сценариях вспомогательную, разведывательную, роль. Никуда Вадеев физически не исчезал, но происходит борьба за его душу. Используют профессионального сыщика в качестве лазутчика? Стал исполнителем чужой интриги и решил заглянуть в его комнату? Последствия можно свалить на Зуеву.
Угнетающая обстановка. Почему, спрашивается, дискомфорт. Пара навесных полок с десятком книг не могут оказывать влияние. Картины? Но их надо внимательно рассматривать. Скорее всего, в комнате материализовались отрицательные эмоции, создана определенная психологическая защита от сторонних людей. И возможность быстро скрыться? От Вадеева можно всего ожидать – достаточно вспомнить Чертовку со всевозможными ловушками. Степан Михайлович прислушивается к бряцанью посуды на кухне. Похоже, умственное состояние хозяйки никак не сказывается на ее бытовых обязанностях. Приоткрыл дверь.
