Не сущие стены

Пока бойцы по двое насыщаются бабка гладит их по мохнатым головам и спинам и полушепотом рассказывает о сгинувших сыновьях и том, как бы ей сейчас жилось хорошо, будь они рядом с ней. Вот не боится же старая карга лезть к незнакомым собакам во время еды. Гладит их и называет их человеческими именами. Говорит им, что такие же вот у неё были сыновья, смелые, храбрые и красивые и ели так же много и хорошо. Поэтому и были такими сильными. Она терпеливо дожидается пока они доедят и уходит бормоча, что родненьким нужно будет только потерпеть до вечера, а там уже она накормит нас по царски.

Ну конечно же. Здравствуй, бабуля!

Она видит в нас каких-то освободителей. Защитников, волею случая, занесённых к ней на постой. Поэтому мы и родненькие и еду нам в новых суповых тарелках, а не в старых ржавых кастрюлях, которые пора выкидывать. А соседям ненавистным всем смерть и разрушения! Из-за них ведь всё это! Из-за них сыночки то и сгинули.

Бормотания и проклятья становятся монотонными, а скрип половиц затихает совсем. Весь отряд, кроме одного часового, засыпает, свернувшись калачиками на каких-то старых картонках.

Часовые успевают смениться трижды.

За это время входная дверь открывается десять раз: восемь – чтобы впустить людей и два раза, чтобы выпустить.

Перед тем, как дверь должна открыться в одиннадцатый раз перед ней тормозит машина и мы все, кто спит в пол уха под лестницей, просыпаемся как будто от толчка.

Будто сердце делает более сильный удар.

На самом верхнем этаже хлопает дверь и две пары ног выстукивают феерическую музыку. Это композиция о людях достигших в жизни всего. Темп размеренный, подошвы новые, люди сытые, довольные, никуда не спешащие. Люди уверенные. Люди у себя дома.

Они спускаются по лестнице, к ожидающей их машине и даже не подозревают, что под лестницей сидим мы. Сидим и ждём начала представления, чтобы дождавшись своей очереди эффектно выйти в самом конце и феерично выступить в финале.

Кто-то из спускающихся прихрамывает, отчего один из звучащих шагов получается смазанным и немного более длинным чем три других. Это придаёт музыке ритмичность и делает её запоминающейся.

Наконец, входная дверь открывается в одиннадцатый раз и в музыкальную композицию врывается шум улицы, и запахи выхлопных газов и пережаренного масла. Наверное рядом готовят еду.

Дверь закрывается в одиннадцатый раз. Мелодия стихает, а запах еды остается. Я вспоминаю, что я так ничего и не поел, кроме булки от хотдога, но поесть наверное уже и не придется.

Начинается!

Мы вжимаемся как можно глубже под лестницу. На улице кто-то что-то кричит. Слов не разобрать совсем. По интонации это совсем как проклятья сумасшедшей бабки, только крик. Проходит несколько долгих секунд и грохот раскалывает мир. Всё внутри охватывает паника и жгучее желание срочно бежать отсюда как можно дальше. Но дисциплина, железная человеческая воля и четкая цель заставляют отряд оставаться на месте.

По правде сказать, держать одному стаю псов трудновато. Прям откровенно тяжело. Но мы сидим под лестницей в безопасности, поэтому даже на секунду поддавшаяся панике стая, снова успокаивается. В следующий раз нужно учесть, что так сильно будет отдавать в уши. Очень сильно по ним ударило – некоторое время слышно вообще ничего.

Когда слух постепенно восстанавливается – в угасающем фоне от взрыва слышатся автоматные очереди. Что-то идёт не так.

А судя по интенсивности очередей всё идёт не так. Возле двери автоматные очереди бьют не переставая. Раздаётся второй взрыв, более далёкий и менее громкий. Подъездная дверь распахивается в двенадцатый раз и впускает сразу несколько матерящихся автоматчиков, запах гари, пота и свежей крови. Мужчина с шаркающей ногой тащит кого-то, кто судя по всему, ходить не может совсем. Тот хрипит и бестолково семенит ногами.

– Полежи тут, шеф! – говорит шаркающий и кладёт шефа рядом с нами. То есть почти под лестницу. Отсюда видно, что это хорошо сложенный мужчина в дорогом костюме с лысиной, на которой дрожат в такт дыханию капельки пота и крови. Он лежит на спине и над ключицей у него торчит оперение стрелы. Он пытается время от времени ухватить её рукой, но бронежилет не дает ему этого сделать.

Добротный броник, вовремя надетый под деловую рубаху – дорогого стоит.

А Шаркающий – молодец! Знает своё дело!

Но и мы тоже свое дело знаем. И знаем как его закончить и что, в принципе, уже пора заканчивать.

Можно, но ещё рано.

Шаркающий перехватывает короткий автомат, который до этого бил его по спине, и спешно направляется к остальным. К бронированной двери подъезда. Пули ударяют в неё несколько раз, но застревают в толстом железе, не в силах пробить его. Тут же им отвечают два автомата снаружи откуда-то сбоку. Кто-то из охраны этого лысого остался на улице и сейчас пытается пробиться под защиту бронированной двери.

Судя по звукам – наших больше и они теснят оставшихся. Отстреливающиеся охранники прикрывая друг друга подходят к подъезду.

Пора!

Когда дверь открывается в тринадцатый раз, чтобы впустить ещё двоих автоматчиков мы, пользуясь некоторой суматохой в рядах стрелков, выпрыгиваем из темноты и начинаем рвать обороняющихся на части.

По крайней мере им так кажется.

В тесноте и темноте подъезда, наша внезапная молчаливая атака застаёт людей врасплох. Они мечутся в тесном пространстве пытаясь закрываться руками, но им это не помогает. Их глаза привычные к свету плохо видят в подъездном полумраке. Они никак не могут оценить наше количество, размеры и нашу скорость. У нас куча преимуществ, самые главные из которых внезапность и отсутствие боязни умереть.

Мы стараемся нападать по двое и с боков. Пока более мелкий и юркий слева рычит, бросается и отвлекает на себя внимание, более крупный справа хватает за шею и наваливается всей тушей на руку, блокируя возможность воспользоваться оружием. Но даже если кому-то и выпадет возможность достать нас выстрелом или ножом, она вся сводится на нет ограниченностью подъездного пространства.

Тут сейчас сгрудились три человека, которых раздирают псы, два автоматчика, которые хотят войти, но никак не могут этого сделать.

Туда дальше, где посвободнее, где только-только начинается широкая лестничная клетка, в полутьме вальсируем мы втроём. Я с лохматым и шаркающий вдвоем со своим автоматом. Значит вчетвером вальсируем. Никто не решается напасть первым. Шаркающий потому, наверное, что боится нечаянным рикошетом зацепить своего хрипящего шефа, лежащего у нас за спинами. Мы, видя что шаркающий уже готов к схватке, ждём когда он расслабится или ошибётся. Но пока он не делает ни того ни другого.

Вальсируем.

Человек силён и уверен в себе. Автомат он держит одной рукой за рукоять. Машинка хоть и небольшая, но всё равно достаточно увесистая. Долго такой не помашешь без ущерба для точности боя. А точность сейчас важна как никогда. В другой руке Шаркающего описывает замысловатые узоры в воздухе десантный нож.

Тоже сомнительная затея.

Нет. Нож сам по себе хорош, но вкупе с автоматом он может быть неуместен. Хотя Шаркающий явно профи. Не стоит его недооценивать, как он недооценивает нас.

На улице снова начинают активно стрелять. Это наш шанс напасть, но Шаркающий даже не вздрагивает. Он всего лишь на крохотную долю секунды бросает взгляд в сторону двери.

Отвлёкся!

Мы одновременно нападаем и он не придумывает ничего лучше, чем начать палить. Звуки выстрелов грозным эхом разносятся по подъезду и заглушают предсмертные хрипы остальных автоматчиков.

Но мы уже вышли из зоны его обстрела, и я вцепляюсь в левый бицепс шаркающего, а лохматый уже подобрался к горлу оттеснив правую руку с автоматом от тела.

Человек натурально и очень страшно рычит.

Рукояткой автомата он изо всех сил бьет лохматого по спине. Десантным ножом зажатым в левой руке он ударяет лохматого в бок. Того, что я вишу у него на этой руке, он как будто и не замечает. С каждым ударом лохматый вцепляется в шею человека всё сильнее и рычит всё громче. Человек же, со всё большим остервенением, бьет пса.

Автоматные очереди на улице затихают, слышны одиночные выстрелы. Я изо всех сил раскачиваюсь на его руке, тем самым оттягивая человека назад. И наконец он падает.

Падает на спину с высоты своего роста.

Грохается плашмя.

Сверху на нём лежит истекающий кровью пес. Человек собирается с силами и уже не с рыком, а со стоном наносит ему удары ножом. Всё реже и реже. Рука с автоматом придавлена. Опасности с той стороны можно уже не ждать. Лохматый уже не жилец, да и Шаркающий не лучше. Я оставляю сцепившихся. Отхожу и отряхиваюсь.

О-о-о-о-о! Вот это кайф – отряхнуться после хорошей драки. Как будто вылил на себя ушат холодной воды после жаркой бани. Бодрит и освежает. Ещё больше бодрит, что всё почти прошло по плану, и вся операция подходит к финальной фазе и вот я почти у цели.

Прямо передо мной лежит хрипящий человек. Он смотрит на меня глазами полными ужаса и всё ещё зачем-то безуспешно пытается достать из шеи торчащую стрелу с темным оперением. Рядом воткнуты еще два или три древка, но у них оперение уже обломлено.

Скорее всего это Весёлый стрелял. Только он может всадить три-четыре стрелы в самое короткое время с какой-нибудь невероятной дистанции в цель, размером с детскую ладонь. Но даже если это не он – всё равно эффектно!

Взрывы, пули и ножи не достали лысого, но зато ещё как достали стрелы и зубы. Оскаливаюсь. Лысый наконец-то закидывает руку к стреле, но не хватает её за древко, а поддевает пальцами цепочку.

Что там у него? Не граната же?

Видно, что ему невероятно тяжело всё это. Пальцы не слушаются цепочка норовит выскользнуть, он сам хрипит и булькает.

Невероятно тяжело и невероятно важно. Я подожду.

Терпение и труд творят чудеса, и вот умирающий человек вытаскивает из под бронежилета амулет и показывает его мне. Блестящая железяка необычной формы с черным камнем в нижней его части.

И что? Он думает, что амулет защитит его от чего-то или мгновенно залечит его раны?

«Рычи. Отходи»

Что???

«Отходи! Рычи!» – слышу я мягкий встревоженный голос под левым ухом.

Ну хорошо. Ладно.

Я начинаю пятиться.

«Рычи!»

Ну ладно, ладно!

Я поднимаю шерсть на загривке и издаю утробное протяжное рычание. Человек смотрит на то, как я растворяюсь в темноте. Он пытается что-то сказать, но у него это никак не выходит. Язык не слушается его, пересохшие распухшие губы тоже не слушаются. Где-то слева последний раз обиженно вздыхает Шаркающий и сразу же, следом за ним, с облегчением, тихо вздыхает лохматый.

Прощайте, братья!

Я делаю ещё несколько шагов назад, окончательно пропав в темноте… Лысый теряет сознание и его рука грохается на пол.

«Хватай пока теплый. Неси мне. Пока теплый. Неси! Хватай!»

Это снова голос под левым ухом.

Кого нести?

Я чувствую во рту странный вкус железа. Не похоже на кровь.

А! Понятно. Нужен амулет. Я быстрыми тихими шагами подбираюсь к лысому. Он дышит. Неровно и очень слабо. Без сознания. Не долго ему осталось.

«Пока тёплый. Хватай. Неси.»

Да несу я, несу!

С четвертой попытки срываю амулет с цепочки. Почему-то всё время боюсь, что лысый проснется, но он не просыпается. Хотя если бы он и проснулся, то что бы смог сделать?

Страх этот не мой, так же как и голос, под левым ухом. Поэтому наверное есть чего бояться, просто чего именно я не знаю. Наконец амулет сорван, теперь надо на выход. Но тут вроде всё должно быть проще простого.

Мёртвый автоматчик безжизненной ногой любезно придерживает для меня бронированную входную дверь. Только после того как их всех погрузят в труповозки и последние полицейские группы уедут – эта дверь закроется в тринадцатый раз. Но я к тому моменту буду уже далеко.

Перепрыгнув через гору мертвых и ещё шевелящихся тел, человечьих и собачьих – пулей вылетаю из подъезда.

На улице перед подъездом лужа крови, пахнет порохом и страхом. Корчатся и стонут люди. Двое пытавшихся войти точно уже не жильцы на этом свете. Нужно пройти мимо них под прикрытие огня. Огонь – лучшее прикрытие, особенно если держаться от него подальше.

Так. Вот на дороге перед домом три машины, центральная из которых горит. Догорает. Остальные изрешечены пулями. Кругом валяются мёртвые люди. Я перебираюсь на другую сторону дороги, туда где трое в костюмах тащат через двор Колдуна. Тот выглядит как мёртвый. Безвольной тряпкой висит у них на руках. За ним тянется струйка крови. Следы никто из них не заметает. Ну тут даже ищейкой не надо быть, чтобы такой след взять.

За спиной раздаются выстрелы. Одиночные. Сухие. Прицельные. Испуганный и озлобленный мужик, тот, который кормил меня булкой и желал шашлыка из собаки – прицельно расстреливает псов. Одного за другим. Теперь он весь в крови, еле держится на ногах, но прицеливается и бах!

Бах! Бах! Добивает и людей и собак и своих и чужих. Хотя ему то откуда знать, где там свои, а где чужие.

Ещё один пёс пропадает со связи.

Ещё одними глазами я не могу больше видеть. Последний оставшийся кроме меня пёс – бойцовый. Несмотря на перебитую лапу и выбитый глаз он держится бодряком. Он клубком выкатывается из-под ног у бригадира и без всяких церемоний хватает его за правое запястье и дёргает вниз. Автомат делает ещё один выстрел, и контуженый человек падает на бок. Пёс визжа и вертясь тут же вгрызается в его шею. В следующий раз, когда я оборачиваюсь, к бригадиру на помощь подбегают два бойца. Далеко и не явно я слышу крики и выстрелы. Вкус железа во рту усиливается.

Прощай, бойцовый!

Сейчас у меня важная задача. Сейчас мне нужно спешить туда, где троица крепких мужчин в костюмах втаскивает Колдуна в один из подъездов.

– Недолго ему осталось. – говорит один из них и вытирает лоб тыльной стороной ладони с зажатым в ней пистолетом. – Может это? – неопределённо машет он рукой над телом. Я выхожу из темноты тихо и видимо совершенно неожиданно для них. Встаю над телом Колдуна и скалю зубы на предложившего.

– Да он сам сдохнет вот-вот! – говорит человек с пистолетом. По всем ощущениям говорит он это оправдываясь и исключительно обращаясь ко мне. Я снова скалю зубы. Делать это жутко неудобно, потому что железяка с камнем у меня во рту занимает всё место. Но и бросить я её не могу. Ни бросить ни показать этим в костюмах.

Почему? Наверное потому, что так говорит мне тихий, слабеющий голос под левым ухом.

– И куда нам его тащить по твоему? – снова спрашивает костюм наклоняясь ко мне и разводя руки.

Очень опасный жест в общении с псом. Очень!

Но, несмотря на все соблазны, я стою как вкопанный над телом Колдуна и оскалив зубы тихонько рычу.

– Может пристрелить тебя, а? – спрашивает наклонившийся.

«Может вцепиться тебе в харю?» – мог бы спросить его я, но эта вот железяка с камнем в пасти. Да и ещё сама эта собачья пасть, которая не может произвести никаких звуков кроме рыка.

Человек смотрит собаке в глаза и изнутри меня начинает захлёстывать ненависть.

Нельзя! Нельзя поддаваться эмоциям!

Нельзя быть псом! Нужно быть сильнее его. Нужно переглядеть человека. И я вкладываю все силы в то, чтобы не моргая смотреть в его лицо.

Но пёс бунтует. Он чувствует, что моё время командовать скоро истечёт и начинает возмущаться. Волны накатывают одна за другой.

Ох, как не вовремя всё это. Стоит сейчас чуть расслабиться и пёс бросит амулет и тут же кинется на самого ближнего в костюме. Одного он успеет задрать – это точно. Остальные двое сразу же начнут палить. В полутьме подъезда и при должной сноровке у пса есть шансы уцелеть и выйти живым, но тогда их совсем не остаётся ни у меня ни у Колдуна.

Мои мысли о том, что он подставляет стаю немного отрезвляют пса.

Хотя когда это мы успели стать ему стаей?

Неясно, но ладно, потом выясним этот вопрос. Человек видя, что собака застывшая над телом старика, так и не двигается, не делает никаких движений, и не собирается отступать от своего, наконец отступает сам. Он выпрямляется и с усмешкой оглядев своих слегка обескураженных товарищей спрашивает:

– И чё? Вот чё ты предлагаешь?

Как бы в ответ на его вопрос сзади каркает ворон. Хрен его знает откуда он взялся и когда. Но прямо сейчас он сидит на перилах с какой-то тряпкой в лапах и вертит головой рассматривая нас.

– А тебе чего?

Кажется, что этот человек совсем не удивлён тому, что происходит. Наверное он думает, что так и должно быть. Может это Колдун понарассказал ему каких сказок, а может кто другой.

Ворон снова каркает и шумно хлопая крыльями перелетает ко второму выходу из подъезда. Пока все отвлеклись на ворона я вкладываю амулет в раскрытую ладонь Колдуна и он, хоть и кажется лежащим без сознания, тут же крепко сжимает кулак. Мне кажется, что лёгкая улыбка пробегает по его лицу.

– Что, туда? – опять спрашивает птицу человек с пистолетом. Ворон как бы в ответ стучит клювом по двери.

– Хренова мистика! – говорит он, прячет пистолет за пояс и кивнув остальным подхватывает Колдуна.

Я остаюсь, чтобы слизать кровь с пола в подъезде. Тряпкой, которую притащил ворон они затыкают рану и дальше кровавый след за Колдуном не остаётся.

– Здоров будь, человечек сыскной.

– Я же просил тебя сюда не звонить!

– Ты просил по пустякам не звонить. А я звоню по важному делу.

– Какое у тебя может быть важное дело?

– Да уж важнее некуда. Сухого нашли.

– Нашли?

– А общак не нашли.

– Ну, а что Сухой то говорит?

– Сухой ничего не говорит. Он говорить уже неделю не может. Распух и посинел. В реке всю неделю провёл.

– Что ты говоришь, тогда, что Сухого нашли. Нашли тело Сухого.

– Ты ментовской свой жаргон для документов оставь. Мои ребята неделю не спят, землю роют не для того, чтобы ты, гнида, умничал.

– Ты давай там, урод, берега не путай! Я тут тоже не просто так сижу! Уже полгорода переворошили. Эти гады уже почти у нас в руках!

– Гады меня волнуют в последнюю очередь. Ты мне общак найди!

– Красиво, правда? – спрашивает Колдун.

Я пожимаю плечами. Откуда мне знать, что вообще такое красота. Да и не до неё как-то, когда и так всё болит, а тут позади ещё и две подряд долгих смены на заправке. Ноги гудят невероятно.

Мы стоим перед этим домом уже минут десять.

Колдун торчит тут, задрав голову, наверное, с самого утра. Ветер перепутал все его седые с фиолетовым оттенком волосы. Он стоит опираясь, как на трость, на свою вечную тележку на разных колёсах, и не отводит взгляд от дома, весь торец которого занимает рисунок.

Это какие-то беспорядочные линии разной толщины. И если долго вглядываться в них можно увидеть как будто два силуэта, один вроде бы побольше, другой поперёк него поменьше. Если уж совсем отпустить фантазию, то кажется, что здесь вполне могла быть нарисована женщина, держащая на руках ребёнка.

Красиво ли это? Ну не знаю…

На пустырь гремя въезжает полицейский микроавтобус. Никто из тех, кто смотрит на дом, не обращает на него внимания, все стоят как завороженные. Только один мужчина бросает взгляд на часы, а потом разочарованно цокает, поднеся их к уху. Изнутри автобуса по громкоговорителю усталый голос совершенно равнодушно произносит заученные безликие формулировки. Голос просит нас разойтись и не толпиться. Никто не расходится, все как завороженные продолжают пялиться на торец дома на котором ничего не происходит. Все хотят увидеть, как контуры сами по себе проявляются на стене.

Но контуры не проявляются.

Людей немного – около тридцати человек. Мы стоим небольшими группами, молча и спокойно. Никого не волнует ни появление здесь полицейских, ни их призывы разойтись. Кто-то из этих людей, как и Колдун – пришёл поглазеть на граффити, кто-то как я – за компанию, кто-то просто, проходил мимо и решил вдруг остаться. Из автобуса снова раздаётся усталый квакающий голос, который призывает нас разойтись и не мешать. В этот раз в нём слышится раздражение и стальные нотки. Некоторые, в основном те, кто стоят ближе к автобусу, делают несколько шагов подальше от голоса, но в остальном народ остаётся на месте.

Вышедший из автобуса, полицейский сходу затевает перепалку с ближайшим к нему, отчаянно помятым гражданином. Он резко и грубо спрашивает чего мы тут стоим. Его визгливый голос совсем непохож на голос из громкоговорителя. Помятый гражданин, говорит, что стоять законом не запрещено. Полицейский апеллирует к какому-то положению, разрешающему ему указывать гражданину где стоять, а где не стоять. Гражданин сильно сомневается в полномочиях полицейского. В итоге спор скатывается в русло «А чё?» «А то!» «А то чё?»

Но кроме них двоих к спору больше никто не подключается. И из автобуса никто не вылезает на помощь полицейскому, и из толпы никто не присоединяется. Перепалка, на удивление, быстро угасает. Помятый мужчина и полицейский, как и все остальные задрав головы смотрят на стену дома, и только изредка вяло переругиваются между собой.

Приезжает машина коммунальных служб с огромной длинной стрелой и мужчины с валиками на длинных ручках начинают с самого низа закрашивать граффити, занявшее весь торец пятиэтажки.

Как будто случилось что-то важное, что требует их участия – полицейские споро покидают микроавтобус. В ожидании протестов или боятся, что мы будем мешать коммунальщикам. Мы не мешаем. Все просто стоят и безучастно смотрят, как краска закрашивает угольные контуры рисунка. Полицейские видя, что сопротивления, бунта и народных волнений нет, некоторое время мнутся. Но потом, поддавшись всеобщей апатии, тоже либо вяло продолжают наблюдать за происходящим, либо залезают обратно в микроавтобус.

– И как только умудрились так быстро нарисовать? Вчера же только полностью закрасили! – говорит незаметно подошедший Весёлый. Лицо его повёрнуто к Колдуну, а это значит что одним глазом он смотрит на торец пятиэтажки, а другим на землю у себя под ногами.

– Это дом мироточит. – с нескрываемой гордостью выдыхает Колдун.

Он так говорит, как будто это его, Колдуна, собственная заслуга. Но нет. По тому, как он неотрывно глядит на стену – для него это тоже чудо чудное. Весёлый, склонив голову к плечу, некоторое время пытается вникнуть в слова Колдуна, и видимо смысл сказанного его не устраивает, поэтому он встряхивается.

– Как мироточит? – нервно подпрыгивает Весёлый, – Целый дом? Разве такое может быть?

Его глаза, и без того глядящие в разные стороны, начинают дико вращаться независимо друг от друга.

Он похож на длинного нескладного хамелеона в человеческой одежде. Тонкие и худые руки и ноги, которые, как и глаза двигаются независимо друг от друга. Его невзрачная одежда песочного цвета делает его похожим на хамелеона ещё больше. Кажется, что куда его не поставь – он там будет как родной.

– Такое бывает? – спрашивает он, нащупав взглядом меня

Я пожимаю плечами. Меня лично почему-то давно уже ничего не удивляет. Как будто во время первой операции, после крушения, у меня вырезали какой-то орган, который отвечает за удивление

– Всякое бывает. – отвечает вместо меня Колдун. И кое-как смахнув с лица паклю, которую все почему-то считают волосами, он снова хватается за ручку тележки, стоящей перед ним и впивается взглядом в рабочих.

На них, правда, интересно смотреть. Они орудуют со знанием дела и очень деловито. Как будто дело им привычно, и закрашивают это граффити они по нескольку раз в день. Скорее всего так и есть. Интересно какая уже эта бригада по счёту, которая здесь работает?

Краем глаза я вижу, как одухотворенно на всё это смотрит Колдун. Как будто это не обычный рисунок на стене дома, а действительно Чудо.

Ну, ему то виднее.