Марго

Антон Сибиряк

Марго

Книга о необходимом интуитивном прозрении в создании личной судьбы… сознательном создании всей своей жизни. Ищите интуитивно подсказанную формулу жизни!

Мы все несём программы от нашего Всевышнего…Программы очень разные для каждого из нас…И нам потребно видеть прообраз Лика бывшего,Чтоб разбудить Судьбу свою и зоркий третий глаз.Все школы и учения, и институтов бденияНе помогают видеть нашу личную Судьбу…И только робкий взгляд сердечной муки зренияПодскажет жизни формулу, которую пойму.

Автор.

Введение

Ремонт в квартире офицера Ивана Столярчука готовился давно, но всё лето дойти до реальных действий никак не получалось, не могли найти помощников, а профессиональные рабочие просили за свой труд большие деньги. Начали ремонт только с середины сентября, когда командир части выделил трёх солдат на семь дней с непременным условием возвращения парней к общему отбою в свои казармы.

Жена Столярчука, Маргарита Алексеевна, работающая третий год после окончания Омского мединститута в поликлинике Латвийского города Огре, оформила краткосрочный отпуск и теперь переносила свои книги и бумаги да кое-какую одежду в квартиру соседки Тамары, с которой они были дружны. Там же, у Тамары пришлось ночевать самой Маргарите с сыном двух с половиной лет.

Прибывшие солдаты взялись за дело так рьяно, что пыль из квартиры попадала даже в пространство общего подъезда, что естественно никому не нравилось. И Маргарите Алексеевне пришлось выслушать несколько недовольных жителей дома. Сам же старший лейтенант Столярчук никакого участия в ремонте квартиры не принимал и по-прежнему уходил на работу рано и возвращался поздно. Отпуск для ремонта квартиры он не захотел брать.

─ Твой-то суженый чего такой равнодушный? ─ спросила однажды вечером Тамара свою подругу по лестничной площадке. ─ Мог бы уделить немного внимания важному делу. Не так часто ремонт делают.

─ Я уже сама, дорогая моя Томочка, стала равнодушной. ─ Маргарита придирчиво укладывала книги и выписки из журналов, которыми она дорожила, в правильные ряды у стены. ─ Тут поневоле чувств лишишься, когда работаешь в поликлинике с восьми до восьми да потом дома с восьми до полуночи. А муж никогда не помогает.

─ Ну, ты же, Рита, на полторы ставки. Так все врачи работают теперь. Тебе сына надо поднимать. Парнишка-то хорошенький. В детском садике он, так сказать, на хорошем счету. В хорошего офицера вырастет.

─ Ой, Томочка! ─ вдруг заволновалась Маргарита, ─ с одним офицеров уже стало много проблем. Пусть будет хоть кем, но не офицером.

─ Рита! Теряешь что-то… ─ встрепенулась Тамара, увидев выпавший из книги листок ─ у тебя из книжечки что-то выпало. Может быть важное что-нибудь. Не теряй.

Маргарита Алексеевна нагнулась, подняла листок желтоватой бумаги с дырочками по верхнему краю и стала напряжённо читать. Она перечитала написанное два раза, подняла глаза вверх, как бы пытаясь разглядеть что-то на потолке… глубоко и прерывисто вдохнула воздух… снова перечитала написанное два раза… плюхнулась на табурет и неожиданно разрыдалась.

─ Боже мой! Рита! Что приключилось? ─ забеспокоилась Тамара и подбежала к подруге. ─ Что с тобой? Можно узнать или нет?

─ Нет, Томочка! Нельзя узнать. На этом клочке бумаге зашифрована моя судьба, которую я не смогла понять во время… теперь у меня впереди целая эпоха страданий.

─ Не тумань мне мозги, Ритка! Кто там тебя укусил с этого листка?

Маргарита осторожно вытерла слёзы, вздохнула глубоко и нервно, а потом решительно и в упор уставилась на Тамару.

─ Вот бывает так, Томка, ─ заговорила она, нервно хватая воздух, ─ живёшь как в тумане, как под наркозом… потом кирпич на голову брякнется… и ты начинаешь понимать, что ты ещё до кирпича была дура-дурой и мозгами не думала. А на этом листочке безобидное стихотворение, подобно грому небесному. Вот, и так бывает.

─ Ну, дай хоть прочитать постороннему человеку. Может быть я тебя раскритикую.

─ Нет, не дам читать, а то ты тоже станешь ненормальной, как я. Куда я тогда буду приходить с ребёнком ночевать, когда муженёк пьяный с вахты приходит? Лучше… побереги свои нервы. Не читай. Это только моя пропасть… моя бездна… моя эпоха страданий и откровений.

─ Рита! Тогда лучше всего начинать переписку и выяснять отношения. Во всяком случае, будет более спокойно на душе. А то… с тобой непонятное творится, и ты совсем разбалансировалась. Как же ты работать-то будешь? Работа у тебя не из лёгких. Поэтому, непременно пиши и пиши! Даже, если он не станет отвечать, то всё равно пиши. Это снимет с тебя половину нервозности… я так думаю…

─ Ой, Томочка! Я же адреса его не знаю нового! Он улетел в Новосибирск. Он туда хотел лететь. Его туда распределили…

─ Пиши на старый адрес в Омск. Там родственники… что-нибудь подскажут.

Часть 1

После успешного окончания аспирантуры Игоря Александровича Лебедева распределили в Новосибирск. Сразу же, буквально на вторую неделю, его определили на оловозавод для исследования условий труда и разработки мер по профилактике профессиональных заболеваний. На этом предприятии никто из сотрудников института не желал работать, а один сотрудник, Филипп Осипович, даже уволился, выразив таким образом свой протест дирекции института.

На заводе было много чисто медицинских вопросов, и эти вопросы уже долгое время никак не решались. Люди всех возрастов и обоих полов болели часто и подолгу и быстро умирали после выхода на пенсию. Грамотные медицинские работники боялись этого предприятия, и никто там не задерживался на долгий срок. Но само предприятие благополучно существовало, а рабочие и служащие постоянно работали там по полным рабочим дням.

Дирекция оловозавода встретила нового санитарного врача радушно и, более того, сразу же ему предложили бросить свой институт с маленькими зарплатами и перейти обычным врачом на завод и работать только здесь и нигде больше.

─ Переходите к нам, не смущайтесь, ─ уговаривал его начальник отдела кадров Виктор Лейбович Шкундин. ─ Мы перспективное предприятие. К нам хорошо относятся городские власти и выделяют квартиры для работников завода. У нас неплохие зарплаты. И, кроме того, приятно же работать на заводе, который выпускает самое чистое олово в мире.

─ Ой, подождите, дайте осмотреться, ─ осторожничал новый житель города Новосибирска, ─ мне необходимо три года отработать по распределению…

─ Да это мы уладим, это не проблема, ─ махнул рукой Виктор Лейбович. ─ Мы дружим с городскими властями давно. Хорошо знаем друг друга. Подумайте. У нас очень дружный коллектив на заводе. Мы уже заметили такой факт: как только человек выйдет на пенсию, оторвётся от коллектива, так быстро умирает от скуки по друзьям и товарищам. Мы расширяться будем, у нас имеются перспективы.

Первое знакомство с цехами и технологиями завода убедило врача Лебедева в необходимости проведения большого объёма исследований для доказательства уже давно назревшего усовершенствования технологий, установок, печей и самого принципа охраны здоровья рабочих. А когда ему предоставили отчёты прежде работавшего здесь Филиппа Осиповича, то стало ясно, что уровень радиоактивности концентрата, из которого вырабатывали олово, вообще не допускает существования такого типа предприятия внутри города.

Разговор с директором института, которому было поручено наблюдение за медицинским обеспечением рабочих оловозавода, привёл Лебедева в замешательство. Молодой специалист не верил тому, что слышал своими ушами.

─ Игорь Александрович, ─ мягко говорил директор института Горбачёв, ─ вы здесь новый человек… а в городе уже сложились свои старые отношения с этим важным для страны предприятием. Сверхчистое олово нужно всем странам, и это хорошо продающийся товар. Конечно, на заводе многое требует перемены, но всему своё время. Не сразу Москва строилась. И тут такая же ситуация. Будем терпеть. А с Вашей стороны требуются документальные доказательства для ускорения положительных перемен на заводе. Там есть такая знаменитая печь кипящего слоя. Осипович её проклинал на чём свет стоит и ни за какие коврижки не хотел замерять условия труда в том цехе. Он говорил, что это натуральная затравочная камера, но не для мышей, а для людей. Мой Вам совет: имейте при себе респиратор или его замещающие предметы. У нас, правда, их нет и не было никогда. Но даже марлевая повязка из 5-6 слоёв марли уже будет задерживать тонкую пыль, что всегда висит в воздухе в том цехе. Поберегите себя. А работа у Вас очень важная и поможет аргументировать капитальные вложения в завод со стороны федеральных структур, конечно, с целью сохранения здоровья рабочих.

─ А кто позаботится о здоровье научных сотрудников, работающих на подобных предприятиях? ─ Лебедев серьёзно посмотрел на своего директора.

─ Ну, Игорь Александрович! Ну, имейте гражданскую совесть. Вы врач и сами видите все опасности. Вам самому нужно подумать о своей безопасности. Ещё раз прошу Вас, имейте гражданскую совесть. Надо же помочь сотням рабочих…

Слово «терпеть» или «потерпим» в мягком разговоре директора института Лебедев воспринимал как злую шутку… не врачебную шутку… Однако, тем не менее, он посоветовался с заместителем директора по научной работе, и они вместе составили план на два года для получения объективного материала с целью аргументации в высших сферах власти переустройства предприятия. И плановая работа Лебедева началась…

За два года непрерывной работы были проанализированы результаты поликлинических анализов рабочих и служащих завода за последние несколько лет, проведён один углублённый медицинский осмотр рабочих, сделаны смывы с листьев растений в ближайшем посёлке, расположенном в полутора километрах от предприятия… выполнены сезонные замеры условий труда во всех цехах, проведён анализ заболеваемости за три последних года…

Наконец, на стол директора института лёг увесистый отчёт о реальных условиях труда и техники безопасности, состоянии здоровья рабочих и о мерах по профилактике профессиональных заболеваний на оловозаводе. А в заключении были высказаны личные мнения санитарного врача о защите рабочих от вредных профессиональных факторов и основных направлениях будущей реконструкции завода.

Директору института, Горбачёву, Максиму Семёновичу, уже давно были известны многие проблемы городского предприятия, но когда он ознакомился с результатами замеров радиоактивности в смывах с листочков тополей и обычного салата, растущего на огородах жителей близлежащего посёлка, то не смог удержаться от раздражения по поводу нового сотрудника института.

─ Зачем Вы делали смывы с листьев тополя и салата в посёлке оловозавода? Мало ли что может оказаться на липких листочках весеннего тополя! У вас там превышение радиоактивности над фоновым уровнем чуть ли не в две сотни раз зафиксировано! И этот салат!?. Кому он нужен этот салат? Сбежавший Осипович этого не делал. И потом… ─ директор перевёл дух и выровнял дыхание, ─ неужели в самом деле на рабочих местах возле печи кипящего слоя уровень радиоактивности превышает уровень фона более, чем в восемьсот раз! Осипович такого не регистрировал.

─ Максим Семёнович! ─ лицо Лебедева не выражало никакого ответного чувства. ― Служащие завода утверждают, что Осипович был в цехе обжига всего один раз, а потом всё время просиживал в разговорах с бухгалтером… с бухгалтершами… Он не замерял уровни запылённости и радиоактивности. На заводе его критиковали за это. Он брал данные у главного инженера, который теоретически предполагал…

– А где Вы, Игорь Александрович, определяли уровень радиоактивности? Это же очень важный показатель и за ним спрятана ответственность дирекции завода. Большая ответственность! Нам всегда было известно о некоторых неполадках в технологиях, в охране труда… но такие цифры я вижу в первый раз. Где проводились определения уровня радиоактивности проб пыли?

– Как обычно… на военной кафедре медицинского института.

– А почему Вы никогда об этом не докладывали, не ставили в известность? Это же своеобразная катастрофа для оловозавода.

– Максим Семёнович! Ваш заместитель по науке, Каганович, в курсе дела. Я ему каждый сезон, то есть каждые три месяца представлял сообщение о результатах анализов. Он посоветовал нигде не кричать об этом, а оформить официально… Он даже мою статью в журнал задержал по причине дополнительных подтверждений и выяснений.

Максим Семёнович нервно поставил свой подбородок на широкую ладонь поставленной на локоть руки.

– Это что же у нас получается, вашу дорогую маму?! ― Вымолвил он после тяжкого раздумья. ― Получается, что мы как представители службы охраны здоровья рабочих ничего не сделали в своей области! Завод существует уже многие годы, а мы только сейчас начинаем понимать, что это предприятие опасно для всего города, а не только для своих рабочих. Конечно, были военные годы… понятно… на окраине города построили завод… город стал расти и расширяться… Всё понятно! Не понятно только, когда придут к нам с претензиями?.. Вы понимаете, что мы все неожиданно оказались под угрозой?

Сказать старшему научному сотруднику Лебедеву было нечего. Он ведь был новым человеком в этом городе…

Письмо из латвийского города Огре застало Игоря Александровича врасплох. Получив свою почту на Главпочтамте, он вначале стал отказываться от латвийского письма, но ошибки не было. На конверте было чётко прописано его имя, отчество и фамилия.

Сев за столик в дальнем углу помещения, Лебедев с необычным волнением стал распечатывать конверт. Общая нервозность, вспыхнувшая после долгого разговора с директором института, ещё не прошла, и наш герой не сразу сумел сообразить, кто мог написать ему из неизвестного города Огре, где он никогда не бывал.

Письмо было от Маргариты Славиной, его сокурсницы, закончившей педиатрический факультет… О ней у Лебедева были нежные воспоминания… но как-то не сложилось… Лебедев с жадностью принялся читать.

«Здравствуй, Игорь! Кое-как разыскала твой новый адрес. Ответил твой отец на моё письмо в Омск по старому адресу. Почерк у твоего отца хороший, добрый какой-то. Сразу почувствовала, что он хороший человек. Интуитивно почувствовала. А вот в отношении к тебе я не разобралась… не поняла…

Спроси меня Лебедев, почему я тебе вдруг пишу? Я тебе отвечу со всей моей откровенностью: я прочитала заново твоё единственное стихотворение, подаренное мне среди сумасшедшей суеты выпускного вечера. Прочитала ― и самое страшное! ― я поняла его смысл. Бывают такие случаи, когда трудно доходит… но я поняла.

Ты писал его в невероятных условиях. Мы почему-то вместе в один момент оказались в вестибюле института. Наверное, оба вышли подышать свежим воздухом или же Боженька нас свёл. Не помню уже, что ты мне сказал и что я тебе отвечала. Но ясно помню, как ты писал это стихотворение. Вначале ты начал писать на тетрадке, которую дала комендант корпуса. Потом почему-то полез на стену и стал писать стоя, прижимая тетрадь к стене. У меня это вызывало улыбку. Писал карандашом… писал своими каракулями… С тобой что-то происходило, как это я понимаю сейчас. Писал долго. Я устала ждать. Ко мне, помнишь, подходил Серёжка Тихонов… звал меня танцевать и целоваться, пока декан факультета ещё добрый и разрешает продолжать вечер. Да, хотя… ты ничего не помнишь. Ты носом упёрся в стену и молчал… А я почему-то упорно ждала от тебя чуда…

Наконец, ты отдал мне тетрадный лист! Аккуратненько вырвал. Так аккуратно и старательно… и я сразу подумала, что с таким педантом жить просто невозможно. Замучает своей аккуратностью.

Вот так, Лебедев, я впала в наркоз и ничего толком не понимала. Мне потребовалось почти три года бытовых мучений, чтобы Боженька меня ударил твоим стихотворением заново и с новой силой. И самое главное ― с новым смыслом! И только теперь я вынырнула из болота, протёрла глаза и… увидела тебя. Увидела, Лебедев! И это страшно. Страшно, потому что у меня семья и, вне всякого сомнения, у тебя тоже. Но свой удар Боженька сделал. И потому я не могу не искать общения с тобой. Не ругай меня, не сердись, не проклинай. Я буду тебе писать. И ты иногда снизойди… и ответь… Можешь жечь мои письма… Но теперь я уже не могу не писать, потому что понимаю свою дурацкую, идиотскую, безобразную вину… Я не ответила на твоё стихотворение с таким мощным смыслом! Ты должен был почувствовать обиду! И, наверное, очень болезненную обиду. Прости! Я дура. Признаюсь всеми своими фибрами души. С моей стороны, не ответить тебе ― было даже оскорблением, как я понимаю это теперь. Понимаю, понимаю только теперь… Прости! На коленях прошу!..

Робко обнимаю тебя и надеюсь, что ты меня не прогонишь. До свидания, мой непрочитанный Орфей! Маргарита.

P.S.

Пишу ночью да в электричке до Риги. Сильно занята на работе. Напиши, пожалуйста, о своей работе. Спокойной ночи тебе, Игорь!»

Прочитав письмо, Лебедев заволновался ещё больше. Он купил новый конверт, пару листов бумаги и тут же сел писать ответное письмо. Письмо не получалось. Перед глазами стали выплывать одна картинка за другой. И везде перед его носом проходила гордая и безжалостно независимая, капризная девчонка, как будто её привезли сюда на Землю, чтобы проинспектировать работающих вокруг людей. И эта девчонка в своём личном послании соглашается на то, чтобы он жёг её письма?!! Что-то невероятное!

Лебедев снова прочитал полученное письмо. Ошибок не было в его мнениях. Марго отдавала себя в его руки и вручала ему свою судьбу. Совершенно невероятно! Лебедев не смог сразу написать ответ. Ему необходимо было подумать.

«Без сомнений, нужно ответить ласково, ― размышлял Игорь Александрович. ― В жизни этой капризули произошли серьёзные изменения, чтобы она смогла написать ему такое письмо. Надо ей ответить ласково… и успокоить».

Лебедев сложил письмо и спрятал его в портфель. Ему действительно нужно было подумать перед ответным посланием.

Догорали последние дни августа, и в жарком городе заметно прибавилось народу. Возвращались отпускники. Семья Лебедевых, состоящая пока из трёх человек, намеревалась ехать в отпуск к своему дяде Косте, проживающему в Феодосии. Они уже неоднократно отдыхали в этом городе, помогая по хозяйству старому человеку. Но жене Лебедева, Ирине, это место не нравилось. Она жаловалась на грязные пляжи, на грязное море и на хитрых жителей этого приморского городка. Но всё равно – поехали в Феодосию, к дяде Косте.

Старый фронтовик, Константин Иванович, любой разговор с ним, в конце концов, переводил на воспоминания о прошедшей войне, которую он закончил в Берлине. Всю войну Константин Иванович занимался разминированием дорог, мостов и объектов и, как он любил повторять, в полку на него все молились. Осторожность, осмотрительность и чётко мыслящий мозг помогали бойцу выжить в плохих и даже очень плохих обстоятельствах фронта.

Лебедев уважал своего дядьку и иногда они подолгу засиживались на лавочке возле сарая, обсуждая известные обстоятельства прошедшей войны и споря о будущем развитии страны и, непременно, заканчивали споры размышлениями о необходимых улучшениях города Феодосии.

В один из таких вечеров племянник спросил дядю, знает ли он такой город в Латвии, который называется Огре?

─ Нет, туда мы не заходили, ─ как бы с сожалением отвечал Константин Иванович. ─ Некогда было, ─ заметил он с усмешкой. ─ Но нам на политинформации офицер говорил, что латыши всех своих евреев расстреляли собственными руками. Прямо так и говорили, что всех евреев, подчистую, латыши расстреляли сами. И многое другое говорили, про какие-то соборы, про янтарь, но я уже забыл многое.

─ А зачем тебе этот город-то в Латвии? Тебя туда работать зовут что ли? ─ дядя Кости пристально смотрел в ночное небо с удивительно яркими звёздами. ─ Там тебе работать не дадут. Говорят, что эти латыши очень вредные люди… только для себя всё хотят…

─ Нет, не зовут. Просто письмо получил от своей однокурсницы. Замуж туда вышла, работает детским врачом… как-то устроилась…

─ Ну, женщинам, может быть, и легче там, когда замужем. Пойдём-ка спать. Поздно уже. Завтра надо будет забор подправить вон там в углу за туалетом.

Но счастливому отдыху не суждено было состояться. Утром принесли срочную телеграмму. Адресована она была Суворову Константину Ивановичу для Лебедева И.А. В телеграмме были две строчки:

= Срочно переделываем отчёт тчк Приезжайте тчк Всё компенсируем тчк Горбачёв =

Прочитав телеграмму, Лебедев пробормотал: «Зря я оставил адрес дяди Кости секретарю».

На поезд билетов не было. Пришлось ехать в Симферополь и вылетать самолётом. Явившись в институт, Лебедев сразу же почувствовал к себе отчуждение со стороны секретаря и некоторых сотрудников, как будто он провинился перед всем коллективом.

В кабинете Горбачёва сидел взлохмаченный Шкундин и размахивал руками. При появлении Лебедева Шкундин замолчал и торопливо пригладил волосы на голове.

─ Уважаемый Игорь Александрович, ─ начал как обычно мягким голосом директор института. – У нас проблемы с Вашим отчётом по оловозаводу. Вы всё правильно отразили, верно оценили и предложили реальные меры улучшения условий труда. Всё это в плюсе. Но есть и минусы. Вы указываете слишком высокие концентрации радиоактивных веществ на рабочих местах в цехе обжига концентрата и даже в лаборатории. Здесь нужно проявить дальновидность и быть поосторожнее. Эти цифры будут анализировать в верхах… Что они могут сказать в наш адрес? Давайте, будем поскромнее… Давайте, укажем концентрацию вчетверо ниже… Давайте, позаботимся о судьбе завода… В Москве уже требуют этот отчёт в оригинале. Там уже средства резервируют на переоборудование завода. – Горбачёв сделал длительную паузу, поглядел сочувственно на Шкундина, встретив его одобрительный кивок, и поставил подбородок на широкую ладонь…

Некоторое время все молчали. Первым заговорил Шкундин.

─ Вы понимаете или нет, товарищ Лебедев? Нельзя всем говорить всю правду. Деньги уже выделили на переустройство завода. Зачем пугать уважаемых людей страшными концентрациями радиоактивной пыли? Зачем, если средства уже к нам переводят? Аргументов и так достаточно. Давайте, напишем, что превышение над фоном только в двести раз. Это уже сильная радиация! Но не в восемьсот же раз!! Зачем об этом всем уважаемым людям знать прямо сейчас? Зачем?

─ Да, действительно, ─ продолжил Горбачёв, как бы прослушиваясь к Шкундину, ─ аргументов вполне достаточно. Поэтому, Игорь Александрович, мы к Вам прикрепим помощницу, и Вы с ней переделайте отчёт, пожалуйста. Это срочно нужно сделать и отослать быстрее. А то из Москвы могут сами приехать за отчётом, да ещё экскурсию потребуют, да ещё говорить с рабочими станут… Некоторые уже говорят об этом прямо.

На Главпочтамте его ждали два письма. Лебедев некоторое время раздумывал, какое открыть первым и посмотрел на даты. Письма были написаны день за днём. Игорь Александрович открыл более раннее.

«Здравствуй, Игорь, мой Орфей! Я не могу отделаться от небесного грома при прочтении твоего письма… Я постоянно рвусь всё рассказать тебе…

Ах, Игорь! Опять о твоём стихотворении. Я прочитала… Я уже знаю его наизусть со всеми запятыми… Все нервы наружу выскочили. Я не могу с собою справиться. Спасай! Хоть тихим словом спасай. Кусаю локти! Зачем же я свою фамилию Славина сменила на чужую – Столярчук?

Не осуждай, не вини. Я в бездну падаю со скоростью Сознания… Ты как кирпич на голову… Совсем не ты – а стих. Стих превратился в бомбу… что взорвалась нечаянно… и сразу – мир затих.

Исаак Ньютон после встречи его головы с яблоком открыл закон всемирного тяготения. А я после твоего стиха ─ "кирпича" открыла бездну. В эту бездну летят все, кто не смог понять, не смог осознать, не смог поверить в закон всемирного тяготения одной души к другой родственной!! И потому у них один путь – в бездну.

Ты же знаешь, я была довольно впечатлительной, непоседливой и взбалмошной девчонкой с претензией на роль принцессы среди своих вассалов. И, наверное, потому до меня не дошёл смысл твоего стиха сразу. А теперь… я увидела в нём слова-ключи, слова-пароли, которые воскрешали в моём сознании обстановку наших редких и случайных встреч! Мы же редко встречались: были на разных факультетах и работали на разных практических базах. Но теперь мне ясно, что ты помнил эти редкие встречи! Они были в твоём сознании! Когда я нашла более трёх таких слов-ключей или паролей, – я обезумела. Ты вправе считать меня умалишённой.

Не ответив тебе на такие мощные стихи, – я, несомненно, обидела тебя. Я поняла вдруг, что ты всегда считал меня умнее, чем я есть на самом деле. Теперь мне понятно, что моё замужество ты вполне мог принять за предательство. Прости меня ненормальную! Ничего не поделаешь: и среди людей с высшим образованием встречаются дуры небесные. Почему «небесные» не скажу… сам догадайся.