Прощальная гастроль

Никто и не заметит ее отсутствия – ни развеселый папа с его молодой женой, ни уж тем более мама в новом красном платье и с новой прической. Кстати, как там она? Утка, наверное, съедена, миски с остатками салатов сброшены в раковину. «Наполеон» давно разрезан и ополовинен.

А мама… Мама обнимает чужого мужчину и медленно топчется в танце посредине полутемной комнаты, прикрыв глаза и положив голову ему на плечо.

Таня остановилась – ей сделалось так страшно и жутко, что сердце забилось у самого горла. А дальше? Что делать дальше? Нет, не сейчас, не сию минуту, посреди почти пустого и темного незнакомого поселка.

Не сейчас, а вообще? Как жить, когда самые любимые, самые родные, самые-самые тебя предали? Когда ты никому не нужна и всем только мешаешь?

Лучше всего – умереть! Вот сейчас, прямо здесь, среди снега, мороза и огромного Таниного отчаяния, бескрайнего одиночества.

Она стояла, чувствуя, как леденеют руки в тонких варежках и мороз пробирается под пальто.

Потом шагнула с тропинки и тут же провалилась в рыхлый сугроб. В валенки набился снег, стало совсем холодно и влажно. Таня села в сугроб, потом легла, раскинув руки и ноги, долго смотрела в темное небо, принялась считать звезды, увидела Малую Медведицу, помахала ей озябшей рукой и решила, что нужно уснуть.

Усну – и не проснусь, вот так. Чтобы вам не мешать – маме с ее незнакомым гостем, папе с его странной Лилей и всей развеселой гоп-компанией. Всем. И вот вам последний привет!

А завтра или в крайнем случае послезавтра – завтра-то всем будет не до прогулок, все будут спать, – когда народ потянется к электричке, ее и найдут. Найдут маленькую замерзшую девочку в синем пальтишке и белых валенках.

Главное, чтобы не началась метель и ее не занесло – тогда не найдут еще долго, вяло подумала Таня и почувствовала, как ее клонит в сон.

«Вот и хорошо, – мелькнуло в голове. – Вот и очень здорово! А вы веселитесь! Вам же никто не мешает! И я – в том числе». – И Таня уснула.

Когда она открыла глаза, то тут же зажмурилась. Глазам стало больно от яркого света. Таня услышала, как женский голос тихо, но сердито цыкнул:

– Не соображаешь? Включи лучше ночник!

Сквозь ресницы Таня увидела папу и Лилю – папа сидел в кресле возле кровати, обхватив голову руками. Лиля стояла рядом, положив ему руки на плечи. Позы их были такими отчаянными, что Таня, испугавшись, плотно сжала веки. Очень хотелось пить, губы спеклись и болели.

Не выдержав, она тихо попросила воды.

И тут же, в ту же секунду услышала, как громко и отчаянно разрыдался папа и как вторила ему Лиля, его новая жена и совершенно чужой человек. А потом эта самая Лиля осторожно поила ее теплой водой из маленькой ложечки и нежно гладила по голове и все приговаривала:

– Все будет хорошо, девочка! Ты нас прости!

Лиля плакала, и ее слезы падали на Танину руку. Таня отвернулась и тоже заплакала. Ей было стыдно и очень больно – болели и губы, и глаза, и щеки, и все лицо. И даже кожа на голове. Болели руки, ноги, все тело и все то, что есть у человека внутри. Что – Таня знала не очень, ну легкие, почки. Кажется, печень. И еще, конечно же, сердце. Где оно точно находится, Таня только предполагала – где-то слева, сбоку, между животом и подмышкой. Его она и обнаружила именно тогда, в ту страшную черную ночь.

Почти все время она спала. День сменялся ночью, свет за окном медленно гас, и было по-прежнему тихо, словно в доме все ходили на цыпочках.

На краю ее кровати попеременно сидели то папа, то Лиля. И она видела сквозь ресницы, что папа продолжал сидеть в той же позе – уронив голову в руки. Лиля поила ее чем-нибудь теплым – сладким чаем, кисловатой водой, пресным бульоном.

А однажды утром Таня узнала знакомую руку – на кровати сидела мама и неотрывно смотрела на нее. Мамина рука была прохладной, и Таня чуть поморщилась и приоткрыла глаза. Мама беззвучно плакала и гладила Таню.

Потом, спустя время, на семейном совете – расширенном, как пошутила мама, – было принято эту тему больше не обсуждать. Расширенном потому, что собрались все вместе – папа с Лилей и мама с Мишей. Так звали нового маминого мужа. Или почти мужа, как коротко объяснила она.

Миша, надо сказать, Тане понравился – ничего плохого в этом Мише не было, и она поняла это сразу.

Пару раз приезжал врач – точнее, его привозил Миша, новый мамин муж. Врач оказался его близким приятелем.

Он отпускал какие-то шутки, пытался рассмешить Таню, и однажды ему это почти удалось: Таня улыбнулась, хотя было еще больно – губы были словно склеены клеем. У постели Тани дежурили поочередно – мама с Мишей и папа с Лилей. Говорили все шепотом, но даже этот громкий шепот был невыносим – у Тани все время болела голова. Дней через десять, аккурат к концу каникул, Таню осторожно одели, вывели на улицу – у ворот дачи стояло такси.

Папа взял ее за руку и прижал к своему лицу. Таня запомнила, как укололась щетиной. И еще она услышала его тихое, почти неслышное «прости» и почувствовала горячую влагу на своей ладони. Потом прощалась Лиля, моргая испуганными и виноватыми глазами, и тоже все повторяла «прости».

Наконец они сели в машину и поехали. Таня дремала на заднем сиденье и слышала сквозь сон, как мама просила таксиста:

– Бога ради! Везите аккуратно! Наша девочка очень слаба! Как хрустальную вазу, вы меня поняли?

Таксист недовольно хмыкнул:

– Ну уж, как вазу! Скажете тоже!

Дома было хорошо – все знакомо, любимо и близко. Усталая Таня счастливо закрыла глаза: вот и кончились эти каникулы – и слава богу! Как же хорошо, что она наконец дома!

В школу она пошла спустя месяц – раньше не разрешал врач, да и сил было мало. Приходила Светка – приносила уроки и рассказывала школьные новости. Но Таня быстро уставала, и ей хотелось, чтобы подружка поскорее ушла.

Она смотрела в окно и видела, как на ветках сидят нахохлившиеся воробьи, большущие вороны, галдящие гортанно и громко, – вороны были похожи на ворчащих и злобных старух.

Мама и Миша дежурили поочередно. Через день приезжал папа – один или с Лилей. И все они, включая Лилю и Мишу, говорили, как они любят ее и как в ней нуждаются.

Той новогодней ночью первым спохватился кто-то из гостей: «А где ваша девочка, люди?»

Бросились искать девочку и не нашли.

Папа выскочил в прихожую и обнаружил пропажу пальто и валенок. На улице скрипела и покачивалась распахнутая калитка, и были еще заметны следы на снегу. Все бросились на поиски – благо метель еще не началась и по следам найти Таню оказалось несложно. А после того как ее принесли домой, совсем скоро, метель началась, и сильная. Ну, словом, все понятно.

Диагноз звучал так: легкая степень обморожения верхних и нижних конечностей, пневмония верхней правой доли легкого, возможно, и пиелонефрит.

* * *

Таня слышала, как мама говорила с кем-то по телефону:

– Родить? Это вряд ли! Ну после такого, ты ж понимаешь! Если только… – Мама замолчала и проговорила: – Тогда это будет огромное чудо!

Вылезали из случившегося долго. Ох как же долго! И конечно, не вылезли до конца – пиелонефрит еще частенько напоминал о себе. Став взрослой, больше всего Таня боялась, что не сможет родить.

Спустя много лет мама обмолвилась как-то:

– Мы, Танька, тогда чуть не сдохли, что правда, то правда. Этот невыносимый развод, как по живому. Новые семьи. И тут еще ты со своими чудесными штучками! – И тут же поспешно добавила: – Но при этом остались людьми, вот как бывает! Благодаря, как ни странно, тебе, нашей дурочке.

Когда Таня поправилась, все вернулось на круги своя – папа и Лиля приезжать перестали, Миша вскоре окончательно переселился к ним, все работали, Таня наконец пошла в школу. И еще она поняла – не случись тогда той самой драмы, как говорила мама, все бы по-прежнему думали только о себе. Даже самые близкие были заняты только собой, своей личной жизнью. После ее болезни они все ненадолго сплотились, а потом все снова распалось – на две семьи, на две отдельные фракции.

Папа и мама… Самые близкие и любимые люди. Что ж, у них своя жизнь. У мамы есть Миша, у папы – Лиля, и дай им бог, как говорится. Мама права:

– Сколько людей расходятся, Таня! И никто от этого еще не умер, ты мне поверь!

Но какое Тане было дело до всех остальных? Пусть даже их тысячи и миллионы! Лично ее интересовала только ее семья – ее мама и ее папа. А на всех остальных наплевать.

Однако, как всегда бывает, постепенно смирилась с ситуацией и зажила новой жизнью – а куда деваться?

Миша, мамин муж, оказался человеком хорошим – к Тане относился ровно, с пониманием и уважением. В помощи никогда не отказывал, на просьбу всегда откликался – словом, не отчим, а сплошное везенье.

К отцу и Лиле Таня ездила нечасто – у всех свои проблемы и заботы. Но там принимали ее хорошо. Лиля, казалось, всегда ей была рада, ну а про папу что говорить?

Но Таня чувствовала, что всем, по большому счету, до нее нет особого дела. Здорова? В школе все гладко? Подружки в порядке? Ну да и ладно – значит, все хорошо.

Папина жена в подружки не набивалась, а маме хватало забот – семья, дом и муж. Таня мечтала о сестре – ох, если бы… Но мама и Миша об этом, похоже, не думали. Миша был страстно увлечен своей работой – работал он завлабом в физическом институте.

Мама посмеивалась и говорила, что он – человек «не от мира сего». «Куда нам рожать, Танька? Ты что? Ведь он и не заметит этого нового ребенка! – отмахивалась мама. – Да и потом… Мы с тобой, знаешь ли, так нахлебались!» – мама всхлипывала.

«Жаль… ах как жаль, – часто думала Таня. – Вот родили бы они ребеночка! Как бы я им помогала! Я бы гуляла с ним во дворе, укладывала спать и пела колыбельную, стирала бы его ползунки и пеленки. Варила кашу и бегала на молочную кухню. И братик или сестренка точно были бы моими!» Но мама и говорить на эту тему отказывалась.

Мама была, конечно, права насчет Миши. Был он совершенно безрукий – новая лампочка, которую Миша пытался вкрутить взамен перегоревшей, трескалась у него в руке, и все бросались останавливать кровь. Кран, который однажды он попытался починить, тут же оказался свернут, и вода рванула бурным потоком, обварив «кудесника» с головы до пят. Потом лечили ожоги. Картошку он ставил варить без воды. Макароны кидал в холодную воду. Перчатки терял через день, а шапку в магазине или в метро забывал раз в два месяца. Да, Миша был не помощник – чистая правда. Хороший человек, а неприспособленный – куда с таким рожать? Мама, конечно, права.

Дружба со Светкой, естественно, продолжалась. По вечерам они мотались по району и выдумывали всякие небылицы – Светка обожала приврать про свои несуществующие любовные приключения. Таня понимала, что все это выдумки, но Светка врала так самозабвенно и так интересно, что иногда Таня забывалась и начинала ей верить.

Первый серьезный роман случился у Светки в десятом классе. Студент Слава был недурен собой, учился в строительном, жил в общежитии, потому что приехал из другого города. Там и случилось Светкино грехопадение – аккурат на зимние каникулы, десятый класс.

– А не боишься? – шепотом спрашивала Таня. – Ну, если что?

Светка презрительно фыркала, кривлялась перед зеркалом и с укоризной смотрела на Таню:

– А чего мне бояться? Ты мне объясни!

Таня смущалась, краснела и, опустив глаза, еле выдавила:

– А если… ребенок?

Светка заливалась беззаботным хохотом:

– Я что, дура? Совсем без мозгов? Нет, ты совсем, Танька, чокнулась! Мы что, не понимаем? Какой ребенок? В наши-то годы? Чтобы жизнь себе перекорежить?

Таня краснела и пожимала плечами.

– Славик мой – взрослый мужик! – продолжала Светка. – Ты понимаешь? И это, подруга, его проблемы! – Она прищуривалась и осуждающе качала головой: – Ну, ты даешь, мать! Ребенок! А на фига?

– Совсем не хочешь? – удивилась Таня.

Светка уставилась на нее, словно впервые увидела:

– Что значит хочешь – не хочешь? Да я и не подумала об этом ни разу! Сначала – учеба, институт. Потом – хорошая работа. Дальше – брак и семья. Квартира, машина. А уж потом заведем и ребенка!

– Заводят собаку, – тихо ответила Таня. – Или кота.

«Умелый и опытный» Славик надежд и уверенности Светки не оправдал – она залетела. Случилось это в июне, перед самым выпускным, куда она явилась зеленая и замученная. Ее все время тошнило. Светкина мать, ушлая тетка, казалось, ничего не подозревала – та ей врала, что отравилась, а после этого разыгрался гастрит.

После торжественной части и вручения аттестатов Светка сразу ушла. Таня ушла вместе с ней – как же, подруга! Хотя уходить с выпускного было ужасно жаль – впереди были концерт и праздничный ужин.

В нарядных платьях и туфлях они сидели в беседке детского сада, и Таня, как могла, утешала подругу.

– Может быть, все же родишь? – спросила она осторожно.

Светка накинулась на нее:

– Да ты совсем ненормальная, а? Какое – родишь? И от кого? От этого говна, который исчез в ту же минуту, как только узнал? Да и мать меня разорвет – ты ее знаешь! Да и вообще, родить – сейчас? В семнадцать лет? У меня совсем другие планы – профессия и нормально обеспеченный муж! С квартирой, машиной и перспективой! Я просто мечтаю из дома уйти! – добавила Светка с тоской. – Как все достали!

Все правильно, Светка права.

Отец Светкин попивал и погуливал – особенно и не скрывая. А Светкина мать, тетя Люда, боролась с мужниным пьянством и «гульками», как она называла его непродолжительные, но яркие загулы. Тетя Люда жила в твердой уверенности, что от хорошей жены муж не уходит! А у хорошей жены чистота в доме, полный шкаф отглаженных рубашек и брюк, вкусный обед из трех блюд – все это называлось «уютная обстановка». А кто от хорошей жизни уйдет? Правильно – только дурак! Она была абсолютно убеждена в своей правоте и неукоснительно исполняла намеченную программу.

Женщина она была красивая, но какая-то тяжелая – тяжелый взгляд, тяжелая поступь. Работала она сервизницей в ресторане и, понятно, «химичила». Тащила оттуда посуду и, конечно, еду. Как говорила сама – деликатесы. На казенных тарелках лежали корзиночки с салатами, копченая колбаса, заветренная осетрина и прочая снедь.

– Ну, – радостно восклицала Светкина мать, разложив деликатесы, – и куда он уйдет от такой красоты? Где еще он так будет питаться?

И «баловала» любимого мужа – то дубленку притащит, то японский магнитофон. Покупала у спекулянтов за бешеные деньги, как говорила Светка. Тот радовался как ребенок, затихал ненадолго – и снова в поход.

Однажды на пороге семейного дома возникла любовница. В руках она держала пачку фотографий, подтверждающих крепкую связь, – они в ресторане, в кино и даже на курорте, в санатории, куда путевку доставала, естественно, тетя Люда. Она стояла на пороге и хмуро смотрела на нежданную гостью. Отсмотрев фотографии, подняла тяжелые веки:

– Ну? И чего тебе надо?

Дамочка растерялась и хлюпнула носиком:

– Я… Просто хотела вам показать!

– Показала? – сурово спросила Людмила Васильевна.

Тетка кивнула.

– Ну а теперь иди на …! – рыкнула законная и легонько толкнула любовницу в плечо.

Та пошатнулась, расплакалась и, кажется, испугалась – по лестнице летела, словно Карлсон с пропеллером. А тетя Люда демонически хохотала ей вслед. Отхохотавшись, легла на диван и зарыдала.

Светка родителей презирала: отец – жалкий прихлебатель и пьяница. А мать бьется за него всю жизнь, за такое «добро»! И как ей не стыдно? Ведь как унизительно! Всю жизнь прыгает перед этим козлом, кланяется, приседает – а ведь все на ней! Все! А он без нее пропадет.

Хотя кто из них пропал, а? Не пропадет – пристроится тут же! И еще помоложе найдет!

Все это она часто излагала Тане, та молча слушала подругу, ничего не комментируя: ох, у всех дома не очень складно и сладко, что говорить.

Через четыре недели Светка сделала аборт.

Мать ее уехала в санаторий, а папаша, понятное дело, дома не появлялся.

Таня в ту ночь ночевала у Светки.

– Ну как ты? – спросила она. – Как все прошло?

– Да нормально! – отмахнулась Светка и засмеялась. – В рабочем порядке!

Больше они к этой теме не возвращались.

К шестнадцати годам невысокая и худенькая Таня оставалась подростком.

Однажды слышала, как мама делится с Мишей:

– И в кого она такая Дюймовочка? Ах да – в бабку Олю! Та тоже от горшка два вершка, метр с кепкой. И эта… Просто подросток тринадцати лет. Ни прически, ни косметики, ни тряпок модных не просит – чудная девка у нас! Чудная, ей-богу! Сейчас таких нет. А ухажера ей будет найти непросто – сейчас такие не в моде.

В институт Таня поступила легко – книжная, спокойная девочка, к экзаменам готовилась дни напролет.

Однажды Таня подслушала мамин разговор с подругой. Та жаловалась на разгильдяя сыночка и, видимо, спросила, как Таня.

Мама в ответ рассмеялась:

– Да здесь я спокойна, как танк! Послушная девочка, никаких хлопот и забот – только учеба. Кавалеры? Что ты, о чем? Танька – и мальчики? Ха-ха-ха! Это и вовсе не про нее! Кажется, она так глубоко застряла в детстве… Нет, нет никаких мальчиков. Да и слава богу – успеет еще! Пусть поступает, а там уж… Ой, такие сейчас девицы! Господи не приведи! Слушаю коллег – и волосы дыбом! Все уже, понимаешь? Ну, в смысле – живут! Да, да, в том самом смысле! Ну, ты поняла! А моя, тьфу-тьфу-тьфу, абсолютный ребенок! Конечно, слава богу, – рассмеялась мама, – о чем ты? Да, мне повезло!

«А мне? – загрустила Таня. – По-моему, нет».

Ребята совсем не обращали на нее внимания. «И дело тут не в красоте, – авторитетно заявила Светка. – Просто… ты… какой-то синий чулок! Нет, правда! Ну посмотри на себя!»

Таня обиделась:

– А что же не так? То, что я не курю и не мажусь, как все? А, ну да! Еще не пью водку и не матерюсь! – И она делано рассмеялась.

Светка удар отбила:

– Водка тут ни при чем! И мат ни при чем! И косметика даже! Дело во взгляде, моя дорогая! Ты скучная, как первый рабочий день после отпуска! Скучная и тоскливая! Ходишь и смотришь себе под ноги! И глаза у тебя как у рыбы! Причем рыбы уснувшей!

Конечно, Таня обиделась. Еще бы! Но что получалось? Все считали ее синим чулком: мама, подруга. Папина Лиля как-то потрепала ее по щеке:

– Таня! Когда приведешь кавалера? – И тут же вздохнула, не дождавшись ответа: – Ясно. Ну что ж, будем ждать!

И никто, ни одна живая душа, даже самые близкие – мама, Светк, – не догадывались, какие страсти бушуют у Тани в душе. И совсем не об учебе мечтает их тихая девочка! А мечтает… о ребеночке.

«Ну, я вам всем покажу! – мстительно думала она. – Вам кажется, что я – наивная дура?»

И показала. Очень скоро показала, надо сказать. Глупость, случайность, нелепость – залететь с первого раза?

Светка пялила на нее широко раскрытые глаза:

– С первого раза? – И снова повторяла – уже по слогам: – С пер-во-го? Ну ты и дура, подруга!

Бойкая Светка была растеряна, ошарашена и напугана – да еще как! «Ты же не я», – повторяла она.

А тихая Таня – робкая, несмелая, книжная Таня – была совершенно спокойна, сидела на диванчике в собственной комнате и улыбалась – загадочно и глуповато.

Таня молчала и, казалось, ушла в себя. Светка орала и требовала ответа: кто, где, когда?

Просто название передачи.

Таня не отвечала.

Светка моталась кругами по комнате, крутила пальцем у виска и непотребно ругалась.

Таня позу поменяла спустя полчаса – откинулась на спинку дивана, забросила руки за голову, и на ее лице появилась блаженная улыбка.

Когда Светка грохнула стулом об пол, Таня наконец громко вздохнула, приподнялась и тихо, но твердо сказала:

– Что делать? Разве не понятно? Конечно, я буду рожать!

Светка опустилась на еле выживший стул и прошептала:

– Ну да… Я все поняла! Ты точно больная!

Таня, соглашаясь, кивнула и встала с дивана.

– Слушай, а пойдем поедим. Есть очень хочется, правда!

Светка поплелась за ней на кухню, продолжая причитать и поносить ее последними словами.

В это же время Таня деловито нарезала бутерброды и грела суп – любимый, перловый:

– А, красота! Светка, ты любишь перловый?

– Я вообще уже ничего не понимаю, – обескураженно ответила Светка. – Ну что… Наливай! Что с тебя, с дуры, возьмешь?

Потом, конечно, начались разговоры.

– Ладно, не хочешь колоться – дело твое! – кипятилась подруга. – Но тетя Зоя, Миша. Отец с этой Лилей! Что делать с ними? Нет, ты ответь!

Таня налила себе добавки:

– Не будешь? А я, знаешь ли…

Потом наконец отодвинула тарелку и спокойно сказала:

– Свет! А что ты волнуешься? Да все будет нормально! Ну не выгонят же они меня на улицу, а? – И она, улыбнувшись, погладила себя рукой по животу.

– Ну, не знаю… – протянула Светка. – Моя бы меня точно выкинула!

«Бедная Светка, – подумала Таня. – Ишь, как ее проняло!»

Правду она подруге так и не сказала. И маме не сказала. Ну а уж всем остальным и подавно. Стыдно было? Наверное, да. Да и рассказывать-то было нечего – точнее, ничего интересного. Честное слово. Обычная студенческая вечеринка по поводу сдачи первой сессии в большой, свободной от родственников квартире. Красное вино, белое вино. Далида из магнитофона. Мальчик Паша из параллельной группы. Обычный мальчик, ничего примечательного. Не наглый, не громкий – скорее всего, не особенно опытный. Впрочем, думать надо бы было ей – так принято.

Удалились в свободную комнату. Зачем? Целоваться.

Паша робел, пыхтел, гладил ее потными руками. Было немного неловко, смешно, но не противно. Оба, как малые неумелые дети, стеснялись друг друга, робели. Так все и вышло – совсем не загадочно, не романтично. Обыденно, да…

Таня читала – так бывает. В общем, нечего обсуждать – что было, то было. Через пару дней встретила его в институтской столовой – кажется, он ее не узнал. Или – сделал вид, что не узнал? Смутился? Может быть, так. Чуть покраснел, столкнувшись с ней взглядом, и тут же отвел глаза.

Бывает! Мы странно встретились и странно разойдемся.

Я тоже забуду тебя, Паша! Вернее – забуду твое лицо. Губы твои забуду и руки. Запах забуду. Всего тебя, в общем хорошего… Я ни на что не претендую – поверь!

Но – вот что странно! Навсегда остался в памяти привкус дешевого белого вина «Апсны» и голос Далиды – навсегда, на всю жизнь.

* * *

Кстати, потом, спустя годы, сходства сына с отцом она не находила – во‐первых, не искала, а во‐вторых, почти не помнила Пашиного лица. Да и свет был неяркий.

Но слова плохого о нем – ни-ни! Никогда! Пусть будет здоров и счастлив! И еще – спасибо за Митьку!

Потом, конечно, было несладко – мама, папа, бабушка… Да… Лиля и Миша. Вся ее большая «семья» реагировала бурно. Разве что Миша был сдержан. Но что ему, собственно? Ему легче всех. А мама плакала и никак не могла поверить: «Таня? Моя Таня? И так? Так обойтись со всеми нами? Книжная девочка, удачная девочка? Моя послушная, спокойная и хорошая дочь? Гордость моя и надежда? Да, учудила… А что скажут люди? Нет, мне, конечно, почти наплевать… Но все-таки – что скажут люди?»

«Зоенька, какие люди? – переспрашивал Миша. – Какие там люди? На всех наплевать. Но как-то неловко – да, в самом деле… неправильно как-то – здесь я согласен».

Мама, очухавшись от первого ужаса, принималась кричать. Таня затыкала уши и уходила к себе. Мама рвалась в комнату, а Таня сидела на диване и смотрела в окно. Однажды ответила:

– Не мешай мне наслаждаться!

– Чем? – Обалдевшая мама застыла со сковородкой в руках.

– Счастьем! – просто ответила дочь и прошла мимо, слегка задев маму плечом.

Конечно, было жалко бабушку Олю – та разболелась от «дурных» новостей так, что почти не вставала.

Папа бросил маме коротко и жестко:

– Полюбуйся на плоды твоего, так сказать, воспитания!

Мама, конечно, ответила, да так, что…

Таня закрыла дверь в свою комнату – только б не слышать.

В Танину сторону папа почти не смотрел, будто брезговал.

И реакция Лили: «Ну что удивляться? Странная девочка. Помните, как ушла умирать в Новый год? Вот-вот, вспоминайте! Легла себе в сугроб – и до свидания, родня! Я так решила! В тихом омуте… Вы что, забыли? Вы так и не поняли? Танечка наша еще ох как заставит нас всех удивиться. А вообще, – заключала Лиля, – оставьте ее в покое! Вы что, мои дорогие? Это серьезно! А вы и не поняли!»

Светка находилась в полной растерянности – сначала эта новость, объявленная Таней совершенно спокойно и даже буднично, ввела ее в легкий транс. Потом Светка наконец поняла, что это серьезно – эта дура и вправду родит. И Светка замолчала. А чтобы Светка, простите, молчала…

Потом громко сглотнула и пару раз сморгнула. Наконец тряхнула головой, как только что запряженная лошадь, и тихо проговорила:

– А ты голову вообще давно проверяла?