Квадролиум – Космическая роза

Подобно дикая порода непокорствует и впивается ядовитыми струями в уши,

Играет на нервах с незапамятных времён, мать эволюции, предтеча богов,

Отдай мне свою руку и уволакивай за холмы веков, что томятся невзрачные извивая жала костров,

Из пожаров дымящих залежей зажжённых дерзновенной искрой, мелькнувшей при отключке сознания щелчком,

Коробит меня, коробит, терзает душевная мука, разгребает ментальность подобно песок, растопырив когти осторожно.

Зачем? Для чего? Не нужно ведь играть с тоскою пытаясь её расчленять, это не патанатомия, а нечто ещё дышащее и бдящее в предвкушении вольности.

Вон, убирайся, вон, каверзная преисподница! Со мной не прокатит твоя завитая плетнина,

Меня не проведёшь, даже думать не хочется до конца жизни о твоём плоском юморе, лавочка закрыта на надёжный засов,

Только форточка сквозит и стрекочет щеколда, вентиляция произвольная, творческая,

Для прихода идей требуется свежий воздух и отсутствие заслонов пред его поточностью,

Иначе потухнет прекрасный вечер увязая в глуши глубинной, что задерживает за собой рвение текущих дней, по городам и странам, где металась буйствующая лира оставляя тёплый след,

Ведь не хочется ужаса, лучше чтоб хотелось от восхищения.

Из сна доносится таков ответ: «Вы чувствуете и должно быть ведаете,

Какова ваша жизни форма,

Протяжённость от вчера через сегодня в завтрашнюю иллюзорность.

Соответствует ли опыту будущее? Насколько грядущее предопределено разумностью? Похоже именно на попытку втиснуть бытие в формы памяток о несуществующем прошлом,

Алчная ограниченность противоречий, неисчерпаемое желание большего, что замкнуто в ментальном тупике, это можно назвать безумием в здравом состоянии тела,

Не сложно протянуть руку вечности, тяжело не раствориться в ней или не замкнуться в циркулирующем повторении по месту случая, словно беспечность доверяется гибели, что приносит необратимые увечья и искажения форм жизни,

Но не видит ни образа гибели, ни её следа, и бредёт по собственной полосе чёрно-белой, где ещё не изобрели разноцветность,

Трансляции не те, слишком развеяны по небыли и распростёрты пред неуместными критериями,

Да подсказать некому, никто не просеивает приоритеты, чтоб изваять прекрасную формацию всеобщей перспективы,

Вы чувствуете и должно быть ведаете, чего не хватает в мире этом,

Как по мне, так не хватает разумности, все возможности заперты на замок превозвышенности под ключик тупости,

Как сказать, можно не говорить вообще, всё ясно и так, лишь непостижимые дали необъятных простор напомнили, ещё есть что-то большее, непременно есть где-то что-то ещё, стоит лишь выйти из мыслеобраза скупости, чтоб вселенскую сущность обогнуть живым поясом,

Пустить и ветви, и корни, дабы ею в себе утонуть».

– На скороспешную руку сдирается лад, в промедлительный тупик упирается нечто необъятное, гибельной очерёдностью представ, а раз упёрлось, то от ханжества смутьянов. Где середина? Середина пустота, её нет, ибо усреднение вершин нисходит к лишениям. Должны усредняться лишь показатели, но ни достижения.

Дьяволица не представая образом продолжает томно причитать: «Нагадали атомы, нагадали,

Из лежачей пустоши снизойдя изысканиями,

Накатами, накатами швыряются в будущее,

Предсказание читаю здесь, по ним, в текстуре амплитуд и жестов жизни, что воплоти скребёт изнанку замкнувшегося периода,

Кто-то помог ему замкнуться, чтоб навскидку сложности упразднить, вымирание ради уюта,

И вьётся вокруг ступора того нитка тропой извилистой, что стопы мнёт, а порой и лица,

Поползновения зыбкие рук за добычей уводят на долго в другую плоскость событий, что даётся не за предначертанность иллюзий,

Вон крадётся день и ночь его преследует не спрашивая никого ни о чём,

Можно уткнувшись упором смотреть, как закат сменяется рассветом, как меняют форму силуэты расточаясь от привычки до привычки,

Но вон откололся стержень и нету больше оси центробежной, лишь расторопное мельтешение гнущихся тел,

Никто ничто не предскажет, коли некак и незачем, все детали во власти творения, оно протекает с выбрасывающимися волнами на иссыхающий берег,

Иначе не было бы задержек дыхания между вдохом и выдохом, что промежуток тишины с вечность, нет без того манёвров никаких, ни всплесков, ни перерывов в ожидании,

Отсюда решительность знания и желание постичь нечто необъятное и великое, небывалое, так каждый миг неограниченный, но изваянный жестом созидающим, что воссиял светилами покусившимися на безмерность всевластной пустоты. Ни алчность не имеет границ, а безграничность.

Толи сон воротит восхищение былым образом страсти, чтоб предстал неведомой силой адской красоты и мудрости, толи это укромный угол, что даёт укрытие от лишней суетности бренного быта. Кто ты? Откуда, нечистая сила и диво? Сон или нечто непостижимое?

Шкребётся пьяная пчела по разгорячённому граниту,

Она вкусила ядовитый нектар манящего её цветка, лилии или аконита,

Её поверженный жизни импульс издаёт вялые подвижки градиента химического,

Не приветствует, не прощается, только неосмысленно и небрежно жестикулирует,

Подобно знает, что сие результат настигнет, но не настигает и не настигает, её жестоко душа насилует и плоть отпустить не позволяет,

Ни солнце, ни покров горячий не способны отозваться ей, и не было бы иначе, если непрерывно воспевали вьюги с севера,

Доносятся одни ругательства тех, кто смыслов не ведают, лишь каверкают и репетуют то, что не способны преисполнить сутью, глупость предтеча насилия,

Это не общество, а контуры аморфности некоей представляющей из себя тупик, последние из разумных зверей,

Но пчела пьяна сладострастием и ползёт несдержанно истощая миг, искушает горячий покров, ни приветствуя, ни прощаясь, лишь незамысловатая инерция невзначай возникшая из неоткуда в никуда, не возымев должное процессуально, ведь локации определены обстоятельствами, так и фатальность, что словно влага, то течёт, то парит, то замерзает.

– Из плесканий шторма в пустошь будней материковых, сон озарён адским пламенем, сим безпокоен, никак не иначе. Вы преисполняете ситуацию загадками, не от моей пытливости, а тем, чем явились, и тому не мешало бы, чтоб прояснилось.

– Я распространяю свои новости, стремится вдаль сюжетная лента,

Не переключайте канал, дальше самое интересное,

Все публикации размещаются на правах пространства и материальной инерции,

Только у блюдца нет ни одной затеи, ублюлки привыкли к ублюдочности и к комфорту перманентному, лишь нажива им интересна,

Считают они себя породой, чуть ли ни божественностью, но вьются гнедые струи мимо моего сюжета,

Мне не нужны вершины кормовых хранилищ, что мраком эпохи застыли под видом мудрости тех, кто мудрецами зовутся от мнимости,

Не мне ли сей суетностью видывать как обстоят дела жизни, не вашей, не забывайте о том, а моей, ваша личность, но та по моим законам шевелится,

Вон за лесом, за морями доносится чей-то крик, я его узнаю, это зов о помощи уходящий из сферы когнитивной, из сознания, которое себя теряет, но терять не хотело,

Никто не слышит о том, что доносится случаем, но он изводится и знать не желает, издавая сигналы отчаянно, постепенно умолкает, уходит волной к состоянию штиля, выравнивается вплоть до отсутствия,

Рамки любого восприятия ограничены формальными параметрами, обособлены рецепторикой и детекцией, тянется за мыслью след лишь, словно колея последствия на прощание вызывает возмущение среды физической, а там глядишь, как накренится век и что с него посыпется за борт, непрочность, неустойчивость или излишек, а может и нечто весьма полезное, всего-то не закрепившееся,

Невозможно завершить жизнь, пока она не кончится полностью,

Пиши письма, не пиши, читать их кто-то должен, так и мысли, без внешней распознанности не бывает внутреннего содержания, не бывает взаимности,

Так и здешние изгибы смысла, возникают исключительно для зрителей,

Так и к тебе же, зри доколе зрится и лови сюжет.

И тут явилось нечто, чего не видывал и не ожидал, но в миг тот озарением представшим меня вышвырнуло из сна, меня волочат за ноги какие-то негры, неведомо зачем и куда, но мысль напрашивается неладная, не умею отчаиваться, а сердце стучит отчаянно.

Я не знаю, мне не видно, вовсе интереса нет,

Откуда и зачем миг возникший испещряет дно вечности,

Главный приоритет, как по мне, это возникновение того, чего нет, импровизация волей судеб для явления формы преодолевающей ограничения,

Вон захлопнулся век, а в нём заперты на замке якоря воззрений,

Парусину высвободит ветер дуновением обстановки несдержанной,

И понесёт мир за край, перевалившись за который невозможно обернуться вспять, невозможно,

Но то дарует нам манёвренность, мы необузданные вершители времени,

И сей небольшой вселенский кокон, словно окно сквозь каноны, взгляд из которого валится напором напролом,

Далеко, далеко, да не настолько, чтоб сорваться в пропасть бездны за ним,

Лёгкий проблеск импульсивности нервной, мимолётной искоркой удивления неожиданностью, но всею суетностью осмысленной, что не течение напористое реки, лишь первостепенная динамика органическая,

Отведено безконечностью плетущей из вариативности неисчислимой возрастание жизни и понимание оной,

Слово за ней, но ни одного слова не требуется, протягиваю ладонь ей навстречу, чтоб та утонула и никогда не всплыла,

Так оторвавшись от груза птицы взлетают, кто за свободой, кто за подаянием, не знаю, не видно, вовсе интереса нет,

Вселенная без моей помощи сдвинулась, а я лишь качусь сверху, словно на вздымающем гребне, только от неё и только за нею.

О нет, судно отчалило от берега, власти местные опознали пиратские манеры и дух дурной славы, что вьётся колеёй за курсом пропащим, но улик у них нет, лишь претензии, попытка возвыситься без единого подвига величавого, формальное посягательство невежд из зависти.

Подождите, подождите, попляшете на последнем сучьем балу в упоении восхитительностью, что попутала честь с настырностью,

Ни вам ли видеть собственное убожество распространяющееся с прогрессией ублюдочности отравой ядов? Вы мерзкие черви на умирающем теле мира, коих он не в силах стряхнуть в своём бездумии, вам неведома ни суть, ни действительность, ибо вы не есть сущность разумности, некое притворство превосходства вообразимого, жрущего всё то, что поверх скудоумия и лживости.

Ни это ли ничтожно, что ущербностью воодушевлено? Похоже именно на то, так шкребутся выблядки под окнами, что вопли бесов за песни выдают,

Но мнится им, что это не хвалимая собою трусость, уподобившаяся безалаберной скупости и поводимому ею мерилу не имеющему за собой ничего, кроме зверской суетности вокруг наживы,

Вас бы одарить, чем наделяете жизнь, по заслугам, иначе ни справедливости, ни смыслов, ведь малейший дрянной паразит заражает даже необъятное и великое, если не сгинет в рамках тех реактивных секунд, что огранили мысли мелочностью и неучтивостью.

Откуда такое отношение к феномену жизни? Ведь это объективность, относиться к которой нет потребности, она является в единственном виде, даже если нет ничего прекрасного в ней. Подумайте, раскиньте пустотой, откуда и сколько у сего путей и каков тот путь? Ибо вариаций здесь даже нет, одна вселенная, всего лишь, но она не всё к себе подпустит. Считайте её проверкой на пригодность.

Кто плодит сие? Творец? Нет, это последняя деструкция в форме людской глупости, которую дано преодолеть, либо исчезнуть в бренном послевкусии. Ни свежести в пренебрежении, ни целей, одна попытка съесть то, что в глотку не влезает. Вы инструменты побуждений, кои не поведали, исполнимые вами деяния травят бытие, а значит вы травите сами себя, но за исполнение ущерба полагается наказание, даже если инициативы не осознаны, даже если наказывать некому, любой результат эквивалентен своему продолжительному действию, взгляните, все проявившиеся последствия обнажены ничем иным, той самой незатейливостью или попросту ментальной ограниченностью в случае людских привычек действовать ради утехи, словно плсокость шахматной доски или виниловой пластинки, что никогда ничего не учитывает, так предстаёт эпоха делающая из своей гибели пищу.

Они молча затащили меня в темницу, где единственный света луч во тьме и затишье пробивается сквозь отдушину, мрачное место, дыра во времени, похоже на пропасть и бездну одновременно. Щелчок, закрылась на ключ решётка.

– О нет, но там же прекрасная пора, мимоходом ускользает без оглядки на тех, кто вытеснен из сюжета.

Несётся лето зноем жгущим, зелень листвы с прохладой ветра перешёптываются.

Не на последок ли? На долго ли? Предрешено не мной, но отзыв мой следует повсюду,

Вон увядающий цветок, будто спит или спать хочет, невольною истомой лепестки сморщил, Луна ему дарует последнее сияние питающее шелест его, вскоре хрустом распадутся на мелкие осколки, что было полотном несущим жесты живой формы, коя не изыскала подобия, ибо не есть что-либо иное, лишь увядание, но ещё цветущее, одиночеством собственным преисполнено распахнувшись в гнетущий мир, давно лишённый истины и сути.

Голод, и зверский, и умственный, и духовный, не хватает пищи всех форм, лишь неотлучно муза изводится, безмерно тянет мысль по вселенскому холсту.

Мясо с молоком, немного сала и салатик овощной,

Мерило жизни удалой, большего не надо,

Хватает чтоб не спятить и разомлеть в бреду тревожном,

А ночью на краю лежанки, будучи снами оттеснённым,

Тихонечко ускользать сползая на пол, от того, что на мозг каплет желанием,

Мясо с молоком в нарезном салате, сожрать и всё равно не хватит,

Ноги не слушаются, простыня ловушкой обвилась и преследовательная паранойя,

Кто-то взором ткнётся в душу, ей бога, чтоб хватало до смерти тревоги и юмора,

Порча имущества непорочная с подачки уловок безумства,

Боюсь, страшно боюсь, что негоден ловить импульс божественный, ведь и лучи вселенские порой предстают промахом,

Пусть выжжет меня насквозь, просветит помыслом настырным, неведомая явственность всевластной похоти и прихоти, свети мой свет заря восхода, свети на меня, чтоб припекло до покраснения морды, чтоб хватило на долго, навсегда, пускай встречный поток, с ног сбивай, чтоб встряхнуло дурную главь, раскрой мою сущность исконную, словно неведомых существ из себя испускают века, а те наводят шорох эпохальный и воют мистическим зовом промеж времён,

Чтоб содрогнуть кривые неровности жизненных траекторий,

Ах, этот сон, чудеса фантасмагории, онейроид, никуда не забредёшь без него, словно конь неподкованный о твердь мирскую копыта истирает, ведь привык к мягкому полю, не Будда, а буйное животное, стремится забежать за горизонт, только бы выброситься из прошлого по направлению к грядущему, набрать максимальную скорость и подвинуть вселенную всю, слишком что-то тесно тут и жрать охота, мясо с молоком, но можно и вино на голодный желудок.

Так миг взбудораживший вспышкой магических жестов, полыхнула явь и содрогнулись каменные стены, обгорели кончики волос, запахло жареным, предстала предо мной неведомая сущность, но то уже не сон, я невзначай ущипнул себя за бок, дабы почувствовать, что не сплю, это существо из мира не нашего, не ведает такого наука, адское пламя, повсюду витают поточные струи, через кои я осязаю её.

– Но думал я, что был то сон, не верил, что зрится в голове не здравой. Поведай, существенность сокрытая тайной, откуда, да и зачем, дивом даёшься и меня преследуешь?

– Не буду томить тебя загадками, познает не скоро человечество, что предстало повсеместно вокруг и именуется ими вселенной, пролетит мимо ни один век, утомится вечность, прежде чем сущность природы люди смогут постичь в совершенстве, я существо постигшее тайны бытийные, вижу траектории судеб за долго явления тех, пришла оставить зерно, коему дано произрасти сквозь безкрайность, отсюда, через тебя, ну и ром, он должен быть вовремя доставлен к празднеству, я помогу тебе выбраться и сделать необходимый жест, дабы разомкнуть скудный сюжет и выплеснуть жизненную волю в просвет вселенской необъятности.

В миг разящий луч обнажил некую тайну, словно сокрытое доселе стало явным, понятным, некая затея, масштабный предлог, что вынести в свет, дабы хватило всем на долго, и обнажилось то любовью.

– Любезная, одарите своим трепетом нежным, без него ни жить, ни умереть, лишь только будучи смежностью меж миром этим и тем,

Протаптывая некую границу и её размывая, самому не видеть для чего и зачем,

Любезная, оставьте мне слова ваши, я знаю, они слетают с губ, и подобно поцелую каждое держит крепко за невольную душу,

Я ничего никогда не ищу, довольно того, что явилось, у небосвода нет вершины, он плавно растворяется в вышинах безпредельных, безпрерывно, и входит в сферы иного напряжения, иных подвижек,

Мне ведомо насколько зацепили силки и петли развёртывающихся прорв, они поглотили всё и больше поглощать не могут,

Вон завидная прыть по ту сторону берега, но некому доплыть, тянуться незачем, сегодняшний пыл в завтра никогда не запрыгнет,

Колдовские жесты будут долго заклинать повсеместные меры, но они привержены законам иным, тем, по которым движимы,

Не может исконное быть последствием мнимости, но любое последствие чья-то исконность, иного уровня иная основа,

Одарите меня своей нежностью, иначе буду городить чепуху несдержанно и безгранично.

Вдруг начало происходить нечто, чувства экстаза и истомы в один миг, словно посетила божественность и питает манной небесной мысли.

Меня осенило, подобно небосвод утопает в безкрайней ночи,

Хватает фразеологизмов покаместь,

Зависли во времени атомы, молекулы, частицы,

Отныне все безсмертны. Но хватит ли? Насколько?

Завидует пустошь вселенская, подобно упёрлась заслоном,

И только звёзды навскидку заливают всё мерцающим блеском,

По их струнам можно лететь на Луну, практически пешим ходом, словно вселенная протянулась рукой, мыслью, вдохом, и сама себя осмыслила,

Невзрачный патруль по кривой орбитальной в соитии отбытия и пребывания,

Отдайте прелестям жизни свои покаяния, чтоб не зря возникали, чтоб вообще не зря,

Плоть ничего не одолевает, кроме гибели и расставаний, поэтому тщетно гибель искать, она сама приходит и всегда невзначай.

Неведомое существо протянуло мне конечность, я коснулся её и в миг очутился на неком холме, и похоже, что в ином мире, на небе два Солнца, одно из них дальше и меньше другого, от него глаза не слепит, и тонкий поясок от горизонта до горизонта между ними, вкус воздуха другой, сладковатый, свет более тусклый, растения иной формы, много тёмных и бардовых листов собирающих тепло, а если подпрыгнуть, то можно выше головы взлететь.

– Это местность моего происхождения, но она не настоящая, ты видишь изображение из архивной памяти, что воздействует на твои чувства во всех параметрах, так мы общаемся друг с другом, наши органы сплетены порождаемыми ими амплитудами, мы генерируем много тепла и преобразуем то в любые диапазоны регулируя собственной плотью их такт, так наши предки защищались от паразитов и хищников, но это превратилось в связь обширную с окружающим миром, так мы видим гораздо быстрее и больше чем вы, но вам то ещё предстоит, эволюционно и технически.

Она говорит странные вещи, но мне они почему-то прекрасно понятны, словно так должно быть и было всегда. Невероятно.

– Но почему я?

– Ты много восхищался в детстве, привлёк внимание пытливостью и обильными нервными всплесками. Ах да, ещё в тебе древний род жизни растёт.

Когда новый день наступает, значит наступил ещё один миг, жизнь с которым играя задаёт биоритм,

Цикл циркулирующий выворачивает абстракции наружу, хлещет разноцветная картина, слой на слой накладывая, слагает пейзажи и ветви эволюции,

Вон за заминкой времён разыгрывается очередной кон, на него форма жизни поставлена, но ни вся жизнь, ибо есть человек животное, вон камень с неба свалится или чихнёт Солнце, ничего не поможет, ни бункера, ни скорая помощь, материя всесильна над инстинктом, лишь осознанное творчество преодолевает порог тупика физического, ибо не есть прямой закон пищевого цикла,

Дерево произрастает из прочной стабильной основы, как и любая наука, инстинкт же не знает прочности, он стремится за стимулом даже вслепую, но вслепую цели не настигнуть и даже не увидеть сущность таковой.

Внезапно неведомая персона воздействуя на стену темницы, ту отворила, растворив кирпичик за кирпичиком, словно пыль развеяв в округе, подобно течением воды размыло, провозгласив в напутствие: «Неси это знамя, словно огонь, пусть горит от головы к голове сквозь века, до тех пор, пока не потребуется его выплеснуть во вселенские просторы».

Придётся мокнуть и плыть, судно отчалило от пристани, но не покинуло гавань, у местных властей нет тяжёлых пороховых орудий, причал под вооружённой охраной, экипаж своих на берегу не оставляет, пушки на взводе для устрашения желающих покуситься на корабль, я тихо ныряю в море под покровом ночи, меня уже ждут, опускают в воду шкентель с мусингами, вскарабкиваюсь на палубу со стороны, кою с берега не видно: «Все на борту?!»

– Дураков в команде нету, никто не рискнул ступать на берег без разведки. Увидели негров с ружьями, сразу отдали концы и демонстративно взяли их на мушку, ждали положенных трое суток, но на удивление ты быстрее явился.

Экипаж частный, собирали несколько лет, пока строили парусник, половина плотники, треть рыбаки, остальные бывшие военные, что лишились жалования с разорением казны. Задача была доставить партию рома, но много попутных штормов, сбились с курса, пришлось маневрировать и ограбить пару попутчиков, те были невежливы и не соизволили счесть нужды заблудших.

– Безумие раздирает на части, будь оно внутренним или чьим-то, мне встретилось нечто,

Отныне мигом всецело пестрящим полыхает преломление мысли, вон воробей пролетел мимо, об участи кукушки позабыв,

Кукушку давно ветром сорвало и понесло за прекрасным видом, не нужно, не стоит считаться с тем, чего благоразумие не настигло, забирайте всё разом из данной вам жизни, но меру чужую не ищите, её после летящей по времени фразы ни одна гортань не выплюнет, не скуёт, ибо между молотом и наковальней извитый бурей мозг, градиентарная цепь, не меньше, не больше, так есть, последствие непревзойденное ничем, ведь ничего больше и нету, всевластность многомерная на каждом уровне, за каждым поворотом, в каждом случае, рисует свой сюжет и повторов в нём не будет.

Ей бога, братцы, предо мной предстала дьяволица, либо нечто не присущее нашему миру, и то обнажило мне тайны всей бытийности!?

– Да то русалка! Или сон с перепоя. В трюмах хвалёное пойло хлюпает в бочках, по пути осушили уже одну.

– Нет, нет, сие меня высвободило, стену каменную растворив, словно груду песка напором речным, иначе меня здесь и не было бы, лишь железная решётка и тонкая отдушина, не выскользнуть за трое дней. Та божественность мне некие тайны открыла, наставила принести те в мир, она имеет отношение к контракту в коем предписано доставить на пиршество транспортируемый нами напиток.

– Так это был бордель и алкогольное отравление, что привносит душу в мир видений и потусторонних существ, они тебе там тайны и раскрыли, обокрали, хотели ещё и на наш ром покуситься, вон в одних трусах стоишь, словно та хризантема, что тебе привиделась. Видать за буйство в состоянии делириозной горячки и изолировали в темнице.

– Хризантема моя, хризантема, восходящий изящный жест, невольный и уязвимый, но всё равно стремящийся вверх неотлучной поступью меры,

И ночь укрывала равномерно, в тиши её проносится вечность, и свет дневной, струи коего пронзают груду времени,

Она изыскала свой цвет не касаясь ничего лишнего, лишь бредущие молекулы траектории жизни возносят, заводя в тупик, чтобы выбралось нечто небылое, выходящее над ровностью кредо и аккредитованных, ведь дисциплина и разум разные явления, и по большей части противоположные, дисциплина это антитеза отсутствию упорядоченного поведения, неестественный способ организации тех, кто организованы быть не могут, дрессировка оторвавшаяся от смысла и сути, от закономерностей природы, от духа свершений, словно медленное увядание лепестков обездвиженных на пустынной скале,

Хризантема моя, хризантема, отчего же ты не повержена низостью смрада и цветёшь, с лёгкостью парящей воплощаешь исконность, словно так надо, словно обзаведена мечтой и твои лекала пролегают далеко, далеко, хризантема моя, хризантема.

В мире иллюзий ждать не приходится подлости, она проявляется вероятностно на 100%, рано или поздно, в гнетущей среде неизбежна фатальная оплошность, словно инерция смертности, что предрешена глупостью и более ничем.