Сестрица

Дикая пляска кружила в ночи, двигаясь от костра к костру, и искры долетали до самых звёзд, пикси и фейри водили хороводы в небе, опьянённые волшебством майской ночи. Откуда-то гремела музыка, и Эния крутила головой, пытаясь понять, где же расположились невидимые музыканты. Оказалось, что одноглазый бог с кривыми козлиными ножками и курчавой бородой дирижировал оркестром призраков. Они дудели в трубы, стучали в бубны и били в обтянутые телячьей кожей большие барабаны. Тролль споткнулся, разорвав хоровод, и вот уже отдельные пары, стуча ногами, отплясывали на холме.

Нис держал за талию обнажённую золотоволосую богиню, и сестрица не могла не залюбоваться тем, как хорош её брат, что в пору даже богине. Нису исполнилось 17 на исходе зимы, и он сегодня впервые не уйдёт с ночи костров в тёплую домашнюю постель. Когда старики да дети разойдутся по домам, а костры разгорятся жарче, он возьмёт в руки одну из лент майского дерева и поймает с хохотом свою избранницу, закружив её и окутав красным или зелёным шёлком. А она, заливисто смеясь, обовьёт его шею руками, зароется пальцами в волосы – пшеницу да лён, прильнёт губами алыми и потянет за собой в траву.

Маму закружил незнакомец с чёрным как ночь лицом и горящими волосами. Рядом выплясывал староста, аккуратно держа за тоненькие ручки невысокую гоблиншу. В траве стайка фей кружила за корявые лапы неповоротливого боггарта. А Айрис, дочь старосты, что сегодня заглядывала к ним в окно, надсадно дышала в объятиях рогатого обнажённого мужчины.

– Привет, человечка! Сладенькая человечка! Глупенькая человечка! – налетели на Энию фейри, – Надела нитку, и думаешь, спасёшься от нас? Укроешься? Спрячешься?

Девочка замахала руками, и зубастые твари, скалясь, улетели в темноту.

***

– Куда ты прёшь, Бритта? Тебя всё равно не выберут, с твоими-то свинячьими глазками, – недовольно забасила Кили, широкоплечая дочка пасечника с грубоватым лицом, но удивительными, гладкими как шёлк тёмно-золотыми волосами. Юные девушки на выданье толпились на поляне перед майским деревом. Раскрасневшиеся, вспотевшие после танцев, с румяными щеками и растрепавшимися волосами, выпившие вина с травами, а оттого развязные, горячие, нетерпеливые.

– У меня хотя бы фигура не как у мужика – огрызнулась пухловатая Бритта, резко отскочив от скорой на расправу Кили. – И Берд поклялся, что выберут меня. Я ему за это обещала поцелуй.

– Да тебя даже слепая лошадь, и та целовать не захочет, – скривилась Кили.

– А ты только с лошадьми и целуешься! – выкрикнула Бритта, и тут же была схвачена соперницей за разметавшиеся после танца патлы.

– Ах, не спорьте, девочки, выберут всё равно меня, – Айрис поправила светлые волнистые кудри и кокетливо улыбнулась рогатому мужчине, который держал в руках зелёную корону, оплетённую нежными юными ивовыми листочками, мышиными гиацинтами и незабудками.

По другую сторону стояли парни, возбуждённые предстоящей ночью, хмельные и смелые, они шутливо тыкали друг друга кулаками в плечи, отпуская сальные шуточки в адрес стоящих напротив девиц.

Рогатый бог подошёл и безо всяких церемоний и надел корону на голову Айрис. А его супруга – прекрасная богиня – поманила пальцем Ниса и водрузила на льняные кудри зелёный мшистый венец.

Говорят, чему суждено случиться, случится на Белтайн.

Нис засунул руки в карман и улыбнулся – в кармане холщовых штанов шелестели крошки печенья для духов – мать сунула перед выходом из дому, да так ловко, что и не заметил. Играют мускулы, играют ямочки на нежных щеках – семнадцать лет, а такой красавчик, первый парень в городе, майский король. Вот и королева Айрис – звонкая, мягкая, гибкая, как весенняя трава, хохочет хмельно, зазывно. Вокруг девушки в белых платьях – свита, оглаживают королеву, восхищаются, заглядывают в глаза, повязывают ей на руки цветные ленты – на счастье, на плодородие, на обильное лето и жирную зиму, но скоро и они разбредутся, разбегутся по лесу, уворачиваться от сильных рук и горячих тел, уклоняться с визгом от шальных пьяных поцелуев, чтобы потом сдаться на милость победителя, упасть на траву, без стыда и без совести, и петь оду жизни, возрождения и славить Белтайн. А королева и убегать не будет. Подойдёт к нему ласковой голубкой скинет платье и ляжет перед ним на бархат мха, сама ляжет, как перед своим господином. Пришёл Нису возраст узнать женщину, почувствовать, как бьёт через него энергия жизни и любви.

Подруги стащили с Айрис взмокшее от танцев светлое платье и голое, белое, как луна, тело блеснуло в свете костра. Айрис повела округлыми плечами, бесстыдно демонстрируя крепкие тяжёлые груди, мягкий живот и золотистый пушок ниже. Потянулась, как сытая кошка, оглянулась по сторонам – все ли смотрят? Все ли мечтают о королеве с незабудками в волосах? Скоро, скоро пойдут по домам дети, матери и сморщенные старики. Скоро. Майской королеве расчесали волосы, надели зелёное, как листья вереска, платье с длинными рукавами до самой земли и подняли на руки, обнести вокруг холма, чтобы год был урожайным. Часть толпы хлынула за ней с песнями и улюлюканьями, другие кинулись к кувшинам с вином да к девицам, что только и ждали, когда их поймают.

Эния первая увидела тихую черноглазую девушку, стоящую в тени вдали от горящих жарко костров. Уж больно непохожа она была на деревенских, больно бледно её узкое лицо, темны волосы цвета крыла галки. Сиреневое платье колыхалось у ног, будто живое, а незнакомка, улыбаясь, смотрела через толпу, через огонь костров только на Ниса, стоявшего в толпе друзей. Вроде и не фея, и не гномка, не эльфийского народа, но что-то кольнуло в сердце девочки, стало страшно за брата.

– Постой, Мерна, куда ты убегаешь! – закричал пьяно, уже совсем теряя слова староста, хватая спешащую к Энии мать. – Дойдёт твоя девка сама домой, чай не маленькая уже!

Он наклонился к девочке и, дыша самогоном и чесноком, пролепетал ей прямо в лицо: «Ты ведь дойдёшь сама, лапочка? Позволишь мамочке остаться, повеселиться с нами? А я тебе пряник дам». Он достал из кармана штанов раскрошенные остатки медового пряника и протянул Энии, покачиваясь. Забулькал, заклокотал горлом и, едва девочка успела отскочить, вывернул содержимое своего желудка на землю.

Мама крепко схватила дочь за руку.

– Пошли домой, мышка! – сказала она срывающимся голосом, – наше время закончилось, негоже тебе на это смотреть, – и потащила дочь за границу света, в ночь, к дому. Эния обернулась, ища глазами брата. Девушка с чёрными как крыло галки волосами шла через толпу к нему, мимо вскрикивающих девушек и хмельных, пытающих её облапить по дороге мужчин, мимо богов, которые простому глазу казались людьми, прямо по углям костра, не морщась. Эния дёрнулась, забилась в руках матери, потянулась в сторону костров, но рука Мерны была крепка, и всё дальше горели Белтайновские огни, всё тише слышались пьяные вскрики и стоны.

– Что, человечка, не крикнуть? Не позвать? Не предоссстеречь? – засуетились прилетевшие откуда ни возьмись фейри.

– А мы твой голос отдали, подарили, той, что живёт во тьме! Той, что прячется среди трав! Той, что скрывается в тумане! Берегисссь, берегисссь, глупая человечка! Впереди долгая ночь! Тёмная ночь! Ведьмина ночь! – и злобные твари хохоча улетели прочь.

***

У неё в волосах была гроздь сирени. Мама что-то говорила Нису о сирени, да что толку запоминать старые сказки. Но что-то вьётся, крутится на языке. К несчастью? А может к счастью, наоборот. Ах, как же дурманит сирень, до головокружения. Первая в этом году, ранняя, ещё бледная лепестками, не напоенная жарким майским солнцем, будто дрожащая, но пахнет уже в полную силу. И костры с холма расползаются ручейками огня, в каждый дом, частичкой наступающего лета, горящими свечами в руках. Волосы цвета крыла галки взметнулись к небу, серые глаза смотрят пронзительно, зовя, маня за собой. И Нис пошёл ей навстречу, забыв про прекрасную полногрудую белокурую Айрис, про мать и сестру, про то, что так и не рассыпал духам поминальные крошки.

Девушка проплыла сквозь визжащую, рычащую толпу и взяла его за руку. Холодна её рука, а на сердце жарко, как в пламени костра.

– Ты пойдёшь со мной, майский король? – слова прозвенели словно колокольчики в ночи. И голос у неё хорош, как у феи, и сирень вблизи околдовывает, чарует, хочется зарыться в чёрные со стальным отливом волосы и забыть самого себя.

– Как тебя зовут? – прошептал Нис.

–Ты пойдёшь со мной? – повторила она, будто не слыша вопроса, наклонилась и прижалась прохладными губами к его губам, скользнула ниже к шее, туда, где клевер с кривым лепестком.

– Я пойду с тобой туда, куда ты меня позовёшь.

В свете яркого пламени на поляне исступлённо целовались юноши и девушки. Кто-то кружился вокруг майского столба, пытаясь поймать избранницу, обернуть её шёлковой лентой и впиться губами в сладкие губы, в тонкую шею, в белую девичью грудь. Рогатый бог и юная богиня, лёжа в траве, любили друг друга, двигаясь, как привязанные, синхронно, крича в ночь. И он пошёл за ней. Мимо костров и развевающихся лент, мимо растерянно озирающейся Айрис под сень леса.

***

– Мама, мамочка – кричала Эния беззвучно, но мать не обращала на неё внимания, думая о чём-то своём. Они почти подошли к дому. В свете яркой, торжествующей луны девочка увидела, что боггарт уже выломал щепки из ступеньки и теперь дразнил Шемрока, который надрывно лаял, пытаясь оторвать цепь и доказать маленькому поганцу, кто тут главный. Эния дёрнулась сильнее, ещё, выкручивая руку из цепкого захвата матери, вырвалась и побежала обратно, в ночь, на холм, уже не слыша криков, долетающих с порога, туда, где Нис и та девушка с веткой сирени в чёрных волосах.

***

Лес сомкнулся над их головами, и шум праздника как-то сразу затих, стал далёким и нереальным. Девушка остановилась, развязала пояс и повела плечами. Лёгкое сиреневое платье заскользило и упало на траву. Под сенью деревьев было темно, как в печной трубе, но Нису казалось, что кожа её светится, словно болотные огни. Она подошла ближе, прижимаясь, будто заползая ему под кожу, обжигая дыханием, и сирень в её волосах запахла сильнее, кружа голову. Нис осторожно коснулся руками тонких рук, чуть заострённых плеч, неуверенно, будто боясь, что она может растаять. А потом сильнее и жарче, не в силах остановиться, впился губами в её губы, её шею, её плечи, маленькую острую грудь, рёбра, выпирающие под синеватой во тьме кожей. Не о ней он мечтал в кровати, не её ждал лукавой, страстной, порочной майской ночью, но она пришла к нему и затмила собой ту, другую. Девушка выгнулась как звенящая струна и потянула его с собой на траву, снимая с Ниса рубашку. Как хорошо-то, светлые боги, как легко, горячо, и оторваться невозможно. И вот уже два голых тела сплетаются в весенней траве, будто борются, а что такое любовь, если не борьба, чего она стоит тогда? Так вот как это бывает. Как хорошо, рогатый бог! Спасибо тебе! Благословенный Белтайн!

***

В воздухе пахло потом, цветами, раздавленными пляшущим хороводом, телами, нагретыми от тепла костров и любовных утех и чем-то животным, мускусным, рождающим панику внизу живота. Эния бежала к холму так быстро, что потеряла башмаки по дороге, но даже не остановилась, чтобы найти их. Меж костров то тут, то там лежали парочки, исступлённо дёргаясь, как куклы на шарнирах. Как стыдно, мамочки! Как же найти Ниса среди них? Как предупредить?

Айрис надрывно стонала в объятиях юного бога с зелёными волосами, будто ей было больно, но Эния могла поклясться, что это не боль, таким счастливым выглядело лицо дочки старосты с прилипшими к влажному лбу золотыми волосами. Девушки, обнажённые, как в день своего рождения, взявшись за руки, скакали вокруг костра под дудочку одноглазого божка с козлиными ногами. Где же Нис? Ведь ни позвать его, ни отыскать. Воинственная широкоплечая богиня оттащила в сторону стройного, напуганного юношу, сорвала с него рубашку и повалила на землю, а сама уселась сверху.

В тени леса Эния скорее не увидела, почувствовала брата. Он лежал под куполом жутких, уходящих в темноту деревьев, закатив глаза, как в припадке, а верхом на нём сидела девушка с разметавшимися по спине и остренькой груди волосами цвета крыла галки. Она двигалась всё быстрее и быстрее, и Нис изгибался ей навстречу, хватаясь руками за талию, за острую бесстыжую грудь, будто она – его спасение. И вдруг девушка хрипло захохотала, завизжала, выгнулась дугой, и Нис издал короткий вскрик. Не в силах ни убежать, ни подойти ближе, Эния стояла на границе лунного света и лесных чернильных теней и смотрела на своего брата. Смотрела на то, что не должна была видеть. Вдруг отблеск ярко взметнувшегося костра упал на девушку, и в этом неровном свете, кожа незнакомки под пальцами Ниса начала расползаться, сереть, отставать клочьями, обнажая рёбра и противно сжимающееся и разжимающееся багровое сердце.

– Ты видишь меня? – прошелестел невесомый шёпот над ухом, будто штору всколыхнуло порывом ветра. Перед Энией парила в воздухе призрачная девушка с изрытым шрамами лицом в подвенечном изодранном платье, кажется, дочь конюха – она умерла пять вёсен назад от ветряной оспы. – Видишь? – призрак помахал пятернёй перед носом девочки. Эния кивнула. Некрасивое, отмеченное нездешней печалью лицо девушки на секунду прояснилось, расцвело, и она подлетела поближе.

– Передай моему батюшке, молю, что я люблю его. Пусть не посыпает окна солью, не втыкает ржавый нож в дверные косяки. Я приду, приду к нему на Самхейн и заберу его с собой, чтобы мы всегда были вместе. Передашь?

У мёртвых своя мораль.

– Передай, передай – зашептала девушка в уши Энии. – Поклянись жизнью матери, что передашь? – и конюхова дочь коснулась своей рукой живой руки, будто льдом окатила.

Вдруг мёртвые, словно что-то почуяв, слетелись со всех сторон, голося, как стая возбуждённых ворон.

– И моей, передай мамке моей весточку! Скажи шо энто я не сам повесился, энто брат мой меня повесил на сосне, – заскулил тщедушный призрачный паренёк, даже после смерти бродящий с верёвкой на шее.

– Скажи жене моей, что она как была сукой так и осталась, – прошамкал сгорбленный прозрачный старик, – Хоть бы лепёшечку какую мне на могилу принесла, хоть бы яичко, – от него в землю текли волны чёрной ненависти, заражая всё вокруг.

– Передай…

И они закружились, тесня Энию, хватая ледяными бесплотными руками. А потом уже и просьбы прекратились, просто каждый хотел коснуться живой мягкой плоти, почувствовать ток крови на своих руках. Почти теряя сознание, Эния нащупала в кармане крошки печенья, что тайком насыпала мать, кинула их веером в духов и припустила бежать.

***

Нис встал, натягивая штаны, из ботинка выпал кусочек красной верёвки и остался лежать в чёрной траве, никем не замеченный.

– Ты пойдёшь со мной в лес? – прошептала девушка, так и не одевшись.

– Мне кажется, я видел у костров свою сестру. Я должен найти её, – по спине Ниса побежал холодок. Будто очарование ночи развеялось, и он не мог понять, что делает в лесу с этой незнакомкой. Сирень, раздавленная их телами, пахла сильно, до тошноты.

– А разве это не твоя сестра кричала там, в чаще? – прошептала девушка сладко, обнимая его за плечи.

– Стой, а откуда ты знаешь её голос?

И вдруг из глубины леса раздалось:

– Нис, Нис, я здесь, я потерялась! – казалось, девичий голос плыл и петлял, доносился то с одной стороны, то с другой, но он был напуганным, молящим, родной голос милой Энии. И Нис, не раздумывая, побежал во тьму, – Нис, мне страшно, мне больно и холодно, иди скорее ко мне!

***

Из-за хоровода духов Эния не успела увидеть, куда исчез брат, но кинулась вперёд, не разбирая дороги. Корни цеплялись за ноги, норовя схватить, задержать непрошенную путницу. Костры оставались всё дальше, и непроглядная ночь не давала увидеть пути даже на шаг вперёд. Эния двигалась на слух, где-то впереди раздавались торопливые шаги Ниса, а ещё дальше, в самой чаще, её собственный голос, который на рассвете украла ведьма. Он звал брата вперёд и вперёд, увлекая его в непроглядный мрак, на погибель.

Вдруг завизжали, затрубили охотничьи рожки. Прямо перед носом Энии роем яростных теней пронеслась по ночному лесу Дикая охота. Чёрные лошади с торчащими сквозь истлевшую плоть костями, несли на себе всадников в развевающихся плащах и рогатых шлемах, собаки рычали, разбрызгивая слюну, а от дьявольских гончих врассыпную летели вспугнутые духи. Последним скакал Дуллахан, несущий собственную голову на вытянутой руке, как знамя. Охота не заметила дрожащую девочку, прижавшуюся к земле, совершенно одинокую этой волшебной ночью.

***

Поляну освещал свет полной луны, разделяя мир на свет и синие дрожащие тени. Дикая охота сбила девочку с пути, и, плутая по лесу, она вышла к озеру, ведомая только испуганно бьющимся о грудную клетку сердцем.

– Иди ко мне Нис, это я, твоя сестрица, спаси меня, забери домой! – серолицая мара со спутанными чёрными волосами сидела на корточках у самой воды и звала, звала юношу к себе высоким девичьим голосом. Шаг, ещё один, и вот уже тварь протягивает к нему покрытые струпьями руки, притворно плача.

Из клубящегося туманом чёрного озера полезли девки. Серая кожа болталась на торчащих рёбрах, раны на лице и руках сочились тёмной водой. Хищные зубы сверкали в темноте.

– Ну что, глупая маленькая человечка, – оскалилась желтоглазая фейри. Маленькие твари всё время порхали где-то рядом на самой границе видимости, – не спасссла своего брата?

– Не спасссла! Не уберегла! Не уссспела! – они били её острыми крылышками, щипали за волосы, хихикая.

– Забери назад свой голоссс. Свой глупенький маленький голос, он теперь не поможет, – выкрикнула крылатая тварь прямо в лицо девочке, мельтеша, мешая ей пройти. Эния сунула руку в карман и в отчаяньи ткнула фейри ржавым погнутым гвоздём, та зашипела и истаяла дымом, освобождая путь.

– Нииииис! – вскрикнула девочка, и голос, её собственный голос, разрушил морок. Брат обернулся, яснея взглядом, узнавая свою любимую сестрицу, но было уже поздно. Первая девка, у которой в волосах ещё сохранились запутавшиеся цветки сирени, впилась острыми зубами в шею, раздался хруст, и кровь полилась на землю. Несколько озёрных тварей, похожих на раздутых, изъеденных рытвинами жаб, кинулись лакать текущую горячую влагу, а остальные девки припали к рукам и ногам парня, разрывая плоть. Белые, как пшеница и лён, волосы сверкнули в свете полной луны в последний раз и пропали в море голодных мар.

И тут Эния закричала. Страшно, разрезая тишину Майской ночи, как проклятая банши. Мары зажали уши руками, те, кто не ведает железа, прыснули во все стороны с поляны. И вторя ей в лесной чаще завыл адский пёс, предрекая беды и несчастья всему роду людскому.

***

Говорят, в ночь на Самхейн грань между мирами так тонка, что перейти её ничего не стоит. Древние боги, несущие на плечах горы и вековые дубы, с головами оленей и медведей, каменные боги горных перевалов Килларни со снеговыми шапками, надвинутыми на седые брови, а за ними молодые боги ветров и вьюг, забытые боги ноября с руками-ветками, на которых гнездятся красногрудые снегири, а уж за ними уже и бесчисленные сонмища духов всех мастей из мира по ту сторону проходят через высокие кованные двери на свет октября как только ленивая луна перевалится через ось полуночи.

Эния проснулась рано, пока мать спала. Больше можно было не бояться её разбудить. После смерти Ниса Мерна стала отрешённой, словно враз повредилась рассудком, если и увидит бредущую в темноте дочь, подумает, что чудится, что снова банши плачет над старым покосившимся крыльцом. Эния вытащила из дверного косяка ржавые гвозди, смела с покрытых паутиной подоконников рассыпанную нетвёрдой материнской рукой соль и хлебные крошки, собрала засушенные ягоды боярышника, расставленные по углам и зажгла чёрную свечу на окне.

Шемрок завыл во дворе, залаял, дёргая цепь, и Эния побежала за дверь, спотыкаясь от нетерпения. В белой рубахе с вышитыми лепестками клевера – один, у правого плеча, кривоват – с волосами цвета пшеницы и льна, в которых запеклась чёрная кровь, со страшными ранами на руках и ногах, сочащимися чёрной мёртвой водой, он стоял на пороге, улыбаясь страшной улыбкой, от которой на прозрачных щеках появились ямочки.

– Ну здравствуй, сестрица, впусти меня в дом.