Лучшие немецкие сказки

– Муж, не болтай чепухи, – прервала его жена, – смог сделать императрицей – сможет сделать и Папой. Ступай к нему немедля. Я императрица, а ты мой муж. Иди по-хорошему!

Переживал он, но пошёл; шёл медленно, ибо его трясло и колотило, подгибались колени и болтались икры. И поднялся ветер над землёй и погнал облака, и стало мрачно будто в вечерних сумерках. Листья срывало с деревьев, а вода вздымалась и бушевала так, будто все море разом вскипело, и вода бултыхалась о берег, и вдали виделись ему корабли, подающие сигналы бедствия, скачущие в безумной пляске на гребне волны. Но небо было только в середине немножечко синим, а со всех сторон густела краснота, как будто во время жестокой грозы. И вот, совсем отчаявшийся, пришёл он берегу и встал, и в ужасе крикнул:

– Человечек – человекЗовёт тебя весь Божий векИлзебиль, моя женаДругого хочет, нежели я.

Приплыла к нему камбала и спросила:

– И что же она хочет теперь?

– Ах, – воскликнул старик, – хочет она стать Папой римским!

– Ступай, она уже им стала.

И побрёл Рыбак обратно, а как пришёл, то увидел огромную церковь, окружённую дворцом. В ней было тесно от огромного количества людей; всё было светлым-светло от тысячи огней  и его жена, вся в золоте, сидела на троне ещё выше прежнего, и три золотых венца были на ней. Вокруг неё стояло великое множество духовенства, а по обе стороны были расположены два ряда горящих свечей, самая большая из них как самая высокая башня а самая маленькая как маленький кухонный огонёк. И все короли и императоры стояли перед ней на коленях и целовали ей туфли.

– Жена, – промолвил старик и пристально на неё посмотрел, – ты теперь Папа?

– Да, – ответила она, – я теперь Папа, – чуть отойдя, он ещё раз присмотрелся и привиделось ему, что светлый лик солнца стоит перед ним. Полюбовавшись женой какое-то время он промолвил:

– Ах, жена, всё же хорошо вышло, что ты стала Папой, – она сидела в застывшей позе и не жилка не дёрнулась на её окаменевшем лице. Тогда он сказал:

– Теперь радуйся, жена, что ты стала Папой, выше тебе уже никем не стать.

– Об этом я ещё подумаю, – ответила жена. С тем они и пошли спать. Но радости у неё не было, наоборот, не давали ей спать жадность и жажда [власти]; все время думала она, кем же она ещё может стать?

Муж же хорошо и крепко проспал до светла, ведь ему много пришлось побегать днём. Жена же ночью не сомкнула глаз, и ворочалась всю ночь с боку на бок, и все размышлял, кем же она теперь может стать, и больше ни о чем не смогла и помыслить. Между тем забрезжило солнце, и как только увидела она утреннюю красноту неба, то села на кровати прямо и заглянула в неё. И как только она увидела в окно наливающееся солнце, то подумала: ха, а почему не в моей власти позволить вставать Солнцу и Луне?

– Муж, – позвала она и толкнула его локтем в рёбра – вставай, иди к рыбе. Я хочу стать как Господь Бог.

Муж ещё был совсем сонный, но испугался так, что свалился с кровати. Ему показалось, что он ослышался, поэтому, протерев глаза, он переспросил:

– Что ты сказала, жена?

– Муж, – сказала она – я не могу выносить, что я не могу приказать Солнцу и Луне остановиться в небе и у меня не будет ни минуты покоя до тех пор, пока их движения не будут мне подчиняться, – при  этом взглянула она на него так злобно, что старика переполнил ужас, –  тотчас же иди к нему Я хочу стать Господом Богом!

– Ах, жена! – взмолился старик упав перед ней на колени, – не сможет этого сделать рыба. Императором и папой она смогла тебя сделать, – так умоляю тебя, остепенись, останься папой!

Тут взяла старуху такая злоба, что волосы дыбом на голове стали; и как она закричит:" Я этого не вынесу! Ни секунды боле я этого не вынесу! Пойдёшь ты наконец? " – тут натянул старик портки и выбежал из дома, словно умалишённый.

А снаружи ревел шторм и бушевало так, что старик еле мог передвигать ноги. Деревья и дома стелились к земле, горы дрожали и скальные глыбы катались по морю, а небо было чёрное как смоль, громыхало и полыхало и по морю шли чёрные волны, высокие, словно горы или шпили церквей, и у всех было по белоснежному пенному венцу. И вскричал он, хоть и не смог услышать своих слов:

– Человечек – человекЗовёт тебя весь Божий векИлзебиль, моя женаДругого хочет, нежели я.

Приплыла к нему камбала и спросила:

– И что же она хочет теперь?

– Ах, – сказал старик, – захотелось ей стать Господом Богом!

– Ступай туда, она сидит опять в рыбацкой хижине.

Так и сидят они по сей день.

6. Гензель и Гретель

(сказка братьев Гримм)

В одном большом лесу жил да был бедный дровосек со своей женой и двумя детьми: мальчиком по имени Гензель и девочкой Гретель. Жили скромно, но было и немного пожевать, и немного похрустеть, а как подскочили цены в стране, так и на хлеб хватать не стало. И вот лежит вечером дровосек, да думы думает, от беспокойства ворочается, а потом вздохни, да и скажи жене:

– Что же с нами будет? Как же мы прокормим наших бедных детей, если самим-то больше ничего не осталось?

– Знаешь что, муж, – ответила жена, – давай-ка мы завтра ранним утром отведём наших детей в лес, в самую чащу.  Там разведём для них огонь и дадим им по куску хлеба, а сами пойдём на работу и оставим их одних. Обратно путь домой они не найдут; так мы от них и избавимся.

– Нет, жена! – запротестовал муж, – я этого не сделаю, у меня рука не поднимется, своих детей, да одних в лесу оставить!  Сразу же понабегут же дикие звери и их разорвут!

– Ох, ну и дурак же ты, – возмутилась жена, – тогда мы все четверо вынуждены умирать голодной смертью, а тебе лишь останется строгать доски для гроба, – так и не давала ему покоя, пока он не согласился.

– Но ведь, эти бедные детки, это же моё продолжение, – только и смог возразить бедный дровосек.

А детки в то время глаз от голода не смогли сомкнуть, вот и услышали всё, что их мачеха отцу сказывала. Заплакала Гретель горючими слезами и произнесла:

– Вот, что теперь с нами случится.

– Тише, Гретель, – прошептал Гензель, – не печалься. Я постараюсь нам помочь, – и, как только старшие заснули, встал он со своей постельки, оделся, отворил дверку в сенцы и прокрался наружу. В ярком лунном свете было видно, как блестит тут и там лежащая у дома белая галька, будто бы разбросанные пригоршни золотых. Наклонился Гензель и набрал тех камешков себе столько, сколько в карманы поместилось.  Вернулся он обратно и сказал Гретель: " Засыпай спокойно, любимая сестрёнка, будь уверена, Господь нас не оставит," – и снова лёг в свою кровать.

И как только занялся день, но ещё не взошло солнце, пришла жена и разбудила детей: " Поднимайтесь, лежебоки, пойдём в лес собирать хворост." Потом дала она им по кусочку хлеба и наказала: "Это вам на обед; не съешьте раньше, а то потом ничего не получите.". Гретель спрятала хлеб под фартук потому что что у Гензеля была полная сумка камней.  А после все вместе держали путь в сторону леса.  Долго ли коротко ли шли они, пока не встал как-то Гензель и посмотрел обратно в сторону дома, а через некоторое время ещё и опять и опять. Отец проворчал:

– Что ж ты, Гензель, там всё высматриваешь, да постоянно останавливаешься? Смотри под ноги, а то сломаешь!

– Ах, отец, – отвечал Гензель – я смотрю на мою белую кошечку, что сидит на крыше и хочет мне сказать" Прощай ".

Жена ругнулась: "Дурак! Это не твоя кошка, это утреннее солнце светит из-за печной трубы." – но Гензель не смотрел на кошку на крыше, а только постоянно бросал галечку за галечкой из своей сумки на дорогу.

Как пришли они в середину леса, сказал им отец:" Теперь, детки, соберите хворост, а я разведу огонь, чтобы вы не замёрзли". Гензель и Гретель собрали хвороста с небольшую гору. Хворост зажгли и когда огонь разгорелся, жена сказала: " Теперь, детишки, ложитесь к огню и отдыхайте, а мы пойдём в лес рубить дрова.  Когда мы закончим, то придём обратно и заберём вас. "

Гензель и Гретель сидели у огня, и как пришёл обед, они съели свои кусочки хлеба.  И пока им слышались удары топора, верили они, что отец где-то близко. Только это был не топор дровосека, а ветка засохшего дерева, что стучала оттого, что ветер мотал её туда-сюда. И сидели детки у огня так долго, что веки их отяжелели, и Гензель и Гретель крепко заснули. Когда они наконец-то проснулись, была уже тёмная ночь. Гретель опять начала плакать и спросила: "Как же мы из леса-то выйдем?" – Гензель ее успокоил: "Подожди немножко, вот выйдет луна, и тогда мы точно найдём дорогу домой." И как только взошла полная луна, Гензель взял свою сестрёнку за руку и пошёл по маленькой гальке, что мерцала в лунном свете, как кучки свежеотчеканенных монет, показывая деткам дорогу.  Они шли всю ночь напролёт, и только к началу дня они подошли к отцовскому дому. Когда детишки постучали в дверь, то открыла им мачеха да, увидав их, как начала браниться:" Ах вы, говорит, дурные дети, что же вы так долго в лесу-то спали, мы уж подумали, что вы больше домой не вернётесь." Отец же обрадовался, ибо по сердцу ему было, что дети смогли домой вернуться.

Долго ли, коротко ли, а пришла опять нужда в каждый угол, и услышали детки как мачеха по ночам отцу говорит:" Всё, что нам осталось на пропитание, это полбуханки хлеба, а потом наша песенка спета.  Дети должны уйти, мы заведём их в лес поглубже, так глубоко, чтобы они оттуда уже не вернулись.  Иначе нет нам спасения!" А дровосек лежал с камнем на сердце и думал: уж лучше бы ты со своими детьми последним куском поделился. Да только баба его и слушать не хотела, а всё о своём пилила да упрекала. Сказал А – говори Б, и если в первый раз он пошёл ей на уступки, то пришлось и во второй раз уступить.

Но дети ещё не спали и подслушали разговор взрослых. Когда отец с мачехой всё-таки заснули, снова встал Гензель и хотел было опять собрать белых камешков, как в прошлый раз, но жена крепко заперла дверь и Гензель не смог выйти. Но всё же он успокоил сестрёнку, сказав: " Не плачь, Гретель, засыпай спокойно, Господь милостив, он нас не оставит."

Ранним утром пришла жена и вытащила детей из постелей. Она раздала им куски хлеба ещё меньше, чем в прошлый раз. По пути в лес раскрошил Гензель свой кусок в сумке, да и стал частенько останавливаться да незаметно крошки на землю бросать.

– Гензель, что ты всё останавливаешься да оглядываешься? – взорвался отец, – не отставай!

– Я вижу мою голубушку, что сидит на крыше и хочет мне сказать "прощай", – ответил Гензель.

– Дурак, – усмехнулась жена, – никакая это не голубка, это утреннее солнце выглядывает из-за печной трубы, – а Гензель всё бросал и бросал крошки на дорогу.

Вот, завела мачеха детей в такую далёкую чащу, где они ещё ни разу в своей жизни не бывали. И снова развели костёр и мачеха сказала:" Сидите здесь, детки; если устанете, можете немножко поспать. А мы пойдём валить лес и вечером, когда закончим, придём и вас заберём." Как пришёл полдень, разделила Гретель свой кусок хлеба с братом, ведь Гензель свой кусок рассыпал по дороге. Зачем они заснули и пришёл вечер; но никто так и не пришёл к бедным детям. Проснулись они тёмной ночью, и Гензель успокаивал сестру, говоря:" Только подожди, Гретель, как луна взойдёт, тогда мы увидим хлебные крошки, что я рассыпал, и они покажут нам дорогу к дому." А как взошла луна, то открылось им, что не могут они найти тех хлебных крошек, ибо склевали их тысячи птиц, что летают по полям и лесам. Гензель сказал Гретель:" Мы скоро найдём путь, " – но поиски были безуспешны.  Они шли всю ночь и весь следующий день, с утра и до вечера, но так и не вышли из леса, и они были так голодны, ведь у них не было ничего, кроме нескольких ягод.  И когда они устали настолько, что ноги перестали их нести, то легли под дерево и заснули.

Настало третье утро, как они покинули отчий дом.  Они снова начали идти, но уходили всё глубже в чащу, и так как помощи было ждать неоткуда, начали детки отчаиваться. И вдруг, в полдень, увидели они красивую белоснежную птичку, что пела на ветке свою песенку, такую красивую, что детки замерли да заслушались. А как закончила она петь, то расправила свои крылья и полетела, словно маня за собой, и бежали детки вслед за ней, и прибежали к маленькому домику, на крышу которого птичка и села. Когда они подошли совсем близко, то оказалась, что домик сделан из хлеба и покрыт пирожными, а окошки в нём сделаны из прозрачного сахара.

– Давай-ка что-нибудь отсюда снимем, – сказал Гензель сестре, – и у нас будет Благословенная трапеза.  Я хочу съесть кусок крыши, Гретель, а ты съешь кусок от окна; оно, должно быть, сладкое.

Гензель встал на цыпочки и отломил себе немножко от крыши попробовать на вкус, а Гретель совершенно случайно наступила на ломтик и ломтик хрустнул. И вдруг из горницы раздался тоненький голосок:

– Кто домик мой кусает,

Хрустит да подгрызает?

А они в ответ:

– Это лишь ветер,

Да небесные дети, – и дальше принялись есть, стараясь не хрустеть. Гензель, которому крыша показалась очень вкусной, сорвал с неё кусок побольше, а Гретель, выдавив себе кругленькое сахарное оконце, присела на корточки и уже совсем воспряла духом, как вдруг отворилась дверка, и из дома, опираясь на клюку, выползла сморщенная старушка.  Гензель и Гретель испугались так сильно, что у них аж из рук всё попадало. А старушка покачала головой да сказала:

– Ох, милые детки, что же вас сюда принесло? Заходите лучше внутрь, да оставайтесь у меня, не пожалеете.

Взяла она детей за руки и повела их в домик. А там вкуснятины – видимо-невидимо: и молоко, и сахарные пончики, и яблоки, и орехи, чего только нет! А ещё в домике стояли две кроватки, покрытые белоснежными перинами, и когда, основательно подкрепившись, детки легли почивать, показалось им, что попали они в рай.

Но старушка дружелюбной была только с виду, а на деле была злой ведьмой, что подстерегала маленьких детишек и пряничный домик построила специально, чтобы их приманивать. Когда дитя попадало под её чары, она его умертвляла, варила и ела и это был для неё праздник. У ведьм красные глаза и они очень плохо видят вдали, но у них звериное чутье, и так они загодя замечают, когда подходят люди.  Когда Гензель и Гретель только вошли в её владения, она злобно расхохоталась и издевательски проскрежетала:

– А вот и моя добыча. Уж эти-то от меня точно не ускользнут!

Рано утром, когда дети ещё не проснулись, она встала и, взглянув на их красивые спокойные личики да румяные щёчки, пробормотала себе под нос: "Хорошей они будут трапезой…". Взяла она Гензеля своими костлявыми руками, отнесла его в хлев, да и посадила его там в клетку. Ему хотелось кричать, что есть сил, да всё без толку. Потом пошла она к Гретель, встряхнула ее посильнее и гаркнула:

– Вставай, лежебока, принеси воды да приготовь своему братцу, что сейчас в хлеву сидит, что-нибудь повкуснее, он потолстеть должен. А как потолстеет он, так я его съем.

Начала плакать Гретель горючими слезами, да всё было напрасно; пришлось делать то, что наказала злая колдунья.

И стала теперь бедному Гензелю готовиться самая лучшая еда, а Гретель не получала ничего, кроме объедков. А каждое утро прокрадывалась старуха в хлев и звала:

– Гензель, протяни палец, чтобы я почувствовала, скоро ли ты будешь упитанный, – но Гензель протягивал ей косточку, и подслеповатая старуха, думая что это палец, очень удивлялась, что мальчик ни капельки не поправился. Когда прошло уже четыре недели, а Гензель оставался всё таким же тощим, охватило старую нетерпение, и не захотела она ждать боле.

– Ну ты, Гретель! – рявкнула она на девочку, – натаскай-ка воды пошустрей! Толстый ли, худой ли твой Гензель, а все одно, зарежу я его завтра и сварю!

Ох, как причитала сестрёнка, вынужденная носить воду, как текли горючие слезы вниз по её щекам!

– Господи, хоть ты нам помоги! – вскрикивала она, – если б нас дикие звери в лесу разорвали, так хоть бы умерли мы вместе!

– Прибереги своё хныканье, – сказала старуха, – оно тебе ничем не поможет.

С утра должна была Гретель повесить котёл с водой и разжечь костёр.

– Сперва мы будем печь, – сказала старуха, – я уже и печь натопила и тесто замесила, – и подтолкнула бедную Гретель к печи, из которой уже вырывались языки пламени.

– Полезай внутрь, – сказала ведьма, – и посмотри, хорошо ли печка протопилась, чтобы я туда поставила хлеб, – и, как только Гретель оказалась бы внутри печки, задвинула бы старуха заслонку, а как Гретель'б запеклась, ведьма бы ею и полакомилась. Но девочка поняла, что старушка задумала, и произнесла:

– А я не знаю, как это делать, как же я туда полезу?

– Вот дура! – разбранилась карга, – тоже мне великая наука! Смотри внимательно, как я сейчас сама всё сделаю!  – и с этими словами она засунула печку голову. Тут Гретель старухе дала такого пинка, что ведьма целиком в печке оказалась, а Гретель быстро поставила железную заслонку и задвинула засов. Хуууу, как начала старуха выть звериным воем, но Гретель сбежала, и безбожная ведьма в муках сгорела дотла.

А Гретель побежала прямиком к Гензелю, открыла хлев и закричала:" Гензель, мы спасены! Старуха мертва!". Гензель вылетел, как птица из клетки, стоило лишь Гретель отворить дверь. И как они радовались, обнимались, прыгали вместе от восторга и целовались! А после, когда им уже совершенно было нечего бояться, они вошли ещё раз в старухин дом. А там во всех углах стояли ларцы с жемчугом и драгоценными камнями.

– Это получше, чем галька, – сказал Гензель, набив свою торбу драгоценностями. А Гретель прибавила:

– Возьму и я с собой в дом что-нибудь, – и набила полный передник.

– А теперь пора в путь, – произнёс Гензель, – так выйдем из заколдованного леса.

Но, пройдя несколько часов, достигли они большой воды.

– Не можем мы здесь перебраться, – заключил Гензель, – ни мостков не видно, ни моста.

– И кораблики не плавают, – ответила Гретель, – только плавает там белая уточка, и если я её попрошу, она нам поможет на ту сторону перебраться.

И кликнула утку Гретель:

– Утица, Утица,На берегу братец с сестрицейИ ни моста, ни тростинкиВозьми нас на спинку!

Утица подплыла и Гензель сел ей на спину, и попросил сестрицу сесть к нему.

– Нет, – сказала Гретель, – уточке будет тяжело. Пусть она перевезёт нас по очереди.

Добрая уточка так и сделала, и когда они благополучно переправились, а потом прошли ещё немного, лес вдруг начал становиться всё более знакомым, и ещё, и ещё, и вот наконец-то вдали показался отчий дом. Тут они начали бежать, влетели в избу и повисли у своего отца на шее. А отец-то с тех пор, как детей в лесу оставил, ни минуты радости не знал, ну а мачеха, так вообще померла. Гретель встряхнула своим передником и жемчужины и драгоценные камни поскакали кругом по комнате, пока Гензель вытаскивал из своей торбы одну пригоршню за другой драгоценностей. И остались у них горести позади, и зажили они вместе в любви и радости. Вот и сказочке конец, а кто слушал молодец. (дословно: кончилась моя сказка, пробежала мышка, кто поймает, сможет себе сделать меховую шапку).

7. Братик и сестричка

(сказка братьев Гримм)

Братик взял сестричку за руку и сказал:

– С тех пор, как наша матушка отдала Богу душу, стала у нас жизнь совсем беспросветная. Мачеха постоянно нас колотит, а как мы к ней подходим, гонит нас ногами вон. Весь наш обед – это случайно оставленные на столе твёрдые хлебные корочки, даже собачка под столом, и то лучше живёт; ей хоть иногда достаются хорошие куски.  Господи помилуй! Если бы наша мама знала!  Пойдём, лучше будем вместе по белу свету скитаться.

Целый день они шли по лугам по полям по горам, а как пошёл дождь, так сестрёнка произнесла:

– И Боженька плачет вместе с нашими сердцами…

Вечером пришли они в дремучий лес и так они устали от несчастий, голода и долгого пути, что сели они в одно полое дерево, да там и заснули.

На следующее утро, когда они проснулись, солнце уже стояло высоко над горизонтом и жарко светило в полое дерево. Тут сказал братец:

– Сестричка, мне очень хочется пить, был бы неподалёку ключ – я сходил бы и напился. Я думаю, я слышу, что один тут журчит.

Захотелось им этот ручей найти, встал брат да взял сестрицу за руку. А мачеха оказалась ведьмой, она быстро прознала, что детишки сбежали, прокралась она к ним, незаметно, как ведьмы крадутся, да и заколдовала все ручьи в лесу. Как нашли детишки ручей в лесу что, сверкая, перекатывался по камушкам, так захотелось же сразу братцу из него испить. Но сестричка услышала сквозь шум ручья:

– Кто из меня выпьет, обратится тигром, кто из меня выпьет, обратится тигром… Воскликнула сестра:

– Умоляю тебя, братец, не пей из этого ручья, иначе станешь диким зверем и разорвёшь меня!

Послушался братец сестру, и хоть мучился жаждой, но сказал:

– Я подожду, пойдём к следующему ключу.

Когда они подошли ко второму ручью, сестричка опять услышала сквозь шум ручья:

– Кто из меня выпьет, обратится волком, кто из меня выпьет, обратится волком…

Воскликнула опять сестра:

– Умоляю тебя, братец, не пей из этого ручья, иначе станешь волком и проглотишь меня!

Не стал пить братец, но сказал:

– Подождём до следующего ручья, но там я точно попью, чтобы ты не говорила, уж больно мучает меня жажда.

А как подошли они к третьему ручью, то услышала сестра, что журчал ручей:

– Кто из меня выпьет, обратится оленем, кто из меня выпьет, обратится оленем…

Взмолилась сестра:

– Ах, братец, умоляю, не пей из ручья, иначе станешь оленем и убежишь от меня! – но братец уже у ручья опустился на колени, наклонился вниз и пил, но как только первая капля воды коснулась его губ, он превратился в оленя.

Заплакала сестрица горючими слезами над своим бедным заколдованным братцем, и братец плакал и смотрел перед собой грустными глазами. Сказала наконец сестрица:

– Тише, мой оленёнок, я тебя больше никогда не покину.

Она сняла с себя золотую подвязку, повязала ее оленёнку на шею, нарвала камышей и сплела из них белую верёвку. Этой верёвкой она повязала своего братца, повела его за собой и пошла дальше в лес. Долго ли коротко ли, а пришли они, наконец, к одному маленькому домику. Девушка посмотрела внутрь и, увидев, что там пусто, подумала: мы можем здесь остаться жить. Потом поискала она листьев и мха для мягкой подстилки оленёнку, и каждое утро выходила она в лес, собирала коренья, ягоды и орехи и приносила с собой оленёнку свежей травы и они играли и резвились вместе. А по вечерам, когда сестрица, устав, произносила свою молитву, прикладывалась она головой к оленьей спине и на ней, как на подушке, спокойно засыпала. И если бы только у братца было человеческое обличье, прелестная бы это была жизнь.

И долгое время так и жили они одни в своей чаще. Но однажды случилось так, что король той земли устроил в лесу большую охоту. Наполнилась чаща сигналами охотничьих рогов, лаем собак и бравурными криками охотников, услышал это братец-олень и захотелось ему побывать на охоте.

– Ах, – взмолился он, – отпусти меня на охоту, сил нет, как хочется там побывать! – и умолял до тех пор, пока сестрица, наконец, не сдалась.

– Только к вечеру возвращайся, – наказала она, – перед яростными охотниками я нашу дверцу закрою, а тебя я узнаю, когда постучишься ты и скажешь " Впусти меня сестрица", а если ты так не скажешь, то и не открою я дверцу.

И поскакал братец оленёнок прочь, и было ему весело и хорошо на вольном воздухе. Король с охотниками заметили красивого зверя и погнались за ним, но не догнали, и когда они это поняли, то заприметили, что олень перепрыгнул через кустарник и поранился. А как опустилась ночь, прибежал он к домику, стукнул по двери и промолвил "Впусти меня, сестрица!". Открылась дверца, запрыгнул братец внутрь и всю ночь отдыхал на своей мягкой подстилке. На следующее утро вновь началась охота, и как услышал оленёнок звуки охотничьих рожков и радостные крики охотников, так сразу потерял он покой и взмолился:

– Сестрица миленькая, открой мне дверь, мне нужно наружу!

Отворила ему сестрёнка дверь и наказала:

– Только вечером тебе нужно домой и я открою тебе, когда свой стишок ты опять мне скажешь.

Как увидели снова король со своими охотниками того самого оленёнка с золотой лентой на шее так и погнались опять за ним, но оказывался зверь быстрей и проворней. Так продолжалось весь день, но под вечер охотники его обложили, один из них легко ранил его в ногу, олень захромал и убегал медленнее. Прокрался за ним один охотник до самого дома и услышал, как сказал оленёнок: " Впусти меня, сестрица!", и увидел, как дверь отворилась и тотчас же затворилась. Охотник хорошо всё это запомнил, пошёл к королю и рассказал ему всё, что видел и слышал. Тогда сказал король:" Завтра опять будет охота."

А сестрица сильно испугалась, когда увидела, что её оленёнок ранен. Она отмыла ему кровь, перевязала рану с травами и сказала: " Иди на лежанку, мой Оленёнок, тебе нужно поправляться." Но рана оказалась столь лёгкой, что к утру братец её уже и не чувствовал. И когда услышал он приближающиеся звуки охоты, опять начал он хорохориться: