Чувствуй

Хорошо, что всё закончилось, и можно просто, без съёмки, стоять у парапета, смотреть на закатившееся за горизонт солнце. От него осталась только узкая полоска раскаленного золота вдоль горизонта, отражающаяся в серебряной кромке воды. Стоять под шелест уставших без движения деревьев и мерный стук каблуков проходящих мимо красавиц. Стоять, ловить взгляды Кирилла. Молчать.

Ветер несмело треплет волосы, касается холодными пальцами обнаженной кожи. Пользуется случаем. Приносит чьи-то голоса с другого конца набережной, отзвуки плохо настроенной гитары… Вот бы навсегда запомнить этот момент, все чувства, звуки, касания. Их не передаст ни одна фотография, как бы ни старался фотограф. Я жду первую звезду. Хотя для одной звезды желаний слишком много.

Холодные пальцы сменяются тёплыми. Кирилл обнимает по-другому, нежно и уверенно, прижимает к себе. Согревает. Подушечки его пальцев мягко проходятся от плеча до локтя, остаются там. Он стоит за спиной, и ощущение, будто сейчас до меня не сможет дотронуться целый мир, что только у него, Кирилла есть эта привилегия.

Мысли о том, чтобы оттолкнуть его, забирает затаивший обиду ветер.

– Звезда появилась, – шепчет Кирилл тихо-тихо на ухо.

Я знаю, что загадаю ей.

***

Кофейня встречает солнечными зайчиками и ароматом кофе. Мне хочется танцевать, петь, кричать всем о том, что я наконец свободна. Практика окончена, у меня начинается отдых. Скоро концерт, а после к него – к родителям. Что может быть лучше?..

– Слышала новость? Двух девчонок убили.

Уши сами выхватывают из воздуха чьи-то слова. Говорят две женщины, примерно за тридцать. Одна из них с ярко-розовыми губами удивленно округляет глаза. Она держит чашку, оттопырив мизинец.

– Да ты что?

– Да, в Летнем парке их нашли.

– Убийцу поймали?

– Нет, идет расследование. Много улик: белое полотенце, чья-то сумка недалеко, даже телефон. Но вряд ли это всё принадлежит одному человеку.

По коже пробегают мурашки, а солнечные зайчики со стен куда-то прячутся. Неприятно знать, что в парке, через который ты часто ходишь, кого-то убили. Оборвалась чья-то жизнь, но люди узнают об этом спустя день, два, больше. Это так странно… Девочек больше нет, а я не почувствовала никакого толчка, никакого укола. Их больше нет, а все остальные живут и могут знать, могут не знать о случившимся. Странно…

Взгляд падает на тетрадь. Рассказ я окончила вчера, но почему-то публиковать его не решаюсь. Я не уверена в написанном, не уверена в том, что написала по-настоящему. Мне кажется, что мир в рассказе снова идеализирован, очень далек от реальности. И я обращаюсь к Кириллу.

– Вот, смотри. Какие малышки, и школу-то, наверное, не окончили.

Женщина показывается подруге с яркими губами фото на планшете, и я тоже вижу его. Наверное, фото были сделаны для выпускного альбома. Парадная школьная форма и ни тени страха и грусти на лицах, в которых я узнала девочек, заходивших в кофейню около недели назад. Становится не по себе. Холодно.

– Привет, звала?

Я смотрю на Кирилла, и выражение его лица тут же меняется.

– У тебя всё хорошо?

Я киваю, пытаясь понять, что его так напугало. И почему новость подействовала на меня так сильно.

– У тебя ничего не болит? Ты какая-то потерянная. Хочешь кофе? Давай я закажу.

Я снова киваю, лишь бы он отстал и дал подумать. Бессмысленно смотрю в его спину, потом задеваю взглядом лицо баристы. Он тоже увидел девочек с фотографии, но глаза её такие же спокойные, как обычно. Может, он не узнал их? Да, в кофейне ведь много посетителей.

Вот так вот выходит: смерть девочек станет горем только для их семьи, близких знакомых. Потом и они успокоится, будут жить дальше, строить планы… Это правильно, нельзя хоронить себя вместе с ними. И всё же… Как странно.

– Пей, – Кирилл ставит передо мной карамельный капучино, садится и забирает тетрадь. – Это рассказ? Я прочитаю его, и после публикации ты не трогаешь его.

– Спасибо.

– И следующий твой рассказ будет более… позитивным, ладно? Мне не нравится твоя постоянная меланхолия и зачатки депрессии.

Я морщусь. Никакой депрессии у меня никогда не было и нет. И мне уже хочется высказаться по этому поводу, но я встречаюсь взглядом с Кириллом. Он смотрит внимательно, взволнованно и совсем не весело. Так не похоже на него.

– Кстати, я фотографии обработал. Хочешь покажу? Сейчас, я пересяду к тебе.

И пока Кирилл путается в стульях и сумках, я снова бросаю взгляд на моего баристу. Он смотрит в нашу сторону и улыбается одними губами.

***

– Я расстался с Сашей.

В кофейне пусто. Мой бариста усердно натирает чашки белой тканевой салфеткой. Передо мной две пустые чашки с пеной на дне. В скрипе стекла, тихом тиканье часов и шипении оседающей пены слова Кирилла звучат, точно раскат грома.

Мы молчим. Он смотрит на меня выжидающе, его нетерпение выдают барабанящие по столешнице пальцы. Но он не торопит. Я не знаю, что ему сказать. Не сразу до меня доходит смысл этих слов, а когда доходит, я не понимаю, можно ли мне радоваться. Что вообще значит их расставание?

– Почему так внезапно?

Внутри меня трясет, и я даже не думаю о том, что произнесла несусветную глупость. Уголки губ Кирилла ползут вверх, но он сдерживает улыбку.

– А тебе нужно, чтобы мы расставались месяц?

Снова молчание.

– Я её не люблю, и ты это знаешь. Я сказал ей это ещё весной, но она просила время. Месяц истёк.

– Разве любовь может за месяц вернуться, если она уже пропала?

– За месяц может погибнуть последняя надежду на её возвращение. Вот тебе тема для следующего рассказа.

Кирилл замолкает, хотя мне кажется, что он хочет сказать что-то ещё. Мой бариста украдкой наблюдает за нами холодным голубым взглядом, и в какой-то момент едва не роняет кружку. Резким движением ловит её, ставит на стол.

– Разве Саша не была единственной причиной твоего постоянно побега от меня?

– Нет.

– Ты ведь врёшь, – нового молчания Кирилл не выдерживает. – В любом случае, это ничего не меняет.

– Правда?

– Пока мне не надоело за тобой бегать – да, правда.

Становится тепло, но кофе к этому явно отношения не имеет.

***

Всё чаще появляются новости о смерти. Сегодня ночью в переулке убили девушку. Это случилось ночью, ей перерезали горло. Место преступления оказалось идеально чистым, даже кровь с шеи кто-то вытер. Что это значит, полицейские ещё не выяснили. Подозреваемых нет.

– Ты поздно сегодня, – замечает Даниил, отдавая мне бумажный стаканчик с кофе.

– Универ меня доканает, – вздыхаю, – А ведь практика закончилась, что им ещё от меня надо?

– Но теперь всё, ты официально на каникулах?

– Да.

– Какие-то планы?

– Поеду к родителям послезавтра.

– То есть завтра тебя можно ждать?

– Нет, – смущенная улыбка сама собой появляется на губах. – Завтра не до того будет.

– Обидно, – бариста не улыбается глазами, – Ты сейчас домой? Давай я провожу тебя, мы все равно закрываемся.

– Нет, – тут же отвечаю я, – Я… не к себе. За мной сейчас зайдут.

– Твой парень?

Я киваю. Вру ему, вру в голубые ледяные глаза.

Выхожу на улицу, бросив быстрое «пока», отхожу на угол, по пути набираю Кирилла. Он обещает прийти минут через десять.

Духота июньской ночи давит со всех сторон. В каждой тени мне видится маньяк или убийца, во мраке каждой подворотне, за углом – мертвые тела. Золотистый свет фонарей дразнит, заковывает в цепь освещенного круга, который не хочется покидать. Который страшно покидать. Мне чудятся холодные прикосновения и не смеющиеся глаза. Я думаю, глаза убийцы не могут смеяться или выражать хоть какие-то эмоции. Ведь глаза – это зеркало души, а у того, кто забирает чужие жизни, души нет.

Кирилл говорит, что я слишком впечатлительная.

Мне чудится скрип двери. Звон колокольчика. Наверное, бариста уходит. Почему не через служебный?.. Моя боязнь темноты трансформируется во что-то более серьезное.

– Идём?

Он появляется из мрака, и я бросаюсь к нему.

– Ты чего? Что-то случилось? Испугалась?

Кирилл обнимает, гладит по голове. Меня трясет.

– Не ходи нигде одна больше, ладно? Я буду тебя провожать, ты только звони, не стесняйся. Домой?

Я никогда не была так благодарна ему, как сейчас. По дороге он рассказывает про своё портфолио, про то, как фотографировал друга Лёху и как он отказывался сидеть с сигаретой, потому что, видите ли, за зож. Я быстро забываюсь, проваливаясь в звуки его голоса, чувствуя тепло его ладони. Мне кажется, я научилась отличать его шутки от правды.

– Спасибо тебе. Я бы сама не дошла.

– Правильно, что позвонила. Не забудь, что завтра концерт. Я зайду за тобой.

– Да, я помню.

Уже уходя, Кирилл оборачивается и с озабоченным видом, будто забыл что-то важное, говорит:

– Не забудь завтра оставить Кутьке еды.

– Я её по утрам кормлю, – отвечаю я, не понимая, почему он вдруг вспомнил о черепахе.

– Ну ночевать-то дома ты не будешь.

Шутит, а лицо делает даже слишком серьезное. Я улыбаюсь. Мелькает мысль, что раньше я бы, наверное, обиделась.

– Будем гулять до рассвета?

– Я имел в виду не это, но такой вариант мне тоже нравится.

***

Утро лениво выглядывает из-за шторки облаков. У нас ещё есть как минимум полчаса, прежде чем ночь сбежит на целый день. Ноги гудят, мы, наверное, обошли целый город. А перед этим прыгали на танцполе и качались в немногочисленных, но желанных медляках. И это смело можно назвать лучшей ночью в моей жизни.

– Эй, не засыпай.

– Я не сплю.

Но голова лежит на плече Кирилла и тяжелеет. Пора возвращаться домой, кормить Кутьку, собирать вещи к родителям… Но мне до дрожи внутри не хочется уходить. Раньше я боялась Кирилла. А теперь я вдруг поняла, что не чувствовать его рядом – страшнее намного.

– Ну пойдём, пойдём, – Кирилл треплет по плечу, раскачивает, но очень аккуратно.

– Пойдём, – вздыхаю и выпрямляюсь. Солнце подглядывает за нами, выплыв на четвертинку из-за тучи. – Давай в кофейню зайдём по дороге?

На лице Кирилла не дрожит ни один мускул, но выражение становится другим. Я не могу объяснить, каким именно: холодным, безразличным, недовольным… Но он молчит, только кивает и по-хозяйски приобнимает за плечо и притягивает к себе ближе. Будто доказывает что-то кому-то.

– Только давай с собой, некогда рассиживаться, – с такими словами Кирилла, прождав около получаса, мы заходим в пустое и прохладное помещение. Сонный бариста, открывший кафе на пятнадцать минут раньше положенного, принял заказ и предложил сесть за столик, чтобы не ждать стоя. Солнце продолжает преследовать нас, заглядывает в окна, разливается золотисто-оранжевыми пятнами на моих щеках. Я улыбаюсь, чувствуя его тепло и тепло руки Кирилла. Он оттаивает, уголки губ дрожат, выдавая если не улыбку, то снисходительную усмешку.

– Ты во сколько поедешь? Если после шести, я смогу тебя подкинуть. Брат отдаст машину.

– Тот самый, которого ты не можешь выловить?

– Да-да. Вообще он обещает приехать на неделю, но что-то подсказывает мне, не выдержит и опять укатит в очередное своё путешествие.

– Он уже полмира объездил, мне кажется.

– А я думаю, уже две третьи, – Кирилл вздыхает и весело подмигивает, – Зато квартира будет в полном нашем распоряжении.

Слишком сильно скучает по брату, чтобы говорить о нём серьёзно – или хотя бы спокойно. Слишком личная тема, о которой я узнала недавно. Пётр любит путешествовать, и самая страшная пытка для него – сидеть на одном месте, даже если в этом месте живут его родители и брат. Кирилл уже какой год не может смириться.

– Ваш заказ готов.

Бариста провожает нас милой заученной улыбкой. Где-то в глубине сознания бьется мысль о том, что сегодня не его смена.

***

Родители заставляют Кирилла зайти на чай, аккуратно выуживают из него полное досье и косятся на татуировку. Но он так быстро и бесповоротно очаровывает их, что взгляды исчезают. Родители в восторге от всего, и мне неожиданно приятно слышать похвалу в его адрес уже после его отъезда. Уезжает он уже в роли «какой приятный молодой человек, смотри, не упусти». Папа говорит, что не простит мне, если я променяю Кирилла на какого-нибудь пижона-нефтяника из соседнего университета.

– А кофе он варит?

– Не знаю, не довелось случая проверить.

Мама улыбается. Она помнит мои обещания выйти замуж за того, кто варит вкусный кофе. Это было перед тем, как я уехала в институт. Многое поменялось. Но она, кажется, этими переменами довольна. И я, наверное, тоже.

***

Возвращаться в город после недельного рая в частном родительском доме совсем не хотелось, но звали дела, самостоятельная жизнь. Возникло желание работать, и первое предложение на размещенное резюме появилось неожиданно быстро. Правда, не сложилось.

– Ничего, надо попробовать пойти другой дорогой, – замечает Кирилл с горящими глазами. – Я поговорю с девчонками, будем пробиваться с твоими рассказами в массы.

– Мне нравится твоя идея, конечно, но жить я буду на журнальные страницы? Хочется слезть с шеи родителей…

– Да это понятно! – он отмахивается, как будто я говорю совсем пустяковые вещи. – Но ты ведь сможешь писать какие-то статьи, может прозу на заказ.

– Не смогу…

Зарождающийся спор прервал незнакомый бариста, сообщив о готовом заказе. Пока Кирилл забирает кофе и шоколадные маффины, я рассматриваю новенького беглыми взглядами. Ничего особенного, парень как парень, черноволосый, высокий, крепко сложенный. Усмехаюсь: из-под воротника вылезает синие разводы какого-то вензеля – мой стереотип на татуированных барист. Сегодня должна была быть смена Даниила.

– Налетаем!

Из-за плеча Кирилла ловлю взгляд новичка – тяжелый, темно-карий, немного печальный. Становится не по себе. Прячу глаза на лице Кирилла.

– Я предлагаю тебе сходить завтра вечером в ресторанчик на набережной. Петр Первый приехал и я хочу, чтобы вы познакомились!

Петром Первым Кирилл называет, конечно, своего старшего брата. Он ждёт ответа с широко распахнутыми глазами и улыбкой, несколько напряженной (боится отказа?), что становится похожим на ребёнка, которого должны повести на любимый аттракцион. Я не могу отказать.

Мы уходим через полчаса. Приостанавливаюсь у самых дверей. Внимание привлекает корзинка со свежими газетами – странное эхо старины и ретро-фильмов. Я никогда не обращала на них внимание, но…

Кирилл тут же выталкивает меня на улицу.

***

Конец лета. Опаздывать вроде бы некуда, но не проснуться по будильнику всё равно неприятно. Ещё неприятнее – не найти на незнакомой кухне ничего, кроме воды и чайника. Пить кипяток без заварки?..

– Ты чего в такую рань?

Голос у Кирилла сонный. Вид – тоже. Растрепанный, с отсутствием майки. Он потягивается, зевает. Я честно старалась не шуметь, чтобы не будить его. Он проснулся сам.

– Вообще-то уже десять.

– Договоримся поваляться до одиннадцати? Хотя бы до половины?.. Ты жестокая женщина.

– Не старь меня раньше времени. В этом доме есть чай?

В ответ Кирилл открывает навесной кухонный шкафчик и достает с самой верхней полки коробку с чайными пакетиками. Кажется, я не достала бы её, даже встав на стул.

– Иди спи, а я не могу. Сегодня же нужно в редакцию заскочить.

– Ах да, как я мог забыть, – с едва слышной издёвкой отзывается Кирилл, усевшись за стол. Он долго смотрит в одну точку, подперев кулаком небритую щеку.

– Нужно успеть заскочить домой, Кутька голодная.

– Перевози уже свою питомицу ко мне, – предлагает он совершенно ожидаемо. Эта идея читалась в его лице уже несколько дней. – И сама переезжай с ней.

– Я подумаю.

На самом деле, я уже все решила. Даже начала собирать сумку. Он долго решался.

Я убегаю через четверть часа, оставив Кирилла в одиночестве. На прощание он невнятно бурчит: «Я вообще-то отвык спать один», – но больше ничего не говорит. Могу поклясться, он уже видит второй или третий сон. Я успела выучить его привычки.

Кутька встречает меня радостным стуком когтей по ламинату, едва не отгрызает мне пальцы вместе с салатными листьями. Иногда мне кажется, что она может съесть больше меня.

– Мы переезжаем, – сообщаю я доверительно, оставляю ещё несколько пучков зелени и снова убегаю. Может быть, у Кирилла ей будет не так одиноко. Он давно хотел завести попугая…

В редакции меня принимают радушно. Девочки уже обработаны Кириллом – меня знают, знают тематику рассказов и даже примерный сюжет. Они принимают рукописи – что за странные правила – и обещают перезвонить. Передают привет Кириллу и резко перестают мне нравиться.

– Ты проснулся?

В трубке сонный утвердительный ответ. Зато когда я говорю о том, что хочу зайти в «Райский уголок» за капучино, он тут же говорит, что прибежит через несколько минут. Я обещаю ждать его.

В помещении прохладно. Посетителей немного: компания подростков и мужчина в деловом костюме. Делаю заказ. Знакомый бариста, сменщик Даниила, смотрит на меня пристально и как-то печально. Я улыбаюсь, пытаясь приободрить. У меня настолько хорошее настроение, что хочется поделиться им со всеми. Почему он грустит? Сажусь за столик, представляю, как Кирилл придет, а я уже заказала для него…

Внимание снова привлекают газеты. Я подхожу к корзине. Улыбка сползает с лица. Холодно. С первой полосы знакомый взгляд плавно скользит по носу и щекам.

«Мой» бариста оказался серийным убийцей.

Поезда

Звук движущегося поезда её успокаивает.

Постепенно тают в памяти картинки недавнего прошлого. Она уже почти не помнит укоризненное молчание отца, строгое лицо матери и его глаза с затаившейся в глубине холодной нежностью. Он действительно её любит, но показывает это по-своему. Ей постоянно чего-то не хватает в его словах, улыбках, касаниях.

Слёзы почти высыхают. На отражение в окне почти можно смотреть. Она почти успокаивается и почти забывает о пульсирующей в венах боли. Слишком внезапный скандал. Слишком надоевшая тема. Слишком внезапное решение уехать, о котором она почти жалеет.

Ей никогда не хватает смелости идти до конечной.

Станция. Она будто выныривает со дна океана, где было тихо и покойно. Выныривает в звон граненых стаканов, шелест мусорных пакетов и постоянные хлопки дверьми. Она зарывается пальцами в оставшиеся после вчерашней укладки волны. А тогда всё было неплохо…

Неплохой вечер в неплохом ресторане с неплохим парнем. Родители по-другому его и не называли.

Поезд трогается. Она ждёт. Убаюкивающее покачивание и мерный металлический стук должны избавить её ото всех мыслей. Холодные стены старенького вагона спасают от целого мира, такого любящего и давящего на плечи. Фонари не горят, провожая её в сон. Не освещают дорогу серым воспоминаниям, приносящим лишь боль.

Ей снится школа, родной класс, урок литературы.

Станция. Убаюкивающее движение поезда исчезает, заставляя её очнуться. Она слушает возню в коридоре, негромкие разговоры новых пассажиров. Наблюдает через отражение в окне, как отъезжает дверь её купе и вошедшего человека скрывает яркая вспышка фонаря. Здесь они горят яркими звездами по линии перрона.

Она поворачивается лишь на пару мгновений – ответить на приветствие и вымученно улыбнуться. Он быстро понимает, что в этот раз не будет душевных разговоров случайных попутчиков и, наверное, разговоров в принципе. И сейчас он этому только рад.

Первую ночь они встречают молчанием.

Просыпаться ему не хочется вовсе. Он ещё не открывает глаза, а голова уже полна тревожных мыслей и воспоминаний. Бывшая умудряется раздражать своим видом даже на расстоянии.

– Доброе утро, – негромко приветствует она, когда он входит в купе с кружкой кипятка. Она уже причесана, пьет растворимый кофе и улыбается искреннее, чем вчера.

– Доброе.

Он ставит стакан в железном подстаканнике – символ русских поездов – и вспоминает, что забыл купить чай. Выбегает, едва слышно чертыхнувшись.

Она смотрит в окно, улыбаясь. Перед глазами тает изображение случайного попутчика. Вчера в сумраке ночи и расстроенных нервов он показался ей старше. Ему чуть больше двадцати пяти.

Теперь перед глазами проплывают поля, отгородившиеся от дороги растущими близко друг к другу кустарниками. Лес начнётся позже, и она очень ждет этот момент. В облачную погоду зелень должна отливать своим лучшим тёмно-изумрудным оттенком.

Она глубоко вздыхает, залезает на полку с ногами и смотрит невидящим взглядом на строчки. Как «Ромео и Джульетта» попала в её сумку остаётся лишь задаваться вопросом. Когда уходила из дома, о книгах даже не думала.

Он отмечает её состояние. Прячась за экран смартфона, долго рассматривает грустное спокойное лицо. Как будто заболевший ребенок. Синяки под глазами кажутся больше из-за длинных ресниц. Они бросают рваные тени на бледные щёки и скрывают глаза. Он не может рассмотреть их цвет, но знает, что тёмные. Забавно: у его бывшей глаза были карие. Но выглядела она лет на пять старше своего возраста.

– Тебе нравится Шекспир?

Она вздрагивает и с удивлением смотрит на него. Её глаза того же цвета, что лес за окном. Пронзительно зелёные.

– Я ничего у него не читала, кроме этого, – она трясет книжкой.

– Любимая трагедия? – с едва заметным ехидством произносит он, готовый разочароваться, если она окажется такой же, как все.

– Я ненавижу «Ромео и Джульетту».

Её губы впервые за два дня растягиваются в ухмылке, и она чувствует внутри разгорающийся огонек. Но он тут же гаснет, когда она вспоминает, что говорил ей неплохой парень в ответ. Он не «ненавидел», а просто «не понимал» трагедию, ведь «Шекспир слишком гениален для тебя и меня». Почему-то он редко говорил «мы».

– Мне нравилась лет в шестнадцать, – замечает он, откладывая смартфон в сторону. – Я учился у Ромео ухаживать за девушками.

– Помогало?

– За его методы я пару раз получал по морде.

Она тихо смеется, жмурясь. На бледной коже расцветает нежный румянец. Живой румянец без косметики он не видел давно. Она заражает его светом. Он улыбается.

– Так почему ты читаешь эту слащавую драму?

Её улыбка вмиг исчезает. Она садится, подогнув под себя ноги, и смотрит в окно. Облака плывут по небу серо-синими тучами. Темнеет.

– Не получилось взять то, что нравилось. А занять себя чем-то надо.

Она не говорит, а скорее шепчет. Она не говорит, что убежала и взяла билеты на первый попавшийся поезд. Не говорит, что ей не хватило терпения слушать разговоры родителей о свадьбе; о том, что сестра в её возрасте уже устроилась в жизни. Не говорит о неплохом парне, с которым с восьмого класса и который уже давно для неё просто хороший друг.

Не говорит, но бросает короткий беглый взгляд. И он понимает не всё, но многое.

– А телефон разрядился, – добавляет она, как бы извиняясь за промелькнувшую искренность.

– Могу предложить Бунина.

Начинается дождь. Барабанящие капли играют в унисон с голосом бегущего поезда. Становится уютнее, но холоднее. Буря в его голове вдруг исчезает, ему вновь хочется говорить. Она на время сбегает от прошлого.

О книгах они говорят долго, не замечают, как переходят к фильмам, театру. В его тёмно-серых глазах что-то меняется.

– Я сказала что-то не так?

– Нет.

– Мы можем сменить тему, если…

– Я же сказал, всё нормально.

Потому что нельзя назвать проблемой его отвращение к театру. Теперь он считал его чем-то вроде панели. Бывшая даже тратила свои деньги, если он врал, что не мог купить билеты. Она всегда была рядом, под куполом обращенного на него внимания. Его всегда замечали. Ей хотелось, чтобы замечали её. Глупое и ничего незначащее желание коллекционировать чужие восхищенные взгляды.

Ближе к вечеру на их столе разбросаны упаковки чайных пакетиков. Шекспир и Бунин лежат в стороне. К песне дождя и поезда примешиваются почти не умолкающие голоса.

Вторую ночь они встречают дружескими улыбками.

Она просыпается первой и понимает, что следующим утром покинет этот холодный старый вагон. С удивлением чувствует сожаление. Надежное укрытие, которым для неё стало маленькое купе, выпустит её из своих объятий. И что делать потом?

Он просыпается растрепанный, но счастливый. Сегодня ему снился хороший сон, пусть он не помнит, о чём. О ком. В мыслях невнятные надежды на завтрашний день, на хорошую погоду и новые горизонты. Он насладится свободой сполна.

Сегодня они пьют только кофе. Она отдаёт ему свой пакетик сахара, греет руки о стакан, натягивая черный свитер почти до кончиков пальцев. В это время года не должно быть так холодно.

Он смотрит на неё неотрывно и без стеснения. Думает, что она должна любить очень сладкий кофе, песочное печенье и молочный шоколад. Из его предположений правдивым оказывается только последнее. На искусанных губах горечь без сахара, но она даже не морщится. Он ловит себя на мысли, что ему тоже хочется её попробовать. Горечь кофе.