Клятва золотого дракона

Непонятно, отчего он выбрал именно эту, весьма оживленную харчевню на Перекрестке. Слухами и новостями Кьярум, кажется, совсем не интересовался, общаться с другими гномами обычно не желал, приходил и забивался с кувшином пива в угол потеплее, да так и сидел там, думая о чем-то своём и спокойно наблюдая за течением харчевенной жизни. И хозяин, хромой Тисалги, и посетители привыкли видеть Пеплоеда в одном и том же углу, вечно сидящего перед кувшином пива, вечно погруженного в какие-то свои мысли, в извечном плотном жилете и темной рубахе с широченными рукавами, из-за которых гном, когда ему случалось вставать из-за стола, казался квадратным. Он везде и всюду таскал с собой огромный молот по имени Жало, которым, если верить Кьяруму, его прадед «гнал из подземья сраных драконов». Вид у молота и вправду был довольно истрепанным, хотя одна пропасть знает, как можно истрепать гномский молот. Иногда Кьяруму случалось перебрать пива и пробираться к выходу из «Дохлого лучника», запинаясь о столы и пытаясь небрежно помахивать Жалом, но на самом деле в такие вечера скорее Жало помахивало Кьярумом, и тогда не было в харчевне гнома, у которого не проносилась перед глазами вся его жизнь.

Говорил Пеплоед редко, лишь изредка на него нападала охота пообщаться с другими посетителями харчевни, да и тогда он больше любил слушать, чем «трепаться», а уж чтобы он заговорил сам, ни к кому не обращаясь и о чем-нибудь сложнее пустячных повседневных новостей!

– Да-а, – повторил он медленно и раздумчиво и уставился на свою кружку, и нахмурился, и как-то весь подобрался, распрямился, резким злым движением отодвинул пиво. – Что сделалось с нами, гномы, а?!

Он обвёл взглядом сидящих вокруг, и каждому вдруг стало неловко, точно его застали за мелким и недостойным занятием, хотя выпить крепкого пива в харчевне – самое что ни на есть гномское дело.

– Кем мы стали? – требовательно спросил Кьярум, положил ладони-лопаты по разным сторонам своего кувшина и подался вперед, словно собирался кувыркнуться через стол. Взгляд его, замутненный от пива, с каждым мигом делался яснее.

– Так известно кем, – примиряюще забормотал хромой Тисалги и стал нервно протирать стойку краем замызганной тряпки, которую носил на поясе вместо передника. – Гномами мы стали, как и раньше были. Гномами, Кьярум, кем же еще, пивоварами, рудокопами, камнеделами, а еще оружейными мастерами и плавильщиками, механистами и торговцами, и…

– Говно всё это, – Кьярум отмахнулся, сшибив свою кружку, и по столу потекла лужица пива, но никто не обратил на нее внимания, – мы не торговцы и не пивовары, Тисалги, мы воины! Воины, пропасть раздери!

Он вскочил, схватил Жало двумя руками и с рыком воздел его над головой, словно призывая удары молота и потоки лавы на голову любого, кто осмелится ему возразить. Загрохотали стулья: гномы отодвигались подальше от стола Кьярума, хотя едва ли было в харчевне место, куда тот не мог бы добросить свой молот, если бы пожелал.

– Мы, гномы, сражались с самыми страшными тварями, которых видел Такарон и мир вокруг него! – провозгласил Кьярум. – Гномы сражались и победили, потому что оказались умнее, сильнее, храбрее этих сраных драконов! Мы – плоть от плоти камней Такарона и Гимбла, наши предки появились на свет здесь и вытурили отсюда монстров, которых боялись все прочие! Наши машины оказались крепче их магии, наша отвага – сильнее их ярости, а боевое безумие – мощнее их изворотливости! Верно я говорю?

– Верно, верно! – закричали гномы и застучали кружками – каждый ощутил настоятельную потребность выпить во славу собственной могучести.

– Сотни сотен наших предков навеки остались в глубинах подземья, чтобы дать нам новую жизнь! – надрывался Кьярум. – И род каждого нынешнего гнома Гимбла восходит к роду героя, который дрался с драконами сам или помогал другим их сразить! В каждом из нас должна бурлить их кровь! Бурлить, вашу кочергу! Но что я вижу перед собой?

Стук кружек и одобрительные возгласы обескураженно затихли. Кьярум с устрашающим «бум-м!» опустил Жало на пол и покрепче перехватил его рукоять.

– Я вижу перед собой стайку канареек! – рявкнул гном и потряс кулаком. – Мышиное гнездо! Кучу хлама! Разве вы, ленивые жирные черви, достойны своих предков? Для этого они сразили драконов? Чтобы вы целыми днями только жрали и пили, забыв, что кости ваших прадедов глодают прыгуны в дальних подземьях? Что потерянные города наших предков засыпает пепел? Что где-то в глубине копят силы а-рао и что когда-нибудь они придут сюда, чтобы изгнать нас, как мы изгнали драконов?

– Ну а сам-то ты что делаешь, хотел бы я знать? – Тисалги в сердцах сорвал с себя передник-тряпку и швырнул его на стойку. Другие гномы одобрительно загомонили. – В твоём прошлом – славные деяния, Кьярум – мы так думаем, хотя наверняка ничего не знаем про твою жизнь с грядовыми воителями. Но там ты провел всего два года из своих… сколько тебе лет, друг мой? Сорок? Пятьдесят? И ты тоже целыми днями просиживаешь штаны в моей харчевне, где я тебя, конечно же, уважительно рад видеть, но… имеешь ли ты право судить других, если сам делаешь то же самое?

Кьярум отвёл взгляд, плечи его поникли, а пересекающий щеку шрам в этот миг стал выглядеть особенно глубоким и страшным, будто всё лицо гнома затерялось, поблекло на фоне этого шрама.

– Ты прав, Тисалги, – глухо произнёс Кьярум, медленно поднял руку и плохо гнущимися пальцами вытер с усов несуществующую пивную пену. – Я так же, как все прочие… канарейки, просто сидел тут на жопе последние два года. Я всё ждал, ждал, пропасть… Чтобы случилось что-нибудь. Я всё думал, кто-нибудь придет, как прежде приходили вербовщики грядовых воителей. Я ожидал! Я ожидал, что… кто-то позовёт меня на новые подвиги, всех нас позовёт к великим свершениям, но никто не приходит, наши дни всё полней заливаются пивом и наполняются мышиным пометом, и этого больше терпеть нельзя! Нельзя, вашу кочергу! Мы сами знаем дорогу в глубинное подземье! Мы сами пойдём туда на поиски славы и достойных деяний!

Кьярум стукнул кулаком о ладонь, теперь его взгляд горел ярким голубым пламенем, но другие гномы всё отводили глаза и не смотрели на него, только друг на друга поглядывали искоса, а некоторые зыркали с надеждой на Тисалги: дескать, подсунь ты этому буяну новый кувшин пива, авось уймется!

– Кто пойдёт со мной в неизвестность ради новых побед? – орал Кьярум, словно не замечая кислых лиц прочих гномов.

Дверь в харчевню открылась, с Перекрестка ворвался уличный гам, крики торгашей и пахнущий серой воздух, просунулась было чья-то голова, но тут же исчезла, и дверь закрылась.

– Кто готов променять сытое пузо и тёплый камин на буйство лавы в глубоком подземье, на битву с невиданными в Гимбле тварями, на сражения с вероломными а-рао? На возможность найти самые красивые драгоценные камни и когда-нибудь добраться до наших утерянных городов? И пусть взамен вам никогда больше не придется набить пузо вкусной жратвой и залить зенки ледяным пивом? Кто готов? Ну? Кто со мной? Кто из вас?

– Я! – в наступившей оглушительной тишине поднялся на ноги Гилли Обжора, едва не свалив стол объемным брюхом, которое нависало над веревкой, подпоясывающей вишнёвую мантию. – Я пойду с тобой! Уж сколько лет я жажду знатных дел и добрых свершений!

Вмиг развеялось звеневшее в воздухе величие, пропало в груди гномов ощущение своей ничтожности перед этим величием. Харчевня содрогнулась от хохота, аж камень загудел, и огонь в камине испуганно присел, звонко отдалось эхо от тонкостенных эльфских кувшинов, там и сям расставленных на полках для красоты.

Сильно пошатнувшись, Гилли нетрезво икнул и вдруг выхватил из ножен за спиной длинный изогнутый клинок. Сидящие поблизости шарахнулись с негодующими возгласами, но Обжора, не обратив на них никакого внимания, вскочил на стол с неожиданной ловкостью, даже не запутавшись в полах своей дурацкой мантии, и мощно пнул кружку. Та ударилась в стену и разлетелась на обломки, жалобно хрупнув.

– Думаете, я ничего не стою, да? – взвизгнул Гилли, взмахнул мечом, и ближние к нему гномы вскочили, уронив табуреты, отбежали подальше.

Что за день буянов сегодня? Может, Тисалги подливает в пиво мочу бешеных крыс?

А Обжора принялся вертеть в руках клинок, выкрикивая что-то пылкое и неразборчивое – гномы так и ахнули в один голос, и Тисалги аж рот открыл, и Кьярум так высоко вскинул брови, что глубокая складка на его лбу стала почти незаметной.

Клинок в руках Гилли танцевал и, казалось, извивался, как извиваются глубинные черви хробоиды, случись им упасть на горячие от лавы камни. Обжора легко и ловко перехватывал меч – одной рукой, другой, и всё его грузное тело стало продолжением этого клинка, оно танцевало вместе с оружием, вместе со струистыми складками вишнёвой мантии, вместе с отблесками огня из камина на клинке.

– Я – Гилли! – кричал Обжора. – Я Гилли из рода воинов!

Клинок сверкал и мелькал в его руках, выписывал восьмерки и немыслимые загогулины, рукава мантии хлопали, как крылья птиц, которые водятся наверху, за пределами Гимбла, как крылья драконов, которых воины из рода Гилли выгнали когда-то из глубин подземья.

– Я – не канарейка! – орал он. – Я не мышиный помёт! Я пойду в подземье! Пойду!

Никто потом не мог сказать, сколько длилась эта пляска стали – вечность или миг, но, когда Обжора наконец остановился, его квадратное пухлое лицо покрывал пот, капли стекали по вискам с вытатуированными на них наковальнями, и даже стянутые в хвост пегие волосы потемнели от влаги у корней.

– Ну что? – с вызовом спросил он Пеплоеда, с трудом переводя дыхание и глядя на него сверху вниз. – Возьмешь меня с собой? Туда! – он махнул рукой с зажатым в ней клинком, и Тисалги нырнул под стойку. – К бурлящим пропастям и стынущим в недрах костям предков! А? К городам в руинах, к а-рао во мраке!

– Лучше ворона в руках, чем дракон в жопе, – решил Кьярум после короткой запинки и вытер лоб рукавом. – Я буду биться в подземье рядом с тобой, Гилли Обжора из рода воинов.

Они вышли из харчевни вместе – ловкий толстяк в дурацкой вишнёвой мантии, поправляющий перевязь с мечом, и посеченный шрамами воин, который не дождался клича, зовущего в новый поход, и бросил клич сам.

В «Дохлом лучнике» еще какое-то время было тихо, и гномы не желали поднимать взглядов друг на друга, а потом открылась дверь, впустила с Перекрестка запах серы, крики торговцев и нового посетителя – молодого и вечно лохматого Дарея Липучку. Он с недоумением оглядел насупленных гномов, громко затребовал кувшин самого холодного пива, а Тисалги залихватски грохнул на стойку кувшин и заявил, что пиво без копчёного эльфского сыра – деньги на ветер. Другие гномы поддержали Тисалги одобрительными выкриками, все вокруг заулыбались, и сразу всё в «Дохлом лучнике» снова сделалось как прежде.

* * *

Одна створка окна была открыта в ослепительный день, и белый свет падал на фигурную нижнюю часть рамы: десятки маленьких балясин. Илидор видел такие на лестницах в Шарумаре. Но кому потребовалось вырезать балясины на оконной раме? Аккуратные, круглые и крошечные, с палец размером. Вторая створка оставалась прикрытой, безжалостный дневной свет заливал растрескавшуюся древесину со следами меловой краски. Вверху шевелилась от воздуха занавеска.

Чем-то Илидору не нравилось это окно, он хотел шагнуть вперед и закрыть его, но почему-то не мог двинуться с места, никак не мог двинуться, а потом вдруг понял, что уже поздно, и в тот же миг пробежала по балясинам изломанная тень. А потом в оконном проёме возник Йеруш Найло – возник весь и вдруг, как неизбежность: длинные худые руки крепко держатся за створки, будто сейчас рванут их на себя и отломают, огромные сине-зеленые глаза на бледном лице с мелкими чертами – две пылающие бездны, тонкие губы улыбаются, вид у эльфа по обыкновению безумный, и улыбка выглядит плотоядной из-за острых мелких зубов. Йеруш Найло настолько тощий, что кажется, будто под темной мантией с откинутым капюшоном нет тела.

– Знаешь, почему рыба уплывает, когда рыбак только подходит к воде? – чуть сдавленным голосом спрашивает он.

Мягчайшие пряди неровно остриженных русых волос, разделенных на косой пробор, качаются у левого глаза и у правой щеки от едва заметного движения эльфа. Пальцы еще крепче сжимаются на створках окна – не то сейчас раскрошат их, не то Найло, взяв створки за точку опоры, прыгнет прямо на Илидора.

Дракон не двинулся с места. Как всегда, когда Йеруш Найло говорил с ним, хотя всякий раз ему хотелось отшатнуться, казалось: еще мгновение – и эльф сиганет к нему безумным не-эльфским прыжком, ударит ногами в грудь, повалит наземь, вопьется в горло острыми мелкими зубами, а потом продолжит взахлеб делиться своими соображениями, нервически улыбаясь окровавленным ртом. Взгляд Найло всегда был жадным, не то голодным, не то сумасшедшим – глядя на него, тонкокостного, с дергаными движениями, легко меняющего настроение, можно было поверить и в то, и в другое. Когда он слишком засиживался в библиотеке или в лаборатории, где изучал поведение разных существ и веществ в воде, то под глазами эльфа залегали синие тени, придававшие ему бесповоротно помешанный вид.

Илидор опасался Йеруша Найло, потому что считал его способным на любую авантюру, на поступки любой степени неприглядности и на самые идиотски нелогичные спонтанные решения. Но в то же время Найло притягивал Илидора тем неизбежным притяжением, которое ощущают любые противоположности, находя друг в друге и собственное отрицание, и собственное же повторение. Эльф и золотой дракон походили друг на друга больше, чем Йеруш Найло походил на других эльфов, а Илидор – на других драконов. Он не кривил душой, когда говорил Конхарду, что Найло, его враг, больше кого бы то ни было в Донкернасе походил на его друга.

Как любой пленник, Илидор с опаской относился ко всем своим тюремщикам, включая Найло, а Найло совершенно не опасался Илидора, считая, будто его, как и других драконов, связывает Слово, и он не сможет навредить, даже если захочет. Но Илидор мог – к примеру, заморочить Йерушу голову. Именно так он и сделал в тот самый день, когда сбежал из Донкернаса. Такова уж магия золота и такова вторая магическая способность золотого дракона – вдохновлять других на поступки, которые прежде казались невозможными. Быть может – заставлять переоценивать собственные силы, утрачивать способность к взвешенному рассуждению. И пусть наваждение быстро проходит, но… иногда всё решают мгновения. Например, когда ты – рыба, услыхавшая рыбака, или дракон, бегущий из Донкернаса.

Камень, который едва не сломал Илидору крыло и едва не сорвал его побег, запустил из камнемета Найло, если Илидор хоть что-нибудь в этой жизни понимал.

– Рыба уплывает, – понизил голос Йеруш.

Он наклонился к дракону, просто вгрызся в его лицо своими огромными сине-зелеными глазами, лихорадочно горящими на скуластом лице, и Илидору снова стоило большого труда не сделать шаг назад.

– Рыба уплывает, потому что очень хорошо слышит рыбака. Звук в воде разносится быстрее, чем в воздухе.

За окном громыхнуло, белое пятно света потухло, тень протянулась за спиной Найло, погладила косой пробор в волосах, и эльф словно почувствовал это, голова его дернулась, пальцы впились в оконные рамы, сжали их, погрузились в них и стали таять клоками серой мглы – не то пепла, не то тучи, не то льда. Потом всё пропало: Йеруш, окно и день, а вокруг Илидора образовалась сплошная серая муть с редкими языками дыма, дракон попытался обернуться и проснулся.

* * *

– Значит, он проявил себя очень хорошо, – медленно повторил Югрунн Слышатель.

Он стоял у оконного проема в своем прекрасном саду, где зеленели, цвели и упоительно пахли всячески лелеемые растения с поверхности. Цветы: пушистые желтые пилании, белые в синюю крапушку радоны, а еще безымянный травяной ковер, в котором временами проклевывался одинокий клевер. И несколько пахучих кустарников: жасмин, тимикой, алидон. Король любил приходить в свой сад, чтобы навести порядок в мыслях или покой в чувствах, и этому удивительным образом помогал один лишь вид растений. Поистине, сад был лучшей задумкой нового архитектора, даже если поначалу и возникало столько сложностей с доставкой земли и саженцев. Зато теперь эльфские и человеческие послы точно знают, чем можно порадовать Югрунна Слышателя: саженцами редких, красивых и, что важно, живучих цветов, а также парой мешков жирной черной земли для их высадки.

Однако сейчас король не любовался своими драгоценными растениями, он смотрел в окно. Уже довольно долго стоял и смотрел в окно очень внимательным, живым и пытливым взглядом, который не вязался с его расслабленной позой: сложенные на животе короткие руки, чуть отставленная нога – опять к утру разболелось колено. Ногтями он в задумчивости барабанил по железной пряжке пояса в форме трона. Над отложным воротом шелковой рубахи ритмично покачивались стянутые в хвост седые волосы – король едва заметно двигал головой в такт какой-то мелодии.

– Он проявил себя великолепно, – подтвердил Ндар Голосистый.

Советник знал, что не сумел произнести эти слова сдержанным тоном, как велит этикет, но какой, в кочергу, этикет, когда посреди Гимбла, прямо в придворцовом саду камней, сидит дракон!

– Вывел группу на давно заваленный отвилок, разобрать оказалось нетрудно, а за ним – разлом с залежами олова. Сами бы мы никогда его не нашли, а дракону всего два дня потребовалось, да и то, как в отчетах пишут, большую часть времени он словно… просто гулял по подземью, изучал то, что видел, и как будто вовсе не помнил про свою задачу.

Король стучал ногтями по пряжке и смотрел вниз, в этот самый сад камней. Смотрел на дракона, сидящего на яшмовом валуне, любимейшем камне самого Югрунна – одна нога свешена с валуна и покачивается в такт неслышному здесь пению, вторая согнута в колене, лицо запрокинуто к бесконечно высокому каменному своду, глаза закрыты, золотые волосы плещутся за спиной, полуулыбка трогает губы. Умиротворение и самодостаточность. Как раз то, чего Югрунн не чувствовал уже, кажется, десятки лет.

Он почему-то думал, что дракон это знает. И знает, что король смотрит на него, хотя, даже если бы Илидор открыл глаза, то едва ли смог различить лицо Югрунна за зеленым стеклом.

Умиротворение и самодостаточность. Не потому ли, что дракон здесь куда больше на своём месте, чем он, Югрунн Слышатель, потомок короля Ёрта – хотя Илидор был рожден вдалеке от этих мест и никогда прежде не бывал в горах Такарона, а предки Югрунна никогда не покидали подземий?

Король поморщился, расцепил ладони, расправил плечи, хрустнул шеей.

– Значит, он, быть может, сумеет отыскать то, что утеряно. Во всяком случае, теперь на это есть какая-то надежда.

Югрунн отступил от окна и принялся вышагивать по вымощенной булыжниками тропе между клумб.

– И, значит, у меня есть причина встретиться с драконом и взять его Слово. Очень хорошо. Дракон поможет нам, мы поможем дракону, ведь ему требуется изучить подземья, это верно? Он не знает, куда должен двигаться дальше, и что ему встретится там, он не сможет долго исследовать глубины в одиночку и долго выживать там один. Нам требуется его умение слышать горы, а ему требуются наши карты, наши знания, наша поддержка, потому что без всего этого дракон не выживет в нынешних подземьях, как бы хорошо он ни понимал Такарон.

Ндар наклонил голову, приложив сжатый кулак к плечу.

– И до тех пор, – добавил Югрунн, – пока мы не объявим, что дракон дал Слово, будет хорошо, если новость о нём не распространится по Гимблу быстро.

– Мой король, все, кто знает о его сущности, предупреждены о необходимости хранить тайну под страхом изгнания в глубинные подземья вместе с семьями, – в который раз за эти дни проговорил Ндар.

– Да. Да.

Югрунн остановился у другого окна и снова стал смотреть на дракона. Дракон полулежал на валуне, опершись на локоть, улыбался каменному своду и пел. Король не мог слышать ни звука, по губам читать он тоже был не мастак, да и не пытался – и так знал, что Илидор поёт о предназначении, которого нет, и выборе, который волен делать каждый смертный, а ведь драконы тоже смертны.

Югрунн перевел взгляд на колонны. Оттуда за драконом наблюдали, пригнув головы, машины-стрелуны, они щурили красные глаза и скалили железные зубы, и из их пастей вырывался пар. Мастера-механисты держали стрелунов за поводки крепко-накрепко, наверняка аж перчатки хрустели от напряжения. Наклонившись к машинам, они что-то успокаивающе говорили в прижатые к головам уши, один механист даже поднял на лоб очки и расстегнул шлем. С того места, где он сидел, дракон не мог видеть машин, а чувствовал ли их, ощущал ли на своей коже их полные ненависти взгляды и каким чувством эти взгляды его наполняли – знал только сам Илидор.

– Но после того, как о нем станет известно, у нас появятся новые трудности, – опять же не в первый раз заметил Ндар. – Конечно, гномы любят тебя, мой король, и многие уже так или иначе знают о пользе, которую успел принести дракон. Они примут его и поверят ему, если ты ему веришь. Но посольства? Но Храм солнца? Как воспримут это люди и, что важнее, как поступят эльфы?

– Он не принадлежит ни людям, ни эльфам, – отрезал Югрунн. – Они знают это. Он ничей.

– Но дракон сбежал из Донкернаса и появился в Гимбле – эльфы не проглотят это молча, мой король.

– Я знаю, – Югрунн махнул рукой, словно отгоняя навозную муху, и тут же его ладонь сжалась в кулак. – А ты знаешь, что для нас это вопрос чести: не дать дракону погибнуть! Не дать погибнуть самому достойному из наших врагов!

2.2

Гномы обычно не обращали особого внимания на Илидора: не так уж мало людей и эльфов ходит по Гимблу, пусть обычно у них и не бывает таких одухотворенных лиц – а он выглядел как человек, вернувшийся домой после долгих странствий или как деревенский ребенок, впервые попавший на городскую ярмарку. И за дни, проведенные в Гимбле, город ничуть не приелся дракону.

Однако сегодня шел по улицам без улыбки, без обычной своей песни, не приветствуя знакомых, которыми успел обзавестись. В Дворцовом квартале он не смотрел на выбитые в стенах статуи гномов-родоночальников, которые обыкновенно любил разглядывать, всякий раз отмечая всё новые детали резнического искусства и удивляясь, какими живыми выглядят каменные лица – словно продолжают безмолвно бдить за потомками и следить, чтобы те не посрамили славных имен своих предков.

Против обыкновения, Илидор не замедлил шаг и на широком Треглавом мосту, чтобы послушать, как отдаётся эхо шагов в пустотелых камнях, не остановился у перил, чтобы посмотреть на тревожный поток тёплой реки Галан и помахать гномам, которые пришли к ее берегам со стиркой или за пресной водой.

Дракон даже не постоял в Храмовом квартале, чтобы послушать пение жрицы, только кивнул ей с натянутой улыбкой – а ведь сегодня пела прекрасная Фодель, и всего несколько дней назад они с Илидором, стоя в этом самом месте, беседовали долго, с огромным обоюдным удовольствием и отнюдь не о вере в отца-солнце.

Размашисто прошагал через Перекресток, не улыбнувшись крикам и пению из харчевен, не перекинувшись словечком с торговцами, не проведя пальцами по завитушкам «счастливого» кованого указателя «Бегуны на север». Бегунная дорога, которую начали строить до войны, так и не была закончена, успели построить только часть тоннелей со стороны Масдулага и часть – со стороны Гимбла. Разработки самих машин-бегунов вели в Масдулаге, но наладить их создание не успели – даже одного работающего бегуна масдулагские мастера не успели собрать до войны. А механисты Гимбла никогда не делали ничего подобного, да и не пытались: транспорт был совсем не по их части, хотя некоторые их боевые машины могли подвезти или поднести хозяина, но скорость у них была не та и назначение – не то, просто кататься на себе они бы никогда не позволили.

Единственная удачная транспортная машина, созданная гимблским мастером, была собрана где-то в глубине подземий неизвестно из чего и сгинула вместе со своим создателем-механистом в последние годы войны. Никто даже не знал точно, где именно это произошло.

«Никто не знает точно», – одними губами повторил Илидор, остановился, тяжело дыша, посмотрел наверх, где терялся в дымке каменный свод. Сжал кулаки. Длинно, затейливо, тоскливо выругался и пошел дальше, глядя себе под ноги. Губы дракона были крепко сжаты, кулаки стиснуты, золотые глаза горели так яростно, что их отсвет падал бликами на ресницы. То и дело он издавал тихий, очень низкий горловой рык, и слышавшие его гномы провожали Илидора недоуменными взглядами: трудно было поверить, что человеческое горло может произвести такой звук. И человеческое действительно не могло.

Он ни разу не поднял взгляд на машины-стрелуны – морды-обрубки, сутулый медвежий силуэт, короткие ноги, укрытые стальными пластинами, три толстых копья лежат в ряд между лопаток, и из-за пригнутых голов кажется, будто через миг копья сорвутся и полетят в цель. Не посмотрел дракон и на стражих змей – плетения из шарниров, шестерней, подвижно соединенных пластин, вечно звякающих, вечно лязгающих, вечно сверкающих злыми красными глазами. Стрелуны стояли на сторожевых башенках вместе со своими механистами, змеи патрулировали улицы, ползая по уступам, нарочно устроенным в скалах за домами. Обычно Илидор не упускал возможности посмотреть на патрульные машины с ехидным прищуром и широченной улыбкой, как бы говоря: я тут, я дракон, и вы мне ничего не сделаете, а если я ничего не показываю вам на пальцах, то лишь из опасения, как бы пар негодования не разорвал вас на маленькие деталюшки – ведь летающие деталюшки могут кого-нибудь поранить. Но сегодня, заслышав звук машины на стене или проходя мимо патрульных башен, Илидор только ускорял шаг и крепче стискивал зубы, так что они начинали хрустеть.