Последняя воля

– Ты что несешь, идиот? Куда прощаться? Вон Семка говорил, клиника какая-то новая противораковая есть. Может, врачи что новое скажут.

– Маш… Клиника, клиникой. Позвони всем, кому сможешь. Хочу каждому сказать пару слов напоследок.

Маша пыталась сдержаться, но внезапно ее лицо стало похоже на лицо ребенка, который провинился, но очень сожалеет о шалости, и расплакалась. Честно. Горестно.

Она опустилась к Карпачеву, обняла его и несколько минут тихо плакала. Потом, подняв голову и посмотрев ему в глаза, сказала:

– Хорошо, Саша, я все сделаю.

Целый день к Карпачеву съезжались люди.

По большей части они заходили, здоровались. Рассказывали две-три истории из своей жизни, как правило, невеселые (видимо, не желая травмировать больного какими-то хорошими новостями на фоне его плохих). В итоге все сводилось к тягостному молчанию, неудобному прощанию и тяжелому расставанию.

Каждому Карпачев пытался дать совет, пожелание или подарок. Почему-то у него в голове появились мысли о том, что все-таки хочется оставить больше следов в своей жизни, пусть и таких мелких. Память – это все, что оставалось от Карпачова в этой жизни, и стало почему-то для него какой-то отдушиной. Объяснить этого желания он для себя толком не мог, остановившись в размышлениях на том, что оставляет частичку себя для каждого дорогого ему человека.

Никаких дорогих подарков он не делал. Однокурснику Толику подарил часы (у Карпачова было их несколько, но Толе, не раз кутившему с ним как в институте, так и в жизни, подарил лучшие), менеджеру Витьке – свои супер удочки. Тот давно хотел купить себе такие, но на спиннинги по пятьсот долларов денег у него явно не хватало, и подарок этот был кстати. И так далее, и тому подобное. Маша молча выносила заранее приготовленные вещи и с тяжелым сердцем передавала их людям. Никто ничего брать у Карпачева не хотел, мотивируя это тем, что «он дурак» и «нечего себе голову дурными мыслями заполнять», но после карпачевского «Это моя последняя просьба к тебе, возьми, будет память», отказать, естественно, никто не мог.

Единственным дорогим подарком была помощь бухгалтеру Кате, которая прошла с Карпачевым весь бизнес путь, практически от кооператива. У той была очень больна и нуждалась в постоянном лечении мать. Карпачев и ранее помогал Кате в этом вопросе, но недавно, вскользь узнал от Маши, что маме необходима какая-то срочная и дорогостоящая операция. Пришедшей сотруднице сказал:

– Катюш, я знаю, что ты откажешься, но это просьба моя последняя к тебе. Очень маме твоей помочь хочу. В сейфе на работе у меня десятка «зелени» лежит. Код 4563. Возьми, пожалуйста, не отказывай.

Катя расплакалась, обняла Карпачева, потом искренне поблагодарила его и как-то странно быстро ушла, видимо, не желая травмировать больного своим плачем и горестным видом.

Семен и Аркадий приехали практически одновременно. В комнате в этот момент сидели Маша с Мишкой, пили чай и обсуждали какие-то незамысловатые бытовые вопросы, упорно желая обходить один единственный волнующий.

Семен зашел уверенно. Быстро поздоровался с Мишей. Поцеловал в щеку Машу и, сев рядом с Карпачевым, взял и крепко сжал его руку.

– Как дела, брат?

– Как сажа бела, – ответил Саша и улыбнулся.

Дальше началось долгое молчание с твердыми взглядами друг другу в глаза.

Аркадий приехал минут через десять после Семы. Так не планировалось. Маша вообще долго настаивала, чтобы они не пересекались во встречах, и Карпачев был с этим полностью согласен, помня о «теплых» отношения его друзей. Но видимо, судьба все-таки свела их вместе в одно время.

Аркадий зашел спокойно, как-то виновато. Махнул головой Маше, пожал руку Мишке, после чего подошел к кровати Карпачева.

Сема взглянул на него, нехотя поздоровался и, тяжело вздохнув, встал, уступая место вновь прибывшему гостю.

Аркадий сел на стул, положил свою руку на руку Александра и, так ничего не сказав, видимо, от волнения и горя, молча, сжав губы начал смотреть на него и медленно кивать головой. В глазах его собрались слезы. Говорить было тяжело.

– Ребята, – начал Карпачев, – Вы самые дорогие люди в моей жизни. Жалко, Серега не прилетел еще, но ему я отдельно все скажу. Не горюйте. Мне от этого еще тяжелее. Мы вместе прожили хорошую и интересную жизнь. Вы честные, настоящие люди, и я рад, что судьба свела меня с Вами. Любите друг друга, не ссорьтесь, помогайте, в конце концов. Как видите, я уже больше не смогу помогать Вам, так что в память обо мне держитесь друг друга хоть как-то.

В этот момент дверь комнаты открылась, и зашел Сева с Пашей.

Честно говоря, Карпачев многое хотел сказать собравшимся, но почему-то не захотел это делать при соседях, присутствие которых на этой беседе считал почему-то лишней. Нет, он вполне был рад видеть Севу, но семья – семьей, близкие друзья – близкими друзьями, а соседи – соседями.

Карпачев вздохнул и поздоровавшись за руку с пришедшими перевел разговор на другую тему.

Какое-то время поговорили о футболе, политике, жизни в Харькове и как всегда тяжелой экономике. Когда все темы для разговора были исчерпаны, и стало ясно, что пора расходиться, Карпачев сказал:

– Ребята, у меня есть последняя просьба, так сказать, воля последняя. Понимаю, просьба дурацкая, но на то она и последняя, чтобы быть дурацкой. Как похороните меня. На второй день, когда завтрак несут, не плачьте. Не надо воды этой. Принесите лучше вискарь мой любимый «Дюарс», 15 летний, и поставьте «Let it be» Битлов на телефоне. Тресните, помяните дела наши хорошие да цените друг друга и собирайтесь хоть иногда.

– Дурак ты, Саня, – сказал ему Сема, но больше ничего добавлять не стал.

Аркадий махнул головой. Миша отвернулся к окну. Маша вышла из комнаты.

– Повторяю: не реветь, виски и песня. Все марш отсюда! Через недельку заезжайте.

Сказал и улыбнулся.

– Хотя, нет. Сема, задержись.

Все вышли, Маша с Мишей пошли провожать гостей, а Семен подошел к Карпачеву и присел на стул возле кровати.

– Сем, ты же понимаешь, что это все…

– Саня…,– начал Семен.

– Подожди, не перебивай меня. Сем, присмотри за моими. Ты мужик серьезный, а они, сам понимаешь, без меня пропадут. Особенно прошу, помоги Мишке с бизнесом. Серега тот сам справится. Его ум на компьютеры заточен, нам самим с тобой да этого далеко, а вот Мишке точно с бизнесом помощь нужна будет. Ну, точно, как меня не станет, отожмет кто-то. Вокруг же одни гниды, а на тебя я могу положиться. Пообещай мне, что поможешь ему.

Семен сурово, по-мужски, посмотрел в глаза другу и ответил:

– Обещаю, Саня.

– Ладно, Семка, иди. Заскакивай на неделе.

– Обязательно, братан. Держись.

Они пожали руки, и Фаранчук ушел.

Карпачев остался один и за долгое время первый раз заплакал.

Примерно через несколько минут в комнату вернулся Миша.

– Пап, ты что плачешь?

– Да не, Миш, то я так, глаза от лекарств слезятся. Присядь.

Миша сел на стул, на котором только что сидел Семка.

– Миша, я понимаю, что тебе тоже трудно, но дослушай меня, не перебивай. Я долгое время строил свой бизнес. Было и тяжело, и прекрасно, но это дело всей моей жизни. Понятно, что Вас – мою семью – я люблю больше всего на свете, но мое дело – это, понимаешь, ну как еще один ребенок. Я вот лежу, то о вас думаю, как Вы жить без меня будете, то думаю о том, что с компанией моей будет. Миша, развивай ее. Ты все умеешь, я всему тебя научил. Ты обязательно со всем справишься. Если что, обращайся к крестному, он обещал помочь. Главное, не продавай ее. Она и тебя, и мамку, всех Вас прокормит. Хорошо?

– Пап, да хорошо, конечно. Я все сделаю, как ты говоришь.

– Ну вот и ладненько, Миш. Иди к маме. Дай чуть отдохну…

Прошло несколько дней. Боли усиливались. Карпачев уже напрямую просил давать ему болеутоляющие почаще, много спал и практически уже ни о чем не думал. Снов он своих не помнил, машинально что-то ел из ложки у Маши. Потом его часто рвало и боли усиливались.

Как-то ночью он внезапно проснулся и посмотрел в окно. Луна светила прямо в комнату и озаряла ее своим светом. Все как-то серебрилось, и было очень необыкновенно. Карпачев встал и подошел к окну. На небе было миллион звезд. Ветерок шевелил деревья в саду и водную гладь озера.

«Боже, как красиво, – подумал Карпачев, – в каком же всё-таки красивом месте я живу».

На душе было легко и спокойно, как, пожалуй, не было никогда в жизни.

«Сучья болезнь. Эх, выйти бы сейчас к озеру, пройтись. Блин, а вот возьму и пройдусь».

С этой мыслью Карпачев подошел к двери и взялся за ручку. Ну, как взялся, попытался.

Рука прошла через ручку, как через дым от костра. Карпачев повторил попытку. Попытка повторила результат. Уже аккуратнее Александр попробовал дотронуться до нее пальцами. Ничего не изменилось.

– Машааа, – позвал Карпачев жену. Однако тут же вспомнил, что Маша уже пару месяцев спит в гостевой спальне, не желая стеснять мужа.

Александр повернулся к кровати и увидел то, что надеялся не увидеть никогда…

На постели, широко раскрыв глаза и рот, свесив одну руку вниз, лежал он сам.

Тело было наполовину раскрыто, и было понятно, что последним движением Карпачев сбросил с себя одеяло на пол, так что теперь были укрыты только его таз и ноги. Само тело чуть подсвечивалось голубым, мерцающим светом. Создавалось впечатление, что Александр представляет собой огромный воздушный шар в форме человека, наполненный внутри наэлектризованным, голубым газом. Внешне это выглядело даже красиво, и на какой-то момент Карпачев даже залюбовался процессами, происходившими в его теле, забыв о сути случившегося.

Присмотревшись, он увидел, что сквозь так называемую кожу он свободно может видеть органы в своем теле, элементы скелета и тому подобное. Совместно всю картину физиологии тела он рассмотреть не мог, так как, сосредотачиваясь на каком-то отдельном органе, он переставал отчетливо видеть другие. Так, продолжая изучать свое строение, он заметил необычное явление, явно выходившее за непонятно кем предусмотренное строение тела. На некоторых органах, костях и сосудах виднелись и пульсировали разного размера черные наросты. Они производили впечатление живых организмов, таких себе слизней, присосавшихся к костям и органам. Слизни были разного размера, явно злые и агрессивные. Одни, более мелкие, отростками своего тельца ощупывали окрестности органов вокруг себя. Другие, более крупные, имели серьезную корневую систему, буквально врастая в части внутренних органов светящегося Александра. Были и такие, которые своими щупальцами пытались проникнуть в тельце иного слизня, пытаясь выжить его с охватываемой им территории. Между ними происходило что-то типа ленивого боя. Кое-где возле присосавшегося новообразования виднелись сморщенные и высыхающие остатки побежденного слизня.

– Ну, здравствуйте, саркомки,– произнес Карпачев.

Почему-то абсолютно безошибочно ему стал понятен собственный диагноз и суть увиденного. Он вспомнил острые боли в животе, в районе печени, которые в последнее время мучили так сильно, что даже мощные болеутоляющие помогали слабо. И тут же разглядел пузатый дышащий гриб, охвативший участок печени и раскинувший корни по всему органу. Вокруг него ссохлось около дюжины более мелких, явно не выдержавших конкуренцию. Сосуды и кости ног покрывало множество мелких созданий, которые липли друг к другу как жуки-солдатики весной, впитываясь в тело и выпивая из него последние соки.

Странно, но Карпачев не испытывал ни боли, ни страха, только какое-то любопытство и, пожалуй, злорадство.

– Ну что, твари,– продолжал беседу с муравейником в своем теле Карпачев, – недолго вам еще кровушку из меня пить, скоро присоединитесь ко мне.

«Налюбовавшись» своим видом, Карпачев задумался, и его посетила необычная мысль. Он протянул руку и попытался сквозь тело своим новым пальцем прикоснуться к одному из слизней. Но в тот момент, когда Александр сделал это, сразу ощутил первую за эту ночь боль, да такую, какой раньше не испытывал даже во время самых сильных приступов болезни. Осознание мгновенно нарисовало картину в мыслях Карпачева о том, что его палец залило огнём, который проник внутрь через отверстия от вбитых гвоздей.

Точнее не передашь.

Александр резко отдернул руку и по привычке запихнул палец в рот, хотя это не помогло ничем. Боль держалась некоторое время, но постепенно ушла, оставив небольшое чувство присутствия на пальце.

В свою очередь создание в теле Карпачова тоже ощутило боль. Оно нервно задрыгалось, затем несколько раз сильно раздулось, при этом увеличиваясь почти в три раза, а затем сдувалось, уменьшаясь до минимальных размеров. В итоге создание замерло и съежилось.

«Умерло, что ли», – подумал Карпачев – «Эх, жаль, что я раньше так выходить из тела не мог, глядишь, всех бы и передушил. Однако когда он подумал о том, чтобы вновь прикоснуться к своему лежащему телу, сознание, помня боль от предыдущего прикосновения, четко дало понять, что повторить это Карпачев просто не сможет.

В раздумьях над происходящим и созерцая свое тело, Карпачев, видимо, провел достаточно большое количество времени. За окном посветлело, запели птицы, и Александр, оставив свое занятие, вновь подошел к окну.

За окном его ждал, в общем-то, привычный пейзаж.

Любимый пруд, любимая беседка. Яблоня, посаженная лет пять назад, так и не родившая ни разу. Прочие элементы быта двора. Небо было ясным и безоблачным. Погода обещала быть хорошей и радостной. От того, что Карпачев видел вокруг себя каждый день, теперь отличалось только одно необъяснимое обстоятельство.

Далеко, в районе соседнего поселка Рябиновки, примерно с правой его окраины, в небо поднимался четкий прямой столб света. Свет был ярко белым и держался около минуты, после чего постепенно, довольно быстро стал исчезать снизу-вверх и в итоге пропал. Осмотревшись вокруг и, в общем-то, присмотревшись, Карпачев увидел еще несколько подобных лучей, но более тусклых и мелких. Они то там, то сям возникали, то из пруда, то из леса, но быстро сворачивались и пропадали.

«Любопытно, что это?» – подумал Александр, но мысли его были прерваны открывающейся в спальню дверью.

Карпачев повернулся.

В комнату вошла Маша. Увидев мужа, лежащего на кровати, она моментально все поняла и дико закричала.

– Саша! Сашенька! Милый мой! Нет, ну нееееет!

И начало громко навзрыд рыдать. Карпачев захотел подойти к жене и обнять ее. Чувство, родившееся в нем, заставляло его разрыдаться самого, но почему-то этого не происходило.

Обнять Машу не удалось.

Боль от прикосновения к ее телу была просто невыносимой.

Однако, подойдя к Маше, Александр заметил то, что раньше при свете дня не разглядел.

Машино тело напоминало его самого, лежавшего на кровати, такой же воздушный шар, но светилось оно не голубым, а нежно золотистым светом. От увиденного Карпачев замер на месте и начал рассматривать тело Маши. Как и в случае со своими органами, рассмотреть он мог только один за раз. Одежда при этом просвечивалась как клеенка, и узоры на домашнем платье Маши были похожи на рекламный принт прозрачного пакета в супермаркете.

Вот на правом глазу расположился еле заметный паучок. Вообще не похожий на слизней в теле Карпачова. Паучок раскинул еле видные ножки-паутинки и шевелил ими, щекоча поверхность органа.

Карпачев вспомнил, как совсем недавно, в беседе с Машей, та говорила ему о том, что стала видеть правым глазом хуже, чем левым. Саша еще тогда посоветовал жене обратиться к окулисту.

Больше никаких особых новообразований в теле у супруги Карпачев не заметил. Кое-где в золотистых суставах он увидел черные камни солей, а на мизинце и безымянном пальце левой ноги заметил зеленоватую плесень. Когда-то Маша говорила ему о том, что в сырую погоду у нее болят пальцы на левой ноге…

Наблюдая за рыдающей Машей, Карпачев наконец-то четко осознал, что больше никогда не сможет прикоснуться к ней и обнять. Что больше не сможет обнять никого.

Что он умер.

– Машенька, – тихо произнес он.

Маша продолжала рыдать и мужа не услышала.

– Машуля, – более громко повторил он.

Реакция продолжала быть неизменной.

– Машааа!– закричал Карпачев и попытался схватить жену за плечи.

Вновь жуткая боль в руках. Вновь отсутствие реакции у Маши, как на голос, так и на прикосновение.

«Я призрак,– подумал Карпачев, – я чертов дух. И что же мне теперь делать?»

Так Александр и продолжал стоять возле Маши, которая бесконечно жалобно рыдала и за что-то постоянно просила прощения у него.

Видимо, когда закончились слезы, Маша встала с колен и отошла от кровати мужа. Сделала несколько шагов к креслу и рухнула в него. Затем, достав из кармана мобилку, набрала номер.

– Миша! Папы больше нет…

Затем помолчав некоторое время, видимо, ожидая ответа и услышав его, сказала:

– Приезжай скорее, я не могу…

Затем она бросила на пол телефон, закрыла ладонями лицо и вновь начала плакать.

Сын прибежал из своего дома через несколько минут. Войдя в комнату, он подошел к телу отца, сел на стул и горестно тихо заплакал.

Карпачев подошел к сыну и с любовью посмотрел на него. Тело Миши светилось золотым, как и Машино, ну может, было чуть более светлое, хотя это могло и показаться. Карпачев тщательно осмотрел его, но ничего подозрительного или инородного не увидел. Единственное, что нарушало мерцающую золотизну тела, была трещина в кости правой ноги Миши, которая, видимо, осталась у него в месте детского перелома, который тот получил в результате падения с дерева. В этом месте, вокруг кости, вился розоватый ручеек. И все.

Миша встал. Подошел к матери. Обнял ее. Некоторое время они плакали вдвоем. Потом Миша достал свой айфон, набрал номер и долго ждал ответа.

– Приезжай, Серега. Папа умер,– единственное, что он сказал.

Потом он что-то долго слушал от Сергея. Положив трубку, Миша сказал:

– У него завтра подписание какого-то контракта. Сказал, закончит и прилетит. Хоронить-то когда будем? В милицию надо вообще-то позвонить и врачам. Дяде Семе позвонить еще надо, да и вообще всем. Мам, ты посиди, я сам все организую.

Серега вышел из комнаты, а Маша продолжала сидеть в кресле и смотреть на тело Карпачова, периодически начиная плакать.

Примерно через полчаса в комнату зашла Люба, жена Севы. Зайдя, она не стала подходить к покойному, а сразу подошла к вставшей с кресла Маше и обняла ее.

– Господи, Машенька, какое горе, какое горе!

И они вместе заплакали.

Тело Любы светилось золотым, но почти на всех ее суставах, особенно пальцах рук и коленях, каждая косточка была покрыта красноватым мхом. Мох шевелился и дышал.

Об артрите соседки Карпачев знал давно, но только сейчас понял, как это выглядит на самом деле.

Затем время потекло одновременно и быстро, и медленно. Сначала приехали милиционеры. Начали что-то говорить об осмотре, о справках, о разрешениях на похороны, однако приехавший за ним верткий худой парнишка быстро все вопросы решил, и милиционеры уехали. Затем этот же молодой человек разобрался и с приехавшими медиками. В итоге он забрал из комнаты Мишу и Машу, и они ушли.

Люба принесла из другой комнаты тряпки. Завесили висевшую на стене плазму и зеркало на Машином трюмо возле кровати. Зажгли свечу.

Карпачев смотрел на это все как-то отстраненно. Он много раз был на похоронах и все подобные действия так или иначе в своей жизни уже видел. Но вот чтобы эти манипуляции проводились с ним, увидеть даже не ожидал.

Через некоторое время в комнату зашла еще одна соседка по улице – Маринка. Маринка была младше Карпачева лет на десять. Иногда Александру казалось, что та не прочь замутить с ним роман. Периодически она то словом, то действием флиртовала с Александром при общении, которого невозможно было избежать, живя на одной улице. Маринка была, в общем-то, симпатичной женщиной, но Карпачев, во-первых, любил свою жену, во-вторых, гадить там, где живет, не собирался, ну а в-третьих, о Маринке ходили различные слухи, которые позволяли думать о ней как о доступной женщине. В связи с этим Александр ограничивался короткими шуточками и ответами на ее поползновения и грани дозволенного не переходил.

В подтверждение слухов, Александр заметил в золотистом свечении Марины странное образование. Внизу живота у нее двигались несколько коричневатых, достаточно толстых, с палочку для суши, червяка. Они кружили в медленном танце вокруг низа живота, иногда присасываясь к стенкам одного из органов, и в этом месте образовывалась небольшая язвочка. Однако червячок долго к стенкам, судя по всему, матки не присасывался. Казалось, он впитывает в себя что-то и отсоединяется, продолжая свой путь дальше. Ранка от укуса почти мгновенно затягивалась. Однако одна из таких ранок явно уже давно была не затянутой и продолжала оставаться отрытой. Из нее сочился золотистый, в цвет телесному сиянию сок, и червячки иного подплывали к «источнику» и пили его, не напрягаясь на новый укус.

– Ну что, обмывать нам досталось, Мариш, – сказала Люба.

– Ну, да, родне ж нельзя.

С этими словами она начали раздевать Карпачева.

Тот стоял и молча смотрел, как его оголяют две женщины, которые никак не могли увидеть его раздетым в жизни. Карпачеву стало жутко неприятно смотреть на то, что происходит. Вот сняли его пижаму, вот стянули памперс с тела…

«Ё-моё, да я обделался! Видимо, под конец. И они все это видят… Господи, стыдно-то как…»

Но женщины бойко справлялись со своими задачами и вскоре Карпачева переодели в принесенный Машей костюм. Положили на кровать. Принесли икону. Зажгли новую свечу.

В процессе всего дня Машу поили успокаивающим, а Миша, особо не любящий выпить, к концу дня стал изрядно пьян.

Все это Карпачев мог наблюдать в изменениях цвета тела и появлениях новых образований.

Успокаивающие таблетки, а затем и микстуры, которые Люба давала Маше, после приема и попадания в желудок превращались в сероватый дымок, который расходился во всему телу, оседая почти во всех его частях и превращая золотистое сияние Маши в буроватое. Основная часть дымка скапливалась в мозге, оседая на его извилинах.

Алкоголь в Мишином теле проявлялся несколько по-другому. Попадая в желудок, он стремительно разливался по венам быстрыми, сизыми потоками, после чего охватывал почти все его участки. Постепенно, не быстро, в течение дня, часть синеватого вещества скапливалось в икрах и коленях ног, частично в суставах и позвоночнике, но основная часть также скапливалась в голове, особенно в районе глаз, и становилась похожа на пульсирующее желе.

За целый день Карпачев настолько привык, что уже мертв, что даже подзабыл об этом и наблюдал все происходящее, как странное кино. Больно физически не было, страшно тоже. Несколько раз хотелось плакать вместе с горевавшими родными, но плача как такового не вышло. Однако вечером, когда все уже разошлись, и в комнате стало невыносимо тихо и безлюдно, единственным движением, нарушавшим спокойствие воздуха, была горящая свеча. Карпачеву стало сначала грустно, а затем интересно: что же с ним будет дальше.

Сидеть и смотреть на свое лежащее, по-деловому наряженное тело он не хотел, да уже и не мог.

Карпачев подошел к двери и, не останавливаясь и не сомневаясь, шагнул сквозь нее. Чувство было, как будто он прошел в темном подвале через стену плотной паутины. Но ощущение было быстрым, и Карпачев свободно оказался на другой стороне двери.

Пройдя через дом, он задержался на кухне, где за столом сидел Миша, допивая остатки водки. Сын сидел молча, не плакал и о чем-то сосредоточенно думал, считая какие-то цифры на калькуляторе.

«Дорого, наверное, хоронить меня. Подбивает бабки. Ну, да пусть. Денег ему хватит в любом случае. Это его первые самостоятельные заботы. Теперь он глава семьи. Молодец».

Не желая дальше наблюдать за стараниями Мишки, Александр вышел прямо через стену кухни во двор.

На улице было тепло. Луна освещала двор, и Карпачев решил пройтись к пруду.

Проходя мимо зарослей хвойников, он заметил Севиного кота – Тимку. Заметил его, потому что тот светился нежным золотистым светом. Тимка притаился за одним из кустов и явно собирался напасть на мелкую, поблескивающую желтым мышь примерно в метре от себя. Резкий бросок, и мышка уже в зубах у кота.

Тимка схватил тело мышки и рванул в сторону своих владений, а на месте трагедии осталось серое подобие пойманного животного. Мышка заметалась по кругу, подпрыгивая и прижимаясь к земле. Потом успокоилась, стала на задние лапки и замерла. В этот момент с неба к мышке опустился тоненький белый лучик. Мышка взглянула на него и сначала медленно, а затем быстрее рванула за ним вверх к небу. Уносясь ввысь, она забирала лучик с собой.

«Интересно, – подумал Карпачев,– мышка, что же, унеслась в свой мышиный рай? Странно, а почему этого не происходит со мной? Видимо, мышка заслуживает этого больше, чем я».