Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

И почему-то, если она приходила на час, так ей за час и платили.

А как можно жениться на ком попало? Почему решил, что пять дев жениха любят больше, только догадавшись взять с собой масло? Разве любовь измеряется маслом? Может, подсказал кто… А если дева бедная и нет у нее запасов? На месте пяти дур она бы радовалась, что не придется с пятью умницами делить такого мужа.

А как горчицу с деревом перепутать? Горчица редко вырастает выше колена. Или оставить плевелы в посевах? Да они дважды осыплются семенами, пока пшеница вызревает, созревают они в два раза быстрее. На второй год про поле можно забыть, все равно ничего не вырастет, кроме плевел.

От описаний Бога ей становилось не по себе, но в жизни так оно и происходило. Дал Бог Упырееву на одну ферму, а он себе десять построил. Не сам, конечно, за счет людей, которым Бог ничего не дал. И получал Упыреев в сотни раз больше, чем работники, а платил, кому сколько хотел. И благоволил только тем, кто его умасливает. Хороший человек, плохой – ему без разницы. Самые поганые люди в деревне были у него в чести. И, поскольку заступиться за нее было некому, ей от этих людей больше других доставалось – угождали таким образом Упырееву.

И совсем она не понимала, когда Господь Йеся учил чужими и неправедными богатствами наживать друзей. Ей это казалось какой-то чудовищной ошибкой, может, исказили его слова? Где честь, где совесть, где взаимовыручка, мудрость, наконец?! Или тот же должник возьмет ли на работу распорядителя, зная, как он обворовывал хозяина? И перестанет ли распорядитель воровать? Кузнец господин Упыреев первым убил бы ее, начни она его обманывать, но разве ставил ее, честную и порядочную, распорядителем?

Неудивительно, что ни Бог, ни Спаситель Йеся ни разу ей не помогли. Они любили таких, как кузнец Упыреев. Тогда господин Упыреев прав, ему прямая дорога в Рай, с таким Богом и Сыном он им точно понравится.

Ну а ей туда зачем? Для нее такой Рай – сущий ад.

Но, как оказалось, она и Дьяволу не нужна, он тоже Упыреевым благоволил. С таким отношением свыше, лучше прожить жизнь атеисткой, а после умереть и забыть эту жизнь, как кошмарный сон.

Дорога вела все дальше и дальше: мимо вспаханных и не вспаханных полей, мимо ферм, с отощавшей за зиму скотиной, мимо обширных лугов с цветущей мать-и-мачехою и подснежниками, мимо деревень, лепившихся друг к другу.

И мимо шахты.

Сердце болезненно кольнуло…

Однажды к ней в дом постучал хорошо одетый седовласый господин. Попросил воды, спросил дорогу. Разговорились. Когда-то он жил в их деревне и много расспрашивал о жителях, а когда узнал, что в деревне совсем нет работы, разве что на ферме у господина Упыреева, пригласил на работу в райцентр, и даже пообещал комнату в общежитии. Думала, рекрут. Бывало, приезжали и сманивали людей на заработки в далекие края. И только потом узнала, что господин этот – владелец всех горнорудных шахт в округе.

Работа оказалась не пыльная – помощница секретаря в конторе, на ближайшей к деревне шахте. Тут же нашлись завистники и сплетники, но с обязанностями она справлялась, придраться, до поры до времени, было не к чему. И даже с коллективом сложились хорошие отношения – хвалили ее.

Пока ни с того ни с сего, прямо посреди дня, у нее не случился обморок…

Почему-то сразу решили, что она заснула, в болезнь никто не поверил, и в тот же день ее уволили, как будто никто никогда на работе не отключался.

Совпадение, конечно, но все изменилось именно в тот проклятый день…

Болезнь оказалась серьезнее, чем она думала. Она и раньше не умела видеть образы, а тут…

Черная ночь казалась ясным днем, когда она смотрела на свою память. Воспоминания, как будто стерли, и на многие вещи она начала смотреть иначе – словно ее подменили. То вдруг о принце на белом коне помечтается, то о землях с садами, то дворцы на уме, а про себя начала забывать: белье в тазу оставит, чайник на плите, сон навалится, будто кома – сутки спит и не высыпается, тело ломит, голова тяжелая. И сколько бы в больницу не обращалась, ни один врач определить болезнь не смог. А домишко как будто понял, что остался без хозяйки: начал гнить и проваливаться под землю. И никто после того случая не приживался в доме: ни кошки, ни собаки – болели, умирали или терялись. И люди словно вычеркнули ее из жизни, если не хуже, похоронили: ее или не помнили, или злоба лилась через край. Друзей и так было немного, а после того дня и они отвернулись.

Наверное, тогда она и почувствовала, как незримо вмешивается в ее жизнь чужая воля. Прежде, чем что-то происходило, она предчувствовала беду, и что бы ни делала, отвести беду не получалось. Как будто какая-то неведомая, но вполне реальная сила решила сжить ее со свету, перекрывая все пути-дороги. Она точно знала, что тот обморок и потеря памяти как-то связаны между собой, но доказательств не нашла.

В конце концов, она списала тот случай на микроинсульт. День был жаркий, работы много, а предчувствия – на фобию, связанную с тем, что ее отовсюду гонят. Давно известно, если человека невзлюбили, молва бежит впереди него, а если невзлюбили Благодетели, тут хоть носом землю рой, не поможет. Такое место потерять – испорченная репутация на всю оставшуюся жизнь. Единственное, о чем она жалела, что подвела хорошего человека, не оправдала доверия. Хотелось попросить у него прощения, оправдаться, но служба охраны ее на порог не пустила, а вскоре тот человек умер, а где похоронили, осталось тайной за семью печатями.

Железо быстро содрало кожу, въедаясь в плоть. Но стоило уловить на себе взгляд Дьявола, как зубы стискивались сами собой, а боль начинала существовать в четвертом измерении. Она как будто видела ее со стороны, чувствовала, как море, как несет ее на плечах, и когда не хватало сил терпеть, украдкой совала в карман руку, разминая онемевшие от посоха пальцы, или срывала листья подорожника, прикладывая к мозолям на стопах.

Хуже, когда Дьявол на привале, единственном за день, легко оторвал небольшую краюшку от железного каравая и заставил съесть…

Последние зубы остались там, в траве.

Беззубая, она выглядела еще страшнее, чем уже была. А Дьявол, не зная жалости, лишь посмеивался, многозначительно посматривая в сторону холмов.

«Не буду молить о смерти, не буду!» – мысленно молилась Манька самой себе, отсчитывая шаги и поминутно меряя взглядом расстояние до холмов, за которыми пророчество Дьявола осталось бы неисполненным. И когда стон готов был сорваться с губ, обглядывалась назад, удивляясь, как смогла за полдня пройти расстояние пяти дней.

Наконец, достигли незнакомого селения на вершине последнего обозначенного Дьяволом холма. Осталось спуститься. На небе уже зажглись звезды, и Дьявол, заметив прошлогодний стог соломы на краю деревни, предложил остановиться на ночь.

Она молча кивнула и кинулась к стогу, и, едва взобравшись на солому, рухнула мертвым сном.

Разбудил ее звон колоколов: чуть в стороне, за полем, на краю кладбища, располагалась небольшая красивая церковь с золотым куполом. Было раннее утро, но белесое небо быстро голубело до той глубокой лазурной синевы, которая бывает в преддверии ясного дня, в воздухе густо пахло пирогами и свежеиспеченным хлебом, сладковато-приторно благоухал распустившийся за ночь ярко-желтый одуванчик, и люди в праздничной одежде со всех концов селения собирались на утреннюю воскресную службу.

Неплохо бы попросить Спасителя Йесю благословить перед дорогой, подумала Манька, пусть не любил, но мог бы, если бы у нее было столько же денег, как у господина Упыреева, но в церковь в рубахе не пойдешь, а все платья Дьявол оставил дома.

Она скатилась со стога.

Дьявол завтракал собранным на поляне ранним щавелем и снытью, задумчиво рассматривая проходивших по дороге людей. Он без слов развернул ее, порывшись в котомке у нее за спиной, вынул из мешка, который она не сняла вечером, железный каравай и соль. Отломил от каравая небольшой кусок – совсем чуть-чуть – покрошил на молодой лист лопуха (Манька подивилась: как ему это удалось?! Он крошил железо с такой легкостью, как будто свежеиспеченную булочку из пшеничной муки… Не сказать, что она обрадовалась, есть-то железные крошки придется ей, но внезапно поверила в то, что каравай съесть возможно), положил рядом пучок нежно-зеленого щавеля, очищенные стебли дикой редьки, насыпал немного соли. После этого достал две тарелки и ложки, и поровну разделил кашу из растолченной и упаренной крапивы на половину со снытью, налил по кружке душистого зеленого чая из молодых листьев смородины и желтых цветков одуванчика.

– Ешь, – придвинул к ней тарелку.

Не часто ей предлагали разделить трапезу, да еще приготовленную не ею.

– Спасибо, – она сняла заплечный мешок, присела на траву. – Видишь, – важно произнесла она, набивая рот, – я не молила о смерти! – каша оказалась и вкусной, и сытной.

– Мы еще не дошли до конца холма, он заканчивается у того леса, – Дьявол показал на полоску леса на горизонте, и в глазу его зловеще сверкнуло, будто на мгновение зажглась молния.

Манька проследила за его рукой – далеко! И мысленно согласилась: тело – неподъемное и разбитое, живого места нет. Выпуская маслянистую липкую жидкость, пузыри на кровоточащих ладонях и ступнях полопались и горели, как будто она сунула руки в кипяток. Она помолилась бы прямо сейчас, если бы знала наверняка, что на этом ее мучения закончатся.

– Подорожник надо набрать, – рассматривая траву, она поискала нужное растение.

– От подорожника будет только хуже. Всякая одежда поначалу мозолит, а потом ничего, привыкают, разнашивают, а кожа в этом месте грубеет, – равнодушно ответил Дьявол.

– Кровь и мясо, кровь и мясо, – Манька растопырила пальцы и попробовала их сжать, показывая Дьяволу.

Дьявол с презрением фыркнул и отвернулся.

Заметив, что он отстранился, Манька уверилась: Отец Фекл, обозначивший Дьявола истинным гадом, был прав – с нее кожа слазит, реки крови льются, а ему хоть бы что!

Точно, Дьявол… Гадом он и был!

И с удивлением задумалась, украдкой разглядывая спутника: как он решился идти с нею? И почему им пугают, если он нестрашный?

Впрочем, Святые Отцы вряд ли его боялись, иначе не стали бы чернить его имя, списывая на него все неприятности и неблаговидные поступки.

Глотнув чай, Манька поперхнулась: чай, на удивление, оказался сладким.

– А вот скажи мне, отчего тебя не любят? Поп наш… – повторить слова, сказанные батюшкой Феклом о Дьяволе, она не решилась, чтобы ненароком не обидеть.

– А с чего им меня любить, если плюю в нутро и оставляю без штанов? Я не враг, но разве друг? Вот, – Дьявол показал на припозднившегося человека – служба уже началась. Человека покачивало из стороны в сторону, он брел в сторону церкви неуверенно. – Кому как не мне знать, что этот убогий господин получил вчера за работу, зашел в кабак, оставил там все до копейки, пришел домой, выместил злобу на жене и, утерев слезу, заснул, как младенец. А сегодня, приняв на грудь для здоровья, идет просить Спасителя подать ему Христа ради. Грубым неотесанным мужиком подойдет к нарисованному на доске портрету, обслюнявит, поставит свечку, выпьет из рук Отца стопочку, закусит печенькой – и уйдет с надеждой, что Спаситель Йеся его не оставит. – Дьявол усмехнулся. – Помяни мое слово, мерзость его пренепременно вознаградит Господь. Голод не тетка – завтра пойдет работать. А после снова зайдет в кабак, и тем же вечером побьет жену – и опять подаст Святому Отцу, чтобы тот отпустил грехи и замолвил за него словечко.

– Что в этом плохого? – пожала Манька плечами, удивляясь, как бездумно человек тратил жизнь.

– С мира по нитке – голому рубаха. Видишь, какой железный конь стоит во дворе? – кивнул Дьявол, с прищуром рассматривая крепкий дом и стоявшего железного коня за церковной оградой на заднем дворе церкви. – Разве есть еще у кого-то такой в деревне?

Манька плохо видела из-за ограды, но, пожалуй, конь был хорош, как у господина Упыреева. Дорого стоил. И дом у Отца был большой, каменный, а при доме скотный двор и двухэтажная баня. Пожалуй, Святой Отец в деревне жил богаче всех.

– Я знаю, что Святому Отцу нет дела до этого человека. И он знает, что я знаю. И когда приходит на ум, что я буду судить его, ему становится страшно. Он знает, что мне не объяснить обман человеческими нуждами и необходимостью. И тогда он страстно желает, чтобы его судил кто-то другой, кто-то похожий на него, кто не назовет его паразитом, не обвинит во лжи, похвалит, что не пустил по ветру чужое имущество, а купил этого железного коня и построил каменный дом.

– На свечки дом и коня не купишь.

– Разве? Свечка стоит от десяти рублей… Умножь-ка на количество прихожан! Покупают ведь не одну и не две, а на всех родственников, и за упокой, и за здравие. А еще пожертвования, свадьбы, похороны, а работы – часок постоять у алтаря. Не работенка, а золотая жила!

– Но батюшкам тоже надо на что-то жить.

– Разве обманом должен человек строить свою жизнь? – удивился Дьявол. – Сколько раз Святой Отец видел Спасителя? Или, может быть, для него великая тайна, сколько выпито крови именем Йеси? Не церковь ли тому виной, что человек остался слеп и глух, лишился знаний, как вычистить мерзость внутри себя? Все дела церкви у него на виду, но, когда смотрит на паству, мерещится ему, что сам он как Спаситель. Паразитируя на убогих и несчастных, разве сам Отец не одержим змеем?

– Ну, это не делает его нечистью.

– Его Спаситель сказал, что он сын Моего Отца, который заключил меня в землю и отдал мне ее в вечное владение. Но разве земля – это грязь под ногами? Это звезды, планеты, пространство – это вселенная. И если вселенная – мой дом, то я – Небо вселенной. Проклиная того, кто дал ему место родиться, может ли он оставаться человеком? Теперь он – пастырь, жнец смерти, делает работу, которую я не могу доверить человеку.

– Но если люди платят, значит, нуждаются в нем.

– Люди нуждаются в Боге. Им нужен добрый Бог, и я их понимаю – но это отнюдь не приближает их к спасению. Моя паства – демоны и бесы – они не от мира сего. Когда селятся в человеке и ведут его, как вола на заклание, рассказывая мне, что нет в нем ничего человеческого, не жаждут, не изнемогают, не знают покоя. Победить их можно только знанием их природы, бесстрашием, и Святой Отец знает, как много скрыто в человеке, и, вместо того, чтобы открыть правду, учится управлять тьмой человека, чтобы заставить поклониться себе и забрать то, что оставили человеку демоны и бесы. Он знает: что скажет человеку во тьме – то и сделает, что прошепчет на ушко – будет на языке. Тьма внутри человека, а Святой Мученик назвал ее Светом, и сеет батюшка ложь, и множит горе, и гноит вас в яме именем Господа Своего, лижет сознание, укрощая строптивых и добывая кровь, чтобы утолить свою жажду и иметь кусок хлеба. Но это все, что у него будет, он не поднимется на Небо, туда, где я.

– А люди, которых он обманул?

– Я не расстроюсь, и не заплачу. Мерзость положу перед человеком, когда встанет передо мной. Хуже, я отдам его моему Отцу, который вне Земли и Неба, и всегда был против вселенной. Может быть, там его встретит Спаситель, который позарился на мои глиняные горшки, настроив их против Создателя.

– А какая тогда тебе выгода от таких людей? – окончательно запуталась Манька. – Почему любишь их, называя помазанниками?

– Большая, нам, Богам, есть что делить! – Дьявол усмехнулся. – Здесь я их радую, а после смерти – они меня. Маня, это тайные знания нечисти, человеческий ум не способен их уложить в сознании без подготовки.

Манька закончила завтракать, Дьявол достал из кармашка рюкзака ножницы и несколькими взмахами руки остриг ей волосы, оставляя коротенький ежик. Манька посмотрелась в зеркальце и согласилась, что так лучше. Голове было непривычно голо и легко. Она собрала обрезки, сложила в костер: негоже оставлять после себя мусор. Дьявол в это время неторопливо собирал котомку, засовывая внутрь соль, мыло, каравай и бутыль, заново наполненную водой до горлышка.

Неторопливо двинулись вниз по холму, удаляясь от деревни.

– Молитвослов, может, возьмем, а то я смотрю, не хватает тебе груза? Сядешь, почитаешь, глядишь – побежит котомка впереди тебя, – подразнил Дьявол, заметив завистливый взгляд, брошенный в сторону церкви.

Знал бы он, что именно так она думала, когда согнулась под тяжестью своей ноши. И о человеке она думала, и о Святом Отце, и о том, что сказал Дьявол. Ну да, ей не повезло, но ведь другие не так живут. Разве мало богатых, счастливых? Разве не в любви жили люди? И каждый имел кров, друзей и пищу. Кто из людей скажет себе: «Завтра мне будет плохо с этим человеком, и откажусь от него»? «Вот завтра и расстанемся» – скажет он, и никому в голову не придет соблазниться угрожающим Дьяволом, который несет какой-то бред. Ей хотелось того же, а то с чего бы идти к Благодетельнице?

Манька шагала за Дьяволом, морщась от боли. Железо уже въедалось в мясо, боль становилась нестерпимой, но дорога под гору оказалась легче. Прошел час, и километров пять остались позади. Со стороны реки с темно-зеленой мутной гладью порывы ветра приносили освежающую прохладу, в глубоком голубом небе, подернутых рябью перистых облаков, заливисто насвистывали жаворонки, и надсадно стрекотали в траве кузнечики. До подножия холма осталось не больше двух километров, а она так и не помолилась – и Манька, превозмогая боль, предвкушая маленькую победу, радовалась солнцу, теплу и зелени.

Обычно в это время года на материк с моря-океана обрушивались шквальные ветры, но только не этой весной. С самого начала, как только сошел снег, погода установилась необычно теплая, солнечная. Даже не верилось, что еще три недели назад кругом лежали сугробы. Согреваясь долгой зимой у случайного очага, она часто с тоской вспоминала лето, а лето, с запахом черемухи и сирени, наступило внезапно, и впереди у нее были три теплых месяца. И если из крапивы можно варить такую вкусную кашу, не пропадет.

И вдруг Манька услышала громкий хрип, похожий на призыв о помощи…

Она замерла и насторожилась, стараясь определить источник звука, с испугом озираясь по сторонам. Без сомнения, стоны шли со стороны лесополосы, которая располагалась за небольшим полем, засеянном озимыми.

Тем больше был ее испуг, она стояла на дороге – открытое со всех сторон место.

Крепко сжимая в руке посох, обошла полюшку по краю, не решаясь сунуться на поле. В тени на дернине утренний заморозок еще не отошел, а в глине могла увязнуть. Прислушиваясь, осторожно приблизилась к источнику звука.

Хрипы и стоны почти прекратились.

– Не двигайся! – внезапно приказал Дьявол, хватая ее за котомку.

От его резкого окрика Манька испугалась еще больше: вздрогнула и обернулась:

– Ты чего? – хотела спросить, но осеклась.

Глаза Дьявола, обычно глубокие и черные, как сама Бездна, мерцали призрачным голубым свечением. Он предостерегающе поднял палец, а потом, зажимая ей рот, медленно развернул.

Тело сковало холодом, вдоль позвоночника пробежали мурашки и выступил холодный пот. Там, где начиналась пашня, лежала девочка, лет двенадцати, едва прикрытая платьем, пропитавшемся кровью. Их разделял только куст разросшегося шиповника.

Манька никогда не видела, как бьются в конвульсии, но, наверное, это было оно: тело девочки вдруг начало сотрясаться, глаза то закатывались, то оживали, а когда она силилась что-то сказать, изо рта текли пенистые кровавые струйки.

Заметив ее, девочка обратила на нее взгляд, наполненный мольбы.

Первым порывом Манька хотела броситься на помощь, хоть и не представляла, чем она может помочь умирающей, но внезапно почувствовала, что не может сдвинуться с места, будто застряла в плотном пространстве.

– Ты ей уже не поможешь, – тихо произнес Дьявол. – Не нужно оставлять следы.

– Кто мог такое сделать? – хрипло, с ужасом, спросила она. Она внезапно сообразила, что убийца находится где-то рядом и мог наблюдать за нею.

– Люди, которые живут в любви, – ответил Дьявол со зловещей усмешкой, отпустив ее.

Пролетел над полем, сдернул прикрывающее тело девочки платье. Оно взметнулось и упало рядом, будто отброшенное порывом ветра. Глубокие и неровные раны рассекали грудь девочки надвое до середины живота. Неестественно торчало вывернутое ребро и неповрежденные внутренности живота, будто кто-то специально желал ей медленной мучительной смерти.

Девочка уже снова хрипела, начинался новый приступ агонии.

– Дьявол, нужно что-то сделать, – Манька была вне себя от ужаса перед убийцей, но и оставить умирающую не могла, сердце разрывалось от жалости.

– Ты не донесешь ее живой, она умрет раньше, – спокойно ответил Дьявол.

Голос его подействовал на нее, как холодный душ. Она и сама понимала, что у девочки нет ни единого шанса выжить. Все нутро ее было залито кровью и смешалось с грязью. Маньке хотелось подойти, чтобы взять девочку за руку, но Дьявол жестом остановил, махнув рукой в сторону открытой пашни.

– Не смей! – загробным потусторонним голосом снова приказал он. – Если обнаружат твои следы, искать как убийцу будут тебя, а ты даже не свидетель преступления.

– Господи, дай ей умереть! – тихо помолилась Манька, обращаясь к Дьяволу. Она только сейчас заметила, что человеческие следы возле тела отсутствовали. Пашня вокруг девочки была девственно чистой, разве что вдавливания, похожие на след большой собаки. В ямки натекла кровь, которая не успевала просочиться в не до конца оттаявшую землю.

– Голову отдам за каждое свое слово, – усмехнулся Дьявол. – Вот ты и помолилась о смерти, – положил руку на лоб девочки, и та как-то сразу успокоилась, вытянулась, улыбнулась, устремив взгляд в небо. Потом, с блуждающей улыбкой на губах, глубоко вдохнула и выдохнула – и так застыла с открытыми глазами, из которых ушла жизнь.

Лицо Дьявола стало брезгливым.

– Человек не видит дальше собственного носа, и как верный пес следует за своими Спасителями, делая падалью все, к чему прикасается. Глупо думать, будто перестанет молотить убогий Сын Человеческий только лишь потому, что миллионы свидетелей помечтают о нем.

Манька всхлипнула, нос заложило, и она готова была уронить слезу, но внезапно до нее дошел смысл слов Дьявола. Она все-таки молила о смерти.

«Никто бы так не смог!» – с пугающей холодностью подумала она, зябко поежившись. Ее все еще колотил страх, уши ловили каждый шорох, глаза невольно шарили по сторонам, и она слышала, как гулко редкими ударами бьется сердце.

– Надо сообщить в деревню, – с дрожью в голосе предложила она, едва держась на ногах.

– Пусть ее найдут свои, – Дьявол закрыл глаза девочки. – Как ты думаешь, на кого они подумают, когда на вопрос, кто видел ее последней, палец уважаемого человека остановится на тебе? Или мечтаешь взвалить на себя ответственность за это преступление? Не думаю, что у убийцы не найдется свидетели, которые подтвердят, что он был где угодно, только не здесь.

Манька молча согласилась и попятилась назад, вернувшись на дорогу по старым следам.

Но не думать о девочке она уже не могла.

Кто мог поднять руку на ребенка, зачем, за что?! И чем дальше она уходила, тем громче слышала голос совести, которая напоминала ей, что она не сообщила, не оправдалась, не помогла, будто была заодно с убийцей. Именно так поступил бы человек, одержимый Дьяволом, с неприязнью замечая его с боку. И чем дальше она уходила, тем труднее давался ей каждый шаг, а тело жгло стыдом и раскаянием, как будто ее сунули в геенну.

Кроме всего прочего, заболела спина, котомка как будто придавила ее, став втрое тяжелее.

– Почему мы бежим? – наконец, не выдержала она, отказываясь идти дальше.

– Ты не бежишь, ты расставляешь сеть мертвецу, который расставил сеть живому. Убийца именно на твою совесть рассчитывал: обольешь слезами, оставишь следы, позовешь на помощь… – он присел на обочину, давая ей время одуматься.

Но Манькино нутро отказывалось принять очевидное.

– Нет, не так учил Спаситель Йеся! Я бросила человека в беде. Ребенка! Как мне жить с таким грузом?! Разве мы не должны помогать ближним?

– Кто сказал, что она тебе ближняя? – изумился Дьявол. – Только потому, что из нее ушла жизнь? А назвала бы ты ее ближней, встретив в деревне с камнем в руке?

Манька уставилась на Дьявола ненавидящим взглядом, размазывая по щекам слезы.

Дьявол осуждающе покачал головой:

– Плохо ты знаешь свой народ и Спасителя Йесю… – он прищурился. – Ученики назвали лжесвидетелями людей, свидетельствующих против Мессии по доброй воле, без принуждения, и ни один не рискнул свидетельствовать в его защиту. Разве кто-то вспоминает сейчас, что судили его старейшины из народа – хранители традиций, первосвященники – хранители знаний, которые приветствовали споры и обсуждения в синагогах, и миротворец Пилат – представитель мировой общественности? Разве они пороли горячку, когда не увидели вины ни в том, что назвал себя Царем Иудейским, ни в том, что исповедовал Царствие Небесное? Говоришь, поступал не так? А разве он подставлял щеку, когда его били, как учил тех, которым собирался стать Царем?