В Великом лесу апачей

Знакомство с героем

Это история Джорджа Кросби – Одинокого Разведчика, рассказанная им самим. Но прежде, чем прочесть эти записи, сделанные мною по его рассказам у камина в моем охотничьем домике, нужно ознакомиться с некоторыми пояснениями.

Джордж Кросби родился и прожил до семнадцати лет в Грире, небольшом поселке, состоявшем из полдюжины семей пионеров, расположенном на реке Малая Колорадо в округе Уайт-Маунтин, Аризона, в 108 милях к югу от ближайшей железной дороги, соединяющей Санта-Фе и Холбрук. Это горная местность: Грир расположен на высоте 8500 футов, а на протяжении одиннадцати миль к югу местность поднимается до высоты горы Томас, вершины хребта – 11460 футов. И здесь, покрывая оба склона Белой горы, находится самый большой девственный лес за пределами Аляски – национальный парк "Лес Апачей". Он занимает примерно сто миль в ширину, а в длину еще больше, и растут в нем миллионы деревьев – вековые ели Дугласа, пихты и белые сосны. Но этот лес открытый – через большую его часть может проехать любой желающий, и он прерывается многочисленными разного размера полянами, покрытыми травой. Его южный край примыкает к резервации апачей "Белая Гора", за которой до сих пор тщательно следят несколько отрядов кавалерии Соединенных Штатов, размещенных в форте Апач. Поскольку эта местность отдалена от железных дорог, большой лес все еще предоставляет кров многочисленным животным и птицам, а его холодные чистые ручьи полны форели. Здесь спортсмен-охотник может даже найти медведей гризли, некоторые из них очень крупные. Есть и черные медведи, и разные олени, а дикие индюки и синие шотландские куропатки встречаются во множестве. Пумы, волки, койоты и хищники помельче также весьма многочисленны, а на большинстве ручьев бобры строят свои хатки.

Поселенцы из Грира – люди сильные. Рожденные и выросшие в горах, все они – женщины, мужчины и дети – выше среднего роста и имеют очень широкую грудную клетку. Они постоянно пребывают в состоянии борьбы с природными трудностями, потому что, живя в сердце Аризоны, проживают в субарктическом климате. Летние заморозки – иногда даже в августе – губят их урожаи овса, а в глубоком зимнем снегу часто гибнет их скот. Но они продолжают там жить, эти горцы. Даже если пропадает урожай и гибнет скот – они не отчаиваются, а начинают сначала. И, пребывая вдали от цивилизации (многие из них даже никогда не видели железных дорог) – они, как ни удивительно, находятся в курсе всех мировых событий. Ведь каждые три недели к ним поступает почта, а они выписывают лучшие журналы и несколько газет и все это читают. И все они – большие патриоты. Когда началась война, их сыновья не стали ждать призыва, а сразу завербовались в армию и в назначенное время уже стояли во Франции перед полчищами гуннов. В то время все женщины и девочки работали на Красный Крест, а мужчины – на облигации Свободы. Через почтовое отделение Грира прошло множество посылок с вязаными свитерами и носками, и каждая облигация была более чем заслужена!

Тогда, в начале войны, Джордж Кросби думал – что же хорошего может он сделать. Сперва все свое свободное время он помогал в работе тем, чьи сыновья были призваны. Но это было не совсем то, чего он хотел – ему хотелось большего. Было бы у него больше силы – он бы и сделал больше. Он долго вынашивал мысль стать бойскаутом – ни одна заметка о них, напечатанная в какой-либо газете или журнале, не ускользала от его внимания. И теперь, читая о том, какой большой вклад вносят они в общую победу, он окончательно решил, что должен к ним присоединиться. Но как он мог сделать это? Не могло быть в Грире никакой организации бойскаутов; он был там единственным мальчиком, не считая двух или трех малышей. В течение многих дней он думал об этом, а затем, не сказав ничего ни матери, ни отчиму, однажды вечером написал такое трогательное обращение мне – единственному знакомому ему мужчине из внешнего мира, которого он знал в далеком Лос-Анджелесе:

Дорогой друг:

Я называю Вас другом, потому что я знаю, что Вы – мой друг. Ваш охотничий домик выглядит сейчас совсем заброшенным: окна забиты, и дым не поднимается из большой трубы. Все мы хотим, чтобы Вы поскорее вернулись. Вы непременно должны сюда приехать, потому что только позавчера, когда я искал одну из наших лошадей вверх по реке, я видел свежие следы большого гризли, а я знаю, что Вы такого ищете. Крупные индюки пьют воду из ручья на склоне рядом с вашим местом.

Дядя Клайв Уилтбэнк пошел на войну, а также Марк Хайс, Генри Батлер, и лесник Биллингсли, и мы очень без них скучаем. Я не достаточно взрослый, чтобы тоже пойти воевать. Но если бы только смог присоединиться к бойскаутам, я тоже смог бы чем-то помочь. Во всяком случае, я мог бы проследить за несколькими странными мужчинами, которые в последнее время появились в этих горах, и, судя по всему, не хотят ни с кем из нас встречаться. Мы даже не знаем, где они поселились. Я хочу, чтобы Вы сделали меня бойскаутом. Я уверен, что Вы можете сделать это.

Ваш друг с гор

Джордж Кросби

Получив это письмо, я сразу переслал его в Феникс, Аризона, другу, который как я хорошо знал, интересовался организацией бойскаутов, и в результате после обмена несколькими письмами, Джордж Кросби стал членом отряда американских бойскаутов Феникса.

Шло время. Настало лето 1918 года, и смотритель национального парка "Лес Апачей" с горестью обнаружил, что приближается сезон лесных пожаров, а у него нет людей, которые могли бы с ними бороться. Большинство лесников и пожарных ушли на войну, а места их заняли совсем не те люди, какие были там нужны. Когда весть об этом дошла до Грира, его жители были сильно обеспокоены. Джон Батлер, отчим Джоржа Кросби, сказал:

– Для нас это очень плохо. Если пожар начнется от удара молнии или по небрежности путешественников, а никто не будет за этим следить и вовремя сообщать о них, то разгорится все так, что весь наш скот погибнет. Тогда мы разоримся!

– Хорошо, я буду за этим следить, если смотритель наймет меня, – сказал Джордж.

– Точно! Для тебя это самое то, – начал Джон, но мать взорвалась:

– Нет! Нет! Джордж слишком молод , слишком неопытен, чтобы браться за эту опасную работу и работать в одиночку. Жить одному в тех страшных горах, где рождаются грозы, бродят дикие гризли и странные люди, от которых неизвестно чего можно ожидать – нет, я не хочу, чтобы мой мальчик был пожарным!

– Но эти неизвестные люди ушли! – воскликнул Джордж. – Рой Хол нашел их брошенный лагерь. Если я не стану трогать гризли, то и он меня не тронет! А насчет грозы я правила знаю – когда она собирается, пожарный должен спуститься с вершины и укрыться в своей хижине. Так что, мама, не бойся за меня; я буду в безопасности!

– Так и будет! – сказал Джон. – И подумай, жена, о том, какую пользу принесет он своей стране, как раз тогда, когда она так в этом нуждается! А теперь, когда он стал бойскаутом, от него можно многого ожидать. Для него это шанс сделать большое дело!

Мать вздохнула.

– Я не возражаю, сказала она. – Я не должна была говорить что-то против. Если мой собственный младший брат может оказаться перед гуннами во Франции, то будет справедливо, что мой юный сын должен встретиться с намного меньшими опасностями в этом "Лесу Апачей"!

Когда лесной смотритель Фредерик Уинн в Спрингервилле получил письмо Джорджа с просьбой назначить его в пожарную охрану на ближайший сезон, он сделал глубокий вздох; это был вздох облегчения. Он поторопился домой из офиса, чтобы сказать госпоже Уинн, что Джордж Кросби будет пожарным, а потом подозвал свою большую черную лошадь, чтобы проехать на ней восемнадцать миль по пустыне и густому лесу, отделяющими его от Грира, дать Джорджу необходимые указания и сказать, что его жалование будет девяносто долларов в месяц.

Ну ладно! Я уже достаточно сказал. Теперь, сделав это введение, я разрешаю самому Джорджу рассказать свою историю, которую я счел достаточно интересной. Может быть, я недостаточно полно его описал. Что ж, я вместо этого могу показать вам его фотографию. Посмотрите только, каким высоким он был и как хорошо был сложен для своих семнадцати лет, и какая широкая у него была грудная клетка! Вот такие люди рождаются и растут на высоте 8500 футов!

Глава I

Один на горе Томас

Было 28-ого мая, когда смотритель Уинн приехал к нам из Спрингвилла и сказал мне, что я могу быть одним из его пожарных, и что он поместит меня на горе Томас. Это самая высокая наблюдательная станция во всем лесу; именно этого я и желал больше всего, но даже не смел об этом просить. Я думал, что это место будет, скорее всего, занято каким-нибудь опытным пожарным. Дважды за свою жизнь я был на горе Томас, но каждый раз не более одного часа, и это было такое интересное место, что я страстно желал получить возможность провести там больше времени. В девять часов утра 1 июня все работники пожарной охраны были обязаны телефонировать смотрителю в Спрингервилле, что они находятся на своих наблюдательных станциях и готовы исполнять свои обязанности. Таким образом, у меня было только два дня, чтобы собрать все необходимое для работы на весь сезон, и еще день, чтобы добраться до маленькой хижины пожарника под самой вершиной горы Томас. Моя мать и моя сестра, Ханна, упаковали одежду, которая мне будет нужна, белье, полотенца, посуду и запас провизии; сам я сделал для себя хороший спальный мешок, сшив вместе два лоскутных покрывала и толстое одеяло и сделав для них чехол из толстого холста. До этого времени моим единственным оружием было небольшое ружье 22 калибра; оно было достаточно хорошим для того, чтобы стрелять индюков, белок, и даже койотов. Но теперь мне нужно было настоящее ружье, и моя мать сказала, что я могу взять Винчестер 30-30, принадлежавший моему дяде Кливленду. Я осмотрел его и убедился в том, что оно , было прекрасно смазано, а внутренняя часть ствола блестела, как новенький серебряный доллар. Я обещал, что буду поддерживать его в том же состоянии.

В последний день мая, сразу после завтрака, дядя Джон – так я называл своего отчима – и я погрузили мое имущество на двух крепких лошадей, и затем мы сами сели в седла и отправились на гору Томас. Мы поднялись на Амбарон Пойнт, где начиналось поле, на котором мы сеяли овес, и между восточным и западным притоком реки прошли семь миль через леса и луга, дойдя до восточного притока, где она, вытекая из узкого каньона у подножия большой горы, разливается на милю или больше по неширокой луговой долине. Здесь, на западной стороне долины, вырастая на узком поросшем соснами склоне, возвышаются Красные, или, как называют их некоторые горцы, Раскрашенные утесы – высокие столбы красной лавы, в которых находится множество гротов, где проводят зимнюю спячку медведи, а горные львы выращивают свое потомство – так говорят некоторые из наших охотников.

Так вот, когда мы огибали лесную полосу у подножия этих утесов, в двух сотнях ярдах перед нами выскочили на открытое место три койота и помчались через луг так быстро, что казались длинными серыми полосами в траве; но во время бега они оглядывались не на нас, а назад, в сторону леса, из которого выбежали.

– Кто-то их там напугал. Давай-ка посмотрим, – сказал мне дядя Джон, и мне тоже было интересно пойти туда. Вьючных лошадей мы оставили пастись, и, войдя не более чем на пятьдесят ярдов в лес по следу койотов, нашли родник, вода в котором недавно замутилась, а по краям его, в черной грязи, отпечатались лапы крупного гризли. В нескольких ярдах от родника мы нашли недоеденную тушу большого белохвостого оленя. Но это не так заинтересовало дядю Джона, как следы гризли.

– В этих краях только один медведь оставляет такие следы, и это – Двойной Убийца, – сказал он.

В это время сильный порыв ветра донес до нас сильный запах медведя. Лошади тоже его учуяли и развернулись так быстро, что мы едва усидели в седлах; мы ничего не смогли с ними сделать, и они вынесли нас из леса с той же скоростью, с которой бежали койоты. Остановить их мы смогли только на берегу ручья, а потом заставили их вернуться к вьючным лошадям, которые спокойно паслись, не подозревая о близком присутствии большого медведя.

– Ну вот, как всегда не везет, – ворчал дядя Джон, когда мы снова вернулись на тропу. – Вот он – старый Двойной Убийца, пирует тут на этой оленьей туше, которую наверняка отобрал у пумы, а у меня нет времени, чтобы дождаться, когда он вернется к туше, а если бы и время было, так ружья нет.

– Я могу дать вам мою винтовку, и вы можете этим вечером выследить его, – предложил я.

– На это времени нет! Ты теперь ушел, и мне приходится каждое утро и каждый вечер доить десять коров, – ответил он. – Но какая же прекрасная возможность убить этого старого обжору!

А затем, поразмыслив немного, он добавил:

– Десять против одного, что он не вернется к туше до ночи – во всяком случае, до сумерек, и я не хочу оказаться с ним один на один, когда будет слишком темно, чтобы стрелять. Тому, кто его ранит, придется очень несладко! Все это может очень плохо закончиться!

Этот медведь уже семь лет бродил по нашей части страны. Вначале он появился на горе Эскодилла, куда, несомненно, пришел с хребта Моголлон в Нью-Мексико. Генри Уиллис, живший у подножия Эскодилла, был первым человеком, который его увидел. Однажды, охотясь на одичавших коров, он обнаружил небольшое их стадо, пасшееся на лугу, и, когда он направился к ним, огромный медведь внезапно выскочил из леса и ворвался в середину стада; одним ударом по шее он убил быка, а потом подскочил к корове, которая только встала, и тоже повалил ее на землю, убив одним ударом своей огромной лапы. Потом медведь учуял запах Уиллиса и вернулся в лес. Уиллис поспешил домой и собрал нескольких человек, чтобы выследить медведя, когда тот вернется за добычей, но медведь появился только спустя много времени после того, как окончательно стемнело; тут он учуял их запах и удалился, громко фыркая, и больше к тушам не возвращался. Некоторое время спустя поселенцы узнали особую манеру этого медведя: когда он хотел мяса, то обязательно убивал двух коров, поэтому его и прозвали Двойной Убийца. Двух животных он убивал не всегда: второе животное, на которое он нападал, иногда могло уцелеть – были случаи, когда оно убегало от него с глубокими порезами или такими тяжелыми ранами, что потом все равно умирало. Те, кто лучше других знал жестокие дела Двойного Убийцы, оценивали причиненные им скотоводам убытки в две тысячи долларов в год. Разумеется, было сделано множество попыток закончить его кровавую карьеру, но все они были неудачными: он избегал западней, как бы умело они не были для него расставлены, не касался отравленного мяса и выживал после пуль всадников, которые иногда его встречали. Все, кто видел его, говорили, что размера он был огромного, шерсть отливала серебром, голова была лысая, белого цвета, а на груди было большое белое пятно. Ассоциация скотоводов графства Апач предлагала сейчас награду в двести долларов тому, кто убьет этого медведя. Я спросил себя – хватит ли у меня смелости для того, чтобы заработать эти деньги, если я встречу этого бродягу средь бела дня?

Проехав через луг, мы пересекли ручей в его конце и вошли в густой хвойный лес, покрывавший крутые склоны горы Томас. Здесь еще сохранились участки снега, местами глубиной пять-шесть футов. Но ремонтники из телефонной службы уже поднимались на гору со своим обозом, так что тропа была хорошо протоптана и мы спокойно по ней прошли. Ниже, где мы прошли, рощи из елей Дугласа и белых сосен перемежались полями, покрытыми яркими цветами, и там все время слышалось пение разных птиц. Здесь же, под высокими елями, была полная тишина и глубокий мрак, от которого меня бросало в дрожь. Несколько упавших деревьев лежали, словно скелеты, на темном, усыпанном иголками склоне. Здесь не было никаких цветов, если не считать кустов черники, не было и никаких птиц, кроме промелькнувших бесшумно серых пташек. Я был рад, когда, достигнув высоты примерно в 11 000 футов, мы вышли на вершину горного хребта, на яркий свет, и увидели над собой голую, вытянутую вершину горы, покрытую глубоким сверкающим снегом. И тут, на небольшой поляне, мы нашли маленькую хижину пожарного. Здесь снова были цветы, пели птицы, бегали белки и бурундуки. Мы спешились перед верандой хижины, которая размером была четыре фута на шесть, разгрузили лошадей и сложили на нее весь груз. Потом я своим полученным в пожарной службе ключом открыл висячий замок, мы вошли внутрь и оказались комнате, в которой едва можно было повернуться. Хижина была размером десять на двенадцать футов и сделана была из очень тонких бревен – других на этой высоте достать было нельзя. В ней было два маленьких окна; в одном углу была маленькая кухонная плита, напротив нее – узкая койка из тонких жердей, на другой стене висел телефон, под ним – маленький столик. Ларь для продуктов, сделанный из оцинкованного железа, которое не могли прогрызть белки или крысы, занимал существенную часть помещения.

– Прекрасно, будешь здесь жить, как клоп в матрасе, – сказал дядя Джон, хорошенько осмотревшись, – если не считать того, что воздуха много. Между любыми этими жердями кот пролезет. Нужно бы их заделать!

– Мне это не помешает; свежий воздух я люблю, – ответил я, мало думая о том, как скоро мое мнение относительно этих щелей изменится.

Мы занесли мое снаряженье внутрь, разложили вещи по местам и пообедали. Было около двух часов дня. Дядя Джон сказал, что должен идти, чтобы успеть добраться до дома к вечерней дойке. В это время телефон дважды звякнул. Я посмотрел на карточку, приколотую рядом с ним, понял, что это вызывают меня, и снял трубку.

– Это ты, Джордж? – прозвучал голос смотрителя Уинна, настолько ясно, что и дядя Джон мог бы услышать то, что он сказал.

– Да, я здесь, – ответил я.

– Рад, что так. Грин Пик сообщает о пожаре где-то на 38 градусов. Поднимись на вершину и скажи, что ты видишь.

– Уже иду, – ответил я и повесил трубку.

– Ха! Уже при деле. Ладно, я должен идти, – сказал дядя Джон.

Я помог ему вывести на тропу свободных лошадей и довольно бодро с ним попрощался. Но в тот миг, когда мелкие ели скрыли его от меня, мир показался мне не таким уже солнечным и приятным.

– Теперь ты один, и ты не должен чувствовать себя одиноким!

Я обругал себя, вернулся в домик за винтовкой и отправился вверх по тропе, извивавшейся среди скрюченных от ветра елочек, к вершине горы, проходя по пути через снежные сугробы, некоторые из которых были футов тридцать глубиной и даже больше.

Скалистая, голая вершина этой горы была длиной около четверти мили и протянулась с северо-востока на юго-запад; в середине ее было небольшое углубление, или седло. На юго-восточном ее конце возвышалась округлой формы остроконечная скала, на которой и помещалась наблюдательная станция. С другого конца гора резко обрывается, но на меньшую высоту. Я дошел до самой станции – восьмиугольного конического здания с восемью окнами, такого размера, что в нем помещались только столик с диаграммой, маленькая печка и один стул, открыл дверь и вошел внутрь. Там, обернувшись и посмотрев на север, я сразу увидел лесной пожар – на расстоянии примерно в пятнадцать миль, у озера Конаро. Я зашел за столик с диаграммой, оказавшись с южной его стороны. К столику была прикреплена круглая медная пластина диаметром в фут, разделенная по окружности на 360 градусов, а в ее центре была прикреплена стрелка, которая могла поворачиваться вокруг оси, как на геодезическом инструменте. Я повернул ее, наведя на облако дыма. Истинному северу на медной пластине соответствовало 360 градусов. Стрелка показала отметку в 10 градусов. Я повернулся к телефону, соединенному с главной конторой, и сообщил об этом. Наблюдатель с Грин Пик назвал цифру 38 градусов. Смотритель на карте рисовал две линии, проходящие от точек наблюдения под углами 38 и 10 градусов, получал точку их пересечения и в это место посылал пожарную команду. Скоро я услышал телефонный звонок, вызывавший пожарную часть Синега Флэт, и услышал голос смотрителя: «Огонь рядом с Овечьим родником. Поспешите туда как можно скорее». Родник был примерно в миле к югу от озера Конаро.

Я мог теперь вернуться в свой домик, но задержался , чтобы осмотреть страну, лежавшую подо мной. Далеко на севере, за простиравшейся на сотни миль обширной серой пустыней, я мог видеть утесы, обиталище индейцев хопи; немного ближе, на северо-восток – холмы, где жили зуньи. На востоке, где был уже Нью-Мексико, больше чем в сотне миль от меня возвышался угрюмый, поросший темным лесом хребет Моголлон. На юге, за сотнями миль зеленого леса, извивались отроги гор Грэхема, скрывавшие от меня жаркие земли – даже если бы я мог разглядеть с расстояния в триста миль пустыни Олд-Мексико. Дальше, на запад, горы Сьерра Анчес скрывали от меня большое озеро Рузвельта. Но я и так видел его фотографии, фото его большой плотины, как и фото бескрайних полей пшеницы, люцерны, хлопка и фруктовых садов, растущих благодаря его воде. Некоторые из наших солдат – я это точно знал – день и ночь охраняли плотину от немецких диверсантов, которые могли ее разрушить. А мы, пожарные, были здесь, на вершинах хребта, и должны были следить за тем, чтобы пожар не опустошил большой лес и не дал тем самым пересохнуть рекам, питающим эту удивительную ирригационную систему.

Прямо подо мной, на восток, брал начало приток Черной реки, а к югу и к западу – два притока Белой реки, основных источников воды для этого озера с высокой плотиной. И я сказал себе, что не допущу, чтобы огонь уничтожил лес, в котором берут начало сотни ручьев.

Пожарные, служившие до меня, рассказывали о том, что находили в горах, у самой наблюдательной станции, маленькие бусинки из бирюзы или черного камня. Я вышел из здания станции и начал кончиком ножа ковырять землю и камешки, нанесенные ветром в щели в скале, и меньше чем через две минуты нашел две черные каменные бусинки – одна из них была такой маленькой, что я смог взять ее, только подцепив кончиком ножа, и не стал класть ее обратно на камень, чтобы не потерять. Я принес ее в здание станции и с помощью диаграммы измерил. Оказалось, что она была диаметром в одну шестнадцатую дюйма и толщиной меньше чем одна тридцать вторая дюйма (1,6 и 0,8мм соответственно), а отверстие в ней было таким маленьким, что не пропускало обычную булавку. Меня это заинтересовало. Я задался вопросом – зачем индейцы оставили здесь эти бусинки, и какие именно индейцы это были? И как давно? И как могли они отполировать такие маленькие украшения?

Я положил свои находки в конверт лесной службы и вышел поискать еще. Было около пяти часов, и я ковырялся среди скал и камней, пока было достаточно светло. Когда, наконец, мне пришлось уйти, моя добыча пополнилась двумя наконечниками для стрел – один был из материала, похожего на стекло, а другой из красного кремня, и пятьюдесятью тремя бусинками из черного, красного, серого и желтого камня – ни одна из них не была больше четверти дюйма диаметром, средний их размер был в одну восьмую дюйма. Это был успех, которого я не мог ожидать. Это было то, что поможет мне скоротать дни, пока я буду наблюдать за лесом. Я думал, что, хорошенько покопавшись, я смогу найти много интересных вещей, сделанных индейцами.

Я пошел вниз, чтобы переночевать, и на краю поляны, где стояла хижина, я вдруг замер: я заметил, что что-то быстро скользнуло в тень елей позади хижины, и это имело, насколько смог я заметить, очертания человека!

Глава II

Горная пещера

Испугался ли я того, что успел заметить? Я очень испугался, и сердце мое колотилось так, что мне казалось, что оно выскочит мне в горло и задушит меня. Тенью, которую я заметил, был человек! И он явно не был другом, иначе не скрылся бы при моем приближении. И, хотя двигался он очень быстро, я совершенно не слышал звука его шагов. Должно быть, подумал я, это апач. Один из тех отступников, которые, несмотря на бдительность солдат, время от времени так или иначе завладевают оружием и патронами и уползают на свою собственную тропу войны.

Я не знал, что делать. Но, долго простояв, вслушиваясь и всматриваясь в ночную тьму, я, наконец, добежал до хижины, вскочил в нее, захлопнул дверь и запер ее. Тут мне внезапно пришла в голову мысль – я не должен зажигать свет! Я мог завесить окна полотенцами для посуды, но между бревнами, из которых были сложены стены хижины, были большие щели, которые я не мог никак прикрыть, и через них враг мог увидеть и подстрелить меня, как только я зажгу свет. Я сел на койку и снял ботинки, а потом с ружьем в руке стал пробираться от одной стены к другой, пытаясь сквозь щели что-нибудь разглядеть; с таким же успехом я мог бы сунуть голову в мешок, потому что тьма была такая, что я не мог разглядеть даже кучу колотых еловых поленьев, которая была меньше чем в десяти футах от южной стены!