День в самом разгаре, солнце светит ясно, по небу плывут пушистые облака. Стараясь не попадаться на глаза горожанам, Добря заспешил туда, где городской холм, очерченный рвом, сходит на нет, сменяется заболоченной полосой, за которой шелестит лес.

– Еще б понять, куда идти, – вздохнул мальчик и прибавил шагу.

Глава 6

В конце улицы только один дом, раньше здесь жил оружейник. Его семья ныне тоже осиротела, сынов оружейника тоже поди бить будут. А они ребята крепкие, если сговориться, можно всем навалять, но толку?

Он прокрался мимо двора, пригибался, чтобы не заметили. Но едва оказался на окраине города, дорогу перегородили четверо. Добря не сразу узнал отроков – слишком бледные, и рубашечки уже не белоснежные, запачканы грязью и копотью.

– Ой, вы только посмотрите, кто пришел… – протянул щербатый мальчишка с рыжими волосами.

Добря тряхнул головой, прогоняя внезапный морок – на миг почудилось, будто это Торни из мертвых восстал.

– Уйди с дороги, – отозвался Добря. – Не до тебя сейчас.

– Конечно! – А этот голос пробрал до костей, вскипятил кровь.

Роська не улыбался, глядел во стократ злее, чем все городские мальчишки, вместе взятые. Злее, чем Рюрик глядел на Вадима, когда голову скручивал.

– Уйди, – повторил Добря и решительно шагнул вперед.

– Вот, значит, как… – протянул Роська. Мальчик отстранил товарищей, кивком пояснил, что сам разберется. – Наделал дел, и в кусты? Видел, как твоих приятелей вчера порубали? А это видел?

Роська кивнул в сторону рва, Добря невольно проследил взглядом и похолодел. В заболоченной меже в ряд лежали покойники. Воины Вадима и других бояр, босые, в исподнем, лица искорежены злобой. Вперемешку с ними – простые мужики. В этих нет злобы, лица до того несчастные, что слезы наворачиваются. Все молодые, сильные, здоровые. Жить бы да жить… И у каждого в городе остались жены, дети.

– Дай пройти, – сказал Добря совсем тихо.

– Да? А что это у тебя за спиной? Котомка? Неужто решил сбежать?

– Не сбегаю. По делу иду. Куда – не скажу, не велено.

– Ах ты ж врун… зазнайка. В деревне нос задирал и тут тоже? А че задираться-то? Батька твой ведь того… пришибли его ночью.

– Как?..

– А вот так! – рыкнул Роська и метнул кулак.

Тяжелый удар врезался в лицо, едва глаз не выбил. Добря закричал, попытался увернуться от нового удара, но Роська подскочил, еще и ногой поддал. Сын плотника не устоял, покатился по земле, успел подняться прежде, чем Роська снова кинулся в драку. В этот раз Добря не сплоховал – ухватил противника за грудки, тряхнул, бросил на землю. Сам прыгнул сверху, начал молотить по голове, кричать, клочьями рвать волосы. Роська не сразу сумел освободиться, а когда вырвался, оседлал врага и осыпал градом ударов, напоследок плюнул в лицо. И что-то оборвалось…

Добря больше не мог сопротивляться, бессильно лежал на земле. Слезы кусали глаза, скатывались по щекам, рыданья разрывали грудь.

– Что, получил, гад?

– В ров его! – крикнут тот, что так походил на Торни.

Отроки схватили Добрю за руки и ноги, раскачали и с хохотом швырнули в болотистую колею, к покойникам. В спину сразу же вонзилось что-то острое, мальчишка закричал. Ответом ему стал злорадный смех и плевки отроков.

– Сдохни! – прокричал Роська.

В нос ударил знакомый запах – кровь и нечистоты. Но теперь к нему добавилось что-то еще. Вчерашний день был жарким, солнце палило вовсю, трупы подгнили, да и вороны потрудились на славу – потрошили без устали, клевали глаза, лакомились синими, вывалившимися наружу языками. Болотистая земля тоже смердела, но трупный запах перебил гниение земли.

Добря лежал в оцепенении, не в силах подняться, к горлу подкатывала тошнота. Мальчик из последних сил повернул голову, чтоб не захлебнуться рвотой, и взору предстало изуродованное лицо оружейника. В пустых глазницах копошились белые личинки мух.

Тошнило Добрю долго. Он перевернулся – только бы не видеть убитого – и понял: ведь и лежит на трупе. Воин. Молодой, светловолосый, с красивыми конопушками на щеках. На таких все девки вешаются, от самой младшей сопли до первой красавицы. Глаза воина тоже вырваны вороньим клювом.

– Батя, – прошептал Добря. – Батя погиб…

Попытался приподняться, но пред глазами заплясали черные точки, сознание затуманилось. Он упал и затих.

А очнулся ближе к ночи, долго пытался вспомнить, где находится. Кое-как переполз через груду тел, тут же по щиколотки увяз в болотистой жиже. Лес был уже в двух десятках шагов, а за спиной на холме – притихший город. Добря заставил себя доползти до первых молоденьких елочек, снова рухнул.

– Батя погиб, – сказал мальчик самому себе. – Все.

Мысль оказалась до того жуткой, что в глазах снова потемнело. Собрав последние силы, Добря поднялся и поплелся дальше. Страшные разлапистые деревья стояли стеной, протяжно скрипели. Ветки цеплялись за волосы, ударяли по щекам. Изредка прикосновения веток были как будто ласковыми, словно те пытались стереть слезы с мальчишеского лица.

Добря брел, не помня себя, смотрел на мир невидящими глазами. Порой разум подсказывал: заплутал, но мальчик отмахивался от этих мыслей – как можно заплутать, если идешь по кромке леса? Оглядывался в поисках просвета и, не находя его, шел дальше.

Река перегородила путь внезапно, а он, не раздумывая, бросился в воду. Течение сносило, а Добря сопротивлялся, как мог. Барахтался, бил ногами и руками, подныривал. Только силы оставляли еще быстрее. Отмель стала нежданным подарком богов. Он перевел дух, снова поплыл. А когда выбрался на берег, над головой уже висел толстый лунный блин.

Средь пышной осоки квакало на все лады. Огромные лягушки прыгали под ноги, на одну даже наступил и, поскользнувшись, едва не полетел в грязь.

Хотя луна светит не хуже солнца, идти дальше не решился – места незнакомые, да и сил совсем не осталось. Он выискал самую большую елку, ветви которой достают до земли, укрывая от дождя и посторонних взглядов, и уснул на хвойной подстилке как убитый.

* * *

В голове трусливо бьется только одна мысль: а может, вернуться? Но ноги несут вперед торопливо, бесстрашно.

В животе рычит так, что, попадись на тропке медведь, примет за сородича. Запасенный хлеб после вчерашнего плаванья окончательно размок, превратился в жижу и растекся по всей котомке, а искать съедобные коренья и ягоды – некогда.

Отец ушел два дня тому. Если и вправду отправился в Киев, значит, двигался на юг, вдоль берега Волхова, затем Ильменя… Ведь другого пути нет?

И погиб, стало быть, здесь же.

– А вдруг его уже никто никогда не найдет?! – ужаснулся Добря. – А не похоронят по-человечески, бродить ему заложным покойником до конца времен…

Да и ему, Добре, сыну-то, всю оставшуюся жизнь мучиться!

– Не вернусь, – бормотал Добря, стараясь хоть как-то заглушить бешеный страх и стыд. – Все равно не вернусь! Приду в Киев вместо отца. Как-никак надежда есть – если отцовы артельщики выжили, к ним примкну, авось не прогонят.

Только вот мысли о матери слезы нагоняют, но мальчик сердито утирается рукавом, сморкается по-взрослому, прям на землю. Это в воду нельзя, а земля все стерпит, как мамкин подол.

В зелени листвы уже видны золотые листочки, от воды веет холодом. Изредка в реке плещется и хохочет, но русалки то или рыбы – непонятно.

– Наверняка русалки, – пробубнил Добря.

На всякий случай выудил из котомки топорик, освободил от тряпья. Крепко сжимая рукоять, углубился в лес, чтобы от реки подальше.

– Конечно, кто их в этой глухомани задабривать будет? Кто проводит как положено? Вот и резвятся навки до самой глубокой осени. Благо железа холодного не выносят – хоть какой, а оберег.

И рассуждал вроде бы здраво, а по спине нет-нет да пробегали мурашки – что, если русалки все-таки выскочат? И схватят?!

Ближе к полудню одолела такая жажда, что пришлось продираться к озерной глади. Пил торопливо, отгоняя комарье и водомерок, да и мальки, казалось, так и норовили забраться в рот.

А к вечеру боги смилостивились, вывели-таки на тропку. Да незнакомая она, никогда в этих краях не хаживал, но человеческая, это точно! Изредка в подсохшей грязи попадались четкие следы сапог, несколько раз видел отпечаток голой ступни. Но и копытца тут прохаживались, и не раз.

Добря не сразу сообразил, что самому лучше идти по траве, чтобы заметных следов не оставлять – ведь Рюрик обещал снарядить погоню! Что, если дружинники и его за мятежника примут? Ведь на кол посадят, даже глазом не моргнут!

Хоть дневное светило давно закатилось за горизонт, сумерки сгущались медленно. Когда Добря вновь вышел к берегу, на сей раз песчаному, – взору мальчика открылась бескрайняя водная гладь. Другой берег не узреть, только вода и небо, расцвеченное последним взором сонного солнцебога. Прежде никогда этой красотищи не примечал.

Когда в распахнутый рот залетел комар, опомнился.

– Ильмень, – прошептал мальчик. – Вот уж море так море…

Над спокойными водами все еще носились пронзительные чайки, кричали истошно, отчаянно, как и душа мальчишки. Он осторожно спустился к воде, зачерпнул ладошкой. После согнулся, пытаясь рассмотреть собственное отражение – лицо уже осунулось, глаза впали.

Внезапный шорох за спиной заставил отпрянуть, едва не полетел в воду. Кусты снова шевельнулись, листья зашептали зловеще.

– Кто здесь? – воскликнул Добря, ухватывая топор. Чуть пригнулся – готовый в любой миг броситься на подлеца, который смеет подкрадываться со спины. Завопил еще громче, злее: – Выходи!

Ответом стал приглушенный рык. Сердце замерло, похолодело, кровь в жилах превратилась в ледяное месиво. Волк шел, пригибаясь к земле, веточки кустарника услужливо расступались перед клыкастой мордой. Огромный, седой, куда крупнее обычных лесных охотников, грудь широкая, морда в шрамах.

«Вожак, – мысленно простонал Добря. – Или того хуже – одиночка».

Нащупал ладанку на груди, губы зашептали обережные слова. Но волк даже ухом не повел, видать, в этих лесах обереги не действуют! Леса-то чужие! Зверь зарычал, оскалился. Клыки, огромные и острые, как мечи княжьих дружинников, блестели в мертвенном свете едва показавшейся луны. Серебристая шерсть поднята на загривке, мерцает, переливается, уши прижаты.

«Вода!» – мелькнула спасительная мысль.

Стараясь не озлобить зверя окончательно, Добря, все еще сжимая рукоять, в общем-то, бесполезного топора, начал медленно отступать. Босые ноги сразу же утопли в вязком, склизком иле, пяткой напоролся на острый камень. Внутри все сжалось, кровь ударила в виски и затылок. Благо волк еще не понял хитрого маневра, наступал медленно, запугивал.

Когда серый подошел к краю берега, Добря был уже по колено в воде. Внутри все оборвалось – не успеть. Волчара настигнет в один прыжок, как только дернешься, и никакая сырость уже не остановит зверя.

– И косточек не найдут… – выдохнул путник.

Волк замер, уши чуть приподнялись. Взгляд в одно мгновенье утратил злобу.

– Чего уставился? – пробормотал Добря обреченно и опустил топор. – Жри уже.

Издалека донесся зычный клич:

– Сребр, ко мне!

Зверь метнул короткий взгляд в сторону леса, снова покосился на запуганного мальчугана. Добря втянул голову в плечи, готовый в любую секунду рухнуть под тяжестью мохнатого тела, уже представил, как кровь из шейной вены обагряет прозрачные воды Ильменя.

– Сребр! – Голос прозвучат требовательно, на миг показалось, человек не зовет – приказывает!

«Морок, – подумал Добря. – Какой человек посмеет повысить голос на такую зверюгу? Морок. А может… не человек, а сам Лесной Хозяин зовет? Этому все дозволено. И раз тоже слышу, значит, я уже того… помер».

В груди больно кольнуло, ноги подкосились, и мальчик с размаху плюхнулся в воду.

Брызги полетели во все стороны, волк неодобрительно фыркнул, тряхнул мордой. И, будто передразнивая Добрю, тоже сел. Потом вскинул голову, завыл протяжно.

– Сребр! – Голос прозвучал гораздо ближе, чем прежде.

Кусты затрещали, нехотя пропустили огромного широкоплечего мужика. На смуглом обветренном лице не хватает одного глаза, от правой брови к скуле тянется уродливый шрам, щеки и подбородок покрыты густой порослью. Одежда на мужчине истертая, руки длинные, как весла, мощные. И хотя Добря никогда не видел разбойников, понял – этот именно из таких.

– Сребр!

Волк повернулся, мотнул мордой в сторону паренька.

– А это еще кто? – нахмурился одноглазый.

Добря сглотнул, оцепенел от ужаса.

– Эй, малец! Чего в такую глушь забрался? Заплутал?

– Я… Я за батей иду, – признался мальчик.

– За батей? И это ж в какие дали?

– В Киев.

Губы мужика дрогнули, улыбка получилась скользкой, мимолетной.

– Сам-то откуда будешь? Из Рюрикова града, что ли?

Добродей даже кивнуть не смог. Страшная догадка была подобна испепеляющему удару молнии. Одноглазый – вовсе не разбойник, а гораздо, гораздо хуже! Лодочник. Тот самый, о котором рассказывают во всех окрестных селеньях. Де живет он у тихой речушки, что впадает в Ильмень, и служит не абы кому, а самому водяному царю, утопленников на тот свет переправляет.

– Эй! – вновь окликнул мужик. – Долго в воде сидеть собираешься? Вылазь, путешественник… И железом не свети.

И Добря подчинился, просто не смог воспротивиться пронзительному взгляду единственного ока. Да и толку возражать? На берегу от громилы не укрыться, а в воде и подавно. Глядя на растерянность мальчика, Лодочник заметно повеселел, озорно подмигнул волку, а Добре бросил суровое:

– Пойдем.

Неприметная тропка вывела к небольшой речушке.

На берегу крошечный костерок, даже не костерок, а так – угли. Рядом с ним массивное бревно, ни один человек такую махину поднять не сможет. Добродей боязливо сглотнул, в очередной раз покосился на одноглазого, рядом с которым даже исполинский волк казался щенком. Сердце в груди ныло, не переставая.

Речушка искрилась лунным серебром, приглядевшись, Добродей различил борт лодки.

– Садись, обсохни, – приказал мужик.

Не успел Добря сделать, что велено, пихнул в руки лепешку:

– На вот. Подкрепись.

Мальчик безропотно взял хлеб, осмотрел со всех сторон. Живот, который всю дорогу крутило от страха, отозвался протяжным урчанием, рот наполнился слюной. Он собрался было откусить, но вовремя опомнился – разломил на две части.

– Сам ешь, – отозвался одноглазый. – Я не голоден.

Добря глянул на угощенье с опаской, но голод оказался сильнее разума. Вскоре Добродей забыл обо всем на свете, жевал радостно, пару раз чуть не подавился. Сребр сидел напротив, по ту сторону костра, жалобно облизывался. А когда последний кусочек лепешки исчез из вида, серый издал протяжный визг и обиженно опустился на брюхо.

– А теперь рассказывай, – улыбнулся хозяин, усаживаясь рядом.

Добря глянул виновато, пожал плечами. Все знают: разговаривать с нелюдью нельзя, но еще хуже – выразить неблагодарность гостеприимному хозяину, кем бы он ни был.

– Так я ж уже… вроде бы и все…

– Зовут как? – перебил мужик.

– Добрей. Добродеем.

Лодочник усмехнулся в бороду, сказал:

– Значит, добрые дела творишь?

– Не творю, – смутился мальчик, – просто имя такое.

– Нет, не просто. Просто так в этом мире ничего не случается.

Мальчик почувствовал, как щеки заливаются пурпуром, виновато опустил глаза.

– И идешь ты, стало быть, вслед за отцом? А почему вслед? Почему вместе с ним не ушел?

Добря не ответил. Под пронзительным взглядом единственного глаза мысли в голове попрятались и собственный поступок показался неправильным и очень глупым.

– Значит, отец тебя с собой не брал, – догадался собеседник. – Небось оставил дома – за старшего? А ты сбежал и мамку одну бросил. Так?

Потрескивание костра стало нестерпимо громким. Добря только кивнуть смог. А мужик заключил бесцветно:

– Ослушался. И мамка теперь одна, с младшими детьми… нехорошо, Добря. Нехорошо.

Мальчику очень захотелось вскочить, сжать кулаки и рассказать все-все, но смолчал. Только носом шмыгнул нарочито громко.

– А с чего решил, что батя твой в Киев отправился, а?

– Ну вот…

– Ясно. Идешь туда, незнамо куда. И незнамо зачем.

Ветерок подхватил дымный чад, бросил в лицо, но слезы выступили не поэтому. Добря прикрыл глаза ладошками, только вряд ли это поможет спрятаться от проницательного взгляда собеседника.

– Значит, в Киев? А ты хоть знаешь, сколько до того града итить?

Мальчик закусил губу, насупился. На одноглазого не смотрел, молил мысленно: скажи, скажи, что близко!

– Эх, Добря! Если вот так, как ты, шагать… к следующей зиме успеешь, если боги в живых оставят. Только сомнительно: ты и первые заморозки не переживешь.

– И что же делать?

– Спать ложись. Как говаривают в народе, утро вечера мудренее.

Печаль навалилась тяжелым грузом, и Добродею вдруг стало совершенно безразлично все, что творится вокруг. И страх перед Лодочником отступил, и мысль о том, что, даже доберись он до Киева, отца уже не увидит, показалась мелкой, невзрачной. Он улегся тут же, на бревне, подтянул колени к подбородку и провалился в тяжелый, вязкий, как расплавленная смола, сон.

Глава 7

Город, на который Рюрик возлагал столько надежд, проводил его молчаливой скорбью. Унылые домишки, невзрачные дворики, темная громада круглой, как блин, крепости… все осталось позади. Еще пара часов езды, и Рюриков град, что впору уже сейчас назвать городищем, совсем скроется из виду.

Князь ехал, не оборачиваясь, ладонь на рукояти верного меча, взгляд острее копья. И кровь бурлит, едва не разрывает жилы. Горькие мысли то и дело сменяются воспоминаниями. Нет, не такой судьбы он ждал в этой земле…

…Не первую седьмицу Старград, стольный град вагров, первенствующих среди прочих венедских да ободритских народов, обсуждал веселый княжий пир.

И не то чтобы столы пуще прежнего ломились от яств. И не то чтобы лихие ловчие загнали жирнее вепря и настреляли больше дичи. Да и медов было пролито и выпито, как и в былые годы. А случилось на том пиру нечто, изменившее судьбы многих…

Посредине залы горели костры, над ними в котлах бурила и пенилась хмельная влага. Полные кубки и рога передавались через всю палату, и князь Рюрик, сын короля Табемысла, освящал все напитки и яства, а стольничьи относили обратно. Первым был рог в честь бога богов Свентовита – его осушали также за победу славянского оружия. Потом возносили хвалу Сварожичу – пили за урожайный год и мир. Поминали и Чернобога, чтобы пропавшим в его чертогах не пришлось бы долго мучиться перед новым рождением.

По обыкновению подняв кубок, вознеся хвалу рогатому богу Леса, покровителю охоты, не поскупившемуся и в этот раз, Рюрик вздумал наградить охотника, чьей меткости собрание было обязано сытной трапезой.

– Это Тот, кто в плаще! – назвали стрелка осведомленные бояре.

– Странное имя, – удивился князь, оглядывая незнакомца, поклонившегося ему из глубины длинной пиршественной залы. – Так что же ты, лучник, сел столь далеко? Доселе не видал я тебя, давно ли служишь нам? Приблизься и займи сегодня место по сердцу, – предложил он.

– Великий Херрауд, да не примут эти слова за обидные верные твои братья и советники. Я, будь на то воля твоя, прикрыл бы тебе спину, – отвечал незнакомец, выходя на середину залы пред очи Рюрика. – Ты не мог видеть меня прежде, потому как я не служу никому, кроме владетеля Перекрестков. Но мне и моим людям было дозволено перезимовать в Альдинборге, и эта добыча лишь малая плата за гостеприимство твоего народа.

Был он строен и высок, длинный потрепанный синий плащ укрывал его с головы до ног, а темный капюшон скрывал черты лица.

– Херрауд? Да, под этим именем меня знают за морем. Видать, ты прибыл к нам издалека? Отведай же старого меда, добрый стрелок! Кто бы ты ни был, мы рады чествовать героя, коли у него зоркий глаз и твердая рука.

По едва заметному знаку Рюрика расторопный отрок поднес незнакомцу полный пенной браги рог. Тот принял обеими руками, слегка поклонился князю, его родичам и женам, затем собранию. После незнакомец слегка плеснул хмельного на землю.

– Слава предкам! – провозгласил он и следом опрокинул в себя все содержимое, словно малую чарку.

– Добро! Я гляжу, ты чтишь старые обычаи? – рассмеялся Рюрик, но посерьезнел и добавил: – Чтобы спину мне беречь, искусно стрелять – это мало будет. Надобно голову трезвую на плечах держать.

– Если у тебя, конунг, есть на этот счет сомнения, ты можешь испытать меня, – просто ответил незнакомец.

Как после рассказывали знающие люди, с чьих слов и сложены древние саги, хозяин решил подпоить своего гостя и дознаться, кто тот на самом деле. Перекинувшись взглядами с братьями, сидевшими за тем же столом, Рюрик дал ход состязанию.

– Готов биться об заклад, – сказал он, снимая золотой перстень, – что тебе не выиграть этот спор у Сигурда и Сьельва.

– Ставлю большой черный лук и стрелы. Им не одолеть меня, – откликнулся незнакомец. – Если ты не возражаешь, пусть в этот раз мед черпает моя старшая сестра. В обычае нашего племени, когда женщина сама подносит хмельную брагу героям. Так лучше пьется!

– Я не против! – улыбнулся Рюрик. – Вели позвать ее.

– Гудмунд! – крикнул княжий гость через зал, обращаясь к кому-то из провожатых…

Через некоторое время она уже стояла у трона старградского князя. Едва лишь девушка вошла, стих и многоязыкий хор полупьяных мужчин, смолкли скороговорки венедских жен. Воцарилось молчание, ибо никогда прежде не видел этот суровый и загрубевший в бесконечных войнах народ такой красы.

Ростом она была на голову ниже брата, но это бросилось в глаза, едва стали рядом. Пиршественную залу пересекла с грациозностью рыси. Белокурые волосы венчал тонкий золоченый обод. Девушка поклонилась князю в пояс. Он ошалело кивнул.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Славна – Словенск, древнейшая часть (конец) будущего Великого Новгорода.

«Вагаряги» – вариант написания или произношения имени «варягов» или же вагров, зафиксированный в Никоновской летописи, в лето 6370-е.

Имя старшего сына Рюрика зафиксировано в «Древней российской Вивлиофике…», изд. Н.И. Новиковым в 1770-х гг. Он пользовался не дошедшими до нас источниками.

Фрейя – богиня в скандинавском пантеоне, владевшая половиной душ умерших. Наверное, павшие герои причитались богу Одину, а их женщины – Фрейе.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

<1...3 4 5

На страницу:

Перейти

5 из 5