Кремль 2222. Север

Дмитрий Силлов

Кремль 2222. Север

Автор искренне благодарит замечательного писателя Александра Мазина за бесценные советы, полученные от него в процессе написания романа; редактора Петра Разуваева за самоотверженную работу над межавторским проектом «Кремль 2222»; администратора сайтов www.real-street-fighting.ru и www.sillov.ru Павла Мороза, корреспондента литературного портала www.litstalker.ru Сергея «Ион» Калинцева и администратора литературного портала www.stalker-book.com Виталия Градова за помощь в интернет-продвижении проекта «Кремль 2222», а также сертифицированного инженера Microsoft, выпускника MBA Kingston University UK Алексея Лагутенкова за квалифицированные консультации по техническим вопросам.

Мое ремесло – возмездие, мой промысел – месть.

Фридрих Шиллер. Разбойники

Почему нам так нравятся стервы?

Потому, что стервы красивые. А еще потому, что их непросто завоевать… и еще труднее удержать. Любить стерву – это вечный бой. Но если ты выиграешь и она полюбит тебя, то ты будешь счастливым человеком… некоторое время.

До следующей битвы…

Но сейчас я был действительно, по-настоящему счастлив. Ведь рядом со мной шла моя любимая стерва, ради меня прошедшая через пространство и время. Вот почему мужики, чья исчерченная шрамами шкура напоминает тактическую карту боевых действий, любят именно таких, с фигурами амазонок и глазами цвета чистого неба. Эти девушки – настоящие воины, способные свернуть горы ради своей цели. И как же приятно осознавать, что эта цель – ты… пусть даже на очень короткое время…

Мы шли среди мертвых руин разрушенного города, говоря о чем-то и смеясь без особой причины, как сотни и тысячи влюбленных в нашем мире, теперь уже потерянном для нас навсегда. Но сейчас это было неважно. Оказывается, иногда необходимо пробить границу времени и миров лишь для того, чтобы осознать, насколько дорог тебе любимый человек.

Сейчас здесь, в мире смерти, я впервые узнал, что такое счастье. Моя единственная на свете стервочка с лазурными глазами носила под сердцем моего ребенка. Она любила меня, а я любил ее. И что еще может быть нужно от жизни такому, как я, побитому жизнью волчаре, умеющему лишь одно – убивать искусно, хладнокровно и безжалостно? Разве только дом… Да даже не дом, черт с ним, сойдет и тот самый пресловутый шалаш, в котором я непременно построю для нас настоящий рай из старинной поговорки…

– У меня есть для тебя подарок, – сказал я, расстегивая клапан камуфляжа на груди.

Она улыбнулась. Черт возьми, как я мог уйти так далеко от этой улыбки?

А дальше я даже не понял, что произошло. Просто коротко звякнуло «Дочкино ожерелье», висящее у нее на шее. Звякнуло – и медленно, очень медленно распалось на отдельные бесцветные бусины, которые, соскользнув с нити, вдруг покатились по высокой груди моей жены… Я невольно протянул руку вперед, пытаясь их поймать, – и вдруг осознал, что в том месте, где разорвалась нить, прямо в межключичной ямке торчит короткое деревянное оперение арбалетного болта…

В ее глазах были растерянность и обида. Она не верила, что это – всё… И я не верил… а тем временем мозг, привыкший мгновенно переключаться в режим боя, уже выдавал информацию: «Ранение смертельное… пробиты трахея и пищевод, перебит позвоночник… ничем помочь нельзя… противник в развалинах слева… дампы…»

Это и вправду были они, жуткие порождения зараженной земли. Двести лет назад отгремела в этом мире Третья мировая война, а изуродованные радиацией злобные мутанты все еще жили в развалинах и подземельях разрушенной Москвы.

Но этим тварям жить оставалось недолго…

Мне казалось, что я разрываюсь на части. Одна моя половина рвалась к медленно оседающему на землю телу – поддержать, осторожно уложить на раскрошенный асфальт, сказать что-то, глядя в глаза, которые медленно затягивает пелена смерти. Но в это же время вторая половина меня, рациональная и холодная, как ствол автомата, уже успела передернуть затвор АК и уйти в перекат, спасаясь от возможной второй стрелы.

А потом я увидел их…

Пятеро дампов бежали ко мне, разворачиваясь в полукольцо. Вооружение стандартное – два копья-длинномера, топор, шестопер и полуторный меч-«бастард» в руках у главного. Живые мумии, отравленные радиацией полутрупы, обмотанные грязными тряпками… Забравшие жизнь у той, кто была мне дороже жизни…

Я почувствовал, как горячая багровая волна поднимается от солнечного сплетения, затапливая мое сердце, горло, сознание… Я знал, что это такое. Страшное состояние, однажды настигающее любого воина… Многие рукопашники, испытав это, бросают спорт. Потому что, владея определенными навыками, можно в приступе боевого безумия запросто убить человека, а потом просто не вспомнить, как и что делал. Было до… и сразу наступило после… И вот у твоих ног лежит труп… Или несколько… А ты не помнишь ни черта и стоишь, тупо глядя на изломанные тобой куклы, только что бывшие живыми людьми.

Сейчас здесь не было людей. Да и я уже не был человеком… Но прежде, чем багровая волна накрыла меня с головой, я успел заметить на куче бетонных обломков фигуру с арбалетом наперевес.

Я дал длинную очередь, уже не надеясь, что попаду. Потом бросил бесполезный автомат и выдернул из ножен два боевых ножа. В приступе боевого безумия можно только бить, рубить и рвать врагов зубами. Все остальное – от человека. А человеком я уже не был…

* * *

Кровь колотилась в виски изнутри черепа. Тук-тук-тук… Так бывает, когда отлежишь уши, накрывшись с головой большой подушкой.

Тук-тук-тук…

Обязательно надо проснуться, потому что это мерное постукивание начинает раздражать. Просто открыть глаза, сбросить проклятую подушку, перевернуться на другой бок – и постараться забыть кошмарный сон, в котором я обрел и тут же потерял свое единственное счастье…

Тук-тук-тук…

Но почему отступающая завеса сна такая красная? Обратной стороне век, которую видит просыпающийся, положено быть черной. Или ярко-желтой, если солнце бьет прямо в лицо.

Тук… тук…

И тут я увидел… тень от своей руки… медленно поднимающейся и опускающейся вниз…

Тук…

Я почувствовал, как ребро моей ладони опустилось во что-то теплое и мягкое.

И вдруг увидел всё…

Развалины старого дома, поросшие темно-вишневой травой и увитые плющом того же цвета. Изуродованные куски плоти, разбросанные по этой траве. И свою руку с зажатым в ней ножом… Все вокруг было вишнево-красным, с редкими вкраплениями белых осколков костей и сероватых брызг мозгового вещества. А размеренное «тук-тук» было не пульсом в моих висках, а отзвуками ударов. Просто я, стоя на коленях, методично разносил голову мертвого дампа острым навершием рукояти боевого ножа.

Значит, я убил их. Арбалетчик тоже был мертв. Не знаю, как я его убил – очередью из АК или ножом. Но пострадал он явно меньше, чем его товарищи. Почти целый, он валялся метрах в десяти от меня. Его заряженный тяжелый арбалет со стременем на конце лежал рядом. Надо же, как быстро он научился его перезаряжать…

Это были лишние мысли. Так называемый внутренний диалог с самим собой, который не в силах остановить даже самое великое горе… Я медленно встал с колен, рефлекторно тряхнул рукой, словно это могло помочь очистить ее от кровищи и костяной крошки, и поплелся к трупу моей жены.

Брехня это, что в таких случаях мужик бьется головой о стену и рыдает, словно баба. Может, кто и рыдает. А из меня одним-единственным выстрелом дампы выбили все эмоции, которых и без того было не так уж и много. Сил тоже не было – их выпил приступ, в котором я убил всех дампов, не получив при этом ни царапины. Я слышал, что тренированный человек в таком состоянии способен двигаться очень быстро, слишком быстро для того, чтобы можно было осознать его движения и среагировать на них. И все-таки жаль, что дампы меня не убили… Хотя нет, хорошо, что я жив. Кто бы тогда вырыл могилу для нее?

Она смотрела в небо. Темное, хмурое и грязное, несравнимое с цветом ее глаз, даже после смерти не утративших своей лазурной чистоты.

Я вновь встал на колени и, приподняв ее голову, осторожно срезал окровавленным «Сталкером» наконечник арбалетного болта, запутавшегося в ее волосах. Оперенная смерть, выпущенная дампом, пробила шею насквозь, и иначе стрелу было не вытащить. Ничего. Я потом вылущу из наконечника остатки древка и вновь плотно насажу его обратно. Не страшно, что болт станет немного короче. Я вернусь и этим огрызком методично выковыряю глаза того арбалетчика. А потом буду медленно резать его на фрагменты. Плохо, что он умер быстро. И в то же время хорошо, что он лежал подальше, чем другие дампы и я просто не успел в приступе беспамятства до него добраться.

Но сначала надо было вырыть могилу. Жаль, что я не захватил с собой малую саперную лопатку, предпочтя набрать побольше патронов. Но зато боевых ножей у меня было два…

Я долбил землю, перемешанную с асфальтовой крошкой, равнодушно понимая, что очень скоро рухну рядом со своей мертвой женой от нереальной усталости – боевое безумие выпивает все силы почти мгновенно. Но мне было абсолютно все равно. Мне надо было выкопать могилу. Остальное – неважно.

В спрессованной от времени земле было полно всякой дряни. Небольшие обломки бетона я выворачивал из земли руками. Битый кирпич осложнял работу, но его было немного. А обломки древнего асфальта просто крошились под ударами «Сталкера». Боевой нож, подаренный мне умирающим собакоголовым, рассекал древний мусор словно куски пенопласта, правда, клинок скрипел при этом словно живое существо, недовольное таким варварским обращением. Но мне было все равно…

Я работал без остановки, словно запрограммированный автомат. Пару раз мне попались чьи-то пожелтевшие от времени кости и куски насквозь проржавевшего металла, когда-то бывшие стволами огнестрельного оружия. На этой земле много воевали. И часто умирали.

Кожа с моих ладоней сползла, словно промокшая бумага, ссадины саднили немилосердно. Но это была нужная боль, благодаря которой я пока еще от усталости не рухнул вниз, на дно могилы. Наконец, я счел, что она достаточно глубока для того, чтобы местные твари не смогли ночью отрыть и сожрать тело. Тогда я сунул в чехол нож, измазанный грязью и кровью, и вылез наверх.

Я ничего не забрал у нее, хотя многие назвали бы меня безумцем. Как и положено воину, в могилу она легла вместе со всем ее снаряжением, включая автомат «ВАЛ», который здесь наверняка стоил целое состояние. Я не взял ничего, лишь собрал с земли бесцветные бусинки «Дочкиного ожерелья» и бережно сложил их в нагрудный карман комбинезона. На ближайшем привале я зашью их в кусок материи и повешу на шею. Пусть висят рядом с навсегда опустевшим сердцем…

Я засыпал могилу и привалил ее тяжелым куском бетона. Когда земля просядет, уже никто не догадается, что под вросшим в траву обломком лежит настоящее сокровище… Мое сокровище, утраченное навсегда…

Мне очень хотелось рухнуть на землю и провести рядом с моей женой нашу последнюю ночь. Но в то же время я осознавал, что тогда эта ночь станет последней и для меня тоже. А у меня еще было два дела. Сшить мешочек для бусин, а потом заняться трупом арбалетчика. Это были два очень важных дела, и никак нельзя допустить, чтобы какой-нибудь ночной охотник-мутант застал меня врасплох.

Арбалетчика я решил оставить на утро. Уже смеркалось, а такое серьезное дело, как неспешное потрошение трупа врага, лучше делать при утреннем свете. Потому я осмотрелся, приметил невдалеке более-менее сохранившееся здание и, взвалив на плечи свой рюкзак, побрел туда…

По всей видимости, здание когда-то давно было детским садом типовой постройки. Левая часть его просто развалилась от времени, а правая устояла, правда при этом почти наполовину вросла в землю. Виднелись лишь забитые землей узкие черные проемы, некогда бывшие окнами первого этажа. Сейчас от них остались лишь прямоугольные дыры, напоминающие амбразуры дота. Зато второй этаж, ставший первым и единственным, сохранился довольно неплохо. Три чудом сохранившиеся стены обещали защиту с флангов и с тыла в случае внезапного нападения, а местами сохранившаяся крыша – укрытие от дождя, судя по тяжелым тучам, грозившего хлынуть с минуты на минуту.

Я чисто на автомате доплелся до ненадежного укрытия и, слегка пригнувшись, вошел прямо в окно, давным-давно утратившее и стекла, и раму.

Как и ожидалось, пол и перекрытия сгнили много лет назад. Вместо пола была всё та же земля, перемешанная с асфальтовой крошкой. Судя по кучкам засохшего дерьма, валявшимся по углам, этот обломок прошлого уже давно служил временным пристанищем для одиноких путников… Одиноких… Теперь это сто процентов про меня… Во время моих путешествий меня всегда потаенно грела мысль, что она ждет моего возвращения… Сейчас уже точно никто не ждет, кроме трупа дампа, которым я займусь поутру…

Я очень плохо помню, как привычными движениями развел костер, как грыз что-то, тупо пялясь в огонь… Как, вспомнив, что у меня есть неотложное дело, шил негнущимися пальцами мешочек для бусин из обрывка камуфляжа и парашютной стропы, позаимствованной на складе маркитантов. Как, ссыпав в него драгоценную память об утраченной любви, зашил намертво и повесил на шею… Все это было словно в тумане и происходило не со мной. Тело совершало какие-то движения, а сознание пребывало в глубоком ступоре, лишь изредка просыпаясь – и вновь проваливаясь в пучину тупого равнодушия…

Вот и сейчас меня словно толкнуло что-то. Так камень, брошенный в середину мертвого озера, ненадолго тревожит черную гладь отравленной воды…

Снаружи шел дождь, и сквозь шум падающих капель я отчетливо расслышал чьи-то шаги. Ночной гость шел не скрываясь. Он был уверен в своей силе и, возможно, рассчитывал на легкую добычу.

Я же с удивлением обнаружил, что сижу правым боком к огню, возле меня расстелен кусок брезента, а на нем в образцовом порядке разложены детали автомата, из которого я стрелял по дампам. Понятно. Пока мое сознание пребывало в некоем подобии комы, руки рефлекторно чистили и смазывали АК…

Я криво усмехнулся. А нужно ли оно, то самое человеческое сознание, придатку к огнестрельному оружию? И чем я лучше серва Коляна, запрограммированного на обслуживание боевой машины? Только что трупами не питаюсь. Хотя, когда кончатся консервы, почему нет? Какая разница, какие белки жрать – из восстановленных консервов или свежие, натуральные?

Шаги приближались. Собрать автомат уже не было времени, а расчехлять СВД – желания. Суетиться не хотелось. Для чего? Чтобы выжить? А на хрена мне жить теперь? Но сдохнуть все-таки нужно правильно. Ведь она тоже умерла как воин, с оружием в руках…

Я достал оба ножа, краем глаза отметив, что у заляпанного землей и засохшей кровью «Сталкера» безнадежно завалена режущая кромка. Не боевой нож, а железяка с рукояткой из резинопластика. Удивительно, как «Сталкер» вообще не сломался, когда я со всей дури всаживал его в землю, кроша клинком бетонные и кирпичные обломки. Впрочем, «убитого» ножа хватит вполне, для того чтобы еще разок всадить его в чье-то сердце.

Синхронным движением кистей я повернул ножи в положение обратного хвата, прижав клинки к внутренней стороне предплечий. Незачем светить перед вероятным противником наличие оружия. В моей бетонной пещере лишь один вход, и врагу, перед тем как атаковать, хочешь не хочешь, а придется пусть на мгновение вступить в полосу света. Вполне достаточно для того, чтобы я успел метнуть один нож, прыгнуть и добить жертву вторым…

Он шагнул на свет из темноты и остановился. Моя рука чуть плотнее сжала рукоять «Бритвы», готовясь к броску, – таких гостей лучше мочить сразу, а уже потом разбираться, кто пришел, зачем пришел… Но я почему-то не стал продолжать отработанное движение, и открытое горло ночного гостя с острым, выпирающим кадыком осталось целым и невредимым.

Ростом он был метра два, не меньше. Большая голова с открытым лбом и густой шевелюрой до плеч, глубоко посаженные, внимательные глаза, прямой аристократический нос… и непропорционально широкая, массивная нижняя челюсть, превращающая лицо гостя в уродливую маску. Длинные руки, длинные ноги, короткий мощный торс, большие стопы и ладони… Акромегалия? Непохоже… Судя по неуловимым движениям ночного гостя, передо мной был не инвалид, а профессиональный воин, умеющий отлично пользоваться своим деформированным телом.

Это естественно, что люди моего образа жизни прежде всего обращают внимание не на оружие и снаряжение, а на его владельца. Крутой прикид и навороченные стволы может купить любой лох. Вопрос в том, умеет ли он ими пользоваться. И если нет, то никакое оружие ему не поможет, коли дело дойдет до серьезной схватки.

Ночной гость точно умел и знал толк что в оружии, что в снаряге – конечно, применительно к меркам этого мира.

Все его тело от плеч до коленей покрывала искусно сплетенная кольчуга. Интересно, что на грудной части той кольчуги имелись кольчатые кармашки, в которых я разглядел стальные пластины характерной формы от бронежилета 6Б23-1 со следами стершейся зеленой краски. Выступ, прикрывающий сердце, ни с чем не спутаешь. Надо же какой продвинутый девайс на стыке технологий Средневековья и… давно минувшей эпохи, в которой когда-то жил я…

Плотные кожаные штаны, выглядывающие из-под кольчуги, были заправлены в голенища вполне прилично сохранившихся кирзачей – не иначе из какого-нибудь схрона стыренных. В левой руке запакованный в кольчугу воин сжимал рукоять двуручного меча, клинок которого небрежно покоился на плече хозяина. Гарды у меча не было, и я сразу понял почему. Длинная заточенная под колун полоса металла одновременно служила ее владельцу и мечом, и копьем, судя по потертости на середине клинка. При такой заточке неопасно схватиться за лезвие даже голой рукой, зато чужие доспехи, хитиновые панцири и головы оно должно крошить изумительно. И плюс ко всему тяжелое фигурное навершие рукояти, выполненное в виде головы демона, было не только для баланса и красоты. Таким «скул крашером» можно не только череп раздробить, по при хорошем ударе и брюхо вскрыть, пропахав плоть словно двухлемешным плугом.

На поясе ночного гостя слева висел длинный нож с характерной изогнутой рукоятью из оленьего рога. Узнаваемая модель. Легендарный «Рэндалл», нож для охоты и войны. Как раз то, что нужно для этих мест. Универсальный старинный нож в новых изящных ножнах… похоже сработанных из человеческой кожи. Модный материал в этих местах, похоже свидетельствующий о крутости хозяина, способного выследить и завалить зазевавшегося хомо.

Справа на том же поясе ночного гостя в чехле ручной работы покоился обрез охотничьего ружья ИЖ-81 двенадцатого калибра с пистолетной рукояткой. Эдакий средневековый пистоль-помповик с трубчатым подствольным магазином на четыре патрона. Пятый наверняка в патроннике – чисто на всякий случай. И подвес правильный, чтобы, не вытаскивая ружья из чехла, можно было пальнуть от бедра. Грамотно. В ближнем бою – самое то. Там, где «калаш» прошьет того же нео насквозь, а тот и не заметит, кроша твой череп дубиной, скромный по размерам ИЖ унесет тушу мутанта метров на несколько. Потому как крупная дробь с близкого расстояния штука реально сногсшибательная…

– Пустишь погреться? – хмуро поинтересовался мутант.

Ему и вправду было несладко. Промокший насквозь подкольчужник тепло наверняка не держал, а навешанная сверху сталь дополняла ощущения. По несуразному телу меченосца пробежала заметная дрожь – и я кивнул, пряча ножи в чехлы. Хотя ремешки-фиксаторы рукояти не застегнул. Тоже чисто на всякий случай.

Гость шагнул вперед и легким движением плеча толкнул вперед двуручник. Сейчас бы он мог меня достать при желании – а мне вдруг стало все равно. Привычный рефлекс отпустил, и, если бы воин-мутант решил снести мне голову с плеч, я бы даже не дернулся. Плевать. Жить все равно больше незачем…

Но гость лишь прислонил меч к стене и подошел к огню. После чего сбросил с плеч тощий рюкзак с пристегнутой к нему противогазной сумкой и сел напротив меня, скрестив ноги. Покосился уважительно на зачехленную СВД, стоящую за моей спиной у стены, протянул к огню огромные кисти и произнес:

– Благодарю, странник, что пустил к костру презренного ворма.

Вормы… По-английски «черви». Ион как-то упоминал это слово. Кажется, неопознанные мутанты, питающиеся трупами. Впрочем, здесь практически все питаются трупами. Да и какая разница, ворм не ворм. Лучше б вообще заткнулся. Пустили греться – сиди и грейся, а не языком мели.

– Что за печаль у тебя на душе?

Нет, зря я все-таки не прирезал его сразу. Хотя никогда не поздно сделать хорошее и нужное дело…

Но ворм, видимо, что-то прочитав в моих глазах, заткнулся без моей помощи. А чуть погодя, разогрев как следует свои лапы над огнем, полез в рюкзак и вытащил оттуда самую обычную армейскую флягу. Отвернул крышку, протянул мне:

– Выпей.

Я покачал головой. Все, что мне хотелось, – это собрать автомат и завалиться спать. А там пусть хочет пьет в одну харю, хочет меня прирежет ради приглянувшейся СВД – без разницы.

Но ворм оказался упрямым:

– Выпей!

Длинная как жердь рука протянулась над костром. Зеленая крышечка фляги качалась на цепочке в районе моего подбородка, а из алюминиевого горлышка доносился насыщенный аромат неведомых трав, смешанный с парами крепкого алкоголя.

Хотя… почему бы и нет? Помянуть-то ее всяко нужно…

Невероятная смесь горьких и приторно-сладких ингредиентов, настоянных на чистом спирте, прошлась по пищеводу словно струя огненной лавы. Такого я не испытывал никогда, хотя пить доводилось всякое. По венам мгновенно разлилась огненная река, тут же ударившая в череп, словно в жерло вулкана, забитое всякой дрянью. Мне показалось, что еще немного – и мои мозги, завернутые в сеточку, взорвутся и разнесут на фиг черепную коробку.

Ворм оказался ловким малым. Он вовремя подхватил флягу, выпавшую у меня из руки, а заодно и меня – я чуть не завалился носом в костер.

– Осторожнее, хомо, – прошелестел у меня над ухом его голос. – Файринсайд валит с ног почище пули, но и воскрешает быстро.

Он не обманул. Неистовое пламя, пожирающее меня изнутри, внезапно исчезло. А вместе с ним куда-то пропало состояние звериной тоски и желание расчленить на фрагменты труп арбалетчика, убившего мою жену. Чушь какая-то… Зачем потрошить падаль, которая уже получила своё? Неужели минуту назад я мог мечтать о таком?

Смертельная усталость во всем теле тоже пропала. Не сказать, что теперь я был полон сил и готов носиться по развалинам словно сайгак. Но в то же время, если потребуется, километров пять по пересеченной местности нарежу влегкую.

– Вижу, файринсайд подействовала на тебя, – кивнул ворм, завинчивая крышку фляги и поудобнее устраиваясь по ту сторону костра. – Это хорошо. Моё имя Сталк. А как называть тебя?

…В его голосе слышались едва уловимые нотки, которые я уже где-то слышал. А, ну да, точно. С таким же, правда, в разы более ярко выраженным акцентом разговаривал серв Колян, механический паук на ножках, обожающий жрать свежие трупы. И название пойла – «файринсайд», «огонь внутри» в переводе с английского. И имя – Сталк. Вполне возможно, что производное от «to stalk», «преследовать». Кстати, что-то Ион говорил об американских морпехах, потомки которых, возможно, до сих пор шарятся в этих местах.

– Ты не назвал свое имя, – напомнил Сталк.

– Снайпер, – рассеянно ответил я. Сейчас я был занят более важным делом, чем беседа с мутантом. Я собирал автомат, а для меня сборка оружия – это всегда священнодействие.

– Это не имя, – вполне резонно заметил ворм.

– Уж какое есть, – пожал плечами я. – Другого я не знаю. Вернее, не помню.

– Странные вы, хомо, – произнес Сталк. – Здесь, на зараженной земле, нас все считают радиоактивными отбросами, даже осмы, живущие на помойках. Хотя я помню своих предков до двадцатого колена. А вы порой даже не помните собственного имени…

Мне было плевать на выводы этого урода. Я снарядил магазин патронами, присоединил его к собранному автомату, передернул затвор и щелкнул переводчиком огня, ставя оружие на предохранитель. Что ж, теперь можно со спокойной совестью завалиться спать. Правда, не мешало бы поставить растяжку перед входом… Хотя, в общем-то, какая разница?

– Расскажи, что за горе у тебя на душе?

«Вот ведь докопался… Чтобы я еще кого пригласил к костру на ночь глядя», – подумал я. И вдруг, неожиданно для себя, положил собранный автомат себе на колени – и рассказал всё. Черт, «файринсайд» на самом деле не уничтожил, а лишь притупил боль, сделав ее менее заметной. На самом деле рана в сердце продолжала кровоточить… А рассказал – как будто немного легче стало…

– Сочувствую твоему горю, хомо, – проговорил ворм, неотрывно глядя в огонь. Зрачки у него были огромные, во всю радужку. – Дампы – жуткие твари, помешанные на ритуалах. Так ты говоришь, что убил их всех шестерых, в том числе арбалетчика, не успевшего спустить тетиву?