Моя дорогая Баттерфляй

Мне удалось упрятать мальчишку в пансионат. Это как раньше заточали в тюрьму или ссылали в монастырь монархи неугодных сановников, или родители – своих бунтующих детей. Я, бывший диссидент, отсылаю своего собственного ребенка подальше от себя, какой позор и стыд… Но инстинкт самосохранения сильнее стыда. Оттуда он пишет длинные письма Энни и никогда – мне. И слава богу, кстати. Вот еще не хватало мне это читать! И все-таки я ревную, уже не так сильно, но заметно. Энни считает, что нам, мне и ей, надо искупить вину перед мальчиком. Чтобы Медея успокоилась, нам надо принести себя в качестве жертвы, но не в жертву. Это разные понятия, утверждает Энни. Мы не должны сгорать на жертвенном костре, а лишь пожертвовать в чем-то собой, своим комфортом и так далее. Интересные у нее теории! В общем, мне все понятно, мальчику надо помочь во что бы то ни стало, принести символическую жертву Любе и сделать ее снова нежной Баттерфляй, а не мечтающей о мести Медеей.

Знает ли Энни о том, что я был женат на Любе? Впрочем, какая уже сегодня разница! Просто надо искупать свои грехи. Надо сделать мальчика счастливым (того самого, младшего) и вернуть потом Димку. Я поражаюсь наивности и страстности Энни. Настоящая американка, думает, что все под силу изменить! А что, может, и правда под силу? Если относиться к нему с любовью… Она часто повторяет это слово – «любовь», от которого меня бросает в дрожь. Она произносит, конечно, «лав» (love), но я слышу любовь, Любовь, Люба… Любушка, Баттерфляй… О, Энни, не произноси это слово, умоляю тебя! Я люблю тебя, Энни, но Люба… Это какое-то наваждение, особенно после того, как она ушла. Поэтому я, пожалуй, соглашусь с тобой. Да, надо полюбить этого мальчика, который внушает мне такой страх. Именно страх! Полюбить и принять его как своего сына. Мы вернем его из пансионата, он будет жить с нами, да, Энни, ты права. Тем более у него такой трудный возраст – 13 лет, все эти гормональные и прочие дела… А когда справлюсь с сопротивлением младшего, то примусь за старшего, поеду за ним и, если он захочет, привезу сюда. Или просто помирюсь с ним. В общем, буду делать все для того, чтобы стать лучше. Только любовь нам поможет. Любовь, Люба, моя дорогая Баттерфляй.

Впервые за долгие годы ставлю кассету с голосом Каллас. Она была вся в пыли, пришлось взять щетку и почистить ее. И вот опять комната наполняется величественными звуками, все плывет перед глазами, щиплет нещадно, наверное, пыль попала, слезы льются, но я их не вытираю, слушаю всю оперу от начала до конца, благо дома никого кроме меня, Энни уехала в родной Буффало, навестить родителей… Кажется, что я провалился во что-то безвременное, неподвластное мне. Очнувшись, смотрю на магнитофон и понимаю, что опера закончилась и я давно сижу в молчании. За окном сумерки, завтра утром – репортаж для ТВ о событиях в Прибалтике, в среду – выступление в университете, в четверг – большое интервью для журнала… Слава богу, что у меня такой плотный график! Но важнее всего то, что в пятницу из школы-пансионата вернется мой младший сын.