Дело о Чертовом зеркале

* * *

– Родин, Родин идет, – шелестело по больнице.

Все улыбались, начиная с дворника и заканчивая самыми тяжелыми больными на третьем этаже: сила и жизненная энергия молодого талантливого врача заряжали и излечивали каждого.

Он лихо спрыгнул со своей легкой коляски, кинул вожжи дворнику – мол, поставь в конюшню – и, широко распахнув парадные двери, побежал вверх по мраморной лестнице.

И вот уже выглядывают из палат пациенты: по коридору идет быстрым шагом молодой крепыш плотного сложения, одетый в просторный сюртук табачного цвета с бархатными бочками, жилет из кремового «манчестера» и серые клетчатые брюки, тоже широкие и просторные. Лицо у него было красивое, гладко выбритое, обрамленное небольшими бачками и непослушным русым вихорком посреди лба. Выглядел он лет на двадцать пять, может, чуть больше, но желто-зеленые глаза были цепкие, сильные, даже хищные; это были глаза человека, видевшего опасность и даже самое смерть, но отвечавшего лишь смехом.

– Приветствую, Георгий Иванович, – чуть шутовски отвесил поклон Андрей Юсупов. – Ты как всегда вовремя, как штык. Сразу видать военную косточку.

Они крепко пожали руки.

– И тебе не хворать, Андрей. Как пациенты? Как Гороховский? Как Дидюля?

– Гороховского выписали, он тебе нижайше кланялся, обещал с пасеки прислать бадью меда. Дидюлю перевели в палату для выздоравливающих.

– С Дидюлей был интересный случай. Кто ж ожидал, что у того барсука, что его цапнул, было не бешенство?

– Георгий, это все твое чутье. Кстати, появился у нас еще один случай интересный, да жаль не совсем по нашему с тобой профилю.

– Отчего ж не по нашему?

– Велел уж в психиатрическую переправлять.

– А что ж в анамнезе?

– Молодая, красивая, – особо подчеркнул Юсупов, – но, увы, совершенно безумная особа.

– Позволишь полюбопытствовать?

– Изволь, все равно коляску ждать.

И они направились к больничным корпусам.

– Сначала думал – истерия, побочный эффект пристрастий всяких, – рассказывал между делом, пока шли, Юсупов. – Она же из клуба Сечиной-Ледянской. Слыхал про такую?

– Слыхал, – вздохнул Родин и поежился, хотя было тепло. – Стихи, эмансипация, морфинизация, декаданс…

– Вот-вот. Ну по ней видать: морфинистка со стажем. Ну и с кокаином знакома. Я ей детоксикацию делал. Нулевой эффект! Даже хуже.

– Хуже?

– Крик, вой: не трогайте меня, я умираю, я горю!

– Жар?

– Жар, а как же. Нервная горячка.

– Пускали кровь?

– Помилуй, брат, конечно. Нулевой эффект.

– Морфий давали?

– Какой морфий, Георгий? Чай, не психиатрия, морфием да опиатами экспериментировать. Все подотчетно – для наркоза! Да и где это видано: морфинистку лечить морфием?

– Так, а что осмотр показал?

– Жар, истерика, горячечный бред.

– Так ты уверен, что горячка нервная?

– Она осматривать-то не дается. «Где болит?» – «Везде болит. Душа болит!» И выть опять.

– Позволь мне все же осмотреть ее.

– Да осмотри, отчего нет. Но тут я сразу скажу: надо везти в пятый корпус, там Лутченко осмотрит. Это его епархия – душевные болезни. А мы с тобой телом займемся. Но хочешь – осмотри. Порази меня как психиатра.

В палате на узенькой железной койке, на сером застиранном больничном белье, свернувшись калачиком, лежал наполовину истаявший бледный восковой ангел, разметавший по подушке белокурые волосы и глядящий исподлобья огромными, лихорадочно блестящими глазами.

Родин вымыл руки, надел халат, присел на край кровати. Дыхание больной было тяжелым, хриплым. Лоб – он потрогал – чрезвычайно горячим. Измерил пульс: учащенный – от горячки.

– Как же попал к нам столь прекрасный ангел? – мягко начал Родин.

– Я не ангел, – тихо, хрипло, но решительно проговорила девушка, съежившись не то от страха, не то от боли. – Я демон. Демон глаголет во мне, внутри меня, он боль несет, и я вещаю его устами… Иначе мне конец, и он меня пожрет…

Внимательный глаз Родина подметил эту деталь.

– Ну я же говорил, – пожал плечами Юсупов. – Бред, да еще в стихах.

– Вы не будете против, если я вас осмотрю? – спросил Родин.

– Буду, – сказала девушка, съеживаясь в клубок еще больше.

Родину не понравилась эта закономерность.

– Вы не могли бы лечь прямо, на спину? Я сделаю простой осмотр.

– Нет, – настаивала девушка, все сильнее прижимая руки к животу.

– Хорошо, лежите так. Если позволите, я только задам пару вопросов.

Девушка промолчала.

– В вашей карте написано, что вас зовут Лилия. Это так?

– И да и нет, – еле слышно ответила девушка.

– Красивое имя, как у цветка.

– Мое имя – Лилит. Я – первая жена Адама, которую он бросил, предал, променял на толстомясую Еву… И меня утешил и согрел своим жаром мой круторогий повелитель… И мне горячо… Душа моя пылает в пламени первородного огня!

– Тьфу, – только и сказал Юсупов и перекрестился. – Тут мало психиатра, надо бы на отчитку ее.

Молчание. Родин внимательно смотрел на восковое личико красавицы, страдальчески сморщившееся. От чего?

– Вы попали сюда потому, что вас кто-то сильно огорчил?

Лилия молча помотала головой.

– Напугал?

Снова молчаливое отрицание.

– Сделал больно?

Снова – нет.

– Мой повелитель не делает больно. Его боль – это любовь.

– Так что вас беспокоит, Лилия?

– Вы. Уходите.

– Я не могу уйти. Я дал клятву Гиппократа. Лечить людей даже против их желания.

– Я здорова. Отпустите меня.

– А ваши температурные листы говорят об обратном, Лилия. Вы больны, и я обязан понять чем.

Неожиданно она повернула к нему свое лицо. Очень бледное, тонкое, болезненное, изможденное. Снедаемое лихорадкой. Но очень красивое.

«Это не безумие, – думал Родин. – Что угодно – морфинизм, дурной нрав, отрицание себя, тяжелое детство, несчастная любовь… что угодно. Но это не безумие. Это воспаление. Готов поклясться!»

Внезапно Лилия застонала и снова еще туже свернулась клубком.

– Вам больно? – спросил Родин.

Молчаливые кивки в ответ.

– Боль в животе?

Кивок.

– Простите, я обязан спросить, вы не беременны?

Резкое молчаливое отрицание.

– Вы… – не закончив, Родин обернулся к присутствующим. – Господа, вы не могли бы нас оставить. На минуту?

Все вышли.

– Вы… – продолжил Родин, изо всех сил стараясь быть деликатным, – вы… не подвергались насилию… со стороны… мужчины?

Резкий поворот головы и вызывающий всполох глаз. Резкий отрицательный кивок.

– Простите, простите великодушно, я должен исключить… как врач…

Лилия молча отвернулась.

– Тогда продолжим. Боль справа?

Кивок.

– Острая?

Кивок.

– Тошнота?

Слабый кивок.

– Убери руки! – Девушка внезапно заорала голосом базарных торговок. – От них свет, от них боль!

– Готовим операционную!!! – внезапно громкий голос Родина огласил больничный коридор.

Юсупов и сестры, стоящие у двери, вздрогнули.

– Зачем операционную, Георгий? – спросил Юсупов, заглядывая в палату.

– Операционную срочно! – кричал Родин, не обращая на него внимания. – У нас аппендикс! Немедленно готовить! Немедленно промывать! Оперировать буду лично!

Уже когда ему мыли руки спиртом, мелькнула неуместная мысль: «На открытие“ Золотого витязя”, стало быть, не успею… Ну зато жизнь спасу, оно важнее…»

Уже после блестяще выполненной операции, когда Родин курил у малой операционной, держа сигарету в щипцах, чтобы не перепачкать ее окровавленными руками, он глянул на часы. Седьмой час пополудни, опоздал в музей. Ну и бог с ним. Сейчас, видно, уже банкет, а приходить на важное для старого приятеля событие, чтобы выпить, а не разделить его радость, непорядочно.

Однако музей посетить ему все-таки пришлось. Не прошло и получаса после того, как в ведро отправился окровавленный воспаленный аппендикс Лилии Богородской, в больницу вбежал мальчишка в карнавальном костюме татарчонка и завопил на весь коридор благим матом:

– Главного доктора! В музей! Двойное убийство! Профессор Смородинов при смерти!

Глава третья

Старокузнецк – город хоть и большой, а все равно до столицы далековато. При всей его развитости, провинция провинцией. Люди простые, радушные, хлебосольные и, увы, доверчивые к столичному лоску.

Потому часто так случалось, что всякие столичные прощелыги получали здесь теплый прием. Бывало, что какого-нибудь дрянного московского актеришку, канатного плясуна или офицеришку средней руки встречали с хлебом-солью всем Старокузнецком. Зато представьте себе, какой фурор произвел здесь бас-профундо из Большого, или боевой ротмистр с Балкан, или модный драматург из Петербурга!

Так что несложно представить, какого переполоху наделала в городе статья, напечатанная в губернской газете:

Провинциальный историк переписывает мировую историю!

В ближайшее время в Старокузнецком краеведческом музее состоится событие, обещающее стать настоящей исторической сенсацией.

Известный далеко за рубежом империи профессор кафедр истории и археологии доктор русской истории Старокузнецкого университета г-н Денис Смородинов сделал открытие чрезвычайного значения, которое произвело настоящий переворот во всей исторической науке.

Последние несколько месяцев все научно-историческое сообщество было взбудоражено сообщением о том, что проф. Смородинов со своим приемным сыном г-ном Гусевым близок к находке древней статуэтки – «Золотого витязя», которая якобы является ключом к сокровищнице легендарного крымского разбойника Ахмет‑бея.

И вот на прошлой неделе стало известно о том, что «Витязь» найден! Более того, проф. Смородинов утверждает, что вскоре рассчитывает обнаружить несметные богатства крымского князя!

А пока, в ознаменование открытия мирового значения, в Старокузнецком краеведческом музее в течение нескольких дней будет производиться демонстрация золотой фигурки всем интересующимся историей, каковых, мы уверены, наберется немало. Торжественное открытие экспозиции, на которое приглашены светила исторической науки из обеих столиц и даже из-за рубежа, станет крупнейшим событием культурной и научной жизни не только самой Старокузнецкой губернии, но и всей империи и даже мира!

Статуэтка уже помещена в губернский краеведческий музей, стараниями профессора Смородинова крупнейший в Поволжье, и покамест ее тщательно скрывают от глаз любопытствующей публики. Открытие экспоната назначено на понедельник, 24 апреля.

Вашему корреспонденту также посчастливилось получить приглашение на это мероприятие, поэтому читатели «Вестника» первыми узнают обо всем, что будет происходить на открытии выставки. Мы внимательно следим за развитием событий.

Собств. корр. «Старокузнецкого вестника»Алекс Правдинг

А самым удивительным выглядело появление в Старокузнецком музее профессора из Англии лорда Мак-Роберта, который в ходе тура по России и странам Ближнего Востока прочитал многочисленной аудитории лекции по истории средневекового пиратства. Сам профессор Смородинов не сводил глаз со своего кумира и даже стенографировал его лекцию в маленький блокнотик. Эх, вроде и ровесники они были, и круг интересов имели сходный, а вон как сложилось.

Один – институтский преподаватель в маленьком городке, всю свою жизнь не вылезающий из крымских раскопок, известный лишь в узких кругах своими монографиями о схватках легендарных атамана Червеня и Ахмет‑бея и фантастической теорией о действительном существовании совсем уж сказочного «Зеркала шайтана».

Другой – член Британских географического и исторического обществ, ученик великого Шапильона, отважный охотник за сокровищами, вынужденный из-за укуса ядовитого паука в низовье Амазонки передвигаться лишь в кресле на колесах с помощью верного слуги.

* * *

Музей был нарядно украшен, и в воздухе витал запах приготавливаемых блюд для банкета. При входе пожилой смотритель, одетый в гусарский костюм, дарил каждому вошедшему брошюрку «Старокузнецкий краеведческий музей: перечень экспонатов», несколько фотографических карточек с видами музея и свежеизданную книгу профессора Смородинова «Отрыв Крымского ханства от Османской империи».

Да, профессор, как мог, попытался поднять курс своих акций на рынке исторической науки. Помимо представителей губернской прессы на открытии статуэтки присутствовали три иногородних журналиста, один из которых успел шокировать присутствующих ярко-полосатым сюртуком. Помимо этого был и известный столичный меценат Яхонтов, уроженец Старокузнецка, и председатель Английского клуба князь Чернобородский вместе с тремя одноклубниками (надо добавить, что Английский клуб являлся главным попечителем музея и также основным поставщиком охотничьих трофеев для зала фауны), и фабрикант Стрыльников, безуспешно попытавшийся прорваться к профессору, окруженному кольцом журналистов. Как только он узнал, что до банкета еще надо ждать целый час, сразу же ушел в ресторан.

Звезда мероприятия – лорд Мак-Роберт – был одет в костюм шотландского горца. Из-под килта выглядывали суховатые старческие ноги, покрытые седым пушком, обутые в кожаные ботинки с оторочкой из волчьего меха. Сам путешественник был укутан в тартан – плед расцветки клана Мак-Робертов – бордовый в крупную клетку. Лицо у лорда было все покрыто сетью морщин и шрамов, однако на свои шестьдесят с хвостиком он не выглядел – столь живой огонь горел в его желтоватых глазах, уже подернутых старческой мутью.

Вез коляску за особые ручки слуга и телохранитель лорда, сопровождавший его во всех приключениях, не менее известный Хью. Это был угрюмый рыжеволосый человек с массивной челюстью, перебитым носом и оттопыренными ушами. По сути, он был ровесником лорда, как известно, они вместе выросли, но звериная сила и первобытное зверство, пышущее в каждой клеточке ирландца, словно молодили его, и не каждый согласился бы сразиться с ним врукопашную. На боку коляски висел знаменитый саквояж лорда кожи аллигатора, из которого выглядывала трость красного дерева с рукояткой в виде головы сфинкса.

– Сэр Эндрю, – начал по-английски Смородинов, – для меня величайшая честь наконец-то познакомиться с вами лично. Я еще студентом следил за вашей головокружительной карьерой, и, если честно, именно ваша книга «В плену у каннибалов Океании» и побудила меня перевестись с юридического на исторический факультет – о чем я нисколько не жалею.

– Полноте, – отвечал лорд по-английски, но с твердыми шотландскими «r», – мне просто повезло, что отец знавал Шапольона и еще мальчишкой отдал меня к нему в ученики. В свою очередь, я счастлив признаться, что ваша монография о разгроме войска крымских татар под Шайтан-Кале и стала причиной моей экспедиции в Среднюю Азию, благодаря которой мне был пожалован орден Подвязки.

– О да, – завистливо закивали старокузнецкие ученые, знакомые с потрясающими историческими находками, которые лорд Эндрю принес в дар Лондонскому музею.

– Вашу теорию о роли атамана Червеня в падении династии Гиреев, – продолжал сэр Эндрю, – я нахожу несколько смелой, однако разве не нам должно быть известно, что смелым благоволит Господь! Теперь, ежели слухи не лгут, я могу вас поздравить и с подтверждением еще одной вашей теории – о том, что «Зеркало шайтана» не вымысел! Я, пока ехал в поезде, уже набросал несколько статей, которые намереваюсь отправить в исторические журналы, и непременно доложу о вашей находке на собрании Британского исторического общества.

Тут присутствующие разразились аплодисментами, от которых Смородинов густо покраснел. Не смея что-либо вымолвить от переполнявших его чувств, профессор пригласил гостей в зал истории Старокузнецкого края, где были накрыты банкетные столы.

– Прошу вас, господа, закусить чем Бог послал, – сказал он, откашливаясь. – На голодный желудок разговоры о днях давно прошедших всякому наскучат. А уж потом перейдем к гвоздю вечера! – и профессор торжествующе указал в конец дальней залы, где на особом пьедестале красовалась статуэтка золотого витязя, накрытая белоснежным покрывалом. Рядом с ней, насупив брови, стоял на посту внушительных размеров полицейский с обнаженной шашкой и лихо закрученными усами.

Распорядитель банкета, директор музея Савва Лукич Погорельцев, неоднократно повторял: у нас-де здесь не Петербург и тем более не Европа, конечно, однако ж и мы не лыком шиты, и стол хоть и скромный, зато все свежее, с собственных грядок.

Были тут и зефир из лангустинов, и жареное филе цесарки, сервированное галетами из сельдерея и соусом из малины, и белужья икра на теплых оладьях со свежей земляникой, и стерлядь по-петергофски, и суп-пюре из перепелов, и консоме. А выбор вин такой, что заморские гости только языками цокали (что, конечно, не могло не понравиться старокузнечанам).

Впрочем, разумеется, не все присутствующие сразу набросились на еду (хотя большинство поступило именно так). Лорд Эндрю, например, не притронувшись к закускам, залпом осушил несколько бокалов специально для него заказанного односолодового виски «Король Георг» и начал развлекать собравшихся, мастерски подражая голосам африканских диких зверей. Его телохранитель во всеобщем веселье участия не принимал и продолжал стоять позади коляски с лицом, напоминавшем статую с острова Пасхи (где, кстати, неутомимый лорд тоже побывал). Один раз к боксеру подошел профессор лингвистики Лонгрин и хотел было с ним из вежливости заговорить, но ирландец лишь хрустнул своими огромными костяшками и, не сказав ни слова, так посмотрел на бедного лингвиста, что тот поспешил ретироваться в противоположный конец зала и больше уж попыток сближения не делал.

Когда столы опустели, а гости принялись за кофе и сигары, Смородинов и Погорельцев перемигнулись: пришла пора переходить к основной части мероприятия. Директор музея повел гостей по всем трем залам музея, а профессор отошел в угол, еще раз пробегаясь по своим запискам. Речь, которую он готовил всю предшествующую ночь, вышла лаконичной, но яркой и образной.

Гости, следуя за Погорельцевым, осмотрели зал флоры, собранный стараниями студентов и преподавателей естественного факультета, зал фауны, состоявший большей частью из даров любителей охоты, и наконец исторический зал: картонный макет города Старокузнецка 1589 года с крохотными человечками, затем остов мамонта, найденный предшественником Смородинова профессором Мерзяевым, затем позолоченную копию статуэтки древнего воина, затем костюм половецкого мурзы, выкопанный из кургана, затем кучу черепков, наконечников стрел и копий, возле которых никто особо не задерживался, затем камни с отпечатками древних ископаемых, затем чучела, изображавшие современных русских и мордовских крестьян в праздничных одеждах, и наконец – половецкую бабу, закрытую накрахмаленной простыней, из-под которой торчала грубая нога без пальцев.

Обход был закончен, и теперь гостей ждало самое главное – презентация статуэтки золотого витязя, одного из ключей к сокровищам Ахмет‑бея и таинственному «Зеркалу шайтана».

– Милостивые государи, – торжественно сказал директор музея, – это поистине потрясающая находка, которая станет нашим главным экспонатом. Я уверен, что это событие будет по достоинству оценено нашими уважаемыми экспертами, – и он легонько поклонился – сперва журналистам, а потом представителям науки, которые не замедлили вернуть поклон.

Однако тут и произошло то, что, без сомнений, можно назвать крохотным камешком, который попал под колесо судьбы – отчего завертелось оно вкривь и вкось и полетело вместо ровного тракта по косогорам и буеракам. Где-то поодаль вдруг раздался ужасный грохот, начинавшийся сверху и заканчивающийся глубоко внизу. Пылкое воображение могло представить, что половецкий мурза в полном боевом облачении провалился в ад, громыхая латами по ступенькам. Впрочем…

– Господа, а где же их светлость лорд Эндрю? – вдруг спросил кто-то из членов Английского клуба.

Тут-то все и заметили, что лорд, которого вроде бы вез на коляске великан Хью позади всей процессии, куда-то пропал. У раскрытой двери лишь сиротливо стоял приоткрытый саквояж. Сразу же кто-то вспомнил, что буквально несколько минут назад рядом с коляской крутился со своим блокнотиком один из журналистов в полосатом костюме, соломенном канотье и больших очках в черепаховой оправе. По всей видимости, журналист пытался прямо на месте написать специальное интервью с лордом для своего издания, в обход коллег. Теперь же и полосатого журналиста-проныры нигде не оказалось.

Предчувствуя недоброе, Погорельцев рванул к длинной мраморной лестнице в два пролета. За ним ринулись и остальные гости. Неужели лорд свалился с лестницы?.. Причем не где-нибудь, а в Старокузнецком краеведческом музее. Да еще и на глазах у прессы. Дело попахивало крупным международным скандалом.

Онемевшие посетители музея, толкая друг друга, бросились вниз по крутым мраморным ступенькам. Их взорам предстала ужасающая картина: в самом низу лестницы действительно валялось перевернутое кресло сэра Эндрю с жалобно поскрипывающим колесом, изогнутым восьмеркой. Сам старик с раскинутыми в стороны руками лежал под ним, к счастью, живой. Из рта его стекала кровь.

Ошеломленные гости во главе с Погорельцевым бросились приводить чуть живого Мак-Роберта в чувство, но в этот момент сбоку от верхнего пролета лестницы послышался еще один ужасающий звук: из крохотного чулана, где уборщик хранил метлы и швабры с ведрами, вывалилось бесчувственное тело ирландца. На его шее багровели красно-синие кровоподтеки – следы от пальцев неизвестного душителя.

– Боже, – чуть дыша шептал Смородинов, – мы пропали… Срочно пошлите за лучшим врачом… За Родиным… Он скорее всего в городской больнице оперирует, раз не пришел… Но сейчас он нужен здесь!

* * *

Когда подданные его величества Эдуарда VII пришли в себя с помощью немалого количества виски, ничего членораздельного они так и не сказали.

– Какой-то ловкач подкрался сзади, когда я поворачивал коляску его светлости за угол, – хрипел Хью, держа на травмированной шее лед, – и сдавил мне шею. Я сразу вырубился.

Пока ждали доктора Родина, присутствующие стали слоняться по музею. Однако тут обнаружилась еще одна неприятность.

Директор музея вышел в исторический зал, чтобы объявить оставшимся гостям и журналистам о закрытии экспозиции в свете случившегося скандала, да так и ахнул.

– Боже мой, господа…

– Что еще, Савва Лукич? – устало спросил Смородинов, не поворачивая головы.

– Господин Смородинов, что же это… – пролепетал директор, растерянно глядя на профессора и указывая на экспозицию трясущимся пальцем.

Постамент был пуст. Статуэтка «Золотой витязь» исчезла. Вне всякого сомнения, Старокузнецк никогда еще не знал такого позора. Несчастный профессор был близок к обмороку. Сердобольные горожане отвели его к окну, посадили рядом с пострадавшими британцами и налили водки, но не на донышке, как гостям из туманного Альбиона, а по-русски – всклень[2]. Смородинов выпил не закусывая и прошептал:

– Все зря… Теперь загадку не раскрыть…

После чего сердобольные горожане дали профессору еще стакан водки, осушив который, несчастный успокоился и обмяк. Тем временем Погорельцев послал за полицией и предложил, не теряя времени даром, искать виновника скандала.

Кто-то из посетителей напал сзади на крепыша ирландца, ловко пережал ему сонную артерию, засунул обмякшее тело в чулан и спустил с лестницы несчастного лорда. Но кто? И зачем?

Усатый вахмистр предложил самый простой способ дознания: пересчитать число гостей и выявить ушедших. Но это и не понадобилось – сразу раздались крики:

– А где этот полосатый писака?

В самом деле, таинственный журналист в полосатом костюме и больших очках, крутившийся рядом с лордом, незаметно исчез. Как поймать негодяя? Мнения разделились. Кто-то предлагал немедленно послать вахмистра в погоню, сообщив приметы преступника, благо они были весьма и весьма запоминающимися. Другая фракция считала, что полицию привлекать ни в коем случае не надо, дабы не усугублять скандал, а разыскать мерзавца самим и прищучить.

Окончательно пришедший в себя Погорельцев действовал решительно. Сперва он проверил фамилию журналиста в списке приглашенных при входе и установил, что был это специальный корреспондент газеты «Саратовские губернские ведомости» Иван Абрамович Рабинов. Такое неблагозвучное сочетание привело к очередному взрыву негодования понятно какого содержания. Далее Смородинов вышел на улицу и установил у дежуривших на козлах ванек, куда делся полосатый барин в очках.

– А, так он на Сидоре поехал, вашество, – отвечал крепкий веснушчатый парень, – до телеграфа. За двугривенный.

За виновником ужасного происшествия (а после обнародования его имени сомневающихся, что эту мерзкую каверзу устроил именно он, не осталось) тотчас снарядилась погоня. До телеграфа преследователи во главе с Погорельцевым добежали за пять минут, благо было недалеко. Когда разгоряченные преследователи с криками ворвались в зал, за одним из столов они увидели скрючившуюся фигуру в полосатом костюме. Огромный нос украшали большие очки с толстенными стеклами в черепаховой оправе. Человек что-то быстро писал на бланке телеграммы карандашом, слюнявя его на мясистом языке, и был настолько увлечен этим процессом, что не обратил на разгневанных краеведов ни малейшего внимания.