Эхо Порт-Артура

Поэтому не будем обращаться к более чем убедительным аргументам, (по которым учили истории самого Сванидзе), доказывающим марксистско-ленинскую точку зрения на причины революции 1905 г., а обратимся к мемуарам, включающим дипломатические документы – воспоминаниям французского посла в России Мориса Бомпара.

По его словам, «внутренние беспорядки причиняли в это время серьезное беспокойство русскому правительству». Отражение ситуации на 1903 г.: «уже давно происходили студенческие волнения в университетах, а также в промышленных центрах. Одни носили сугубо политический характер, участники других предъявляли требования экономического порядка. Конечно, они не нравились правительству, но они его пока не волновали. Сильно разобщенные, они быстро заканчивались, тем более что не составляло особого труда подавить их энергичными мерами. Только при одном подавлении, по признанию самих властей, было 128 жертв. Но студенты и рабочие не мыслили по-разному, и первые выдавали последним, авансы, которые были услышаны. Это было хорошо видно в марте 1901, когда рабочие, по призыву студентов, сосредоточились в компактном блоке от десяти до двадцати тысяч демонстрантов и прошли по Невскому проспекту, в колонне, разделенной между двумя рядами любопытных, озадаченных этим зрелищем, на глазах у полиции, правда, не давая ей повода для вмешательства. Они хотели в этот день только произвести впечатление на власть своим количеством и своей дисциплиной».

Как видно, г-н Бомпар, будучи более чем далек от марксизма, не гнушался классовым анализом событий в России. Внимательно пронаблюдав за поведением рабочего класса и студенчества (завтрашней интеллигенции), он не мог не обратить взора на самый многочисленный класс России – крестьянство:

«…Но вот в 1903 крестьяне вступают в игру. Их претензии – общественный порядок; в основном, они требовали землю. Это движение, начавшееся еще в 1902, сурово подавлялось. Оно возрастало, и в 1903 грозило превратиться в крестьянскую войну («жакерию», как ее называл на свой, французский лад месье Бомпар. – Авт.). Правительство, наученное опытом, оценило эту угрозу, на этот раз репрессии должны были сочетаться с реформами».

По мнению г-на Бомпара, не без подстрекательства министра внутренних дел Плеве император опубликовал 12-го марта 1903 года манифест, обещавший крестьянам не землю, а улучшение их доли. Режим совместного пользования крестьянской землей, коллективизм крестьян были специально сохранены. Посол отмечал, что «это было странное положение дел, удовлетворение собственников, которое хорошо понималось. Однако, что их касается, то они сохранили свои владения в частной собственности. Тем не менее, сильно дорожили тем, что крестьянин не мог индивидуально стать собственником земли, и он был ограничен коллективизмом в аграрном секторе».

Напрасно посол предпринимал несколько попыток убедить некоторых из представителей властей в несоответствии этих двух способов пользования землей в одной и той же стране. «Кончайте с этим», – говорил я им, – «переходите к другой форме, если удерживаете ваши наделы. Вы опередите революционеров и разовьете у крестьянина вкус к тому, что имеете Вы сами, к частной собственности на землю».

Ему неизменно отвечали, что частная собственность у крестьян неизбежно и очень быстро приведет к неравенству между ними и создаст, таким образом, в России сельский пролетариат, который был одним из слоев западного общества. Тогда как в условиях «мира» («так называлась в России сельская коммуна» – примечание г-на Бомпара), сельский пролетариат не существовал; напротив, в крестьянской среде шли слухи о том, что его образование обострит социальную напряженность.

В своих воспоминаниях г-н Бомпар отмечает, что, таким образом, «мир» был сохранен. При этом, по его словам, «…император пытался устранить одно из его наиболее тягостных последствий: коллективную крестьянскую поруку при уплате налогов. Также было объявлено и о другой значительной реформе, послабления для крестьян выхода из своего общественного класса, т. е. освобождаться индивидуально от работы на земле, как в 1861 их освободили от службы своему сеньору».

Все эти реформы, среди которых мемуарист выделяет наиболее значимые, были только обещаны; они остались мертворожденными. В течение этого времени аграрные беспорядки все больше и больше продолжались; они особенно беспокоили власти, потому что войска разделяли популярные идеи и не могли быть верными, когда речь шла о действиях против крестьян. Так, например, в Туле в 1902 г. сержант отказался дать приказ своему подразделению стрелять в народ; полковник, сделавший вид, что всадит ему пулю в лоб, был убит своими собственными солдатами ударами штыков.

Отвлекаясь от забавной французской интерпретации отмены крепостного права (как видно, почтенный посол значительно прочнее торчал в средневековье, чем даже российский государь император), нельзя не отметить озабоченность правительства положением крестьян. Крестьянская община стремительно разлагалась. Этот процесс обуславливал бурный рост пролетариата – неизбежные явления, связанные с развитием капитализма. Но столь же неизбежными были нарастающие противоречия во всем обществе, которых царизм боялся и искал способы их устранения, не желая только соглашаться с самым простым и естественным способом – устранением самого себя.

Не менее серьезные беспорядки происходили и в промышленных центрах. Вот несколько выдержек из отчета, который посол представил своему министру иностранных дел Делькассе в августе 1903 года.

«Забастовки полыхают со всех сторон… На берегах Черного и Каспийского морей, на всем юге России и в Закавказье, они умножаются, и, прежде всего, становятся всеобщими. Чаще всего требования бастующих остаются неясными; они носят как политический, так и профессиональный характер, не уточняя ни один пункт; они свидетельствуют о состоянии недомогания народа, но не отвечают его чаяниям. В этих условиях забастовка…часто носит криминальный характер: в Сосновице, в мае 1902, инженер был убит рабочим, а в феврале 1903 мастер; в январе 1903 заводы бастовали в Лодзи и в Батуми; в Батуми, за последний месяц, около шестидесяти шахт охвачены забастовками… Те из представителей власти, кто использовал репрессии, не избавлялись от угрозы после нанесенного удара, так как месть их настигала; сначала это был губернатор Вильно, который был убит, в другой раз – губернатор Уфы, которого настигли пули;…верно, что репрессии в отношении университетов и рабочего движения всегда жестоки и нередко кровавы… Только за этот год власти прибегли к вооруженной силе в Ростове, в Златоусте (80 жертв), в Одессе (100 убитых), в Михайлово (40 жертв), в Тифлисе, в Баку и в Николаеве; в Киеве стреляли в бастовавших мужчин, женщин и детей, лежавших на путях и мешавших движению поездов»…

«Все классы общества», – писал Бомпар Делькассе – «находятся в возбужденном состоянии. Неделимость земли в сельских районах, которые еще недавно были гордостью русских экономистов, делали крестьян готовой добычей для агитаторов, численность которых росла, выдвигали ряд требований для общины, в противном случае сами силой захватывали дворянские поместья. Пролетариат, формирование которого началось несколько лет назад, сразу продемонстрировал свою революционность, и выдвинул свои требования, выраженные в наиболее жестокой форме. Учащиеся школ, выходцы, по большей части, из достаточно бедных кругов, являлись рассадником анархизма, и наиболее умеренные молодые люди, которые выходили из университетов, если не принимали непосредственного участия, то, по крайней мере, аплодировали покушениям террористам; торговцы, в которых все были готовы видеть третье сословие, состояли, за исключением нескольких очень почетных деятелей в больших городах России, из хищников – спекулянтов и нескольких добросовестных элементов; дворянство фрондировало, кипело и, однако, было лишено практической сметки; бюрократизм являлся одним из бедствий страны. Таково было положение дел в общественном устройстве».

Французский дипломат пытался объяснить эту ситуацию следующим образом: «…нынешние несчастья, казалось, происходили в силу того, что предстояло пройти еще долгий путь, чтобы определить свою судьбу; русский народ, казалось, хотел выбрать не то направление, в котором Петр Великий двигал руководящие классы».

Не правда ли, весьма красноречивое заявление, причем его нельзя истолковать как чисто пропагандистское. Будь Бомпар социал-демократом или хотя бы сочувствующим, можно было бы, зажмурившись, как это любят делать господа демократы нынешнего замеса, орать про «классовую зашоренность». Но Бомпар был до мозга костей правым политиком, искренне стремящимся избавить Россию от «беспорядков». Он-то ни в каком разрезе не был заинтересован в «придумывании революции», поскольку стоял на страже интересов французского капитала в России. Это его «собратья по классу» отдавали приказы о военном вторжении в революционную Россию, превратившуюся одним махом из союзника во врага. Это такие, как Бомпар, предъявляли ультимативные требования на Генуэзской конференции о выплате царских долгов и зажимали уши, слушая речь Чичерина о потерях России в результате интервенции, далеко превышающих все царские долги.

Но в своих мемуарах бывший французский посол не ограничивается классовым анализом революционного движения в России накануне русско-японской войны. Он достаточно обстоятельно анализирует деятельность полиции, которая к этому времени уже мастерски научилась внедрять своих агентов во все ветви революционного движения, и приходит к выводу, что, несмотря на беспрецедентную виртуозность работы ведомства Плеве, надежды на успех здесь быть не может, поскольку революционные идеи в России усваиваются еще с детства: «Те, кто по окончании обучения не могли найти применение полученным знаниям, которые они приобрели, и носителями которых они были, переоценивали свои возможности и охотно создавали революционные объединения или организовывали покушения…»

Оставим в стороне заявление Бомпара о том, что молодежь России «переоценивала свои возможности» в части применения полученных знаний. Скорее, сам г-н Бомпар недооценивал эти возможности. Во всяком случае, он мог в этом убедиться в 1917 г.

Но что обращает на себя внимание: дипломат подчеркивает, что он «имел возможность, в течение некоторого времени, просматривать публикации в газетах о количестве покушений со смертельным исходом, о которых печать была уполномочена сообщать, и жертвами которых становились чиновники любых рангов, от министров и губернаторов до подчиненных агентов». По его подсчетам их выходило в среднем до двадцати в месяц.

И это – только по публикациям в газетах! Причем даже нет смысла подчеркивать, что Бомпар читал только легальную прессу, до которой доходила далеко не вся фактическая информация.

Вот так «процветание», нечего сказать!

Да вся Россия просто клокотала от ненависти к царским порядкам. Волна классовой борьбы поднималась с такой силой, что власть буквально вырывалась из рук правительства.

Как видим, французские дипломатические представители в России пристальное внимание обращали и на внутреннее положение в Российской империи, которое беспокоило союзницу не менее военных неудач на полях Маньчжурии и на берегах Желтого моря. Но вот прошло сто лет – и нам что есть силы «впаривают» совсем другое. Однако – помните, господинчики, что у лжи ножки коротенькие, хотя Владимир Высоцкий и пел о том, как «грубая ложь чистокровную лошадь украла и ускакала на длинных и тонких ногах» – скакала-то она не на своих ногах, а на ворованных лошадиных!

Вернемся от Бомпара к Сванидзе (хотя это вызывает само по себе глубокую тоску. Правый реакционер Бомпар по сравнению с современными склизкими «нейролингвистами» кажется вполне почтенным человеком, и его мысли гораздо интереснее изучать, хотя это мысли классового врага).

Итак, наш «честный» историк, стараясь не демонстрировать перекошенную враньем физиономию, перечисляет заслуги Витте, среди коих едва ли не главная – удачный мир с Японией. В общем, такой замечательный министр – и миротворец ещё вдобавок… От фимиама прямо головка кругом!

Стоп. Что такого уж удачного было в мире с Японией?

Мы потеряли Квантунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, отдали японцам Южно-Маньчжурскую железную дорогу, южную половину Сахалина со всеми главными морскими портами, Курильские острова, признали Корею сферой влияния Японии. Вместе с потерей ЮМЖД и всех возможностей в Корее мы фактически утратили как сферу влияния и Маньчжурию, хотя за нами осталось формальное право пользования Китайско-Восточной железной дорогой, но под японским протекторатом. В качестве «удачи» остается только то, что нам удалось избежать унизительной контрибуции. Да и то, как потом оказалось, контрибуцию с нас все равно содрали, только по-другому назвали.

И это при всем том, что Япония обратилась к США с просьбой о посредничестве в заключении мира в момент своего наивысшего триумфа в войне – через три дня после Цусимы. Экономика Японии уже была на грани полного истощения. Кроме того, японцы нисколько не обольщались своими успехами. Россия к началу 1905 г. отмобилизовала, наконец, запланированные сухопутные силы и сосредоточила на границах Маньчжурии без малого миллионную армию. В перспективе продолжение войны ничего хорошего Японии не сулило, хотя Россия и осталась без флота – ведь для военных действий в Маньчжурии флот не требовался, а перебрасывать туда по морю японцам уже было нечего – все стратегические резервы были задействованы. Японский военный атташе в Париже вскоре после Портсмута откровенно признавался нашему А.А. Игнатьеву (тогда пока еще и.о. атташе): «Мы не ожидали такого затяжного характера войны. Еще меньше мы могли предвидеть, что, сохранив армию, вы сумеете довести ее численность к концу войны до миллиона людей!».

Поэтому «миротворец» Витте никаких особых выгод для России в Портсмуте не завоевал. Более того, в ходе переговоров явно просматривалась возможность сохранить за Россией весь Сахалин, но Витте с легкостью «клюнул» на приманку в виде отмены контрибуции в обмен на половину Сахалина, подсказанную японцам их американскими покровителями.

Кстати, в обширной литературе о русско-японской войне события на Сахалине летом 1905 г. отражены более чем скупо. Даже у внимательных читателей складывается впечатление, что дальше бросания якорей на рейдах главных портов Сахалина японцы не пошли. Поскольку переговоры о мире начались вскоре после Цусимы, а военные действия в Маньчжурии после Мукдена надолго прекратились (исключая небольшие стычки «местного значения»), можно подумать, что кровь Цусимы была последней кровью русских, пролитой в этой несчастной и позорной войне. Дескать, японцы, убоявшись огромной силы, нависающей над границами Маньчжурии, только и думали о том, как бы поскорей закончить войну и не дразнить дальше «русского медведя».

Как бы не так!

Японцы, действительно, весьма некомфортно чувствовали себя, разглядывая оперативные карты Маньчжурии и прилегающих к ней обширных пространств Китая, Кореи и русского Дальнего Востока. Стратегические резервы были исчерпаны, все дальнейшие возможности развития экспансии зависели от США и Англии, уже потерявших заинтересованность в укреплении позиций Японии на Тихом океане, золотой запас таял со все возрастающей скоростью. Но, ведя переговоры о мире, японцы изо всех сил стремились к максимально удобной позе на этих переговорах. А это значит, что чем больше земель они оккупируют к моменту подписания мирного договора, тем выгоднее для них будут условия. Но куда удобнее всего протянуть жадные лапы?

На материке развертывать новое наступление опасно – смотри выше. Того и гляди, миллионная группировка русских войск придет-таки в движение. На море вроде все уже сделано – от русского флота практически ничего не осталось. Но по земле броненосцы не ходят. Значит, надо высадить десант. Но куда? На материк – нельзя, уже высадили все, что можно, и убрать оттуда ничего тоже нельзя. Продвинуться по линии Курил на Камчатку – пробовали, но ничего не вышло – камчатское ополчение геройски сбросило весь десант в море. Обожглись самурайчики на Камчатке, как за полвека до этого англичане с французами. Кроме того, экспансия японцев на Камчатку очень прохладно встречалась американцами – главным «кредитным кошельком» Японии. Дядюшки из-за океана видели будущими хозяевами Камчатки вовсе не японцев, а самих себя, любимых.

Оставалось одно – рвануть на Сахалин. Японцы прекрасно знали, что на Сахалине, как и на Камчатке, нет регулярных русских войск. Сахалин был традиционным «краем света», куда российские подданные попадали вовсе не по своей воле. Однако, помня Камчатку, японцы высадили на Сахалин не батальон, а целую дивизию специально подготовленных головорезов. Головорезов в самом буквальном смысле слова, виртуозно владевших самурайскими мечами. Сахалин, по примеру Камчатки, выставил народное ополчение, вооружив всех, кто мог держать винтовку, даже бывших каторжников, превратившихся в ссыльнопоселенцев. Но самурайский «спецназ» был на сей раз неизмеримо сильнее батальона с острова Шумшу, уничтоженного мужественными камчадалами – казаками, охотниками, рыбаками, каюрами, опиравшимися на поддержку крестьян из прибрежных деревень. Озверелые пришельцы устроили на Сахалине жесточайший геноцид в самом страшном смысле этого слова. Русским офицерам, взявшимся командовать отрядами ополчения, с особым сладострастием рубили головы. Рядовых ополченцев кромсали на части штыками. Даже прикованных к тачкам безоружных каторжников рубили в капусту. Так что полагать, что русская кровь перестала литься после Цусимы – это наивнейшее и жесточайшее заблуждение! На Сахалине ее было пролито столько, что впору было покраснеть водам Тихого океана. Среди многих тысяч русских пленных, попавших в Японию, с Сахалина были единицы (всего 98 офицеров). Их к этому времени предпочитали не брать в плен – самураи экономили на хлопотах и открыто заявляли, что война истощила казну. Может быть, именно поэтому в исторической и прочей литературе очень мало подробностей о сахалинском лете 1905 г. Во-первых, нашим историкам совсем невмоготу было признавать и анализировать тот факт, что война уже переместилась на российскую территорию – ведь до этого самурайские кривые ноги топтали Китай и Корею. Во-вторых, просто почти не осталось уцелевших свидетелей этих событий. А японцам, по вполне понятным причинам, распространяться об этом было не с руки – ведь переговоры о мире-то велись! Велись в это самое время, летом 1905 года. И возглавлял их с российской стороны не кто иной, как Витте.

Итак, на переговорах в Портсмуте Витте показал себя вовсе не как искусный дипломат, умеющий отстоять интересы России даже там, где это кажется невозможным, а как средней руки циничный купец, для которого деньги заслоняют все остальное, даже реки крови, пролитой на Сахалине. Витте с ликованием рассматривал как свой успех эту самую отмену контрибуции и сохранение прав пользования КВЖД, поскольку КВЖД, как и ЮМЖД, была его детищем. Детищем, надо признать, уродливым, потому что ни та, ни другая железные дороги не остались в итоге российскими и принесли только гигантские убытки. Кстати, «добрые дяди» из Америки, обдурив Витте на половину Сахалина (за что он заработал в народе презрительный титул «граф Полу-Сахалинский»), «кинули» и японцев, отказав им в обещанном дополнительном кредите. А японцы постарались выкрутиться за наш счет. Ай да «миротворец»!

Само собой, о фактическом содержании Портсмутского мирного договора Сванидзе предпочитает не распространяться. Зато он с удовольствием расписывает, какое хорошее впечатление произвел Витте на американцев, как его везде принимали и т. п. Как же, разве можно сомневаться в гениальности нашего обожаемого кумира?

Однако, кроме демонстрации жалкой роли Витте на переговорах в Портсмуте, не вредно было бы сначала повнимательнее присмотреться к роли Витте в самой войне, т. е. его влиянии на дальневосточную политику России накануне войны. Сванидзе предпочитает об этом помалкивать. И очень даже понятно, почему – роль эта совершенно неприглядная и никак не создает вокруг Витте ореола гениальности. Это роль творца поражения.

Вообще-то дальневосточная политика России на рубеже XIX–XX веков освещена в очень многих источниках. Недостатка в информации здесь нет. Но, как и в вопросе о причинах и следствиях русско-японской войны, лучше всего обратиться к источнику, который невозможно заподозрить в симпатиях к Советской власти, потому что гарантирована непредвзятость в отношении к «вылепляемому» кумиру.

Слово белоэмигрантскому историку А. А. Керсновскому, автору книги «История Русской армии»:

«С 1895 года политика России на Дальнем Востоке резко меняет свой характер. Вместо разработки своих богатств, как то полагал Император Александр III, учреждая Сибирский путь, мы позарились на чужие, нам ненужные земли. Реализм сменился авантюризмом. В 1897 году Россия приобрела у Китая в аренду Порт-Артур, объект японских мечтаний, результатом чего явился взрыв ненависти к нам в Японии. Война с Россией там стала делом решенным – и сорок миллионов японцев стали к ней готовиться, как один человек. Каменистый и мелководный порт-артурский рейд решено было сделать нашей главной базой на Тихом океане, и там намечена была сооружением крепость. Став полновластным вершителем судеб России, Витте пошел еще дальше. Вместо того чтобы продолжать Сибирский путь вдоль Амура, как повелел в свое время Александр III, он повел его по китайской территории через Маньчжурию. Так возникла в 1898–1900 годах Восточно-Китайская железная дорога – грандиозное культурное русское дело на Дальнем Востоке, пробудившее к жизни огромный и богатый край. На протяжении жизни одного поколения население Маньчжурии с 3 миллионов увеличилось до 30. Из ничтожной рыбачьей деревушки Харбина в несколько месяцев возник большой город, в несколько лет – главный промышленный и населенный центр края. Русское золото полилось рекой, обогащая чужую страну. Русское население Приамурского края осталось без железной дороги; дорогу зато получили китайцы, а затем, увы, японцы. Столь необходимая для русского Дальнего Востока Амурская дорога была сооружена в 1908–1911 годах.

Все это строительство стоило огромных денег. Витте поступил просто. Располагая финансами по своему усмотрению, он добывал нужные средства путем урезывания кредитов Военному и Морскому ведомствам. Стоимость всей авантюры возлагалась с легким сердцем на армию и флот, которым еще пришлось платить за все своей кровью… На арендованном Ляодуне Витте решил устроить коммерческий порт – в явный ущерб Владивостоку. Искусственно был создан город Дальний, который наши офицеры не без основания стали называть Лишний. Витте смотрел на это, как на вопрос своего личного престижа и не жалел затрат. Деньги на сооружение этого удивительного города Витте достал из кредитов, отпущенных на укрепление Порт-Артура. Строитель Порт-Артурской крепости инженер-полковник Величко представил смету на сооружение верков, рассчитанных на 11-дюймовый калибр. Витте приказал сократить эту смету вдвое и ограничиться укреплениями, рассчитанными на 6-дюймовые снаряды. Освободившиеся таким образом миллионы он употребил на украшение Дальнего.

Артурские форты стояли недостроенными, но в Дальнем сооружалась монументальная лютеранская кирха на случай, если в открываемый порт станут заходить немецкие либо скандинавские корабли и их команда захочет помолиться. Артурская крепость осталась недостроенной, зато Дальний был оборудован по последнему слову техники и, только что законченный, преподнесен японцам, которые и мечтать не могли о лучшей базе для действий против России, в частности против Артура.

Дальний убил Порт-Артур. Вся эта авантюра стоила России десятков тысяч жизней, целого флота, 3 миллиардов бесцельных затрат, великодержавного престижа и тяжких внутренних потрясений. Главный ее виновник сумел извлечь выгоду для себя из самого банкротства своей политики, став «графом Портсмутским» и сумев придать законную форму внутреннему врагу учреждением Государственной думы… Убежденный германофил, Витте пользовался полной поддержкой Германии в дальневосточной своей политике, как нельзя больше отвечавшей германским интересам. Вильгельм II не жалел поощрений – памятен остался сигнал, поднятый на грот-стеньге «Гогенцоллерна» при расставании монархов в Бьоркских шхерах: «Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана».

Не будем слишком придираться к неточностям, допущенным Керсновским – по всей видимости, он многое писал просто по памяти, не располагая под рукой нужными документами. Эмиграция есть эмиграция.

Не Порт-Артур явился причиной, вызвавшей осатанелую подготовку Японии к войне против России, а более ранние события, связанные с японо-китайской войной 1894-95 гг. Порт-Артур был не главной болевой точкой среди противоречий на Дальнем Востоке, а лишь одной из многих, и был арендован не в 1897, а в 1898 г. Витте, кстати, не был сторонником аренды Порт-Артура, потому что его интересы были сосредоточены главным образом вокруг КВЖД и Русско-Китайского банка. Строительство этой магистрали началось не в 1898, а в 1897 г. и закончено не в 1900, а в 1901–1903 гг., причем в два этапа – 21 октября 1901 г. была завершена укладка рельсов одновременно на всем пути КВЖД и ЮМЖД (при этом пришлось восстанавливать почти 1000 км полотна КВЖД, разрушенного во время «боксерского» восстания 1900 г.), а 1 июля 1903 г. открылось регулярное движение – по КВЖД от Читы до Владивостока, а по ЮМЖД от Харбина до Порт-Артура. И еще надо внимательно посмотреть, кто был бóльшим германофилом – Витте или сам государь император.